В. М. Пивоев (отв редактор), М. П. Бархота, М. Ю. Ошуков

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

АПОЛОГИЯ ИРРАЦИОНАЛЬНОСТИ

(к обоснованию научного статуса теологии)

С трибуны первого Российского философского конгресса в 1999 г. звучали призывы о защите рациональности перед угрозами иррационализма и мистики. Рационалисты и атеисты возмущаются тем, что в вузы России приходит теология на правах научной и учебной дисциплины. Автор настоящей статьи исполнен противоположного пафоса. Он пытается и защищать, и даже оправдывать иррациональность как несправедливо подвергаемую шельмованию и искажению форму осмысления мира. Он уверен, что теология является полноценной научной дисциплиной, имеющей свой предмет, свою методологию, категориальный аппарат и все, что необходимо любой науке.

Когда у ребенка отнимают любимую игрушку, он впадает в истерику, ибо рушится привычный мир, в котором так легко и удобно. Точно так же чувствует себя материалист, которому сообщают, что в вузах вместо «научного атеизма» будут преподавать теологию.

Между тем любому непредвзятому человеку понятно, что знание строится на вере, поскольку невозможно перепроверять все получаемые нами от других ученых факты, приходится доверять их авторитету. Да и само познание не может не опираться на веру в возможность достижения истины.

Но давайте спросим у атеиста: «Откуда он знает, что Бога нет? Какие объективные доказательства у него есть?» Никаких доказательств у него нет. Он просто верит, что Бог не существует. А теперь спросим: «Что он знает о Боге, которого он отрицает?» Ничего не знает. Что можно сказать о человеке, который отрицает то, о чем понятия не имеет? Это невежда и невежда воинствующий.

Коль скоро атеист верит в несуществование Бога, то чем его вера отличается от веры религиозной? Вера атеистическая пессимистична, а вера религиозная оптимистична — вот в чем главное различие. Академик Д. С. Лихачев сказал, что «марксизм — одно из самых песси-мистических учений, где материя преобладает над духом, а значит, исхода нет. То есть в основе всего — ненависть. Личная воля не играет никакой роли. А если от человека ничего не зависит, то ему не за что бороться»^¹.

Материализм есть, по А. Шопенгауэру, философия наивного субъекта, который еще не дорос до того, чтобы обратить внимание на себя. Он воспринимает лишь внешний мир, но, лишенный зеркала, не понимает, что его видение мира обусловлено и ограничено «фильтрами» его опыта, что он видит лишь то, что позволяют видеть его органы восприятия и опыт, но не видит того, что не вписывается в систему его ожиданий и потребностей. Материализм, пользуясь словами А. Ф. Лосева, можно обозначить как «самодовольное пошлячество физика и естественника, уверенного, что души нет, а есть мозг и нервы, что Бога нет, а есть кислород, что царствует всеобщий механизм и его собственная ученая мещански-благополучная, дрянненькая душонка, вся эта смесь духовного растления и бессмысленного упования на рассудок, есть одно из самых ужасающих чудовищ. Это та дебелая, краснощекая бабенка, которая сидит на телеге и весело щелкает орехи, когда — в известном сне Раскольникова — производится истязание несчастной клячи и ребенок прильнул к издыхающей, истекающей кровью лошади и в слезах обнимает и целует ее голову. Так истязуется и распинается истина в человечестве и немногие в слезах и духовной скорби окружают ее, отдавая последнюю дань любви и преданности»^².

Со времен средневековья существует учение о двойственной истине, справедливо утверждающее, что нельзя сводить к одному знаменателю знание естественнонаучное и религиозное. Но до сих пор наивные люди пытаются выстраивать или опровергать рациональные доказательства существования или несуществования Бога. Бесплодность этих попыток легко показать, если уяснить себе, что в основании естественнонаучного, рационального знания и знания религиозного, теологического лежат разные основания. В первом случае необходимы однозначная детерминация, объективная достоверность и проверяемость, а во втором слу- чае — иррациональность, субъективная достоверность и непроверяемость. Верой можно считать некритическое восприятие каких-то феноменов в качестве достоверных, если на то есть субъективные основания. Материалист может возразить: «Можно ли считать теологию наукой, если в ее основе лежит субъективная достоверность?» Действительно, если в качестве критериев научности полагать критерии естественнонаучного знания, то тогда наукой нельзя назвать не только теологию, но и философию, да и многие другие гуманитарные науки, не вполне вписывающиеся в эти критерии^³. Для гуманитарного знания практика не может быть критерием истины, ибо здесь все неповторимо и индивидуально. Вот почему В. Дильтей обратил внимание на необходимость в гуманитарных науках использовать индивидуализирующий метод, а не только генерализирующий, который может быть достаточным в естественных науках.

Теология имеет свой предмет, свой тезаурус и методологию, помогающую исследовать специфику достаточно реальных религиозных феноменов, и результаты этих исследований имеют свою объективную обоснованность, вполне корректную в рамках соответствующих аксиоматических оснований.

Пришло время отказаться от абсолютизации рационалистической парадигмы в методологии знания и понять, что иррациональная методология имеет не меньшие права на научность, но не вместо, а в дополнение к рациональной. В структуре понятия разум следует выделить две стороны: рациональную и иррациональную. Российская философия имеет достаточно глубокие традиции иррационального философского осмысления мира и Бога, которые вполне можно сегодня развивать и приумножать.

Пора отказаться от невежественных попыток судить о религии на основе рациональных критериев, которые мало что помогают в ней понять, и попытаться перейти на язык, более соответствующий ее сущности. Вот почему автор уверен, что теология может занять достойное место среди гуманитарных наук в наших университетах, как это со времен средневековья принято в европейских вузах, где теологический факультет является обязательным для университета.

Разум и рассудок, родившиеся в ироническом философствовании Сократа, обретшие второе дыхание в Декартовом cogito, в течение столетий были идеалом мыслящих людей. Само представление о философии в европейском сознании связано только с рационалистической методологической парадигмой, а любая иррациональная философия с порога, без всяких доказательных аргументов объявляется ненаучной «чепухой». Критерии разума и рациональности и до сегодняшнего дня являются той высшей и авторитетной силой, к которой апеллировали в спорах. Но конец ХХ в. вновь поставил под сомнение абсолютность рассудочной рациональности. Начинают вырисовываться из тумана двусмысленностей ограничительные барьеры, которые заставляют задаться вопросом о соотношении понятий разум и рациональность, о границах применения рассудка и рациональности как воплощения разума. Но сначала попытаемся выяснить истоки рациональности. Среди таких источников можно обнаружить, во-первых, физиологические, а именно: по нервным каналам человеческого организма одновременно может проходить лишь один сигнал, два противоположных по значению сигнала проходить не могут; во-вторых, нельзя недооценивать безусловные рефлексы и априорный опыт, полученный нами от наших предков; в-треть-их, наш личный опыт и особенно опыт практической деятельности, требующий выяснения причин и следствий, склоняет к однозначности выбора в ситуациях опасности — или гибель, или спасение; в-четвертых, естественнонаучное познание сформировало критерии научности и среди них важнейший — рациональная однозначность как критерий истинности и эффективности. Этот последний является важнейшим для понимания рациональности. Рационализм есть результат осмысления практической («дневной») деятельности человека, для которой особенно важное значение имеют однозначные связи причин и следствий, получающие выражение в формально-логических законах и однозначных понятиях, обеспечивающих точное понимание в процессе совместной деятельности при разделении труда.

Известны следующие основные исторические формы рациональности:

— обнаружение общего в различном (Сократ), на основе чего выработался генерализирующий метод;

— выявление очевидной достоверности объективного знания (Декарт);

— механистичность и исчисляемость явлений природы (Ньютон, Бюффон и др.);

— обоснование достоверности через критику (Юм, Кант);

— отождествление гносеологии, логики, диалектики и онтологии (Гегель);

— сведение критериев достоверности к материальной практике (Конт, Маркс).

Отсюда мы можем определить понятия разум, рациональность, рассудок. В понимании рассудка и рациональности, на наш взгляд, ведущую роль играет однозначная причинная обусловленность, каузальная логика. И в европейских языках под влиянием античной традиции (что имело источником латынь, которой пользовались в качестве языка науки) сложилось отождествление понятий «разум» и «рациональность». Но если принять это отождествление, тогда возникает странное положение, что вся сфера искусства, художественного творчества оказывается «неразумной» или «внеразумной»!? Об этом писал Э. Фромм: «Разум есть способность людей мысленно постигать мир в противоположность интеллекту, под которым следует понимать способность манипулировать миром с помощью рассудка. Разум — это инструмент, с помощью которого человек познает истину. Интеллект — это инструмент, который ему помогает успешно действовать в мире. Первый является человеческим по своей сущности, второй принадлежит животной части человека»^⁴.

Понять причины абсолютизации рационалистической методологии для европейских философов нетрудно: дело связано со сложившейся со времен античности зрительной доминантой в европейской культуре и потребностями практики, которая требовала от науки и философии однозначных ответов на поставленные вопросы. В ответ на этот «вызов» философия в лице Аристотеля, Локка и Декарта сформировала в качестве важнейшей задачи философии ее подчиненную, «служебную» роль при науке. Иначе говоря, философия была превращена в «служанку» науки. Почему-то это считалось в европейской традиции вполне нормальным, тогда как превращение в средние века философии в «служанку» религии посчитали ненормальным!?

Рационализм — это школьная, «школярская» методология. Рационалистом приятно и легко быть в молодости, когда хочется ясности и четкости в отношениях с людьми и миром. И только с возрастом приходит понимание того, что за спиной обычных вещей прячется тень, некая «тайна», которая не хочет выходить на свет, все время прячется, как пятнадцатый камень сада Рёандзи за другие камни того же сада. Человек начинает ощущать многомерность мира, сложную ткань плетения, которая завязалась узлами, и их не развязать, не разрезать, не расплести. У рационализма есть свои положительные стороны, рационалистическая методология наиболее успешна в анализе, когда надо рассмотреть объекты по отдельности, вне контекста случайностей реального мира, в лабораторных условиях. Но синтез ей удается гораздо хуже: когда мы полученные в лаборатории выводы пытаемся применять на практике, то, как правило, получается совсем не то, что ожидалось, согласно известной поговорке, «хотелось как лучше, а получилось как всегда», или это нередко называют «иронией истории».

Отдавая должное роли критического метода в исследовании, Л. П. Карсавин возражал против абсолютизации критики, ибо, по его словам, «не критикою доказывается истинность того, чего нет в подвергаемом критике. Критицизм — признак ученичества и не руководимых целью исканий. И даже отдельные критические замечания полезны лишь в качестве иллюстраций доказываемой мысли. Что касается положительного доказательства, оно всегда — раскрытие системы»^⁵.

Однозначных ответов на поставленные вопросы требует от науки практика, которая не может удовлетвориться чем-то приблизительным, двусмысленным или многомерным, поэтому ученым приходится переносить изучение объектов в лабораторные условия, чтобы отвести влияние второстепенных факторов и обстоятельств и обеспечить «чистоту» эксперимента. Правда, нередко при внедрении полученных результатов в виде «научных рекомендаций» происходит вторжение «незапланированных» случайностей, и все получается по известной схеме — «хотелось как лучше, а получилось как всегда».

Об этой и других «странностях» европейской культуры размышлял русский философ А. С. Хомяков: «Странную мы проделку сделали с душою человеческою (кто именно, все равно), а разграфили мы ее в такой административный порядок, что про цельность ее мы никак не вспомним, да и она не вспомнит, если нам поверит; вот тут понимание, вот тут чувство, вот то, вот другое. А на деле-то она, право, не похожа на нашу таблицу: она живое и недробимое целое. Только любовью укрепляется самое понимание»^⁶.

Истоки этой «странности» можно найти у древних греков, Сократа и Аристотеля, которые начали абсолютизировать аналитически-дифференцирующую методологию в философском осмыслении мира. Но при анализе истоков рационалистической доминанты в европейской культуре необходимо учесть указанное П. А. Флоренским различное предпочтение в культуре разных народов двух способов восприятия и освоения мира: одни народы отдают предпочтение зрению как главному, другие считают важнейшим слух. У греков зрительная доминанта в освоении мира и в культуре сложилась под влиянием природно-климатических факторов (преобладание ясной, солнечной погоды) и практических потребностей мореплавания (при отсутствии других навигационных приборов). Хорошее зрение помогало переплывать Эгейское море от острова к острову, позволяло ориентироваться и выдерживать правильный курс.

Особенностью зрительного восприятия являются аналитичность и монизм, то есть концентрация внимания на одном объекте (точке зрения). «Точка зрения» обозначает также позицию наблюдателя, которая проявляется в линейной перспективе, проецировании ее в точку фокуса перспективных линий на горизонте. Не случайно Флоренский считал возрожденческое увлечение перспективой ложным и иллюзорным.

Если человек попытается познавать объект зрительно, то ему трудно воспринять его целиком, особенно если это большой объект. Лишь запоминая фрагменты, фиксируя их в памяти, он складывает из них целостную картину. При этом речь может идти лишь о внешней форме, которая часто обманчива и не соответствует содержанию, смыслу и сущности.

В этом плане слуховое восприятие имеет свои преимущества. Оно более склонно к синтезу, восприятию целого и сущностно-вырази-тельного. В восточных культурах оно исторически доминирует и повлияло на формирование иррациональной методологии освоения и осмысления мира.

Современное мироотношение исходит из факта существования двух миров: материального и духовного. На основе опыта освоения и познания материального мира сложилась методология естественнонаучного познания мира, где доминирует рационалистическая парадигма, принципом которой выступает «объективизм», стремление элиминировать (исключить) человека и его субъективные интересы из знания. Другим важным требованием рационализма является однозначность (восходящая к Гераклиту и Сократу), монизм, как требование истинности результата познания. Верно заметил М. М. Бахтин: «Точные науки — это монологическая форма знания: интеллект созерцает вещь и высказывается о ней. Здесь только один субъект — познающий (созерцающий) и говорящий (высказывающийся). Ему противостоит только безгласная вещь»^⁷.

Однако необходимо признать, что эта рационалистическая парадигма опирается на априорные иррациональные основания, о которых говорил И. Кант. Например, вера в возможность постижения, познания мира и получения истины (миф абсолютной истины), вера в то, что возможно адекватное познание материального мира. Правда, были сомнения в объективности органов чувств («призраки» Ф. Бэкона и т. п.).

Н. В. Гоголь писал, имея в виду рациональную трактовку ума: «Ум не есть высшая в нас способность. Его должность не больше, как полицейская: он может только привести в порядок и расставить по местам все то, что у нас уже есть»^⁸. Еще более четко говорил об этом Анри Бергсон, который исследовал две формы знания, два способа осмысления мира — интеллектуальный и интуитивный. «Интуиция и интеллект представляют два противоположных направления работы сознания. Интуиция идет в направлении самой жизни, интеллект же в прямо противоположном и потому вполне естественно, что он оказывается подчиненным движению материи»^⁹. Это не две фазы, высшая и низшая, а две параллельные, взаимодополняющие стороны освоения мира, опирающиеся на деятельность левого и правого полушарий головного мозга. Анализ — функция интеллекта (левого полушария), синтез — интуиции (правого полушария).

Иррациональность обычно смешивают с нерациональностью, неразумностью, нецелесообразностью, нелогичностью, нелепостью, бессмысленностью, бессистемностью, беспринципностью и мистикой. С этими ошибочными представлениями невозможно согласиться.

1. Иррациональность не есть отрицание рациональности, но форма осмысления мира, отличная от рациональной, дополняющая рациональность иным методологическим подходом.

2. Иррациональность не есть неразумность, ибо, по нашему убеждению, разум есть единство взаимодополнительных подходов и методов, рационального и иррационального. Вспомним, хотя бы искусство, в основе которого ведущую роль играет иррациональность, но никто же не решится объявить искусство неразумным.

3. Иррациональность не есть нецелесообразность, иррациональность имеет свою целесообразность, пусть даже цель при этом не всегда очевидна и понятна.

4. Иррациональность действительно не всегда подчиняется законам формальной логики, в сфере иррациональности может действовать другая логика — логика ценностной обусловленности (аксиологика), «имагинативная» (Я. Э. Голосовкер) или «бейесова» (В. В. Налимов), допускающая противоречивость.

5. Иррациональность не есть нелепость и бессмысленность, иррациональность часто исполнена глубокого и важного смысла, который тесно связан со смыслом жизни человека и культуры.

6. Иррациональность не есть бессистемность и беспринципность, современная постмодернисткая картина мира, хотя и является многомерной, но в ней есть своя системность и ведущие принципы.

7. Иррациональность не есть мистика, последняя является иррациональной, но имеет свои необыкновенно важные характеристики и задачи, ибо воплощает опыт личного контакта со священным началом или лицом.

По убеждению автора, иррациональность есть ведущая категория, характеризующая «ночное сознание» (noctis reflectio) человека.

Нами предлагается развести две методологические парадигмы — рациональную и иррациональную, чтобы определить специфику естественнонаучного знания (в основе которого лежит доминанта рационализма) и гуманитарного (доминанта иррационализма).

Разум человека не только рационален. На наш взгляд, он включает в себя две взаимодополняющие стороны: рациональную и иррациональную. При этом следует подчеркнуть, что рациональное и иррациональное — не только противоположные, но и взаимодополнительные методологические парадигмы, имеющие свои возможности и специфику. Для современного понимания разума необходимо отказаться от традиционного отождествления рациональности и разума, разум следует понимать как единство рационального и иррационального. И это взаимодействие особенно важно при осмыслении сложных феноменов современной культуры.

Рациональное	Иррациональное
Однозначная причинная обусловленность, детерминация	Неоднозначная обусловленность, синхронность
Объективная достоверность, проверяемость	Субъективная достоверность, непроверяемость
Адекватная транслируемость и перевод на другие языки	Неполная транслируемость, перевод с остатком, сотворчество
Дискурсивность, осознаваемость	Неполная осознаваемость, интуитивность
Дискретность, прерывность	Континуальность, непрерывность
Связано с количественными характеристиками объектов	Связано с качественными характеристиками объектов
Используется для осмысления материально-технической сферы	Используется для осмысления духовно-гуманитарной сферы
Связано с функциями левого полушария головного мозга	Связано с функциями правого полушария головного мозга
Выражает преимущественно пространственные характеристики объекта	Выражает преимущественно временные характеристики объекта

В основе иррационалистической гуманитарной методологии лежат, по нашему мнению, следующие положения: во-первых, целостность, или холономность (по термину С. Грофа), требование рассматривать любую проблему в сопоставлении различных точек зрения; во-вторых, установка на доминирование синтезирующих методов, отказ от монизма и абсолютизации единства, ибо единство возможно в одном отношении, но полного единства мир не допускает, особенно это противопоказано жизни, которая воплощает в своем развитии разнообразие и неповторимость; в-третьих, необходимость многомерной, многозначной причинной обусловленности; в-четвертых, использование символов и других полисемантических средств выражения смыслов; в-пятых, применение функционально-аксиологического метода; в-шестых, употребление интуиции и эвристического креационизма; в-седьмых, в основе иррациональности лежит свободная воля, а свобода есть свойство, модус духа, но не материи, модусом последней является прямая и однозначная детерминированность, зависимость.

Итак, рационализм стремится представить любую историческую ситуацию как однозначную и одномерную. В лучшем случае она изображается как противоречивое напряжение двух тенденций, одна из которых считается прогрессивной, а вторая — регрессивной (консервативной, реакционной). Но почему нужно считать одну — главной? Достаточно ли этого? И почему рационализм стремится к такой одномерности? Думается, что пора пересмотреть эту позицию и найти другие, более плодотворные подходы к решению проблем гуманитарных наук. Возникает еще ряд вопросов, которые ждут своего осмысления и дискуссий:

— уточнение пределов рациональности, более четкое определение целей, границ и возможностей рационалистического метода в гуманитарном исследовании; соответственно уточнение пределов компетенции иррациональной методологии;

— обсуждение статуса и характера таких научных методов, которые почитались рациональными, но использовались рационалистической методологией неэффективно (диалектика, дополнительность);

— исследование возможностей и уточнение перечня и характера иррациональных методов, а также возможностей и статуса иррациональной методологии в рамках естественнонаучного знания;

— выяснение роли левого и правого полушарий головного мозга в методологии гуманитарного знания;

— функциональный анализ «дневного» и «ночного» сознания как форм освоения мира человеком.

Таким образом, теология как научная дисциплина может опираться на методологию иррационального осмысления мира, которая поможет ей найти субъективно-объективные подходы к постижению высших ценностей. По словам Дионисия Ареопагита (Петра Ивера), «истинное познание... без слов и понятий, и потому несообщимое познание, доступное только тому, кто его достиг и имеет, и даже для него самого доступное не вполне: ибо и самому себе описать его никто не может»^¹0. Разработка и развитие такой методологии является актуальной задачей современной гуманитарной науки.

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

Blog

В. М. Пивоев (отв редактор), М. П. Бархота, М. Ю. Ошуков