Камера абсурда
| Вид материала | Документы |
СодержаниеТай на ей зыграв |
- Тема абсурда в экзистенциализме А. Камю, 179.16kb.
- Дорогой читатель, доводилось ли тебе бывать в театре абсурда, 168.13kb.
- Эволюция литературы абсурда от Д. Хармса до А. Гиваргизова, 306.85kb.
- -, 7383.61kb.
- Аграрная утопия, 47.12kb.
- nyj narod, 2028.78kb.
- Брехт Б. Мамаша Кураж и её дети, 31.96kb.
- Исходные технические данные, 34.3kb.
- Камера джон гришем перевод с английского Ю. Кирьяка. Ocr tymond Анонс, 6452.48kb.
- 125009 Москва, ул. Тверская, 471.48kb.
Тай на ей зыграв,
Через ту бандуру
Бандуристом став...
И так эта песня подействовала на меня, так зацепила душу, таким родным, живым и тёплым повеяло от неё, что мысль о том одиноком и печальном бандуристе показалась мне мыслью о себе – маленькой, несчастливой девочке.
Я и не заметила, как вошла в комнату женщина, остановилась в дверях и молча, с улыбкой смотрела, как мы сидим и слушаем её сына.
По тому, как она смотрела на нас, я догадалась, поняла сердцем: она будет моей мамой!
Полная, среднего роста, с таким добрым и милым лицом, что хотелось смотреть на неё и смотреть.
Она подошла ко мне, мягко и сильно прижала к себе и спросила:
– Ты ведь Таня? Я знаю тебя. А я – тётя Шура.
Не знаю, как это случилось, но я спросила вдруг:
– А вы возьмёте нас с папкой жить к себе?
Тётя Шура обняла меня ещё сильнее, и я услышала, как зарыдал за моей спиной отец:
– Шура! Ты сама видишь, Шура... Ей же мать нужна, а не эта...
Гена смотрел на нас застывшими, покрасневшими глазами. Он, видимо, совсем не понимал, что здесь происходит. Почему чужая девочка не отлипает от его матери и просится к ним жить?
Нас с Геной усадили на кухне к общей сковородке с жареными пельменями, и мы ели весело и дружно, готовые уже стать братом и сестрой и никогда не разлучаться.
– Вот что, Иван, – сказала тётя Шура, – сейчас вы не засиживайтесь, темно уж на улице, а завтра собирайте вещи и приходите насовсем.
Всю обратную дорогу я болтала без умолку. Отец улыбался и ничего не говорил.
– Пап, а как их фамилия?
– Мироненко...
– Они тоже украинцы?
– Наверное... Какая разница?!
Возле нашего подъезда отец остановился и закурил, было заметно, что он тревожится. Стало тоскливо и мне.
– Пап, а как же мама Тамара?
– Всё, дочь! Это вопрос решённый. У неё свои дела... Если она будет спрашивать, где были, скажи, что у моего мастера Петра Филиппыча. Завтра сам всё объясню. Не нужен нам скандал напоследок.
Расставание было молчаливым. Отец сам собрал наши вещи. Они уместились в чемодан и узелок. Я отнесла Анечке Цветаевой свои лоскутки и открытки.
– А как же теперь театр? Ты ведь не будешь больше сюда приходить? – спросила огорчённо Аня.
– Наверное, не буду...
– А какая она – твоя новая мама?
– Знаешь, какая хорошая! И губы красит... И брат теперь у меня будет – Генка. Знаешь, какой хороший! Они меня любить будут!
Проводить нас вышла вся семья Мухиных. Но слова не получались. Отец, с чемоданом и узлом в руках, и я, с портфелем и маленьким своим чемоданчиком, остановились на пороге.
– Ну, Тамара, так уж вышло. Прощай,– сказал отец.
И мама Тамара заплакала, обнимая меня:
– Таня, тебе не жалко уходить от меня?
В её голосе было что-то такое притворное, отчего хотелось сказать: «Не жалко!» Но мне было жалко и её, и отца, и себя. Я промолчала.
Жизнь у нас началась такая, что я и не знала, что так бывает. О такой жизни я долго мечтала, заглядывая в чужие вечерние окна.
Как купала меня тётя Шура! Как причёсывала! Как укладывала спать по вечерам! Какие платьица она мне шила!
Но что странно... Назвать её мамой мне было труднее, чем других. Эта мама стоила мне целой души! Генка уже вовсю называл моего отца папой, а я запиналась всякий раз, пытаясь сказать тёте Шуре «мама».
Но однажды, преодолев непонятную муку, я сказала ей:
– Мама, давай сфотографируемся и бабане фотографию в Иноковку пошлём.
Эта фотография, снятая в день приёма Гены в пионеры, долго хранилась в бабушкином сундуке и стала потом моей. Я люблю её разглядывать.
…Мама Шура сидит в центре и обнимает одной рукой меня, другой – Гену. На мне полосатая кофточка со шнурком и помпончиками. Это кофточка моей мамы.
А потом гулялось нечто вроде свадьбы отца и мамы Шуры. Настоящий весёлый и счастливый праздник, с гостями и тортом «Наполеон», который испекла сама мама Шура!
Я объелась шоколадных конфет, и мама сидела около меня с мокрым полотенцем и ворчала:
– Неразумное дитё! Кто бы отобрал твои конфеты? Ела бы по штучке... Ну, ничего! Я вас с Генкой возьму в руки!
И мне становилось легче от её ворчания.
– Ген, – просила я слабым голосом, – сыграй «Бандуру».
– Не буду! Надоело!
– Ген, ну пожалуйста, – уговаривала я.
– Ты слышишь, что Таня просит? – повысила голос мама. – Ей плохо! Сыграй, кому говорят.
И Генка взял баян, склонил белый чубчик к плечу и запел: