Рассказ о нем можно смело начинать с любого из тренерских сезонов Бескова все в его жизни закольцовано

Вид материала

Рассказ

Подобный материал:

• Господь Иисус Христос нередко проповедовал Евангельское учение в форме иносказательных, 40.9kb.
• Рассказ сакраментальной фразой «всё началось с того, 748.57kb.
• Александр Васильев, 250.41kb.
• Т е. не просто сообщение ему тех или иных сведений, а изменение его образа жизни так,, 85.29kb.
• Вование журнала «ОК» можно смело и без ложной скромности сказать, что он, как законченное, 204.7kb.
• Рецензия на сборник стихотворений н. М. Рубцова «подорожник» Почему-то все талантливые, 25.84kb.
• Правила игры. Разбегаться можно только после окончания считалки. Вмомент заморозки, 10.31kb.
• Рассказ о настоящем человеке (радиолюбителе), 37.12kb.
• Ученики Иисуса Христа не слышали, как Он наедине молился, но они видели на Нем результат, 1135.23kb.
• Этот рассказ вызван определенными событиями в моей жизни, после которых я решил попробовать, 229.99kb.

Оправдание его нерешительности (за которой опытными людьми нетрудно было прочесть подавление в себе давно созревшего решения на кардинальные перемены) искать недолго: он как бы заколдован, закрепощен оказался стабильностью результатов «Спартака», к которым сам же всех и приучил. Он - экспериментатор по своей тренерской генетике - неожиданно для себя остался рабом результата. «... Давно усталый раб замыслил я побег», - иногда вспоминалось мне, когда смотрел я на него в последние годы. Вот же в чем был парадокс ситуации - строптивый в отношениях с профсоюзным и спартаковским руководством, полновластный хозяин в команде, он оказался бы в положении Гулливера, решись он теперь на эксперимент - выдвини на ключевые позиции открытых им талантливых игроков, которым бы, однако, еще потребовалось время для утверждения себя. Мгновенно бы - при неудаче, грозившей турнирным перспективам «Спартака», - выяснилось, что великий тренер связан по рукам и ногам... Лилипутами? Ну, в общем-то, если судить... Нет, при всем давнем пристрастии моем к Константину Ивановичу, в аналогию с героем и персонажами Свифта вынужден внести существенные коррективы, соотносясь теснее со спартаковской и всего футбольного мира реальностью...

Что-то я, как уже предупреждал, гиперболизирую здесь для большей выразительности. И не удивлюсь, если Константин Иванович в ярость придет, когда скажу, что в ком-то из подчиненных ему людей он видит в сравнении с собой «лилипутов», ни за что он этого не признает и справедливо заметит: а кто же мешал им «выпрямиться» и «роста» своего не скрывать?

Но кто зависел от него, знает, что предпочтение он все-таки всегда отдавал тем из помощников, кто умел так по отношению к нему стать, чтобы «рост» по мере возможности скрадывался. И когда кое-кто из переставших в декабре прошлого года от него непосредственно зависеть заговорил (не с ним, разумеется, а о нем) с пиететом, но совсем без былого (и не требуемого, конечно, но, похоже, воспринимаемого, как должное) подобострастия, он был неприятно удивлен и представляю, каково было ему прочесть в газете высказывание никогда ни в чем не перечившего ему второго тренера Федора Новикова, что уйди Бесков из команды сразу после своего заявления, «Спартак» в тройку призеров наверняка бы попал... «Лилипуты», выходит, существовали только в одном воображении бывшего старшего тренера?

Но писатель Свифт провел своего героя и еще по одному кругу, где соотношение в росте для него диаметрально изменилось, и в связи с этим Гулливеру выпали иные трудности. И вот не оставляет меня ощущение, что защитную колючесть характер Бескова во многом приобрел при общении на верхних руководящих этажах, где к нему в разное время благоволили, однако не относились ли к тренеру иногда, желая выразить недовольство его независимым поведением, как великаны к попавшему к ним Гулливеру - и слишком уж подчеркивали разницу в «росте»? Я понимаю, что он все готов был стерпеть ради футбола. Но не проецировал ли он потом обратную модель подобных отношений, обращаясь, в свою очередь, к руководимым им людям...

И вот интересно, что при видимой приниженности наверху Бесков, не давший угаснуть в себе высокому достоинству незаменимого специалиста, воспринимается мною во весь рост, а внизу, так сказать, в обстановке тренируемой им команды, где величие его всеми тщательно всегда подчеркивалось, он нередко представлялся мне меньше, чем есть на самом деле...

Но не могу здесь не сказать, что и верхний, и нижний этажи в своем отношении к Бескову неожиданно сошлись на том, что готовы примириться с независимостью Константина Ивановича при условии высоких спортивных результатов, достигнутых возглавляемой им командой. И он, признающий единственную зависимость - зависимость от футбола, не сразу мог поверить в безысходность ситуации, в которой очутился...

... Не приходится удивляться тому, что в год, когда разыгрывались европейский чемпионат и олимпийский турнир, интерес к матчам внутреннего календаря снизился. Главное внимание сосредоточилось на формальных лидерах цеха - тренерах сборных Валерии Лобановском и Анатолии Бышовце. Правда, в связи с Бышовцом теперь и Бескова нередко вспоминали. Динамовские болельщики беспокоились, что работая с олимпийцами, он запустит дела в клубе - популярнейшая команда опять плелась в хвосте. И опять слух возник, что Бескову предлагают вспомнить про динамовское родство - и прийти к бывшим одноклубникам на помощь.

Я в этот слух мало верил, поскольку, вглядываясь в биографию Бескова, не раз замечал, что он лучше работает в те периоды, когда общественность к нему охладевает, перестает от него ждать чего-то особенного - и тогда скепсис вчерашних почитателей превращается для него в сильнейший раздражитель...

К тому же тренерское честолюбие Константина Ивановича могло быть утешено тем, например, как дважды сыграл «Спартак» с киевлянами. И если во втором круге киевское «Динамо», сплошь состоящее из игроков сборной, все-таки оправдывала усталость, то в первом круге картина игры живо напоминала ситуацию годичной давности, когда москвичей с первых же минут «взяли в тиски». С той лишь разницей, что на этот раз выиграл «Спартак» - и Лобановский в буквальном смысле болезненно перенес поражение...

Но игра «Спартака» в ходе первенства редко впечатляла. Временами лишь налаживалась и вроде бы обещала долгожданное, когда Бескову удавалось и настроить, и направить своих подопечных. Мне, однако, представлялось, что влияние тренера на команду несколько ослабело, воли в руководстве его игроками стало меньше - этих людей, казалось, он согласен лишь терпеть с тем, что уже отчаялся изменить в них и ждет, не перестает ждать своего часа, когда предложит возникшие у него идеи новым исполнителям...

... Из всего, что попало в печать, что во сколько-нибудь внятные формулировки вылилось - я, кстати, думаю, что раз уж решились обнародовать спартаковский конфликт, стоило бы к телевизионным средствам прибегнуть: в слова, тем более общие, драма и не могла вместиться, искренность гасла в стандартах привычных выражений, непривычка же к откровенности очень сковывала, сказывался, попросту говоря, и страх перед откровенностью, перед публичностью признания в бессилии перед судьбой, а вот увидеть бы нам глаза, выражение лиц, уловить оттенки интонаций Старостина, футболистов, руководителей и, наконец, самого Бескова, - из всего, что прочли мы в газетах (кампания, между прочим, в защиту уже освобожденного тренера началась в прессе с опозданием, когда все уже окончательно решилось, и жалкими, на мой взгляд, выглядели сетования на недостаточно торжественно обставленное расставание, как будто пышными проводами потерпевший был бы утешен), - из всего, что вроде призвано было бить по эмоции, но на эмоции-то против ожидания авторов воздействовало слабо из-за вялости аргументации, наибольшее впечатление, по-моему, произвела фраза из последней беседы с Бесковым в «Спорте», фраза для тех, кто знает Константина Ивановича, вообще сногсшибательная: «Я ведь и в августе почти сразу понял, что избрал далеко не лучший способ разрешения проблемы...» Вот уж что, действительно, не в натуре Бескова, так это признание своей неправоты хоть в чем-то. И признание, тем более, сделанное им вслух, весьма дорого стоит - не в нем ли правда отношения его к футболу и «Спартаку»? Кто бы не понял его и не захотел бы очередной каприз ему простить, произнеси он слова о «не лучшем способе» тогда же - летом? Соберись он с духом тогда, пересиль гордыню, - и кто бы из оппонентов устоял, не сражен был невозможной в устах его самокритичностью?

А «почти сразу» обратилось в бездну опоздания, в которую и рухнул он, поддавшись прежде нерешительности...

Печать нерешительности лежит на всем, что предшествовало моменту, когда объявили ему об его отставке.

Уходя - уходи. Он не в состоянии был этому правилу последовать. Жестоко осуждать Бескова за то, что не хлопнул он дверью, выходя из дома, который без устали строил двенадцать лет и привык в нем чувствовать себя хозяином, а не приглашенным хозяевами зодчим.

Но как не заметить, что летним демаршем в столь неподходящий момент он самоубийственно урезал свои хозяйские полномочия, повторив непризнаваемую им ни за что ошибку в канун испанского чемпионата мира, когда согласился разделить власть (простите, Константин Иванович, ответственность) с двумя противоположными ему по взглядам тренерами - Лобановским и Ахалкаци.

Тогдашняя нерешительность выражалась в отчужденности, что, пожалуй, подтвердит большинство из видевших его в Испании в решающие для сборной дни. И сейчас, на финише чемпионата страны ему ничего не оставалось, как уйти в себя, - нет, вожжи он из рук не выпустил, к игрокам, не возражавшим против его отставки, недипломатично придирался, теряя их навсегда как союзников, но контакт с командой и окружающими становился все угрожающе формальнее. И не мог же Бесков этого не чувствовать - не ожесточаться сердцем против людей, как считал он, ему изменивших, его предающих.

В Испании, никогда не «подпускавший» близко к тренируемой им команде начальство, он не смог воспрепятствовать вмешательству в свои решения тогдашнего заместителя председателя Госкомспорта Валентина Сыча. Сейчас он сумел сохранить независимость, не искал расположения руководства, но не мог, конечно, не заметить, при его-то опыте общения с начальством, что ответственные за футбол лица заняли по отношению к нему выжидательную позицию. Оставшись после поданного заявления в команде, он сделал вынужденно неудачный ход, «открылся», как говорят боксеры. И уже не мог не ждать удара...

Или обида слепила его - и он многого не замечал вокруг себя? И погруженный в свою обиду, не придал значения обиде команды на своего заколебавшегося тренера? Игроки ведь однозначно восприняли его заявление, не вдаваясь в психологические ответвления, не вдумываясь в побочные мотивы его протеста против равнодушия к «Спартаку» со стороны руководства - они поняли из заявления только то, что тренер в них не верит на решающем этапе. Предполагаю, что в той ситуации для смягчения возникающей напряженности мог употребить свое влияние Николай Петрович, но Старостин никого ни в чем переубеждать не захотел. Он-то уж точно считал, что уходя - уходи! И как видим мы теперь, посчитал самый неподходящий момент, выбранный Бесковым для заявления об отставке, именно тем моментом, когда пора было принять командование на себя. И признаем: оказался готов к нему и чисто психологически...

Мне кажется, что, уезжая в Кисловодск, Бесков не мог не быть информирован по своим каналам, в каком настроении оставляет он команду и Старостина (если же служба его внутренней информации к тому времени разладилась, то совсем не вижу повода восхищаться романтической беззащитностью старшего тренера - ведь обстановка, существовавшая в команде, им же и создавалась для возможности безошибочного обзора, надзора, он не терпел неполноту знания о ком-либо из игроков или «людей свиты» и в то, что об «интригах», против него затеянных, Константин Иванович, при его-то подозрительности, совершенно не подозревал, никогда не поверю и одно только силюсь понять: каким же образом оставался он почти до самого конца в неведении?), мне казалось даже, что зная, догадываясь обо всем, он с той же нерешительностью не нашел в цейтноте никаких мер для укрепления своих позиций или же, допускаю, не захотел освободиться от власти самообольщения и заставил себя не думать о возможной себе замене, отметая мысль о возможных претендентах на его место...

Теперь же, однако, думаю, что уезжал он на курорт неимоверно усталым от всего пережитого - и нервное переутомление заглушило тревогу. А когда благотворный для него Кисловодск восстановил тренеру силы и вернул ему энергию, захваченный новыми идеями Бесков ни о чем неприятном больше не думал, верил в судьбу свою по-прежнему - и уже не сомневался, что вселит эту веру в окружающих и подопечных...

Но в Москве, куда он заспешил, прервав отдых, его уже ждало известие об отставке...

Не только из страха самому нажить неприятности не хочу задерживаться я на приеме, который ему оказали, вернее, в котором ему отказали высшие московский и профсоюзный руководители - приеме, на котором он безуспешно настаивал, еще надеясь что-то доказать, в чем-то убедить.

Мне, сознаюсь, по роли биографа Константина Ивановича, неприятен этот шаг - он кажется мне заимствованным из старого, у нас на глазах отживающего, отыгранного репертуара. А Бесков, пока существует футбол, всегда современен - и не надо бы ему сегодня по начальству ходить, в кабинеты стучаться...

Задержаться же мне хочется опять на фразе из той же беседы с тренером в спортивной газете: «Позиция промолчавших - дело их совести». Как видим, он готов понять (хотя и вряд ли простить, не верю, чтобы он простил) тех, кто выступил на октябрьском собрании против него: «Могут ли быть довольны тренером те, кого он собирался освободить?»

Он обижен, конечно, на Федора Черенкова, скажем, - и мне за Бескова обидно, что ни слова в защиту его не сказал человек, которого так он любил и с такой себе несвойственной бережностью относился. Или на юного Александра Мостового, так трогательно тренером опекаемого при дебюте и выдвинутого им в основной состав...

Но лезть в душу к Черенкову и Мостовому сейчас совсем несвоевременно, им новый сезон предстоит с новым тренером, с кем неизвестно еще как отношения сложатся, и вообще у нас как-то повелось, что пока человек выступает в большом спорте, пока он на виду, он мало себе принадлежит и с крайней осторожностью высказывается от первого лица, от своего имени, произносимого, употребляемого обычно в контексте, из которого опасно выпасть, попасть в иной «расклад»...

И вот как не задуматься: почему единственным из действующих футболистов, кто прямо сказал, что не представляет себе «Спартак» без Бескова, стал Вагиз Хидиятуллин - игрок, отпущенный бывшим старшим тренером в «Тулузу», казалось бы, без особого сожаления (правда, позже среди причин неудачи в сезоне восемьдесят восьмого он назвал и отсутствие Хидиятуллина), игрок, чаще других становившийся в оппозицию к Бескову, что за неблагодарность можно принять (ведь кто, как не Константин Иванович посодействовал возвращению Вагиза в большой футбол, в «Спартак»...)?

В неблагодарности тогда, кстати, и Посулько можно упрекнуть, и Шмарова, и Бокия, и даже Бубнова (тот, правда, в штрафниках значился незаслуженно, попал по злому недоразумению, но в газете его «полоскали» и по адресу Бескова и годы спустя «прохаживались», припоминая, как добивался он снятия дисквалификации с очень нужного «Спартаку» защитника, от которого в московском «Динамо» отказались...).

Проникнувшись, наконец, достоинством профессионального футболиста, ощутив равную теперь с Бесковым независимость, отбросив потому мелкое и суетное, наслаивающееся и образующее внутри деловых отношений подспудную готовность к ссоре и вражде, когда в момент обиды ничего не составляет перечеркнуть все, бывшее хорошим и важным между двумя людьми прежде, еще вчера, Вагиз Хидиятуллин смог спокойно, по совести оценить, что же дал ему Константин Иванович как игроку, чем и за что он ему обязан, может быть, и по гроб жизни.

Но есть ли за нами право винить «оставшихся дома» за неспособность к той, выражаясь по-старомодному, порядочности (к этому критерию Бесков чаще всего прибегает, отзываясь о людях, с которыми работает), которую, принимая во внимание остроту нынешней конфликтной ситуации, приравняем к великодушию? И души футболистов формировались средой, в которую никто иной, как Бесков, погружал их и где спасения оставалось искать лишь в жестокости противостояния, ошибочно им принятого за покорность, - и мог ли он теперь, в конфликте, где решалась судьба тренера и команды, ждать от кого-либо мягкосердечия?

И еще Старостин их «обработал», говорят. Зачем так говорить? Но меня грубость околофутбольных толкований в данном случае коробит меньше, чем заголовок выступления Николая Петровича в спортивной газете. «Истина дороже» - усечение знаменитого и приведенного в самом начале статьи изречения: «Платон мне друг, но истина дороже». Этот «Платон» - фальшивая нота, принижающая, на мой взгляд, уровень полемики...

Дружбы между Константином Бесковым и Николаем Старостиным не было никогда, если с кем из Старостиных и приятельствовал спартаковский тренер, то с Андреем Петровичем - и будь тот жив, неизвестно еще: дошел бы конфликт до разрыва. Но и в сентиментальность впадать не станем, идеализируя картину футбольной жизни - и тренер, и начальник команды могли бы (по их характерам) и нисколько не посчитаться со всегда сохранявшим джентльменский нейтралитет старшим другом и младшим братом. Вспомнилось мне сейчас, как, слушая учиненный Бесковым в раздевалке стадиона «Красная Пресня» разнос игрокам после товарищеского матча и робкие их оправдания, Андрей Петрович улыбнулся не без иронии: «Поиск истины...» И, возможно, увидев заголовок статьи брата улыбнулся бы уже с горькой иронией, сильно засомневавшись бы, что кто-нибудь в неразрешимости сложившейся в «Спартаке» ситуации способен был прикоснуться к истине...

В общем-то, для оценок общественно-объективных крайне нелепым выглядит, когда в обыденности, в трудовых, закулисных буднях сталкиваются две живые футбольные легенды - и романтический ореол постепенно тускнеет вокруг обоих ссорящихся, что, может быть, в большей степени сейчас коснулось Николая Петровича, поскольку о тяжелом характере Бескова интересующиеся спортом люди достаточно наслышаны...

Казалось бы, оба - люди старого закала - и при всей разности характеров и позиций должны бы, тем не менее, оставаться друг другу ближе, чем к кому-либо из других, из младших поколений. И оттого-то таким драматичным выглядит в наших глазах их разрыв - и не хочется искать в нем никакой логики, видеть только неожиданность. Но в футболе-то логика и неожиданность соседствуют - теснее тесного. И в происшедшем между Бесковым и Старостиным все, к сожалению, логично и, вместе с тем, неожиданно: ведь равновесие могло еще какое-то время сохраняться, уступи из них кто-нибудь в чем-нибудь... Но вот вопрос: кто? В таких ситуациях люди со спортивным нутром привыкли упираться: кто кого переупрямит? И винить ли теперь Николая Петровича, что, зная по опыту неодолимость бесковского упрямства буквально во всем, предпринял обходный маневр?

Не слишком-то красиво смотрится со стороны? Но почему не предположить, полагаясь на любимую с детства легенду о Старостиных: Николай Петрович считал, что действует в интересах команды, в тревоге за будущее ее, за судьбу? Знал на что идет - и шел с открытыми глазами, шел до конца...

Удобнее, конечно, показалось видеть в случившемся столкновении заслуженного тренера Бескова с одними чиновниками и сказать расхожие слова о неприятии ими таланта вообще, и, в частности, припомнить многие из прежних несправедливостей, допущенных руководителями по отношению к Бескову.

И еще перевести сейчас разговор на правовые нормы - с искренним пафосом высказаться за их необходимость. Вот и сам Бесков обмолвился о нарушении трудового законодательства...

Но жизнь в футболе Бескова, все больше убеждаюсь я, не в публицистике может быть истолкована. Ему, если сходства с натурой добиваться, место в романе. Он и самую типичную «производственную» ситуацию индивидуальностью своей непременно превратит в нетипичную...

Да и праведник Старостин в чисто публицистическом аспекте вырисовывается слишком уж пресно...

И рискнув дать версию их конфликта нарочно огрубленную, поступаю так дабы вырваться из пут фарисейства, мешающего очень в рассуждении о фигурах, личностях, возможно, что и неповторимых в дальнейшей истории футбола - кто же еще сумеет пройти столь долгий путь в столь сложном времени, вобрав в себя колорит этого времени с подобной полнотой, но в известной неприкосновенности и сохранить в себе главное, приобретая в потерях и теряя в приобретениях?

Начнем с того, что Бесков никогда не ставил компетентность Николая Старостина в футболе ни в какое сравнение с прекрасно осознаваемой глубиной своего в нем понимания. Но Старостин, никогда, возможно, о таких глубинах и не подозревавший, раньше и гораздо лучше Бескова понял, что большой футбол никогда одним футболом не ограничивается и одним футболистам не подвластен - и уже потому смотрел на многие вещи шире, чем тренер.

Никогда не оспаривая «комиссарского» амплуа Старостина - хранителя «спартаковского духа», хранителя в какой-то мере и от него, Бескова, - Константин Иванович ценил в нем, в первую голову, выдающегося хозяйственника - и мирился с ним в этом качестве, создавая видимость разделенной с ним власти, от самого себя, разумеется, не скрывая, что и допускает ее лишь как видимость, как дань общеспартаковским «нормам» и традициям (с чем основатель «Спартака» вряд ли хоть на минуту внутренне соглашался, но для внешнего равновесия талантливо вошел в образ строгого, однако, втайне и доброго «деда» - он, повторяю, привык смотреть на жизнь шире и широтой этой обеспечивал себе лидерство не менее, как смогли мы убедиться, значимое, чем Бесков своим выдающимся тренерским талантом).

В последние годы конкуренция с Лобановским, имевшим в киевском «Динамо» возможности, несоизмеримо льготные в сравнении со «Спартаком», Бесков, прежде равнодушный к менеджерскому искусству, вынужден был прийти к выводу, что без него в современном футбольном соперничестве на высшем уровне более не обойтись. И кажущаяся ему беспомощность Николая Петровича - в сущности, родоначальника отечественных менеджеров футбола - вдруг стала вызывать в нем уже совсем почти несдерживаемое, выносимое на люди раздражение. Но мог ли он не понимать, не знать, что связи «наверху» у Николая Петровича ослабли, как, между прочим, ослабли они и у самого Бескова. А без прочных, надежных связей этих в футболе, не имеющем официального профессионального статуса, ничего существенного в менеджерской стратегии не добьешься.

... В обстановке уже не прекращающегося взаимного раздражения старшего тренера начальником команды и наоборот Старостин, всегда казавшийся терпимее к людям, чем Бесков, оказался и решительнее. Увереннее в себе, как ни странно, чем могущественный в своем знании футбола Константин Иванович, который, впрочем, в чем-то, видимо, и недооценил почти девяностолетнего оппонента. Или так скажем: не согласился больше видеть в лице Старостина полезную для дела, необходимую для равновесия тренерскому диктату оппозицию, но «не захотел затруднить себя неприятной мыслью о том, что оппозиция Николая Петровича окажется достаточно сильна и сможет предельно ограничить бесковское влияние на события в «Спартаке».

Бесков неожиданно (может быть, и для самого себя неожиданно) уступил Старостину инициативу в отношениях с игроками. И называть ли впоследствии, что «Старостин их обработал», когда нуждавшихся в добром слове, напуганных возможными «репрессиями» за проявленное «свободомыслие» на собрании, где оскорбительно для самолюбия Бескова спокойно отнеслись к вероятности его отставки, старший тренер сам как бы и толкнул их «в объятия» к нескрывавшему своего сочувствия к попавшим в опалу футболистам, откровенно им в тот момент симпатизирующему «деду»? Вот примерно такой и рисуется мне - на основании всей дошедшей до любителей футбола информации - картина отношений в завершавшем свой двенадцатый сезон с Бесковым «Спартаке»...

И все же страница спартаковской истории Константина Ивановича Бескова не кажется мне дочитанной нами до конца и с уходом его из команды...

Предпочтительнее ли для Бескова ситуация, когда он - потерпевшая сторона, однако большинство из любителей футбола на его стороне? Не думаю: ему важнее быть пусть и несправедливо (а Бескову, как мы здесь заметили, всегда кажется, что несправедливо) критикуемым, но действующим тренером, чем справедливо защищаемым, бездействующим...

Бесков вне футбола - самая большая несправедливость и по отношению ко всем нам. Правда, вряд ли произойдет такое, чтобы остался он надолго без заметной тренерской работы.

Нам ничего не остается, как посчитать, что и оставшиеся без Бескова в «Спартаке» не прогадали, раз уж, как видим, не хотели они быть с ним, точнее, «под ним», - могут, во всяком случае, не прогадать, если поймут, что «свобода от Бескова» не освобождает их от «футбола по Бескову». Их противостояние Константину Ивановичу будет даже оправданным и реальным, если не откажутся они сразу же от того, что дал он им, чему научил, если сумеют чудом серьезного (а смогут ли не из-под палки?) к себе и к игре отношения сохранить в обозримом времени то «фирменное», что заложено в них именно бывшим старшим тренером.

И Бесков тогда окажется как бы против Бескова, что, впрочем, было и осталось содержанием и сюжетом жизни его в футболе. В чем, кстати, не вижу ничего из ряда вон выходящего: человек во всяком творчестве чаще всего сам себе и Пушкин, и Дантес... Что же касается урока, преподанного случившимся с Бесковым, то наивно полагать его преподнесенным Константину Ивановичу - кому угодно, но не ему...

В том-то, может быть, и заключается странное обаяние личности знаменитого нашего тренера, что к подобной жестокости урокам он вовсе невосприимчив. И на вопрос: как же будет поступать он в дальнейшем? - отвечу, ничуть не колеблясь: по-своему...