Geum.ru

Рассказ о нем можно смело начинать с любого из тренерских сезонов Бескова все в его жизни закольцовано

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6   7   8

Александр Нилин
НЕВОЗМОЖНЫЙ БЕСКОВ


«Физкультура и спорт», 1989 г.

Случай с Бесковым, вызвавший поначалу такой шум, очень скоро предпочли поставить в ряд подобных: не один он, мол, такой - в ситуации разрастающегося конфликта предстал знаменитый хоккейный тренер Виктор Тихонов, в похожих обстоятельствах очутились и менее популярные фигуры тренерского цеха, кому аналогия с бывшим теперь спартаковским наставником не может не польстить и даже обнадеживает как-то, наверное...

И все же позвольте мне здесь исходить из того, что он - один такой. И жизнь его - фон, на котором и сам он только и может быть рассматриваем, и все коллеги Бескова, независимо от того: выгодно или невыгодно они на этом фоне смотрятся...

Если в разговоре о Бескове я оглядываюсь назад, то лишь затем, чтобы предугадать дальнейшее в этой судьбе.

Рассказ о нем можно смело начинать с любого из тренерских сезонов Бескова - все в его жизни закольцовано.

Но кольцо не в повторяемости ситуаций, как оно всегда бывает в спорте, вижу, а только в характере - в безнадежности затеи разомкнуть это кольцо сойдутся и окружающие, и противоборствующие ему люди. Разомкнуть хотя бы на мгновение, чтобы он хоть в чем-то изменил себе для пускай бы временного примирения с ним оппонентов...

Давний знакомец Бескова и давний динамовский болельщик, видный невропатолог, профессор Александр Вейн назвал его «счастливым несчастливцем» - мне трудно здесь, не скрою, не «зацепиться» за парадоксальность подобного определения и не прибегнуть к нему в поиске закономерности в тех или иных поворотах, случавшихся в жизни Бескова...

В поисках аргументов, подтвердивших бы мою версию судьбы, жизни, характера Бескова, я по неосторожности чересчур к нему приблизился - и воспоминание об этом невольно совмещается во мне с воспоминанием о том, как во время работы над фильмом о Константине Ивановиче, где был одним из авторов сценария, воспользовавшись нарукавной киносъемочной повязкой, подошел вплотную к футбольному полю динамовского стадиона, где игрался матч. Впечатление - и в той, и в другой ситуации - оказалось настолько выбивающим из привычного состояния, что пришлось мне спасительно поспешить в тот самый верхний ряд трибун, откуда увидел в первый раз футбол и Бескова в нем...

И могу ли я чувствовать себя теперь посторонним ему, чужим, когда он (не один он, правда, не стану преувеличивать) сделал меня причастным к футболу, превратив более четырех десятилетий назад в болельщика - одного из миллионов тех, кто, однако, повлиял, в свою очередь, и на судьбу его тем, что столь долгим восхищением этим талантом разве же не способствовал продолжительности жизни Бескова у всех на виду?

1


... Все конфликты Бескова - независимо от того, прав он или не прав, в них вступая, - неповторимо окрашены его характером. И не только потому ли колорит запоминается больше, чем сама суть?

А суть конфликтов между знаменитыми игроками и знаменитыми тренерами почти всегда заключена в одном - в борьбе за влияние на положение дел в команде.

В постоянных конфликтах Бескова с игроками, с начальством, с окружающими, рискнувшими заспорить с ним или просто не согласиться и тем самым немедленно осложнить с ним отношения, многие склонны видеть только нетерпимость, болезненность самолюбия, а то и попросту самодурство.

Не отрицая со всей уж решительностью этих, ставших обязательными в разговорах о характере Бескова обвинений, я все-таки обратил бы внимание и на смелость, о которой все почему-то молчат, проявляемую им в конфликтах, где сила далеко не во всех случаях бывает на его стороне. Да будь он всегда сильнее, начиная с кем-либо ссориться, неужели бы так часто «отказывали ему от места»?

А ведь для него, побольше, чем для многих из коллег, оказаться не у дел, не тренировать - драма.

Несчастьем для него были не дни даже самых досадных неудач и поражений, а сезоны, когда он не работал с конкретной командой, те паузы в тренерской работе, которые он никакой престижной деятельностью не мог заполнить - вернее, заполнял по внешней видимости, но такую внутреннюю пустоту при этом ощущал, что близким и родным страшно за него делалось...

Многие склонны видеть одной из драм жизни Бескова - драму уязвленного самолюбия.

Я бы уточнил, что для Бескова возможна лишь одна истинная драма - драма тренерской невостребованности его футболом.

Опыт и возраст должны бы заставить Бескова стать терпимее, мягче в общении, конфликтовать гораздо реже и, напротив, расширять круг союзников, не дразнить влиятельных людей своей подчеркнутой самостоятельностью, загадочностью принимаемых решений, парадоксами, скажем, в определении состава на игру и вообще в комплектовании команды, в селекции. Чудачествам-то теперь, вроде бы, совсем не время и не место - все знаменитые коллеги его поколения шагнули уже в ряд неприкасаемых, вышедших из большой игры, точнее, оставшихся в ней на почетных ролях, но никогда больше не подвергаемых ежедневной критике.

Меня так и подмывает на красивую фразу, что у Бескова не развит инстинкт самосохранения. Но в это кто поверит - пробыл бы он в таком случае больше трех десятилетий действующим тренером?

Тогда предположим, что инстинкт самосохранения просто подсказывает ему другое - оставаться прежним, не избегать конфликтов, не уступать никому в них, верить в силу свою в противоборствах внутренних и внешних...

Нигде Бесков не работал так долго, как в «Спартаке» - в «Торпедо», в «Заре» ворошиловградской, в «Локомотиве» всего-то по сезону, два сезона в армейском клубе и лишь в родном «Динамо» ему представилась возможность «задержаться» на шесть лет.

Многие из сведущих в футболе людей убеждены, что долгой жизнью в «Спартаке» Бесков, в значительной степени, обязан Николаю Петровичу Старостину - тот, мол, сглаживал резкость старшего тренера в отношениях с игроками. Оттого и конфликты здесь бывали пореже, чем могли бы.

Всем известно, что инициаторами приглашения Бескова в «Спартак» были братья Старостины. Известно и то, что хорошие отношения у Бескова с Андреем Петровичем сложились еще в сборной, где тот был начальником команды. Вместе они и несправедливо пострадали, когда серебряные медали в розыгрыше европейского Кубка наверху посчитали серьезным поражением. В книге Николая Старостина о звездах отечественного футбола много комплиментарного высказано о Константине Бескове - игроке и тренере. Когда Бесков мальчишкой разбивал футбольным мячом ботинки и мать ругала его, он утешал ее, обещая, что когда-нибудь получит орден за футбол. За примерами недалеко было ходить - в газетах только что опубликовали указ правительства о награждении спортсменов орденами: орденом Ленина среди футболистов был удостоен тогда единственный Николай Старостин. А через полвека, в связи с юбилеем, заметьте, «Спартака» высшего ордена удостоился и тренер футбольной команды Бесков.

В мемуарах и мемориалах, в очерках, приуроченных к круглым датам, все всегда идиллично-романтично. Реальность же футбольной жизни, в бытовых, особенно повседневных ее подробностях, прозрачнее, парадоксальнее психологически, в который раз здесь произнесем, неизбежно конфликтнее.

В больших, выдающихся людях спорта не угасает то сурово и трогательно детское, что прагматиками и рационалистами никак всерьез не принимается.

В детской цельности восприятия, присущей людям спорта, может наверняка таиться причина серьезных, вполне взрослых в своей этической определенности разногласий, которые лишь очень далеким от спорта скептикам покажутся пустячными, не стоящими размышлений, раздумий...

И для Старостина, и для Бескова футбол - вся жизнь.

Но для Николая Петровича, основавшего «Спартак», вся жизнь - спартаковский футбол.

Бесков не раз высказывался в том смысле, что он - профессиональный тренер и его не смущает необходимость работать в разных по традициям клубах.

Но слишком уж выразительна и памятна фигура Бескова - лидера нападения знаменитого послевоенного «Динамо», чтобы мы могли напрочь забыть про его динамовское прошлое. Да и может ли он сам перестать считать себя человеком из «Динамо», может ли перестать считать своим домом динамовский стадион, без пусть и скрытого от посторонних глаз душевного трепета проходить по ведущему к раздевалкам коридору, где на каждом стенде его фотографии в динамовской майке?

Он не мог не быть, конечно, польщен предложением спартаковских старожилов прийти на помощь их команде, попавшей в беду - а чем, как не бедой считать уход из высшей лиги в первую всенародно любимого клуба? Вместе с тем, возвратившись домой после беседы с динамовскими руководителями, с легким сердцем поддержавшими просьбу московского начальства командировать Бескова в «Спартак», он не смог скрыть обиды, сказал жене: «Меня отдали!»

Не знаю, думал ли кто-нибудь, приглашая Бескова в «Спартак», о «нерастворимости» личной популярности его, популярности с несомненным динамовским оттенком в ни с чем не сравнимой спартаковской популярности?

Будь это не Бесков, а кто другой, даже известный, даже очень опытный тренер, можно было с уверенностью сказать, что должность тренера такого клуба придает обертональность его репутации, возводит ее в превосходную степень. Обычно-то «Спартак» и возглавляли спартаковцы - и тренерство виделось закономерно очередной ступенькой восхождения любимого болельщиками игрока, проявившего к общей радости еще и педагогическое дарование. Как оно, например, и было, когда тренерами этого знаменитейшего клуба становились Василий Соколов, Николай Гуляев, Никита Симонян...

Но Бесков вовсе не собирался «сливаться с фоном». При всей, всегда высказываемой им громадности уважения к аудитории спартаковских болельщиков, спартаковским традициям, он держался со столь органичной для него самостоятельностью, не скрывая, что намерен и в дальнейшем «гнуть» свою линию, успех достигнутый связывать исключительно с настойчивостью следования этой выбранной им раз и навсегда линии в футболе. А игру и работу коллективного ума спартаковской общественности готов принять к сведению, учесть, но и не больше... В свое личное, тренерское он никогда никому вторгаться, вмешиваться не позволит...

В общем-то, для общественности «красно-белых» такое отношение к себе оказалось новостью почти оскорбительной для обостренного спартаковского самолюбия, новостью, которая и в сознание-то не укладывалась. Спартаковцы, к тому же, и не считали, что Бесков достиг так уж неоспоримо многого в работе с командой - двумя комплектами золотых медалей за столько лет «Спартак» не удивишь. Конечно, как спартаковцы, знающие вкус настоящего футбола, они не могли не оценить качество игры, возросшее при Бескове. Не могли не признать, что стабильнее, чем при Бескове, «Спартак» никогда не выступал. Но спартаковцы эмоциональны и ревнивы - и отчужденность, погруженность в себя тренера динамовского происхождения их коробила, шокировала, раздражала. И пари всех заслугах Бескова, не будь с ним рядом Николая Петровича, он, очень возможно, почувствовал бы себя дискомфортно в «Спартаке» - и, допускаю, что намеки на это, прямые или косвенные, до Бескова дошли. И все в нем, по его-то натуре, возмутилось - Бесков не привык считать себя кому-то, пусть и очень уважаемому лицу, обязанным. Потом (опять же допускаю, исхожу здесь лишь из собственных домыслов, догадок, фантазий и наблюдений, сопоставлений и, каюсь, слухов, от которых никуда не денешься, которыми нельзя, по-моему, совсем уж пренебречь) вряд ли он считал себя и на первых порах гостем. А когда убедился сам и убедил других в значительности им затеянного и совершенного в «Спартаке», он дал понять, возможно, и Николаю Петровичу, что пиетет его к спартаковским истокам не настолько уж беспределен и что как динамовец еще предвоенных лет не может не помнить несколько снисходительного отношения динамовских ветеранов к «Спартаку», игроков которого именовали «боярами», а Якушин еще и называл спартаковской деревней. Николай Петрович не мог не почувствовать таких настроений старшего тренера и... И ничего - нашел в себе силы и мудрость не лишать его своей поддержки, конечно, в интересах дела. А Бескову, возможно, и показалось, что тот «гнетет его своим великодушием». В общем, сосуществование на деловой, реальной почве двух легенд - старейшей из бытующих в нашем футболе легенды и легенды поновее - несоответственно больше привычной всем мемуарной благостности.

Правда, о своих разногласиях и Старостин, и Бесков поначалу если и говорили вслух, то разве что намеками, сопровождаемыми взаимными реверансами. Однако в последние сезоны - намеки попрозрачнее, а реверансы сдержаннее... К тому же люди из действующего футбола непрерывно у всех на виду. И трещинка во взаимоотношениях руководителей была не так еще широка, как широко толкование разногласий со стороны. Николай Петрович где-то вслух произнес, что Бесков насаждает в команде динамовскую дисциплину, а в традициях «Спартака» - демократия. Всем, однако, известно, что в тренируемой команде Константин Иванович представляет себя не иначе, как хозяином. Но в «Спартаке» и после стольких сезонов он для коренных спартаковцев все-таки оставался гостем, как ни странно это теперь звучит. А Николай Петрович - можно ли представить большего спартаковца, чем он?


Привыкнуть к Бескову трудно. Да и опасно привыкать - вмиг потеряешь с ним контакт, минуту назад казавшийся прочным. Минуту назад вроде бы относившийся к тебе почти дружески, он вдруг уйдет в себя, удалится в излюбленную им непроницаемость, а про тебя забудет или же доброжелательное внимание превратится в недоумение (вплоть до перемены цвета глаз, когда голубизна перельется в стальной оттенок): кто ты и откуда, когда и как только попал в круг, в поле его внимания?

Перепады настроения Бескова, резкие и в самом коротком разговоре, осложняют и спокойную беседу с ним - он не умеет быть долго нейтральным. Любое неосторожное, несовпавшее со строем его чувств и ходом мыслей слово может вызвать у него негативную реакцию. Собеседник утрачивает для него интерес, он мгновенно отвлекается на пришедшую ему в голову мысль и немедленно поглощен ею целиком.

Конечно же, и в самых беглых разговорах с ним нетрудно уловить, что Бесков и упрям, и, повторяю, пристрастен.

Конечно же, характер его образован всеми особенностями футбольной жизни. Вероятно, будь он покладистее, ему бы не устоять, не удержать позиций.

Его предавали, продавали. И сейчас не поручусь, что окружен Бесков исключительно людьми надежными, неслучайными. Убежден совершенно, что несмотря на многочисленные, тесные, долголетние, прочные, казалось бы, знакомства, приятельства, связи, в том числе и с лицами весьма влиятельными, несмотря на то, что человек его популярности, его действительных заслуг обречен быть большую часть времени на виду у всех, как мы уже здесь замечали, несмотря на всю публичность дела, которому он служит, несмотря на то, что человека, тренировавшего «Спартак», боготворили, связывая с ним свои надежды, миллионы болельщиков, Бесков в чем-то, решусь предположить, очень существенном, безнадежно одинок.

Одинок, скорее всего, и в кругу самых близких себе людей, и в тренерском своем штабе, среди покорных его воле и целиком от него зависимых сотрудников.

Но так одиноки и бывают, и заслуженно приговорены к такому гордому и завидному, возможно, для кого-то одиночеству люди, обязанные принимать окончательные решения, касающиеся судеб других. Правда, и собственной судьбы тоже касающиеся...

Может быть, и есть закономерность в том, что люди, склонные подчинять, диктовать, отстаивающие это право за собой, умеющие настоять на своем, не отступить ни за что от задуманного, испытывают нередко острую недостаточность сердечного, душевного к себе отношения. Не всем, кто вокруг, и в голову приходит, что внешне непоколебимым этим людям необходимо просто иногда ласковое, сочувственное, доброе слово услышать, не просто вынужденную констатацию, признание бесспорности заслуг и достоинств. Им бы дорого услышать искреннюю похвалу от людей, в свою очередь, достойных. А у достойных людей часто характеры тоже непростые, нелегкие - и кредит, лимит на ласку и почтение к людям сильным открывается, предоставляется тем, кто на искренность меньше всего и способен: подхалимам, прихлебателям...

Бескову, такому неприступному, непроницаемому, внешне никогда не выдавшему никому своих сомнений, мучительно трудно ощущать себя в работе с людьми, не относящимися к нему так, как, полагает Константин Иванович, он того заслуживает. Он всегда почувствует, если его подопечный футболист не то, что не любит - подумал о нем плохо. И простить этого не в состоянии. Перебороть возникшую к такому человеку неприязнь, может быть, и переборет - в интересах дела. Но простить - нет, не простит.

И наиболее хорош Бесков с теми, кто доверяет ему беспредельно...

Самым лучшим, широко смотрящим, открытым, как бывает открытый футбол, Бесковым он, как многие утверждают, был, работая в ФШМ, после дебюта своего тренерского в московском «Торпедо» в сезоне 1956 года, где отнеслись к нему несправедливо, настороженно, как к динамовцу, и вовсе несправедливо к серьезности проделанной им работы с командой, основой будущего чемпионства в шестидесятом году, тогда-то им во многом заложенного.

Обиженный, оскорбленный недоверием людей, не захотевших воспринять то, что он, молодой тренер, уже способен был преподать, Бесков в школе быстро «оттаял»... Мальчишки смотрели ему в рот - он был для них даже не примером, образцом, а, без преувеличения, идеалом...

В футбольной школе Бесков расцветал под восхищенными взглядами, обращенными на него. Он, про которого впоследствии говорили да и не прекращают говорить, что ему часто не хватает понимания людей, человеческого отношения к тому или иному способному футболисту, проявил себя в ФШМ как непревзойденный педагог. Учил, причем, всему - и в игре, и вокруг футбола. Мальчишки перенимали его манеру вести себя, разговаривать, подражали всему стилю его поведения в быту... Вряд ли у кого-либо еще из знаменитых футболистов насчитывается столько оставивших в большом футболе след учеников, как у Бескова. И к ним ведь можно причислить не только тех, кто учился в ФШМ, но и тех, кого он «сделал» игроками, взяв в команду мастеров. В том-то и особенность - главная особенность, отличающая тренера Бескова, - что он учит играть в футбол. Идет самой трудной дорогой - хочет, надеется научить футболу каждого, кто встретится на его пути. Он не может пройти равнодушно мимо игрока, который чего-то не умеет, а мог бы, не поздно еще, суметь при старании, при желании. И та же нетерпимость к несовершенству выражается у него в резком - и жестком по почти незамедлительно делаемым выводам - охлаждении к тем, кто достиг потолка, больше не прибавит, не сможет, израсходовал все резервы. И необязательно - и Бесков, в конце концов, практик и при всех футбольных мечтаниях суровый и резкий реалист - потерявший перспективу будет тут же отчислен. Но очевидное охлаждение тренера будет давить на него. И вызовет ответное охлаждение к тренировочному труду. В игроке копится раздражение, враждебность. В чем и тренерская вина - он мог бы и пощадить чувства еще нужного команде человека, а не корить за недоброжелательство к тренеру, самим же тренером и вызванное. Один известный, работающий с футбольными командами психолог заметил: «Бесков несправедлив к ветеранам, не старается продлить их долголетие... И мне жаль не только недоигравших игроков, но и самого тренера, который или попросту не наделен душевной щедростью или привык шагать по трупам - в чем и секрет его многолетнего устойчивого успеха...»

У меня несколько иная версия... Бесков видит состав завтрашний, послезавтрашний, игровые идеи, связанные с будущим никому пока неведомой молодежи, захватывают его воображение. Своими футбольными мечтаниями он невольно задевает чувство игроков, еще намеренных выступать сезоны и сезоны, но втайне осознающих, что футбол, который спрашивает с них Бесков, в каждом матче для них уже заказан. И они не могут не ревновать Бескова к тому будущему, что пройдет, обойдется без них. А Бесков, конечно, неистовствует в своей невозможности. Словно в отместку кое-кому из скисших, загрустивших от жалости к себе заслуженных ветеранов, он ищет и находит иногда их ровесников, готовых, однако, к жертвам, к «лебединой песне», к поздним дебютам в новом качестве (вспомните Георгия Ярцева из чемпионского состава «Спартака» - его, двадцатидевятилетнего игрока из второй лиги, Бесков взял и выдвинул во главу атаки, организовал его действия таким образом, что тот превзошел по результативности Блохина и сыграл в высшей лиге хотя и недолго, но памятно...).

Кстати, и к новым людям, особенно в последние сезоны, Бесков очень часто охладевал почти сразу после выданных авансов.

Выбор его, однако, ошеломлял в большинстве случаев неожиданностью, как при удачах, так и при неудачах, когда он ошибался, обжигался...

Но репутация тренера, открывающего игроков, тем не менее, оставалась за ним. Что не помешало одновременной молве, утверждающей, будто Бесков всегда предпочитает посредственного игрока строптивому.

Последнему утверждению нетрудно, вроде бы, возразить. Сказать, например, что Бескову яснее будущее игры, что он лучше представляет себе футбол в целом и чувствует себя сильнее игроков в предвидении неизбежных в футболе перемен, когда лучший игрок, по мнению тренера Бескова, перестал быть лучшим раньше, чем сам это понял, раньше, чем убедились в этом партнеры и догадались другие заинтересованные лица, осознали, наконец, болельщики. Вспомним: часто ли ошибался Бесков относительно будущего того или иного игрока? Кто из расставшихся с ним сумел хоть сколько-нибудь убедительно опровергнуть мнение тренера? Да никто почти...

И все-таки упрек в том, что он гасит в себе искреннее чувство к таланту, серьезен. Нельзя же поверить в специалиста, делающего ставку не на талант, нельзя поверить в специалиста футбола, не способного восхититься талантливым исполнителем. Бесков, к тому же, неоднократно во всеуслышание повторял - и я сам от него слышал это, - что ничто он так не любит в футболе, как истинно классных игроков.

Можно ли, однако, утверждать на основании «конфликтной практики», что Бесковым делается ставка не на талант, а на покорную ему посредственность?

Тот, кто хорошо его знает, работал с ним и справедлив по отношению к нему, всегда скажет, что уж кто-кто, а Бесков превыше всего ценит талант в футболе. Но только ставит он, прежде всего, на талант тренера - на свой талант тренера.

Снижает ли это заинтересованность Бескова в талантливом игроке? Нет, конечно.

Но не осложняет ли это взаимоотношения с талантливым игроком? Осложняет - как же может не осложнять!

Жизнь его осложнена еще и тем, что те тренеры, которые целиком полагаются на ведущих мастеров, соглашаются на полную от них зависимость, достигают неплохих результатов, а, случается, могут и место в турнирной таблице занять выше, чем команда Бескова.

И тренеров таких хвалят за результат и забывают про футбол их безликий. Футбол же Бескова в наиболее впечатляющих его образцах незабываем. Правда, самого Бескова как бы несколько отделяют от футбола, им создаваемого. Заслуженную им похвалу перемежают «но» - уж очень у нас в футболе не принято, при всех широковещательных суждениях о таланте, придавать ему слишком уж самостоятельное, слишком уж первостепенное значение...

Правда, будем объективны, и Бесков, воспитанный во времена, когда утверждалось, что главный талант - трудолюбие, точнее, прилежание, наверняка считает себя ведущим (а в душе и первым) тренером не только за счет природного дарования. Он горд и своим неизбывным трудолюбием, и особенно знанием, приобретенным в неустанном тренерском труде. «Я к тому времени, - вспоминает он начало шестидесятых годов, когда впервые принял сборную, - знал уже профессию тренерскую, как...» - Бесков показал ладонь, растопырив все пять пальцев.

Ему нравится быть профессионалом, непогрешимым профессионалом.

«Константин Иванович - счастливый человек, - сказал один из давно знающих его людей, - он никогда не считает себя неправым».

Для фильма о нем был снят эпизод, где режиссер Алексей Габрилович разговаривает с ним через несколько дней после тяжелого спартаковского поражения, за которое тренера не могли не винить даже очень расположенные к нему люди. Правда, Бесков реальнее других сознавал силу западногерманского клуба. И меньше всех других обольщался победой в первом, московском матче, продолжал твердить о серьезности противника. И после сокрушительного поражения говорил, что команда не настроилась на игру, что еще на установке он отметил для себя явную недостаточность внутренней настроенности игроков на столь ответственный матч.

Кое-кто, однако, утверждал, что, согласившись играть в Бремене на день раньше, чем предполагалось, согласившись, тем самым, на целые сутки сократить срок, отведенный на подготовку и отдых, вселил в игроков уверенность в том, что желаемый, устраивающий «Спартак» результат может быть достигнут малой кровью. Ну и, к тому же, поражение в престижном матче на финише сезона, весьма удачного в целом, снова давало повод говорить, что решающие матчи Бесков проигрывает чаще, чем обязывает его высочайшая репутация тренера.

Глубоко огорченный и несомненно раздосадованный поражением, испортившим впечатление от победного сезона, Бесков, однако, нашел в себе силы дать согласие на съемку. Пожалуй, это был единственный, на моей памяти, случай, когда пребывание перед камерой доставляло ему мучительное, ощутимое и со стороны, физическое неудобство. Он и говорил сдавленно, как-то сразу, при первых же словах севшим голосом, каждое слово с трудом им выдавливалось...

На прямо поставленный вопрос: не чувствует ли он за собой вины за поражение? - Бесков, тем не менее, ответил, что нет - «... своей... нет».

Будем ли упрекать тренера в неспособности отнестись к себе сколько-нибудь критически? Или попытаемся все-таки понять логику его вечного упорства в непризнании собственных ошибок?..

Мне кажется, что весь образ жизни Бескова, всецело подчиненной футболу и только футболу, диктует ему эту логику, вроде бы так легко уязвимую для тех, кто не склонен прощать спартаковскому тренеру ни одной из сделанных им на долгом пути ошибок...

Бесков погружен в футбол большую часть времени своей жизни, «выныривая» на поверхность общежитейских отношений нередко со следами подобия «кессонной болезни». И вот здесь-то, при недолгом пребывании своем на поверхности он и сталкивается с людьми, требующими от него немедленного признания ошибок и согласия с их к нему претензиями. Это злит его, выводит порой из себя - раздражение с годами реже выплескивается наружу, но обиды, нанесенные даже незначительными, незаслуживающими его переживаний людьми, он помнит долго, может и вовсе не забыть.

Мне кажется, что облик, найденный им для себя, мало соответствует вечному беспокойству, в котором постоянно он живет. Важность, «барственность», постоянное, действующее на многих из нас ощущение Бесковым собственной значимости - не грим ли это той сосредоточенности на деле, которой он не может не дорожить, не может не оберегать от суеты, вносимой нами вольно или невольно в его жизнь, когда, по праву болельщиков футбола, настойчиво в жизнь его вторгаемся, требуем к себе внимания и заставляем тренера постоянно помнить, что он у всех у нас на виду, что каждому шагу его неосторожному мы немедленно готовы придать значение? Мы часто спешим, глотая обиды от его невнимания, из-за вечных переходов от расположения к нерасположению и наоборот, наклеить на него ярлыки, тешащие наше задетое им самолюбие. И в чем-то и правы оказываемся, хотя и не до конца к нему справедливы, - большой футбол, в конце концов, для нас существует не в меньшей, чем для футболистов и тренеров степени. И людям футбола придется примириться с публичностью своего быта - они на это обречены, пока занимают нас своей персоной.

Но слишком уж много сил и нервов отнимает у людей уровня Бескова сам по себе футбол - и на все остальное их чаще всего не хватает. Поскольку и остальное, так уж получается, тому же футболу и принадлежит. Практически без антрактов и выходных.


... Как-то в Кисловодске, на отдыхе, зимой он с горечью вдруг сказал - спросил почти с обидой: «Думаешь такой-то (он назвал тренера одной из успешливых в тот год команд), как я отпуск проводит? Нет, там и сауны, и прочее веселье... А я часа лишнего утром поспать себе не разрешаю...» В Кисловодске он заряжал себя, по собственному признанию, трехчасовыми прогулками в горы на весь предстоящий сезон энергией. И в сезоне поддержанием физической формы озабочен бывал не меньше, пожалуй, чем в пору, когда выступал. И пунктуальность, отчасти усложняющая общение с Бесковым, часто мешавшая мне чувствовать себя при встречах с ним и в беседах вполне раскованно, по-моему, самого его тяготит иногда - он бы и склонен был, по-моему, и к созерцательности, и к прострации, может быть, если бы не привычка постоянно мысленно измерять, мысленно расставлять, сопоставлять, противопоставлять...


Всем очевидно, что каждый матч ни у какой сильной команды не может получиться, как бы прав ни был тренер в принципе. Однако Бесков, отстаивая правоту своих воззрений на футбол, вероятно, слишком уж настаивает, слишком уж победителен бывает постоянно в своем облике, слишком уж подавляет буквально всех вокруг себя категоричностью суждений и выводов, неумолимостью требований - и уж ему-то, после всего от него услышанного и выслушанного, поражений, даже «не по игре», случайных, никто никогда не прощает. Все поражения руководимой им команды всегда признают его неудачами и готовы после неудачи ревизовать всю практику Бескова, осуждать принципы его и взгляды.

Легко предположить, что другому специалисту, столь много внесшему своего в футбол, вряд ли бы старались постоянно напоминать об упущенных шансах, о промахах и поражениях, в которых не один он был, а то и вовсе не был виноват.

Бесков, однако, должен был побеждать неизменно, чтобы простились ему манера вести себя на людях, стиль общения, обращения с футбольным и околофутбольным миром. Но что поделаешь, если манера и стиль - часть его игры. Поэтому ему ничего и не остается, как терпеть постоянное недовольство результатом, им достигнутым. До того дошло, что и бесспорные победы Бескова некоторыми встречаются с оговорками.


Если вдуматься, критика тренера Бескова неизменно сводится к критике его характера.

Конечно, в критике этой есть и обязательная комплиментарная подоплека - во всем, выходит, что делает Бесков, проявляется его индивидуальность.

Не противоречит ли, судя по нелестному для него списку, перечень его особенно запомнившихся неудач? Начинают и заканчивают Испанией: в шестьдесят четвертом году советская сборная, руководимая Бесковым, проиграла здесь финал Кубка Европы, а восемнадцать лет спустя, когда тренером ее снова был Бесков, неудачно выступила на чемпионате мира...

Бесков со сборной начала шестидесятых годов проработал два сезона, а ведь звали его надолго, ставя целью подготовку к мировому чемпионату в Англии, значит, работать он должен был, как минимум, до шестьдесят шестого.

Он планировал в связи с этим продолжительность, фундаментальность подготовки и, как утверждает игравший при Бескове центром нападения Виктор Понедельник, ныне редактирующий «Футбол-Хоккей», основы, заложенные Константином Ивановичем, сказались на успехе в Лондоне. В чем же «провинился» Бесков? Сборная провела тогда без поражений двадцать две игры и проиграла лишь в равной борьбе очень сильному противнику на его поле - 1:2. Скорее всего, в уничтожающей оценке работы тренера, «обеспечившего лишь серебро», сказалась международная обстановка, в судьбу вмешалась политическая ситуация - тогдашние большие руководители были разгневаны тем, что советская сборная проиграла в присутствии диктатора Франко. Это во многом напоминало ситуацию с проигрышем на Олимпиаде в Хельсинки югославам в пятьдесят втором году, когда отношения между странами были весьма напряженными - и виновных в поражении игроков, по тогдашнему обычаю, расценивали почти как предателей интересов родины.

Через три года после случившегося Бесков стал заслуженным тренером СССР за успех руководимых им московских динамовцев - серебряные медали в первенстве и выигрыш Кубка. Что они повторили спустя еще три года - в семидесятом.

Но самое любопытное - ведущие динамовские игроки той поры считают, что успехи в чемпионатах шестьдесят седьмого и семидесятого могли быть и большими, прояви в конце сезона Бесков большую решительность в борьбе за первое место.

Николай Старостин вот считает, что Бесков слишком уж затягивает гайки - и порой срывает резьбу. Динамовцы же, спустя столько лет, обвиняют бывшего наставника в недостаточной решительности...


... Как-то летом в Тарасовке, наблюдая за футболистами, выполняющими заданное тренером упражнение, Константин Иванович заметил, что хороший игрок умеет разобраться в ситуации, а вот отличный еще и в состоянии сам ее создать.

Будучи когда-то именно таким игроком, Бесков, видимо, перенес привычку создавать ситуацию и на тренерскую свою работу. Причем, стремится теперь создавать ситуацию во всем футболе. Ситуацию, в которой наилучшим, как он полагает, образом должна проявить себя его команда.

Его вечно упрекают - причем, упрекают и люди, расположенные к нему, - что он чаще всего собственноручно разрушает команду, приведенную им к долгожданным кондициям. Слишком уж спешит искать «от добра - добра»...

Решусь предположить, что Бескову всего интереснее затевать команду - предпосылку к ситуации... Он любит повторять, что ему одного первого круга, как правило, хватает, чтобы «поставить игру» в новой для него команде. Удерживать ее и направлять твердой рукой не составляет при его характере проблемы, но руководить ею гибко, дипломатично, вникая во все нюансы администрирования, не совсем, наверное, в его вкусе, хотя вникает он ревниво буквально во все - не может не ощущать себя полновластным хозяином.

В ежедневных отношениях тренера с командой одной лишь игровой идеи мало...

Как выражался Андрей Петрович Старостин, «удельный вес» команды утром один, к обеду другой и к самому моменту игры может быть третьим...

Искусство тренера в иные дни к тому и сводится, чтобы, ощущая команду единым организмом, соответственно с ней обращаться, поддерживая при том особые отношения с каждым из игроков.

С игроками Бесков раз и навсегда нашел тон человека, давно и лучше всех знающего, что сейчас кому правильнее бы сделать. Евгений Ловчев смешно изображает, как заходит Бесков, скажем, к Гаврилову, а тот лежит: «Вставай, сколько можно лежать?» Но в следующей комнате уже, например, Шавло говорит совсем противоположное: «Что ты все стоишь? Ляг, полежи!»

Непрерывность футбольного мышления Бескова, что, конечно же, несомненное, огромное, выдающееся его достоинство, иногда, возможно, и ему мешает и осложняет жизнь людей, от него зависящих, - великое множество вариантов и ходов в игре, возникающих то и дело в его воображении, отодвигает порой миг принятия решения. Богатство вдруг превращается в бедность...

Вот ведь как бывает, вспоминают участники финального матча на Кубок кубков с «Глазго Рейнджерс»: утром на установке Бесков назвал один состав, но некоторые из этого состава, пробудившись после дневного сна, узнали, что теперь уже в запасе, на поле же вышел третий вариант, и лишь благодаря сделанным по ходу матча заменам тренер вернулся к первоначальному своему замыслу расстановки сил в игре, который самым правильным оказался...


В истории с Бесковым как строго отделить тактику отношений его с командой от избираемой им тактики игры? Слабости человеческие, происходящие, скорее всего, от ощущения Бесковым своей тренерской силы и могущества, не могут не сказаться на тактике отношений, и уж эти отношения, в свою очередь, сказываются, причем, иногда в самый неподходящий момент, на тактике игры.

Считается, что Бесков умеет настроить футболистов на матч таким образом, что, как минимум, девять из одиннадцати выходят на поле с ощущением, словно от игры этой зависит вся дальнейшая их жизнь и все сейчас поставлено на карту. Но не бывало разве, что тот же Бесков восстанавливал против себя команду (и притом команду, многим ему обязанную), разъединяя, по мнению Николая Старостина, игроков неровным к ним отношением?..

Бесков терпелив и нетерпим одновременно.

Бесконечно терпелив, добиваясь грамотного исполнения от игрока, в чьи способности и добросовестность поверил, или еще лучше, когда сам этого игрока «открыл».

И жестоко нетерпим бывает к любому возражению своим мыслям, малейшему сопротивлению своим замыслам...

В непримиримости к игровому инакомыслию он доходил до комического. Как-то Валерия Николаевна, жена Бескова, попросила режиссера, в фильме которого тогда снималась, запечатлеть на кинопленке для истории своего внука - внука одновременно Федотова и Бескова («он же обязательно будет футболистом при таких генах...»). Режиссер, большой почитатель Бескова, конечно, согласился - приехал в выходной день к Бесковым на дачу с оператором и двумя его ассистентами. Сняли внука Гришу, и перед шашлыком решили сыграть в футбол - Бесков с молодым, но уже пузатым режиссером против оператора и двух его ассистентов. После игры Бесков сказал, что больше никогда в одной команде с этим режиссером играть не будет. Тот пасовал ему на ход, а надо было, сказал Бесков, давать пас прямо в ноги. «Но их же трое», - удивился режиссер (Константину Ивановичу уже к шестидесяти приближалось). «Это мое дело - обвести. Твое - отдать...»


...Да, решительный Бесков неожиданно для всех уступает место нерешительному. И чудачество, самодурство видят тогда многие в том, что едва-едва не стало открытием - и не исключено ведь, что еще им станет, но в другой, в следующий раз.

В кажущейся нерешительности, когда медлил он заменить того или иного игрока либо вовсе отказаться от ненравящегося болельщикам или партнерам исполнителя, проявлялась, напротив, решительность - решимость Бескова доверять своей интуиции, чутью... В том же, что выглядело несомненной решительностью, когда менял он, отчислял, обнаруживалось как раз сомнение, разочарование и в собственных позициях и охлаждение вслед за вспыхнувшим было пристрастием. Он наступал в первом случае, во втором же - отступал. А со стороны кажется, что наоборот...

По методам работы своей, как специалиста, глубочайшего знатока футбола, Бесков - типичный терапевт. Но характер и обстоятельства, в которых он чаще всего трудится, вынуждают его быть хирургом.

И хирургом именно, никем иным, он чаще всего, к сожалению, воспринимается очень многими из тех, кто не знает его тренерской кухни, не представляет кропотливости, подробности ежедневного труда Константина Ивановича...

Всегдашняя правильность Бескова очень многих дезориентирует. А футбольный фантазер, выдумщик вовсе не всегда, мне кажется, способен ужиться в нем с практиком-рационалистом поневоле - и, вероятно, постоянный, вызванный необходимостью борьбы за неизменно высокий результат, внутренний спор, в который никакого советчика со стороны Бесков ни в коем случае не допустит, временами измучивает его. Но он взял себе за правило выглядеть перед всеми не ищущим, а только и неизменно находящим. И правила этого неукоснительно придерживается, никогда не выдавая возможных сомнений или колебаний.

А может быть, вообще многое в привычках, в характере Бескова подчинено необходимости непрерывно воздействовать на других, расширять, если можно так сказать, границы своего биополя?

Теперь о самом воздействии биополя... Предполагаю, что каждый, кто сталкивался с Бесковым, испытал его на себе. Когда он сам играл в футбол, это воздействие было чисто эстетическим, что продолжается по сей день, когда видим мы лучшие игры «Спартака».

Что же касается воздействия в обыденной жизни, то здесь сложнее - общение с Бесковым, чаще всего, затруднено бывает именно из-за силы его биополя. Он давит, он подчиняет собеседника, особенно зависимого в чем-то от него, хотя Бесков и как проситель, говорят, не меняет привычек, не изменяет себе, не тушуется ни перед кем и в расчет не берет, что у должностного лица, к которому он сейчас обращается, могут быть и другие дела и намерения...


... Я хотел бы лишь понять, какой ценой платил и дальше платит Константин Иванович за право быть таким, какой он есть - именно так вести себя в команде, как ведет он, в таком тоне разговаривать, поддерживать, точнее, удерживать ту дистанцию между собой и командой, какую находит оптимальной, только и полезной делу. Дистанция в таких отношениях, как в боксе, не только расчету подвластна.

Судите сами: улучшает ли характер необходимость всегда быть начеку, а не всецело поглощенным тренерским призванием, жить одним футболом, как ему бы очень хотелось?.. Правда, не исключено, что вечная необходимость обороны делала Бескова и более тонким психологом. А футболу Бескова, как показывает практика, все, происходящее с ним, только на пользу. Жизнь заставляет его быть изобретательнее, а он - свой футбол...

Бесков неизменно строг в обращении с игроками. Но разве же и не наивен в каких-то проявлениях?

Уезжая из дома в Тарасовку, берет с собой свежий, еще жена не прочла, номер «Литературной газеты» со статьей писателя Вениамина Каверина - с какими-то мыслями из нее собирается познакомить игроков.

А те «Утреннюю почту» смотрят - воскресенье.


«Весь из себя», как говорится, мэтр Бесков, однако, ни в коей мере не способен быть по отношению к футболу трезво-академичным, как это ни кажется неизбежным с возрастом, с опытом. Впечатление мое и драматург Леонид Зорин, знакомый близко с Бесковым с середины пятидесятых, с тренерских его дебютов, подтвердил, что с годами Бесков углубляется в футбол гораздо сильнее, чем прежде - от всего суетного, бытового отрешается все больше. Он в футболе целиком, весь - ему некогда размышлять, рассуждать отвлеченно: где бы ему лучше сейчас работалось, с кем из игроков немногочисленной отечественной и мировой элиты хотел бы или не хотел бы сотрудничать? Пока идет сезон, мысли его круглосуточно в команде: никто из близких и родных не занимает мозг и душу его настолько напряженно, тревожно, как самый средний, но не безнадежный, способный хоть какую-то пользу дать команде игрок. Он непрерывно тасует в уме невидимую нам колоду, раскладывает придуманные им «пасьянсы». Разговаривая с иным из игроков покровительственно, небрежно, а то и высокомерно отчасти, он наедине с собой думает о каждом из них, как о персонажах несочиненного романа или как врач о тяжелобольном.

Есть, вероятно, тренеры заботливее, отзывчивее, душевнее в обращении, общении, неутомимее в «пробивании» игрокам своим всяческих благ. В этом смысле, мне кажется, Бесков многим коллегам своим уступит. Иногда из принципа - ему хочется видеть рядом больше подвижников, больше бессребреников. И здесь он нередко отрывается от реальности - и не исключено, теряет (точнее, не приобретает) нужных команде (но не своему футболу) людей.

Вечный к нему упрек: он все берет на себя, поднимает помощников (а потом их же упрекает за бездеятельность), вникает в любую деталь, в которой вполне бы и без него разобрались, а теперь парализованные его окриком (с людьми, ему подведомственными, он бывает бесцеремонен, хотя бесцеремонность вовсе не норма в его с ними отношениях, я видел его и мягким, и даже ласковым с персоналом, а корректным он бывает, как никто, когда настроен, а простотой и обходительностью способен очаровать, опять же, если в соответствующем настроении), удрученные его разносом, отдают делу меньше, чем могли бы, и тогда он совершенно справедливо недоволен.

Зряшное занятие искать этому невозможному характеру во всех случаях логическое оправдание, объяснение. Но и не могу в связи с некоторыми из ведущих, главных мотивов его поведения не вспомнить пастернаковское: «Я чувствую за них за всех, как будто побывал в их шкуре...» Он-то в «шкуре» игрока побывал достаточно - и не забыл ничего за столько лет.

Конечно, в «новые шкуры» и ему не всегда суждено полностью влезть. Однако фокус-то в том, что надежды «влезть» он сам никогда не теряет, и потому не надо обманываться кажущейся неодолимостью дистанции между тренером и, допустим, в девятнадцать лет дебютировавшим в «Спартаке» Александром Мостовым.

У него достаточно напряженные отношения с прессой, осложненные еще и независимостью его поведения и суждений, отличных зачастую от суждений прессы, особенной агрессивностью упорства, с которой он эту независимость отстаивает.

Но ведь, по идее, представителям прессы должно бы льстить подобное к себе отношение - обиды и неприязнь к журналистам проистекают прежде всего оттого, что редко встретишь среди коллег Бескова человека столь внимательно, заинтересованно читающего газеты.

Бесков все всегда про себя читает, все всегда помнит, и я бы сказал, что относится иной раз к некоторым журналистам серьезнее, чем они того заслуживают.

На месте некоторых из них я, пожалуй бы, гордился враждой Бескова больше, чем дружбой с многими из тренеров.

В неудачах Бескова, между прочим, легко обнаружить огорчительную повторяемость ситуаций - словно что-то происходит с ним в самый последний момент. И в дни неудач он с удручающим постоянством непохож бывает на самого себя. Что-то гаснет в нем. От него ждут решения, а он медлит, упускает шанс. И его тогда спешат обвинить во всех грехах, забывая отметить, признать, что он же попросту не проявил присущих себе же качеств, достоинств своих козырных - почему-то вдруг не проявил. Но до объяснений обычно не доискиваются - громоздят обвинения...

Не будь профессиональный спорт столь жесток в своей непрерывной соревновательности, отдай мы хоть когда-нибудь себе отчет в непременной ценности и его эстетической стороны, можно бы утешиться соображением, что Константин Бесков - мастер в большей степени процесса, чем результата, матча ли, турнира...

А человеку процесса, вероятно, труднее быть во всех случаях решительным. К тому же внешность Бескова нас еще обманывает, как мне кажется, - очень уж тщательно научился он скрывать происходящее внутри себя. Да и не хотим мы, возможно, не привыкли, не умеем вглядываться...


Поражений в счастливую спартаковскую пору своей карьеры он потерпел никак не меньше, чем в нестабильные периоды своей тренерской деятельности.

Решения Бескова - зачастую откровения в футболе. Однако на откровенность насчет ему одному, может быть, понятных причин нерешительности своей в том или ином случае он вряд ли решился бы или решится когда-нибудь и с кем-нибудь, к сожалению...

И как же упрекнешь его в том, когда и так уж, и сколько уж раз за ошибки свои - какая разница: признанные или непризнанные - он расплатился, пожалуй, сполна. И платил, замечу, судьбой...

Судьба, вознесшая его, была к нему в то же время и достаточно жестокой. И жестокостью этой, в свою очередь, ожесточала, не могла не ожесточить и его характер - характер, допускаю, по природе своей вовсе и не такой уж крутой, как теперь многим и мне (иногда) в том числе кажется...

В портрете Бескова трудно не заметить противоречия, что экологию творческой личности в себе он осуществляет обычно методами, заставляющими видеть в нем порой и деспота, и самодура, и отнестись к нему иной раз без той чисто человеческой симпатии, какой, безусловно, заслуживает он за огромность футбольного своего таланта, о чем, впрочем, забыть нельзя, как бы ни менялось твое отношение к нему...