Камера абсурда
| Вид материала | Документы |
СодержаниеТай на ей зыграв |
- Тема абсурда в экзистенциализме А. Камю, 179.16kb.
- Дорогой читатель, доводилось ли тебе бывать в театре абсурда, 168.13kb.
- Эволюция литературы абсурда от Д. Хармса до А. Гиваргизова, 306.85kb.
- -, 7383.61kb.
- Аграрная утопия, 47.12kb.
- nyj narod, 2028.78kb.
- Брехт Б. Мамаша Кураж и её дети, 31.96kb.
- Исходные технические данные, 34.3kb.
- Камера джон гришем перевод с английского Ю. Кирьяка. Ocr tymond Анонс, 6452.48kb.
- 125009 Москва, ул. Тверская, 471.48kb.
Тай на ей зыграв,
Через ту бандуру
Бандуристом став...
Прижавшись щекой к маминой руке, я заснула, легко и сладко, как будто я её родная девочка...
ТАНЯ, ЛЮСЯ, ЖЕНЯ
Наступил июнь.
По утрам в глубине нашего двора, где-то над сараями, распахивалась голубятня. Шумно трепеща крыльями, голуби выпархивали на свободу и целыми днями ворковали, гугукали, гомонились над маленьким миром моего нового окраинного счастья.
Обычная для других жизнь мне казалась бесконечным праздником. И душа моя не остерегалась, все перемены приняла легко. Было такое чувство, словно давным-давно я потерялась, а теперь нашлась и мало-помалу вспоминаю родной полузабытый дом.
Отец, строгий и молчаливый, так и остался – просто отцом. А мама Шура, со всеми её тревогами и заботами обо мне, заполнила в одночасье пустоты моей кочевой судьбы. Робкий цветочек взаимного доверия между нами завязался крепким плодом простой семейной повседневности, и я без малейшего стеснения, цепляясь за её рукав, просила:
– Ма, дай нам с Генкой на кино. Ты же обещала! Ну дай, ма!
– Отцепитесь от меня! Позавчера ходили в кино, вчера значков накупили – на черта они вам сдались? – а сегодня опять в кино? Вон диван весь износился, нужно новый покупать... Ждите до зарплаты!
– Шур, дай им на кино! А диван я перетяну в выходные, – выручал нас отец.
И мы с Геной спешили, счастливые, на дневной сеанс модного тогда фильма «Осторожно, бабушка!».
Прибегая к маме Шуре на работу – а работала она совсем недалеко от дома, в каком-то большом тресте, – просовывала голову ей под мышку и спрашивала:
– Мам, ты меня любишь?
– Люблю, люблю, глупенькая!
– А если я чего попрошу?
– Чего?
– Купи мне танкеточки! Такие зелёненькие, с цветочком на боку... Я приеду к бабане, она глянет и скажет: «Таня, какие у тебя танкетки красивые!»
– Ну, ты и лиса! А танкетки-то где продают?
– В нашем магазине.
– Ладно, зайду после работы...
Вечером я примеряла новые танкеточки, а довольный отец слегка журил маму Шуру:
– Рано ей в танкетках форсить! Для салок-догонялок и сандалии хороши!
– Вань, знаешь, как мне дочку хотелось?! Лучше всех буду Танюшку наряжать.
И я висла на мамкиной шее, уверенная, что так оно и будет.
Новая жизнь заслонила, почти стёрла из памяти события, не столь уж и давние. Мне ни разу не захотелось сбегать в старый дом, где осталась Тамара, и хоть одним глазком глянуть в её окно.
Вы думаете, так не бывает? Бывает, оказывается...
Мама сокрушалась, что ещё до Нового года заказала в тресте одну путёвку для Гены в Анапу. Вторую уже не дадут.
– Вань, может, отказаться от путёвки? А то как же? Гена поедет на Чёрное море, а Таня в деревню?
– Не выдумывай! Пусть мальчишка едет... А Татьяне и в Иноковке – лучше некуда!
– Папк, а когда мы поедем к бабане?
– Вот Гену отправим в лагерь... Я возьму три дня в счёт отпуска и отвезу тебя. А к школе мы с мамкой приедем за тобой.
Нарядную, в новых танкетках, с большими гостинцами, отец привёз меня в Иноковку.
– Таня, Таня! – завсплёскивала руками бабушка. – Как ты выросла! Да полная стала... Ты, Иван, тоже вроде бы помолодел? Ну как вы там? Рассказывайте... Что ж вы, как фотокарточку прислали, так и не написали больше? Я уж тут кричала, кричала... Ещё по весне мне всё Таня снилась. Будто я стою у Нюриной городьбы, а она – Таня-то – идёт по большой дороге, да мимо... Я хочу крикнуть, а голос пресекается... Проснусь – и до зари глаз не сомкну... Ванятка, если добрая баба-то попалась – живи, не дурствуй! А то и от людей стыдно! Что ж, все бабы плохие, а ты хороший? Раз напьёшься, да другой – и Шура тебя прогонит. А как же? У неё тоже дитё... Кому ты, бедокур, будешь нужен?
Отцу явно не по нутру бабушкины слова. Ломая губы и встряхивая смоляным чубом, он несколько раз порывался встрять в её тихую горькую речь, но сказал миролюбиво:
– Нет, мам! С Шурой жить можно. Она Татьяну в зубах носит. Мы и распишемся. Всё будет чин-чином! Я Генку усыновлю. Он меня папкой зовёт...
– Дай-то Бог! Тань, ты теперь в какой класс-то пойдёшь?
– В пятый. Меня в новую школу перевели, рядом с домом. Я теперь, бабань, немецкий язык учить буду!
– Учись, Таня, учись... Може, на врача выучишься. Я совсем хворая стала... А тут новость какая! Дед Митька уже два раза приходил – Клаша со всей семьёй приехала. Ждут тебя не дождутся. Денька два отдохнёшь да сходи в Зареку.
– Тань, давай завтра шалаш будем строить! – зашептала мне в самое ухо Валюшка. Она тоже подросла, стала какая-то лукавая, озорная и симпатичная. – Я тебя, знаешь, как ждала?! Таня Любашкина с Валькой Нестерчевой рассерчались чего-то и на Ворону теперь без меня ходят. А Колишка Нестерчев «к» научился говорить! Помнишь, он вместо «корова» говорил «орова»? Знаешь, как научился? Залез с утра на вишню и полдня кекал, пока не получилось. Потом как заорёт: «Корова-а-а!» Мать выбежала на улицу: «Что? Где? Наша корова сдохла?!» Она и не поняла сначала, что Колишка «к» научился говорить.
Перед отъездом отец оставил мне немного денег:
– Пойдёшь к бабане Дуне – гостинчик купи ей в сельпо. Да смотрите, с Валяней на конфетках не проешьте!
И вот я собралась в Зареку.
Старая добрая дорога была не дольше обычного, но ожидание встречи с бабушкой Дуней и дедушкой Митей, тётей Клашей, дядей Пашей и двоюродными сёстрами – Таней, Люсей и Женей – так радостно томило душу, что казалось, нет конца и края низовым зареченским огородам, приметным кустам и беспредельному цветению.
Мне и с Висожар уходить не хотелось – я ещё не надышалась родимым домом, но Зарека манила весёлой суматохой, озорными затеями, славными играми, на которые московские сёстры были великими выдумщицами.
Увидев меня из окошка, все высыпали на улицу, замахали руками. А Таня, Люся и Женя уже бежали навстречу. Я и опомниться не успела, как они закружили меня, зацеловали.
Беленькие, тоненькие, в чудесных сарафанчиках и пёстрых ситцевых косыночках, чтобы деревенское солнце не напекло головы, девочки были похожи на сказочных Белоснежек. Рядом с ними я выглядела как огородная сурепка среди садовых ромашек. Но мы очень любили друг друга и, встретившись, начинали сразу с сорока новостей.
Тётя Клаша с дядей Пашей воспитывали дочек в ласковой строгости, и они были добрыми, умными, честными, знающими множество удивительных вЕщёй. В играх с ними я забывала обо всём на свете.
Таня, двумя годами старше меня, казалась почти уже взрослой. Семиклассница! Остыв к детским забавам, она чуть насмешливо смотрела, как мы играем в вышибалы на пыльной дороге, как скачем через прыгалки, хороним дохлого воробья в украшенной цветами картонной коробочке. В её руках теперь всегда была книга, и по праву старшинства Таня разрешала наши споры, мирила, делила поровну на всех первые, ещё не совсем зрелые вишни.
Люся, моя ровесница, любила задавать вопросы и, не дождавшись ответа, принималась в мельчайших подробностях рассказывать о своём струнинском доме, где что стоит, где что висит, в какую сторону открываются двери. Для пущей наглядности хватала листок бумаги с карандашом и всё это зарисовывала, чтобы, не дай бог, я не спутала, где у них в зале стоит диван, а где шифоньер. Я без запинки знала всех их соседей по дому (Паньшиных и Ларионовых помню до сих пор!), всех её одноклассников и первых Таниных ухажёров. Свой дачный домик в «Саду Мира» Люся нарисовала так, что я видела его почти въяве. Рисовала она в самом деле здорово и собиралась стать либо художницей, либо модисткой. И ведь стала! Художником по ткани... Люся была ближе всех мне по характеру и интересам. Редкая фантазёрка и выдумщица, она постоянно вовлекала нас в свои азартные затеи.
Младшая, Женя, несомненно, самая добрая и бескорыстная, самая весёлая, доверчивая и обидчивая. Она любила меня больше всех. И тогда, и позже Женя была готова на бунт, если моё родство в их семье не признавалось равным. Боюсь, что выразилась не совсем точно. Речь вовсе не о материальном равенстве, но о некоей духовной честности передо мной, открытости, что ли... Если мне бывало плохо, Женя особенно горько это переживала, плакала, обняв меня за шею, и сердилась, заподозрив чьё-то не слишком горячее и искреннее сопереживание моим несчастьям. Самую лёгкую фальшь она распознавала моментально и требовала немедленной справедливости. И лицом, и характером Женя пошла в дядю Пашу. А как она ловко танцевала!
Редкое лето мы не собирались все вместе у бабушки Дуни. Радость нашей дружбы была почти безоблачной.
А какие удивительные ночёвки устраивались в плетнёвых сенцах на свежих сенных тюфяках! В прохладной, пахнущей лесом темноте мы лежали вчетвером на широком топчане и шушукались так долго, что тётя Клаша с дядей Пашей из-за своего полога просили нас угомониться.
Лай зареченских собак, стрекот сверчков, далёкие девичьи спевки сливались в единую прекрасную мелодию летней деревенской ночи.
Иногда, в самую тёплую погоду, тётя Клаша устраивала ночёвку прямо в саду. Дед приносил несколько охапок соломы для подстила, мы ровняли её и накрывали старой самотканой дерюгой, на которой и укладывались, тесно прижавшись друг к другу, под одним ватным одеялом. Звёзды – густые, огромные, мерцающие – так низко и так высоко жили и умирали над нами, что начинала кружиться голова. Мысль о бесконечности вселенной повергала нас в ужас! И только перевернувшись со спины на живот, ощутив родной влажный запах земной травы, её близкую реальность, мы успокаивались и засыпали.
Спущенный дедом с цепи наш пёс Букет подбегал к самому изголовью, обнюхивал нас по-хозяйски и снова скрывался в ночи. Слышалось это уже сквозь сон.
И наступало ослепительное утро, с тележными скрипами по дороге, хлопаньем дверей, звяканьем подойников, мягкими грудными голосами женщин и короткими мужскими «Тпру! Но! Пошла, милая! Не балуй, не балуй! Стой, едрит тебя в качель!»
Зародившийся день обещал многие радости с печевом и жаревом, с походом в дальний лес и купанием в мелкой нашей речушке.
После завтрака Люся обычно объявляла новую придумку:
– Будем играть в названия фильмов! Я называю букву, а вы – фильм, который с этой буквы начинается. «А»:
– «Аленький цветочек»,– говорит Женя.
– «Алиса в стране чудес»,– продолжает игру Люся.
– «Анна Каренина», – не отстаёт тётя Клаша.
– «Алитет уходит в горы», – изумляет всех дядя Паша.
– Глупости! Любуйтесь лучше природой! – вредничает Таня.
– Вечно ты всё портишь!– обижается Люся. – Ты просто фильмов на «а» не знаешь!
– А вот и знаю! «Анна на шее»! – парирует наша насмешница.
– Таня, а ты? – уже ко мне обращается Люся.
Я не могу вспомнить фильма на «а», и Женя пытается выручить меня:
– Давайте на «о»!
– «Овод», – моментально реагирует Люся.
– «Осторожно, бабушка!» – выпаливаю я.
Скоро эта игра затухает, и Люся предлагает затеять концерт в нижнем саду для всех своих и самых близких соседей.
Об этом нельзя не рассказать!
На ровных белых листиках Люся полдня пишет приглашения всем запланированным зрителям: бабушке, которая и читать-то не умеет, дедушке Мите, дяде Стёпе и тёте Вере, отцу с матерью, Тане, соседкам – тёте Поле и тёте Натане, с указанием дня и времени, когда состоится концерт. В конце приглашения приписка: «После концерта вас ждёт праздничный ужин под яблоней-преснушкой».
Из бабушкиных платков и юбок лепим себе концертные костюмы, вспоминаем хрестоматийные стишки, разучиваем песни. Женя, как признанная танцорка, готовит «Цыганочку» и русский перепляс. Гвоздь программы – «Танец маленьких лебедей» должны исполнить Люся, Женя и я. Весовое несоответствие между лебедями в расчёт не принимается!
Наконец всё готово.
На двух скамейках, принесённых из избы, по всей длине разложены чистые лопухи подсолнуха, на них пёстрыми кучками красуются скоблёные морковки, молодые огурчики, яблоки, совсем ещё кислые, кстати, и куски домашнего хлеба. Чем не праздничный ужин?
Лёгкий ветерок чуть колышет натянутый на кольях брезентовый полог. Это наш занавес.
Цветами выложен полукруг авансцены.
– Без билетов никого не пускать! – командует Люся. – А то ни мест, ни угощения не хватит!
– А если дяди Стёпины ребятишки придут или Хрольцовы напросятся?
– Без приглашения?! Ну, ладно! Посадим их на траве под преснушкой.
Что народ повалит на наш концерт, мы не сомневались.
В который раз уже Люся объясняет Жене, как выходить на «Цыганочку»:
– Когда мы с Таней запоём из-за занавеса «Цыганочка Аза-Аза...» – ты выбегай смело и с улыбкой! Да не забудь мальву бросить в зрительный зал!
– А в чём я буду танцевать «Маленьких лебедей»? – чуть не плачу я. – У вас платьица пышные и светлые, а у меня мешком...
– Так! Я тихонько принесу Танино платье. Ты в него втиснешься и протанцуешь как-нибудь! Только не подскакивай слишком высоко, ты и так большая.
Через полчаса начинаем беспокоиться – гостей нет!
– Люсь, чего же они не идут?
– Придут! Ещё и места всем не хватит.
Наконец со стороны калитки раздались голоса. Впереди всех шла Таня с «Молодой гвардией» в руках. За ней дядя Паша, тётя Клаша, бабушка и тётя Полина. Других гостей не было.
Слегка разочарованные, соглашаемся и на маленькую славу, хотя мечтали, не скрою, прогреметь по всей Зареке.
Зрители поудивлялись лопушкам с угощением и расселись на передней лавке. Галёрка пустовала.
– Концерт, подготовленный силами Тани Брыксиной, Люси и Жени Синюковых, начинается! – с волнением объявила Люся. – Стихи «Мороз Красный Нос» читает Таня Брыксина.
Я выхожу из-за брезента в старом дедовом треухе и длинной фуфайке. Валенки бабушка взять не разрешила, и мне приходится выступать босиком.