Geum.ru

Дипломная работа

Вид материалаДиплом
Подобный материал:
1   2   3
Глава 2.

90-х гг. XX века: восприятие, оценки и полемика.

§ 1. Оценки и отзывы литературоведов, критиков, философов,

поэтов и писателей.

Прежде чем мы перейдём к описанию реакции российского общества на “Розу Мира”, необходимо подчеркнуть следующее: Д. Андреев неоднократно заявляет – и в “Розе Мира”, и в стихах – что всё то, о чём он пишет, существует совершенно реально, что все эти описываемые им миры и населяющие их существа суть не поэтические образы, не символы, не метафоры и не аллегории, а совершенно буквально существующие объекты.

Таким образом, “Роза Мира” ставит каждого читателя перед непростым выбором: мы должны либо поверить в реальное существование того, о чём пишет Д. Андреев, и, следовательно, признать его тем, кем он сам себя считал, т.е. вестником – либо, вопреки недвусмысленным указаниям самого автора, принять Шаданакар со всеми его обитателями за грандиозную поэтическую выдумку – вроде Средиземья Толкиена, Нарнии Льюиса или Хайбории Говарда.

Кстати, некоторые комментаторы творчества Д. Андреева, речь о которых пойдёт впереди, так и поступают: игнорируют его совершенно однозначные указания и пишут, что он создал всего лишь очередную красочную мифологию, как Толкиен. Забавно (но не удивительно), что среди толкиенистов нашлись такие исследователи, которые, прочитав Андреева, исполнили противоположный фокус – объявили Толкиена вестником и “логически” вывели из этого, что Средиземье действительно существует в неком параллельном мире.

В связи с этим вспоминаются строки визионерской поэмы Д. Андреева “Ленинградский Апокалипсис”, где поэт описывает третьего российского уицраора, воочию увиденного им во время пребывания в блокадном Ленинграде. После описания демона государственности следует пронзительное признание:

Язвящее, простое горе я

Изведаю в тот день далекий,

Когда прочтут вот эти строки

Глаза потомков, и – не весть,

Но мертвенную аллегорию

Усмотрят в образе гиганта.

Он есть! Он тверже адаманта,

Реальней нас! Он был! он есть!

Но – “ещё и сейчас в работах критиков чаще звучат привычные, успокаивающие читателя определения-ярлыки: “поэтическое видение”, “придуманная номенклатура высших сил космоса” и им подобные” – пишет В. Грушецкий (между прочим, отнюдь не лирик, а астрофизик!). “Надо быть совершенно глухим человеком, чтобы <…> продолжать пережёвывать рассуждения о “фантастических мирах мифопоэтической вселенной””, – замечает он после цитирования вышеприведённых строк об уицраоре.

Одним из таких “совершенно глухих”, по определению В. Грушецкого, людей оказался, редактор Полного собрания сочинений Д. Андреева поэт Борис Романов. “Поверхностно воспринятая, “Роза Мира” даёт кому-то повод зачислить поэта по оккультно-эзотерическому ведомству. Но “Роза Мира” – это описание модели мира, где живёт его поэзия, путеводитель по созданной им мифопоэтической вселенной”, – пишет Б. Романов. Этой точки зрения Б. Романов придерживается и в более поздней своей статье, посвящённой взаимосвязи образов Святой Руси и Святой Земли в творчестве Д. Андреева: “Святая Русь и Святая Земля <…> во многом определяют его поэтическое мироздание”.

Несколько невнятно звучат слова Александра Вагина: “Даниил Андреев <…> шёл по стопам своих духовных учителей Вл. Соловьёва и А. Блока, стремясь навести мост из мира реального в мир “запредельного” <…> Поэт-провидец, романтик, гуманист”. Почему взято в кавычки слово “запредельное”? Почему оно синтаксически противопоставлено слову реальное? То ли автор этих строк сам не до конца разобрался в своём отношении к посланию Д. Андреева, то ли не решается высказаться более ясно.

Алексей Богданов вообще проявляет весьма поверхностную осведомлённость о ходе внутренней эволюции Д. Андреева, когда заявляет, что “Даниил Андреев 20 – 30-х гг. – это ещё не визионер <…> это молодой член Союза Поэтов”. По мнению А. Богданова, в этот период Д. Андреев ещё даже и не подозревает “о своём настоящем призвании, которое откроется ему в скором будущем на фронте (только на фронте! – А.Б.), а затем овладеет всем его существом в камере Владимирской тюрьмы”. Поразительно то, что буквально в следующем же предложении А. Богданов пишет: “Он издаёт сборник памяти отца, он изучает древний Восток и упорно работает над поэмой “Песнь о Монсальвате” и романом “Странники ночи” (курсив мой – А.Б.)”. Как можно думать, что Д. Андреев периода создания “Песни о Монсальвате” и “Странников ночи” “не подозревает о своём настоящем призвании”? Далее в подтверждение своего мнения А. Богданов пишет: “религиозно-мистическая тематика в письмах Даниила Андреева (брату Вадиму – А.Б.) <…> просто отсутствует”. Но не странно ли ожидать, что человек, только что познакомившись с другим человеком, да ещё и по переписке (пусть даже этот другой – родной брат), немедленно начнёт делиться ним столь необычными сведениями, как те, что получил Д. Андреев?

Литературовед Станислав Джимбинов предпочитает высказываться осторожно: ““Брамфатура”, “Шаданакар” – как к этому относиться? Это индивидуальный религиозный опыт <…> Наименования настолько органичны, убедительны <…> в этих словах есть внутренняя логика, они <…> внутренне непротиворечивы <…> есть слова, в которых бесполезно искать какие-то корни известных нам романо-германских или славянских языков. Это тоже, конечно <…> доказательство подлинности мистического опыта <…> Даниил Андреев – это наш Данте”. Не будем задаваться вопросом, какая такая “внутренняя логика” бывает, по мнению С. Джимбинова, в словах, и что такое “внутренне непротиворечивые” слова; не станем критиковать и несколько поспешное, на наш взгляд, заявление, что в некоторых словах Д. Андреева “бесполезно искать <…> корни известных нам романо-германских или славянских языков” (курсив мой – А.Б.); не станем спрашивать, каким может быть критерий подлинности мистического опыта и что считать таковым; просто отметим, что С. Джимбинов не торопится наклеить на Д. Андреева ярлык изобретателя мифов.

Неуверенно себя чувствует и поэт Е. Храмов. Он, правда, тоже называет творческое наследие Д. Андреева мифологией, но смущённо колеблется в выборе эпитета к этому слову: “созданная (или угаданная, или увиденная) Андреевым мифология”.

Зато Б. Чуков уверен и решителен: “Даниил Андреев – типичный поэт романтического направления (курсив мой – А.Б.). Трезво-эмпирическому характеру современной ему поэзии Андреев противопоставлял своё царство фантазии, язычески буйное, несмотря на некоторую умозрительность его философского пафоса (?! – А.Б.). В середине XX столетия Андреев вдохнул новую жизнь в древний жанр мифологического эпоса, придав ему сугубо национальную окраску”. Вот так: оказывается, Д. Андреев – типичное явление, поэт-романтик.

Нельзя не удивляться тому, с какой лёгкостью некоторые исследователи игнорируют как прямую речь поэта, так и мнение Аллы Андреевой: “В древности <…> были люди, которые воспринимали мир цельным, образным и слитым с миром иным. Для них религиозная, философская, поэтическая и музыкальная грани Вселенной представали в единстве <…> Таким был Даниил Андреев <…> его искусство, кроме того, не было самовыражением <…> но всегда было исполнением долга, завещанного Богом <…> он писал то, что слышал – духовным слухом, – и боялся только не успеть или плохо расслышать”. Главная мысль статьи “Жизнь Даниила Андреева, рассказанная его женой” заключается в том, что Д. Андреев описывал на языке поэзии свой опыт прозрения в иные миры, которые существуют реально.

Одним из самых проникновенных, на наш взгляд, читателей Д. Андреева – среди литературоведов и литературных критиков – оказался Григорий Померанц, известный исследователь русской литературы и мировой религиозной мысли. Он сразу же сконцентрировал своё внимание на понятии вестничества, которое составляет самую суть дарования Д. Андреева. “Вестничество – это неформальное и никак не оформленное религиозное движение внутри искусства <…> Оно <…> стремится помочь духу, веющему всюду, в борьбе с буквой и с её следствием: враждой, вызванной различием букв, догм, обрядов <…> вершины религии поэтичны, вершины искусства исполнены святым духом”, – говорит Г. Померанц. Затем он цитирует высказывание художника Владимира Казьмина, которое, по его мнению, позволяет приблизиться к наиболее адекватному пониманию творчества Д. Андреева: “Каждое стихотворение стремится стать молитвой, каждая картина иконой, каждое здание храмом”. Г. Померанц обращает наше внимание на то, что Д. Андреев – это явление, относящееся не только к миру литературы, но и к миру религии.

Вместе с тем даже Г. Померанц не заявляет, что признаёт реальное существование возвещённых Д. Андреевым миров и существ. Его больше интересует социально-реформаторский аспект “Розы Мира”, а не космологический или какой-либо другой.

Вообще, в “Розе Мира” можно выделить 5 аспектов:
  1. космологический аспект, т.е. сама андреевская концепция Мироздания (далее просто Концепция);
  2. философско-теологический аспект, т.е. андреевское понимание Троицы, миссии Христа, пр.;
  3. метаисторический аспект (исторический процесс в свете Концепции);
  4. литературно-критический аспект (миссии и судьбы отдельных выдающихся художников в свете Концепции);
  5. социально-реформаторский аспект, т.е. политическая и культурная программа грядущей Единой Церкви, как её предвидит Д. Андреев.

Вот этот последний аспект “Розы Мира” и привлёк внимание Г. Померанца сильнее, чем все остальные. Ведь, по его мнению, Д. Андреев предложил – ни больше ни меньше – рецепт решения задачи, “которую в своё время и на своём месте решили буддизм и христианство”. Что же это за задача? Это “создание новых систем символов, воссоединяющих человека с собственной глубиной и людей – друг с другом”. Только с помощью символических систем, обладающих колоссальным объединяющим потенциалом, можно выйти из нынешнего кризиса, вызванного такими процессами, как “рационализация отношений с природой, дифференциация культуры, социальная дифференциация, рост производительных (и разрушительных) сил, рост населения” – процессами, которые “расшатывают единство общества и тождество человека с самим собой”. Пока кризис не вошёл в неуправляемую фазу, необходимо что-то делать. “Острое сознание этой проблемы <…> и образ её решения оставил Даниил Андреев <…> Однако если европейское межнациональное единство основывалось на общей для всей Европы христианской религии, то необходимое теперь глобальное единство четырёх великих культурных коалиций, каждая из которых принципиально способна охватить весь мир, и основополагающая религия каждой из которых уверена в собственном превосходстве, – это единство должно опираться на открытость этих религий к диалогу, на понимание разных догматов как различных икон одной великой тайны. Прообраз этого объединяющего понимания <…> набросан рукой поэта-мыслителя Даниила Андреева”, – пишет Г. Померанц. Четыре великие культурные коалиции, которые он упоминает, это христианский мир, исламский мир, индуистско-буддийский мир Юго-Восточной Азии и конфуцианско-буддийский мир Дальнего Востока.

Философ и критик С. Семёнова предпочитает говорить главным образом о перекличке главных идей Д. Андреева с идеями создателей русского космизма и с раннехристианским богословием: “В некоторых своих важнейших интуициях Андреев <…> к мыслителям активно христианской ориентации, к представителям религиозной ветви русского космизма (Н. Фёдоров, Вл. Соловьёв, Н. Бердяев, С. Булгаков, П. Флоренский). Первое и главное <…> – общее им убеждение, что творение ещё не завершено, да и религиозная эра в человечестве не закончена <…> при этом активность человека <…> в устроении более совершенного бытия определяется <…> самой человеческой природой, созданной по образу и подобию Божию <…> Сближает его с русскими космистами и отношение к религии как <…> к Общему Делу <…> учение о всеобщем апокатастасисе, т.е. спасении и искуплении – с Оригеном, св. Григорием Нисским, Н. Фёдоровым, о. С. Булгаковым <…> Сколь отличен наш русский Дант от великого собрата! Там – всё точно отмерено, торжествует симметрия, цифра, моральный циркуль – и никогда ничего изменить уже нельзя. А тут – конечная апофеоза блага, тотального спасения, воссоединения всех с Богом”. С. Семёнова обращает наше внимание и на ещё один момент, не упоминать о котором просто нельзя: “Кстати, представить высшие преображённые формы бытия, дать убедительно почувствовать их красоту и неизречённую радость, создав тем самым тягу к восхождению, к горнему миру – задача необычайно трудная. Для земного человека <…> нет ничего желаннее и ничего непонятнее полного счастья. А высшая его ступень – блаженство <…> духовное кажется не только недостижимым, но пресным и скучным. И в своём творчестве земные художники больше внедрены в сей, наличный мир <…> Туда, горé, уловить хотя бы блики <…> небесной красоты – редко простирается прозрение художников и мыслителей, но даже когда это происходит, то краски <…> вдруг тускнеют, образная выразительность гаснет, воцаряется атмосфера то ли добродетельной скуки, то ли бледной отвлечённости (достаточно сравнить хотя бы “Ад” и “Рай” в “Божественной комедии” Данте). А вот у Д. Андреева жизнь высших, просветлённых существ <…> раскрывается в поразительном разнообразии, богатстве и яркости красок, созидательной неисчерпаемости, лучезарности и ликовании – одним словом, в неотразимой силе увлечения”.

Лариса Королёва (Австралия, Университет нового Южного Уэльса): “Значение этой книги (“Розы Мира” – А.Б.) с её направленностью против мировых войн и всемирной тирании – для России огромно. Но оно состоит, как мне представляется, не столько в предупреждении об опасностях, подстерегающих человечество, или в учении о Розе Мира, сколько в том, мимо чего часто проходят, когда говорят о его произведениях, а именно – в пробуждении в человеке его лучшего, творческого начала”. Лариса Королёва тоже относится к тем интерпретаторам творчества Д. Андреева, которые считают его Шаданакар всего лишь плодом могучего воображения: “В бездуховную эру, в то время, когда старый миф себя изжил, Андреев предлагает нам новый миф, расширяющий наши представления о мире и о нас самих. <…> Итогом духовного пути Даниила Андреева явилось создание нового мифа”.

Философ Василий Моров: “Даниил Андреев – поэт и писатель, глубинно связанный <…> с одним из, казалось бы, исчерпанных (к середине XX века) направлений русской культуры начала века – с символизмом, с его заветами и наследием <…> Но если символисты начала века <…> находились в томлениях, предчувствиях, ожиданиях будущих катаклизмов, то <…> Даниилу Андрееву предстояло не столько оплакивать разметённое мироздание, сколько восстанавливать его <…> творчество писателя обрело черты теургические и мистериальные. В стихах и прозе Андреева ощутимы столь не свойственные символизму деловитость, чуть ли не пафос строительной площадки”.

М. Тимонина сравнивает Д. Андреева с Максимилианом Волошиным: “Стихи Андреева и Волошина связаны определённым формальным сходством – тяготением к “тяжёлым” размерам, “поступательным” ритмам, пренебрежение к “игре в слова”; совпадали тематические интересы – история России в движении от дохристианских времён сегодняшнему дню; главное же – оба поэта ощущали какое-то гибельное движение, инфернальное поглощение России, “угашение огней” духовности”. Отличие Д. Андреева от М. Волошина, по М. Тимониной, заключается в том, что позиция последнего (по отношению к кровавым событиям гражданской войны) может быть определена как “между”, как позиция наблюдателя, “созерцателя” борьбы двух стихий, белой и красной; тогда как позиция Д. Андреева по отношению к победившей советской власти иначе как “против” определена быть не может. М. Тимонина отмечает духовную близость Д. Андреева Н. Гумилёву, выдвигает интересную точку зрения на поэзию Д. Андреева (по её мнению, он “пытался восстановить прежнее звучание хорового церковного пения”), и сопоставляет творчество Д. Андреева с творчеством В. Маяковского: “словообразование у Андреева <…> содержательно иное, нежели, скажем, создание знаменитых неологизмов Маяковского <…> В своё время Г. Адамович заметил о поэме Маяковского “Во весь голос”: “Трагическое, почти некрасовское дыхание, мощная ритмическая раскачка, какой-то набат в интонации: всё это могло бы оказаться неотразимо. Но плоский, нищенский текст невыносимо противоречит ритму. Дыхание рвётся к небу, а текст упирается в низко нависший потолок”. “Трансурановые размеры” стихов Д. Андреева усмиряются философской весомостью, концептуальной осмысленностью”.

“С Блоком и Волошиным Андреев связан больше, чем с Хлебниковым и Гумилёвым”, – считает Г. Померанц. ““Размах” Андреева (да, пожалуй, и поэма “Рух”) – прямое продолжение волошинского “Северовостока”. Можно говорить об общей, волошинско-андреевской модели вихрей русской истории (примыкающей к образу ветра в “Двенадцати” Блока). Из антропософских воззрений, близких и Волошину, выросла андреевская концепция слоёв тела и души. Вся андреевская Роза Мира – завершение духовных усилий Соловьёва - Блока - Волошина, прерванных сначала революционной ломкой, а потом желанием восстановить всё церковное без перемен – усилий, направленных к объединению всех сил света в борьбе с хаосом”.

Любовь Турбина, старший научный сотрудник Института литературы НАН республики Беларусь, сравнивает Д. Андреева со Львом Николаевичем Гумилёвым, “Розу Мира” – с “Этногенезом и биосферой земли”: “И тот, и другой труд, при всех отличиях, имеют общую направленность – это объединение истории с географией, прошлого и будущего, Востока с Западом, соединение усилий и методов гуманитарного знания с естественно-научным. Но связь между миром видимым и невидимым была доступна только Даниилу. Тем не менее миссии этих учёных-поэтов (малоизвестные прекрасные стихотворные переводы Льва Гумилёва с восточных языков позволяют это утверждать!) были сходны – они старались охватить страстной мыслью и умной любовью мироздание в целом”.

Философ и филолог И. Кондаков (РГГУ) ставит Д. Андреева в один ряд с такими именами, как М. Булгаков, А. Платонов, А. Ахматова, О. Мандельштам, Е. Замятин и Д. Хармс. Сначала он указывает на сходство в литературных, философских и религиозных судьбах этих столь разных авторов: “Каждый из упомянутых авторов берёт своё начало <…> в Серебряном веке; в советскую эпоху все они практически полностью выпадают из времени и соответствующей культуры <…> их мироощущение, а значит, и жизнь, и творчество органически непричастны к советской культуре как таковой”. Затем И. Кондаков уточняет: “И тем не менее все эти писатели – так или иначе – присутствовали в советское время как какие-то исключительные (или исключённые) явления культуры: например, как критикуемые, преследуемые, гонимые, запрещаемые, разоблачаемые, наконец, репрессируемые. Даниил Андреев <…> был совершенно неизвестен как поэт или мыслитель: он не публиковался и не обсуждался, не критиковался в печати и т.д. <…> Д. Андреев был в существовавшей культуре несуществующей величиной; он не был включён в советскую культуру никаким образом, даже условно. Он был в чистом виде несоветским поэтом, несоветским прозаиком, несоветским мыслителем”.

Зато В. Микушевич считает, что Даниил Андреев был не просто советским человеком, а проповедником “религии советского человека”. Символ веры этой “религии” он усматривает в следующих строчках из “Ленинградского Апокалипсиса”:

Страна горит; пора, о боже,

Забыть, кто прав, кто виноват.

Нет, не Творца Триипостасного

Я именую этим словом

Теперь, вот здесь, когда громовым

Раскатом град наш потрясен:

Тебя! нас слышащего! страстного,

Живого Ангела Народа,

Творца страны – с минут восхода

И до конца ее времен!..

“В сущности, такова была религия советского человека на протяжении всей истории этого мироощущения, которое мы называем советским и которое в этом смысле ещё сохранилось (оно не исчезло)”, – убеждён В. Микушевич.

По его мнению, “Даниил Андреев был пророком союза между светлым демиургом и тёмным демоном государственности”, а ““Роза Мира” – это роман о любви <…> Соборного Демиурга Яросвета к Соборной Русской Душе Навне”. К сожалению, уважаемый исследователь, увлёкшись поисками связей между космологической концепцией Д. Андреева и “религией советского человека”, упустил из виду, что как российский, так и любой другой демиург, по свидетельству самого Д. Андреева, – это дух, “чуждый соборности. Он един”.

“Нужно прямо и честно сказать, что мы живём в эпоху Розы Мира, которая осуществилась у нас в 1991 году, хотя и не так, как представлялось Даниилу Андрееву. Что такое Роза Мира? Культ общечеловеческих ценностей, в 1991 году провозглашённых”, – считает В. Микушевич. Нельзя не процитировать ещё два высказывания этого автора: “Воспитание человека облагороженного образа – тоже глубоко советская идея”; “В сущности, установление этического контроля над государственными учреждениями – давняя советская идея. ЦК КПСС был воплощением Синклита русского народа. Нынешний Совет безопасности при президенте – очередная попытка установить этический контроль над происходящим в стране”.

Уже цитированный выше И. Кондаков считает важным подчеркнуть, что “его (Д. Андреева – А.Б.) тексты писались и восстанавливались без какой-либо оглядки на цензуру, на идеологию, политическую конъюнктуру, на саму возможность быть опубликованными в то или иное время; они писались для вечности и в вечность и эти принципиально отличались от большинства произведений упоминавшихся М. Булгакова, А. Платонова, О. Мандельштама, Д. Хармса, Е. Замятина и даже А. Ахматовой: за редким исключением все они писали <…> с надеждой быть напечатанными при жизни <…> Даже роман “Мы” Е. Замятин надеялся увидеть напечатанным в советской России! И только “Мастер и Маргарита” Булгакова, ахматовский “Реквием”, некоторые тексты Хармса и Мандельштама писались без надежды увидеть свет прижизненно”. И. Кондаков приравнивает Д. Андреева к таким культурным деятелям, как Данте, Фома Аквинский, Дж. Мильтон, Р. Вагнер, Ф. Ницше, В. Соловьёв, Н. Рерих и Г. Гессе – всех их отличало одно: в их творчестве “органически связаны поэзия и мифотворчество, религиозное откровение и историческое исследование, этика и эстетика, философия и мистика”. Среди мыслителей, чьи идеи так или иначе использовал Д. Андреев, И. Кондаков называет А. Хомякова и П. Чаадаева, Вл. Соловьёва с К. Леонтьевым и Н. Данилевским, Е. Блаватскую и Р. Штейнера, Н. Фёдорова, Вяч. Иванова, А. Белого, А. Блока, Д. Мережковского, З. Гиппиус, “веховцев” М. Гершензона, С. Булгакова и Н. Бердяева, узников ГУЛАГа Д. Панина и Л. Гумилёва. Религиозные истоки концепции Д. Андреева И. Кондаков видит в различных конфессиях христианства, в русском и славянском язычестве, в индуизме и буддизме, в теософии и антропософии – наконец, в праиндоевропейской мифологии. В поэзии Д. Андреева он находит развитие традиций В. Брюсова, А. Блока, А. Белого, Н. Гумилёва, М. Волошина, В. Маяковского, С. Есенина и раннего Б. Пастернака, а также Вл. Соловьёва-поэта, А.К. Толстого, Ф. Тютчева, А. Фета, Н. Гоголя-поэта, М. Лермонтова и А. Пушкина. Наконец, И. Кондаков сравнивает Д. Андреева с Юрием Миролюбовым, прославившимся благодаря своей знаменитой мистификации – “Велесовой книге”.

С другой стороны, С. Джимбинов считает совершенно иначе: “Когда думаешь о Данииле Андрееве, то первое, что поражает в его личности, – это потрясающее одиночество. Все попытки проследить некую генеалогию его творчества, найти каких-то учителей, предшественников обречены на провал”. “Поставьте рядом с “Розой Мира” книги Вячеслава Иванова, Дмитрия Мережковского и т.д., и вы увидите, что, действительно, ничего равного Серебряный век не только не создал, но и не мог бы создать. Для этого нужен был весь опыт первой половины XX века, самого трагического из двадцати веков христианской истории. Нужен был и опыт Второй мировой войны, опыт “ГУЛАГа”, всего небывалого по своим масштабам эксперимента по расчеловечиванию человека. Невольно вспоминается строчка А. Майкова – “чем ночь темней, тем ярче звёзды”. Может быть, только эта небывалая мгла и могла породить столь яркую вспышку света, как творчество Даниила Андреева. То, что совершил Даниил Андреев в своём усилии противостоять времени, противостоять эпохе, даже радикальнее того, что сделал Солженицын. Поэтому время Солженицына уже пришло, пришло быстро и уже на наших глазах уходит. Время же Даниила Андреева ещё близко к нам не подошло. Оно лежит за гранью нашего века”.

Алла Игнатьева (Вологда) сравнивает “Розу Мира” со второй стадией метаисторического познания – метаисторическим созерцанием. По мнению А. Игнатьевой, “Роза Мира” – центральная часть “большого ансамбля” творческого наследия Д. Андреева, “произведение не столько художественное, сколько являющееся фактом русской культуры XX века”.

Литератор Александра Созонова (Санкт-Петербург) сравнивает Д. Андреева не только с Данте, что уже стало общим местом всех статей, посвящённых творчеству Даниила Леонидовича, но и со шведским мистиком Эммануилом Сведенборгом. Здесь хочется отметить, что имя Сведенборга не было неизвестно Д. Андрееву, однако во второй книге “Розы Мира” (“О метаисторическом и трансфизическом методах познания”) он называет великим духовидцем только одного человека – Данте. Тем не менее, А. Созонова считает, что Данте, Сведенборг и Даниил Андреев сопоставимы как величайшие визионеры в истории человечества: первый – в католическом мире, второй – в протестантском, третий же, соответственно, в православном. Анализируя существующие в обществе противоположные оценки “Розы Мира” (резкое отторжение и безоговорочное принятие), А. Созонова весьма уместно напоминает, чтó говорил об истинах и заблуждениях сам виновник дискуссий: с точки зрения Д. Андреева, не существует ни совершенно ложных, ни совершенно истинных учений – ибо учений, не содержащих ни крупицы истины, не может быть аксиоматически, а совершенно истинное учение недостижимо по той причине, что мы постоянно узнаём что-то новое. Поэтому сам Д. Андреев на страницах своей книги совсем не претендует на то, что его концепция “всесильна, потому что верна”. С другой стороны, он, безусловно, ни за что не согласился бы признать её “собранием заблуждений”. К досадным пробелам в концепции Д. Андреева коллега Созонова относит то обстоятельство, что, говоря о кармических законах, “он ни словом не упоминает о закономерностях астрологических”. Зато андреевское решение проблемы теодицеи (см. Главу 1, § 2, стр. 19 – 20) она признаёт наилучшим из возможных и окончательным. В заключительной части своей статьи А. Созонова указывает на главное, по её мнению, отличие концепции Д. Андреева от всех прочих религиозных учений: “Духовидцы, праведники, великие учителя прошлого учили нас любви. Учили любить Бога и ближнего, учили очищать, совершенствовать и возвышать душу. Но звучал ли у кого-нибудь из них такой ясный и горячий призыв – быть сотворцом Господа, быть помощником Всевышнего во вселенских делах?..”

Доцент МАРХИ историк Владимир Махнач (Москва) в своей необыкновенно интересной статье “Мотивы прароссианства Даниила Андреева в русской культуре” полемизирует с автором “Розы Мира”: по мнению исследователя, прароссианское наследие Древней Руси и христианская культура всё-таки образовали гармоничный синтез – правда, не в масштабах всей России, а только на Русском Севере, т.е. в Белозёрских, Холмогорских, Вологодских землях и в Карелии.

Теперь настало время коснуться, вероятно, самой острой, полемичной и страстной реакции на “Розу Мира” среди литературоведов. Принадлежит она Михаилу Эпштейну. Он написал огромную статью “Роза Мира и царство антихриста: о парадоксах русской эсхатологии”. Статья блестящая. Авторская мысль заострена до предела, строгая логическая последовательность его рассуждений подкупает, эрудиция восхищает. Трудно не поддаться обаянию авторского таланта; не согласиться с его точкой зрения на “Розу Мира” просто невозможно – для того, кто не читал самой “Розы Мира”.

Главная мысль Эпштейна предельно проста и для правоверных почитателей Д. Андреева попросту кощунственна в своей неприкрытой откровенности. Михаил Эпштейн утверждает, что концепция, развёрнутая Д. Андреевым в “Розе Мира” – это и есть то самое дьявольское учение, которое утвердит по всей Земле в качестве единственного будущий антихрист.

Логика Эпштейна такова:

1) Общественный строй, который установит на нашей планете грядущая Единая Церковь последних веков, Роза Мира, есть религиозный коммунизм (в этой связи автор статьи напоминает нам, что впервые коммунистическое учение было сформулировано Платоном – совсем даже не атеистом-материалистом, а объективным идеалистом, верившим в Единого Бога);

2) Религиозный коммунизм по природе своей не может быть ничем иным, как абсолютной тоталитарной теократией, напоминающей средневековую эпоху всевластия Римской Католической Церкви;

3) Глава Единой Церкви, как его описывает Д. Андреев – универсальный гений, выдающийся религиозный деятель и великий мистик – самый подходящий, по Эпштейну, кандидат в антихристы, ибо кому же и быть абсолютным тираном, как не гению, сосредоточившему в своих руках всю полноту не только светской, но и церковной власти;

4) Наконец, богословское учение, которое будет проповедовать Роза Мира, и которое мы находим уже почти полностью сформулированным в книге Д. Андреева, есть не что иное, как учение о непрерывном мировом совокуплении двух разнополых ипостасей Троицы. Это и есть то самое учение, которое будет положено в основу кощунственного развратного культа будущим антихристом, когда он укрепит свою власть.

На мой вопрос, известна ли ей статья М. Эпштейна, Алла Александровна ответила, что она знает Эпштейна лично и самым решительным образом не согласна с его умозаключениями. Как и Д. Андреев, Алла Александровна считает, что объединение всего человечества необходимо и светлым силам, и тёмным, поэтому, конечно же, есть опасность, что любые достижения на этом пути могут быть использованы антихристом в своих целях. Но это не значит, что нужно всех, кто способствует объединению человечества, обвинять в объективном пособничестве антихристу. Логика Эпштейна вынуждает вообще воздерживаться от каких бы то ни было действий, направленных на всеобщее объединение. А.А. Андреева с такой позицией категорически не согласна.

По мнению А. Палея, Эпштейн не прав, когда обвиняет Д. Андреева в том, что совершённая им ревизия Троицы поможет антихристу выработать кощунственный культ мирового совокупления двух разнополых ипостасей: ведь при желании из однополой христианской Троицы вполне можно “вывести” культ совокупления ипостасей однополых – да ещё и кровнородственных, добавим мы к сказанному А. Палеем.

Что касается самой Аллы Александровны, то она, как и Даниил Андреев, верит, что объединение всего человечества на основе светлой религиозности обязательно произойдёт – но только после, а не до Второго Пришествия Христа, как думал автор “Розы Мира”. Другими словами, наше с вами ближайшее будущее Алла Александровна представляет себе так: сначала человечество объединится под властью антихриста (по её мнению, сейчас всё к этому и идёт), а затем вернётся Христос и наступит эпоха Розы Мира, предсказанная в Откровении Иоанна Богослова и названная там “тысячелетним царством праведников”. Но до Второго Пришествия Христа никакого объединения религий не случится. “Христиане никогда не откажутся от крещения – своей причастности к крестным страданиям, смерти и воскресению Христа, иудеи и мусульмане – от обрезания: посвящения Богу плоти и семени. Мы никогда не найдём общего понимания с буддистами в том великом безличном явлении, которое называется нирваной”, – считает Алла Андреева.