Москва Смысл 2001

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 ... 31

апреля

Долгий телефонный звонок — как сигнал тревоги. Все подняли головы от доски и смотрят ему в лицо. Ждут. Чем закончится этот разговор с Москвой? Какие новые проблемы приготовили московские друзья для Анатолия Карпова за

неделю до матча? И здесь, в Марокко, они нашли его и уже три дня звонят беспрерывно.

После каждого разговора он обычно замолкает надолго и два—три часа словно носит в себе что-то, обдумывает. И к шахматам уже не прикасается в этот день.

— Погуляем? — обращается ко мне.

И мы идем в город. Слоняемся по тем нее улицам (выбора в маленьком курортном городе нет) и в этих прогулках больше молчим. Я не трогаю его вопросами, жду, когда заговорит сам. Но в эти дни он молчалив.

Подходит к концу наш последний период подготовки. Скоро отъезд в Испанию, к месту боя, и всем нам ясно, какие мысли доминируют все больше, и не надо лишних вопросов, как не надо отвлекающих от главных раздумий бесед, и так же не нужны какие-либо целенаправленные внушения, в которых нуждается почти каждый спортсмен, но не он, прошедший в своей спортивной жизни все, буквально все, и знавший все обо всем.

Я возвращаюсь в своих мыслях к последнему телефонному звонку и опасаюсь сейчас, как бы он не испортил нам сегодняшний рекордный кросс, как только что испортил шахматную работу.

Вчера мы решили завершить этот сбор рекордным по времени бегом и как бы поставить восклицательный знак на всей проделанной здесь работе. Я уже не раз сегодня представлял, как в последний раз побежим мы по жесткому мокрому песку океанского пляжа, и опять он будет набирать и набирать скорость. Но не потому, что так уж хочет установить рекорд. Причина в другом — закончить, и как можно быстрее, это ненавистное ему занятие — бегать!

— В Вашей работе бег — панацея? — спросил меня
однажды опытный шахматный тренер.

— Не совсем так, — ответил я ему, — бег — это лишь средство. А панацея — регулярное волевое усилие, которое шахматист вынужден делать, поднимая себя ежедневно на этот бег. Ежедневное волевое усилие, тем более если с него начинается рабочий день человека, со временем преобразует психику в целом, делает боевой настрой величиной постоянной.

Я действительно убежден, что суть данного феномена в этом. Кроме Ноны Гаприндашвили бегали (вернее, включали бег в свою подготовку) все, с кем я работал в шахматах: и Виктор Корчной, и Нана Александрия, и Сергей Долматов, и Нана Иоселиани. И все улучшали свои результаты — не в беге, разумеется.

И снова об этих звонках. Если не сорвется наш сегодняшний кросс, то я к ним отнесусь не только критически, но и увижу в этом некое положительное значение — как бы появление тех самых «темных сил», которых обычно притягивает тот, кто находится на верном пути. Они (эти «темные») всегда устремлены к тому, кто нашел истинный для себя путь. И не только для себя, но и для всей Вселенной, для общего порядка в ней, торжества всего доброго и правильного. А в таком мире, если он наступит когда-нибудь, «темным» не будет места, ибо не будет людей, которые им подчинятся и пойдут за ними.

Итак, мы на верном пути — раз «они» появились. Но надо не только радоваться, но и не ослаблять внимания как к спортсмену, так и ко всему, что его окружает. Знаю, что бороться «они» (наши «темные») будут до конца, и жду ежечасно их появления. Пути их различны — или через «своих» («враги человека — ближние его»), или из «внешнего мира». Своих контролировать легче, и я предельно внимателен ко всем членам нашей группы — от настроения тренеров до возможной простуды «самого», а он склонен к этому. А как регулировать вторжения извне? Как эти звонки? Это должен делать сам спортсмен, тем более тот, у кого непросто взять и отключить телефон.

Я же в эти последние дни сосредоточен на «наших», успокаиваю всех, готов часами беседовать с каждым и

366

Проклятие профессии

Поражение

367

гасить первые же признаки раздражения, тоски по дому. Говорю:

Стучите ко мне в любое время, днем и ночью. — Но
никто ни разу ночью не постучал. Люди взрослые, сыты
по горло поездками, сменой климата, гостиниц, одиноких
постелей. И утром нетрудно по их помятым лицам предпо
ложить, что было пережито ими этой очередной ночью.
Но не спрашиваю:
Плохо спали?

А вопрос звучит иначе:

Все в порядке, Михаил Яковлевич?— И в ответ всегда:
Да, — и внимательный взгляд, взгляд-проверка, не
догадался ли я о его личном? И моя улыбка — как ответ на
его неулыбчивый взгляд. И сама рождается следующая фра
за, уводящая от того, чего коснулись слегка:
Осталось всего шесть дней.

Да, только шесть! Но это здесь. А там нас ждет матч из десяти партий, это еще месяц. Месяц чего? .. Но не хочется даже думать об этом, о том, что ждет нас там. Пока надо вытерпеть все сегодняшнее.

И я посмотрел в лицо Анатолию Евгеньевичу. Он был так озабочен, что даже не отреагировал на мой изучающий взгляд. И снова я вспомнил о «темных». Сами ли они находят в жизненном пространстве свою жертву? Не являются ли они посланниками всех тех, кто не хочет и боится успеха этих конкретных людей? Не объединяются ли все наши завистники, и не суммируют ли они всю свою отрицательную энергию, и не посылают ли ее — они всегда знают куда?

И в этот момент он резко повернулся ко мне и спросил:

— Сколько бежим сегодня?

...Я шел к себе переодеваться, и еще долго стояло перед моими глазами лицо великого бойца. Я не мог сдержать улыбки. Сейчас как никогда раньше я верил в нашу победу.

* * *

Касабланка — Мадрид. Впереди несколько часов полета, и я открываю свой первый шахматный дневник, дневник 1974 года. Я всегда перечитываю его перед сво-

им очередным матчем, решая сразу несколько задач. Во-первых, хочу все вспомнить. Тогда все было впервые _и было тщательно прочувствовано. И вчитываясь (в который раз!) в уже пожелтевшие страницы, я вновь буквально кожей ощущаю атмосферу матча и как бы вживаюсь в нее! И еще, а это, пожалуй, самое важное, пытаюсь вернуться в свой лучший «образ», когда я жил только матчем и еще — мечтой о победе!

Смогу ли быть я таким же сейчас, спустя восемнадцать лет?

* * *

Страница за страницей, и я забываю обо всем. Борис Спасский — Виктору Корчному:

— Надо угадывать его ходы. Есть позиции, в которых
шахматист делает «свои» ходы. И ему будет плохо, если
ты будешь угадывать «его» ходы. Во втором матче с Пет-
росяном у меня это хорошо получалось.

Вячеслав Оснос:

— Корчной больше работает, потому что матч все бли
же. И мне надо его успокаивать. Но для этого я должен
опровергать все сомнительные варианты, предложив взамен
надежный один. То есть успокаивать я должен не словами, а
делом, проанализировав все варианты еще до начала сбора.

Виктор Корчной:

— Я всегда изучаю зал. И мне будет приятно, если я
знаю, что в определенном месте сидит человек, на которо
го я могу в любой момент посмотреть.

Оснос:

— Мы устали от твоего режима. Мы по такому режиму
никогда не жили. Корчной говорил сегодня: «Пива бы
выпить». Хотя, может быть, жена его накручивает, она
любит пиво. Я лично с удовольствием поддал бы сейчас.
Завтра возьму полбанки и с бабами выпью.

Спасский:

— В Киеве, где мы с Виктором играли финальный матч
претендентов, я в первый же день понял, что выиграю. Он
приехал с женой, а у меня было две блондинки. И я выби
рал, суетился, и это очень хорошо действовало на меня.
Обязательно нужен импульс на стороне.

368

Проклятие профессии

Поражение

369

Лев Полугаевский:

— В матче с Карповым я сделал колоссальную ошибку —
я много занимался шахматами в день партии — два—три
часа, и не было свежести.

Корчной:

— Главное в день партии — чтобы было желание иг
рать. Петросян очень хорошо чувствует, когда противник
не хочет играть. Чтобы выиграть у такого шахматиста, как
Петросян, надо в этот день очень хотеть играть.

Спасский:

— Играть надо обязательно со «стоячим». Надо это
хотеть! Это оптимизирует и мышление и реакцию. Вы по
чаще спрашивайте, «стоит» у него или нет. И надо иметь
кого-то рядом, чтобы пригласить просто посидеть. Пусть
ничего не будет, но важна суета.

Корчной (о Спасском):

— Он сейчас в плохом состоянии, не в физическом, а в
психическом. И то, что иногда прорываются словечки,
мат* это тоже показатель, что не все в порядке.

Спасский:

— На время длительного матча Виктору необходимо
запастись одним умением — всех посылать. Гнать ходо
ков, в таком матче надо быть одному или с кем-то конк
ретно. Фишер в дни нашего матча в основном общался со
своим телохранителем и даже ходил к нему в гости, играл
с его детьми.

Оснос:

— Нельзя быть интеллигентом. Надо уметь, как Кор
чной, видеть в противнике ничтожество. Надо смотреть на
противника, как будто он украл у тебя сто рублей. А я так
не могу. Шахматы — такой вид деятельности, каждый за
себя. Все — эгоисты. Шахматный талант — это глупость.
Нет никакого шахматного таланта. У человека мозги ра
ком, вот и талант.

Корчной:

—Если видишь за противника сильнейший ход, срочно вали от доски. И еще надо отходить от доски, чтобы не мешать противнику уснуть в цейтноте.

Давид Ионович Бронштейн:

— Шахматы не должны быть наукой. Надо сжечь все
справочники. Карпов — типичный спортсмен-ученый:
память плюс техника минус фантазия, минус риск. На
такие шахматы никто не будет ходить, нет искусства.

Спасский:

— Карпов — могильщик Фишера, потому что больше
никого нет. Фишер обыграл и вывел из строя целое поко
ление шахматистов.

Александр Никитин (долгие годы — основной тренер Карпова):

— Карпов — это биоробот. В душе — убийца. В шах
матах — гениальный убийца. В жизни — один. Ему никто
не нужен.

Михаил Подгаец (последние семь лет — тренер Карпова):

— А я даже не могу сказать, знаю ли его. Он бывает
злым и мягким, добрым и жадным. Никогда не знаю,
каким он меня встретит сегодня. И не поймешь, что с
ним происходит. Он всегда скрывает свои чувства, от
всех скрывает. Думаю, у него нет человека, с кем бы он
был полностью откровенным. Годы чемпионства испор
тили его. Он и сейчас все хочет выиграть. Так не быва
ет. Бог за это и наказал его дважды, нет — трижды.
Выигрывал у Каспарова 5:0 и не выиграл. Выигрывал в
Севилье 12:11 и проиграл последнюю партию. Выиграл
три подряд в Ленинграде и взял тайм-аут вместо того,
чтобы добить.

Мы рядом — я и Михаил Подгаец. Карпов, как обычно, в первом классе, отдаляется и отдаляется от нас.

Тренер углубился в позицию, расставленную на карманных шахматах, а я возвращаюсь к его рассказу о личности нашего шефа и спрашиваю себя: «А знаю ли я Карпова? Могу ли дать ему, его характеру и личности некую законченную характеристику?» И продолжаю сидеть в раздумьях. Вспоминаю. Проносится в памяти одно, второе, третье, но цельной картины не вырисовывается, как ни стараюсь.

370

Проклятие профессии

Поражение

371

Вспоминаю наши ночные беседы. Они сближают и иногда мне кажется, что мы стали друзьями. Вроде бы во многом признались друг другу. И вот утро. И ничего, кроме воли, в его лице. Он бежит запланированные километры. Он делает все, что предлагаю я. Но — в холодном молчании. Без встречного взгляда. От вчерашней близости нет и следа. Только воспоминание. Как о приснившемся сне.

Следующий кадр перед моими глазами. Наша прогулка. Он и здесь собран, губы плотно сжаты. Идет, опережая нас. Мы с его женой идем следом, стараясь не отстать. Наталья Владимировна говорит:

Толя, не беги. Посмотри, как красиво вокруг! — Он
останавливается, ждет нас, но ни слова в ответ. Идем ря
дом. Жена так же мечтательно произносит:
Вспоминается юность, танцы. Толя, ты ходил на
танцы?
Нет! — жестко отвечает он.
Ни разу? — она даже не пытается скрыть удивление.
Нет! — громче, с вызовом повторяет он. И снова
ускоряет шаг.

Мы бежим кросс. Океан. Километры искрящегося от солнца песка, шум прилива. Верблюды, презрительно глядящие нам вслед. Влажный песок слегка пружинит, и бег не требует ни малейших усилий.

Неужели Вы и от такого бега не получаете удоволь
ствия?
Нет, — не подумав и секунды, отвечает он, — никакого!

...Наш последний «рекордный» кросс. Бежим в тяжелом молчании. Не до шуток, три километра он не бегал ни разу в жизни. После финиша так же молча ходим взад-вперед, успокаиваем дыхание. Пот стекает по его лицу, потемневшему от загара и усталости.

Говорю:

Бог видит нашу работу.
Думаете — видит? — спрашивает он.
Конечно. Помните: «В поте лица своего будешь до
бывать свой хлеб?»
Не так, — поправляет он меня. — «В печали и поте
лица своего...»

Он практически всегда в этом образе, в волевом корсете. Так и хочется сказать ему иногда: «Подожди, не беги, пойдем вместе и просто поговорим. Расслабься».

Да, воля всегда с ним, и это затрудняет любое общение. Я вижу, как напряжены всегда тренеры и устают уже через 30—40 минут обычной беседы. Его вопросы, как и ответы, звучат мгновенно. И такого же темпа, в шахматном анализе тоже, он требует от своих партнеров. Он сверхактивен во всем —■ в каждом слове и улыбке, и жесте, и взгляде. Все видит и, ты чувствуешь это, все оценивает. С ним очень трудно. Они похожи в этом — он и Каспаров.

Ему постоянно нужна информация. Лишь возникла пауза, и он уже у телефона, или в руках появляется газета, или мгновенно включается телевизор. Телевизор включен практически всегда, даже во время шахматных занятий, и он постоянно косит туда взглядом. И в этом они похожи — он и Каспаров.

И вот он — редкий миг расслабления. Это было в марте, в нашей ночной прогулке. Он вдруг спросил:

Сегодня третье или четвертое? — И услышав мой
ответ, сразу опустил голову и остановился. И полным
страдания голосом произнес:
Какой ужас, тринадцать лет без отца. — И снова
пошел вперед.

И этот пасьянс! Я еще не разгадал, в чем его предназначение для Анатолия Карпова. Но карты в его руках я вижу столь часто, что обязан провести психоанализ этого явления. Пасьянс он раскладывает ежедневно, перед сном. Лицо его в эти минуты предельно собранно, и нет сомнений, что для него в этот момент ничего более важного быть не может. Часто он прерывает это занятие, смешивает карты и тасует их снова, и снова склоняется над столом, начиная новую попытку, и нередко таких попыток бывает до пяти — шести. Почему-то очень валено для него в его сорок лет решить в этом пасьянсе какую-то задачу.

«Так знаешь ли ты его, как знал всех, с кем работал раньше?» -- вновь спрашиваю я себя.

372

Проклятие профессии

Поражение

373

Стюардесса предлагает завтрак, и мы прерываем свои занятия.

У Вас это какой матч? — спрашивает меня тренер.
Пятнадцатый, а у Вас?
Двенадцатый, но из них пять против Каспарова.
Напереживались сполна?
Я совсем поседел за эти пять лет.

Стюард предлагает напитки. Михаил Яковлевич берет пиво, но тут же возвращает банку на место и заказывает сок. Говорит:

Давайте с сегодняшнего дня — сухой закон.
Согласен, — отвечаю ему.
И ему тоже скажем.
Обязательно.

Он делает глоток и сосредоточенно обдумывает что-то. Потом спрашивает:

— Что для Вас этот матч?

Не спешу с ответом. Непросто ответить на этот вопрос, хотя обдумываю его, как и наш тренер, все последние дни.

— Этот матч для меня — не столько победа, сколько
ответ на один, может быть главный, вопрос. Помните пос
ледний турнир, когда Анатолий шел впереди вместе с Кас-
паровым, имея пять из семи? И в этот момент запас его сил
кончился. Остальные партии он играл без энергии. Тогда я
подумал — а не начало ли это конца?.. Но сейчас запас све
жести удалось создать, и он должен сыграть в свою полную
силу, а значит, разгромит Шорта. Но если и в этом состоя
нии он сыграет плохо, то это... конец. Вы согласны?

И тренер отвечает:

-Да.

Я давно изучаю нашего тренера. Он всегда напряжен. Вероятно, не полностью доверяет мне. Но я делаю вид, что не чувствую этого. Он человек из шахматного мира и не доверяет никому. Но я не обижаюсь, а изучаю. Можно сказать, что провожу психологический эксперимент, суть которого в том, чтобы растопить лед недоверия в душе этого человека. Удастся ли?

Ох, этот шахматный мир! Уже восемнадцатый год я наблюдаю за всевозможными коллизиями человеческих отношений в этом мире, где все являются противниками друг друга, годами сохраняя внутреннее состояние ожесточения и постоянной настроенности на очередной бой.

Как и в каждой среде, здесь есть ядро людей, украшающих эту среду. И бесспорно, лидеры шахматного мира Каспаров и Карпов — личности выдающиеся и в то же время — нормальные, то есть вполне здоровые люди. Я не случайно подчеркиваю последнее. Давно не является секретом, что все больше в этой среде людей, мягко говоря, не совсем нормальных. Только из числа гроссмейстеров мы с Карповым составили два олимпийских состава.

— Да, сумасшедших у нас много, — со смехом подвел
итоги того разговора Анатолий Карпов.

А Лев Полугаевский сказал тогда:

— А мне не смешно. Эти ненормальные скоро нас обыг
рают. Бедные шахматы. Вы представляете, если чемпио
ном мира будет N?

Меня тоже тревожит этот вопрос. Но думаю, что представители данной категории не опасны как претенденты на высшее шахматное звание. Состояние их нервной системы не позволит им выдержать напряжение матча на первенство мира, и они в таких матчах обречены.

Но как психолога, и более того, как педагога, меня беспокоит другая категория действующих шахматистов — совершенно нормальных и талантливых, но сознательно отказавшихся бороться в шахматах за высшие результаты. Я так и называю их: бродячий цирк. И вижу их почти в каждом турнире — всегда улыбающихся и довольных собой, полных здоровья и оптимизма, рано научившихся делать деньги и не скрывающих своего отношения к известному «металлу» как главной жизненной ценности.

...Через двадцать минут самолет совершит посадку, — услышал я и вернулся в сегодняшний день. И спросил себя: «Ну как твое прошлое? Зарядило тебя тем, что так нужно тебе в этом матче? Готов ты к новому бою?

374

Проклятие профессии

Поражение

375

⁶

апреля

^ю

апреля

Дни

в ожидании старта

Бой начинается задолго до первого удара гонга, это из-

вестно. Мы вошли в холл хорошо знакомого нам отеля и сразу увидели всех. Шорт, Тимман, Юсупов, их тренеры — все в эту минуту были в холле и пристально вглядывались в наши лица. Я сразу посмотрел на Карпова и даже задержал свой взгляд. Он был сейчас совсем другим, даже не таким, каким подходил к дверям отеля. Он преобразился за эту секунду, пока открывалась дверь, и в холл, навстречу буквально вцепившимся в нас взглядам, вошел человек, не сомневающийся ни в чем. Его голова была высоко поднята, загорелое лицо свидетельствовало о хорошем состоянии, губы были готовы к улыбке, и он сразу пошел навстречу своему другу, организатору турниров в Линаресе Луису Рентере и долго находился в его объятиях, не обращая внимания ни на кого из тех, кто присутствовал в этом же холле, и лишь потом, через минуту, посмотрел в их сторону и слегка кивнул в знак приветствия.

Да, бой начался! И началась твоя работа. Сразу — наблюдать и изучать все. С обеда и начнем. Один час сорок минут продолжался наш коллективный обед. Снова беспрерывные диалоги, вопросы—ответы, и каждая тема завершается его монологом. Он любит ставить точки над «i». И я чувствую, что он скажет мне, когда мы вернемся в его номер:

— Что-то я устал. Может быть, сделаем сеанс? — И он наверняка уснет, а вечером скажет, что спать не хочет, и опять уснет очень поздно и поздно встанет утром, а завтра мы услышим, что день прошел «как-то не так», и слышим мы это на всех наших сборах, а их с января прошлого года было не меньше десятка. Да, после матча с Каспаро-вым наша новая группа практически всегда в Москве. Он

вызывает нас к себе, но бывает с нами настолько редко, что эти сборы решают только часть задач.

— Он сделал большую ошибку, отдав дебют на откуп
тренерам и устранив себя от этой работы. Над дебютом
шахматист должен работать сам, — сказал о Карпове тре
нер Юсупова Марк Дворецкий.

Скорее всего, он прав. Но не в связи с дебютом он вызывает нас в Москву. Ему важно знать, что у него есть своя группа, и «они» здесь, рядом, и когда усталость от всех московских дел становится запредельной, он «влетает» к нам на базу, успевая пробурчать, что две или три ночи почти не спал, а днем — не ел, и наскоро перекусив, падает в постель, успевая заснуть еще до того, как я включаю свою успокоительную музыку.

Наталья Владимировна однажды разоткровенничалась со мной:

— У него жизни в Москве нет. Вы увозите его поча
ще. А в Москве просто кошмар. Я же женщина. Хочу
тишины и покоя. Приготовлю ужин, жду. А он вместо
восьми приезжает в полдвенадцатого и привозит пять
человек. В этом Фонде мира всегда допоздна. Там пол
ная приемная всегда. Все просят помочь. И дома — то
же самое. Я прихожу, во всех комнатах люди сидят,
ждут, когда он освободится. Звонят днем и ночью. Все
знакомые чего-то просят — помочь с квартирой, с деть
ми. Но большинство денег просят. А кое-кто даже
шантажирует.

...Все это я вспомнил во время сеанса. А когда убедился, что он крепко спит, пошел в номер к тренеру.

— Хочу поделиться с Вами, — говорю ему, — одним
наблюдением. Прошло всего полдня, а он пожаловался на
усталость. Когда он на людях, то быстрее устает. Вероят
но, потому, что следит за собой, ощущает внимание, ста
рается выглядеть так, как надо. Давайте беречь его энер
гию. Поменьше пустых разговоров за обедом.

Тренер внимательно выслушивает и, я вижу, согласен со мной.

— А может, отменим эти массовые обеды? — спраши
вает он, — они меня тоже нагружают.

376

Проклятие профессии

Поражение

377

— Хорошая идея, — соглашаюсь я.

На другой день приносим обед ему в номер. Вначале он было зароптал, но после обеда рассмешил всех, признавшись, что одинокий обед имеет одно немаловажное преимущество — мясо можно брать руками, а оно в этом случае оказывается намного вкуснее.

И в этот день отказался спать днем, а ночью лег в полдвенадцатого и проснувшись свежим, спросил меня:

Может быть, и в матче не будем спать днем?

Нет, — ответил я, — в матче по самочувствию и
ситуации. Не будем загадывать.

Так же мы «отработали» завтрак и ужин, договорились с хозяйкой этажа, что соседние номера горничные будут убирать после пятнадцати тридцати (время начала партии), а шумят они (кричат и поют) отнюдь не меньше, чем их коллеги в гостиницах СНГ.

Так и пролетели эти дни, дни адаптации. Приезжать на матч так и надо — примерно за неделю. Не раньше, чтобы «не пересидеть» в предстартовой ситуации, и не позже, чтобы все отработать без спешки и нервных затрат.

Кажется, мы все сделали правильно.

* * *

И вот наступил предпоследний вечер. Он — за пасьянсом. Пытаюсь шутить:

— Самый интеллектуальный вид спорта после перетя
гивания каната.

Он, не отрывая глаз от разложенных на столе карт, отвечает:

— Да нет. Здесь тоже надо принимать решения. Ис
кать путь к победе.

Изучаю его лицо. Он так же сосредоточен сейчас, как и на сцене. Так же сведены его скулы и плотно сжаты губы. А глаза оглядывают все поле битвы, ищут решение.

И вот он смешивает карты, собирает их и тасует. Откидывается в кресле и спрашивает:

Что у нас сегодня?
Готов подвести итоги турнира в Линаресе.
Он согласно кивает, и я продолжаю:

— Средний показатель качества жизни -- семьдесят
семь процентов, это неплохо, намного лучше, чем на на
ших сборах.

Вновь он молча соглашается.

— Но этот показатель добыт только за счет Вашей воли
_и максимального напряжения, то есть — огромных затрат.
Поэтому и была столь большая усталость к концу турнира.

Проверяю взглядом его реакцию — она та же.

Так что, — продолжаю я, — вывод тот же, Вы снова
не были готовы к турниру. Не было запаса свежести и
концентрации.
Но, — впервые перебивает он меня, — все-таки и
возраст?
Нет, — решительно возражаю я, — Вы же в этом же
возрасте, всего полгода назад, прекрасно сыграли в Рей
кьявике, Но тогда Вы поехали на турнир свежим, пос
ле отдыха в Америке.
Да, это верно, — говорит он и снова берет в руки
карты.

«Разговор нагружает его», — подумал я и говорю свою последнюю фразу:

Но сейчас мы, кажется, все это учли.
Да, — отвечает он,— чувствую себя хорошо и, глав
ное, есть желание бороться.

И я сразу меняю тему:

Смотрели фильм о монреальской Олимпиаде?
Да, — сразу зажигается он, — Вы с самого начала
смотрели? Парад видели? Вышла наша команда и заигра
ли наш гимн. И показали лица наших: Василий Алексеев,
Турищева, Борзов. Какие были люди! Сразу вспомнил о
Горбачеве: какую команду он развалил!
Предлагаю условие, — в том же полувеселом тоне
говорю я ему, — фамилия «Горбачев» до конца матча в
этом номере не произносится.
Это точно, — говорит он, — надо составить список
всех тех, о ком лучше не вспоминать.
Это дело одной минуты.
Ну, попробуйте.

378

Проклятие профессии

Поражение

379

— По алфавиту: Азмайпарашвили, Бурбулис, Горба
чев, Каспаров.

Он смеется и говорит:

Назвали почти всех. Но последнего можно вспоми-г
нать иногда. gJ

Чтобы лучше настроиться?
Точно!

* * *

На этой неплохой ноте закончили мы этот день. И остался один, всего один — так я боюсь этих последних дней, часов и минут, не случилось бы чего. Не осталось ли открытым одно из окон? И не постучит ли кто-нибудь, перепутавший номер, в его дверь ночью, и не при снится ли что-нибудь слишком плохое, что будет непросто быстро забыть?

В связи со всем этим я всегда сверхнапряженно жду первой встречи со спортсменом и об этом многократно писал. Всегда, когда подхожу к двери его номера, сначала, прежде чем постучать, прислушиваюсь, не проснулся ли он раньше меня и не мается ли сейчас в постели, невыспавшийся и забывший обо всем, что мы обсуждали вчера и о чем договорились, но хорошо знающий, насколько более трудный день предстоит ему в этом плохом состоянии сегодня, в такой важный последний день перед стартом. Потому что послезавтра ничего отменено быть не может, и ты обязан выйти на старт, на столь важную первую партию матча.

И надо, если твой спортсмен сейчас именно в таком состоянии, с первой секунды, когда он встретит тебя своим натренированным взглядом, показать ему, что ты — тот же (!) и сегодня, независимо ни от чего, уверен, что все будет так же (!), все будет «о'кей», и это «о'кей» должно идти от тебя мощным потоком энергии радости! Именно радости, ведь ты рад его видеть, и ты рад, что сегодня — такой день, день его боя! Эта радость — во всем твоем облике, ты свеж, побрит и причесан, и в цепком (а значит — полном энергии) взгляде твоих глаз, и в четкости каждого твоего слова!

Этим своим «образом» ты помогаешь спортсмену подняться этим утром и войти в свой, похожий на твой, «образ». То есть ты и твое состояние — как ориентир для него _эт0 нелегкое утро. И еще психологическая поддержка! Он не один сегодня в этот день, он не один борется, сейчас — с собой за свое лучшее состояние, а затем — также будет не один до последней секунды предстоящего боя. Человеку очень важно знать это! И одно понимание этого делает его много сильнее, а в отдельных случаях — непобедимым!

Разным бывает человек утром такого дня. Обычно очень тяжело встает Сережа Бубка. Он закутывается с головой в простыню и делает вид, что спит. Но пора, и я трясу его за плечо:

— Вставай, бездельник!

Но к этому термину (от меня) он привык и не реагирует на него. Тогда я включаю в свой монолог обороты, к которым он не может остаться безразличным, и монолог тут же переходит в диалог, и этим он сразу выдает себя — он не спит.

Вставай, бездельник! Сидишь на шее у государства!
И в ответ — рычание из-под одеяла:
У какого государства?

Как у какого? У того самого, которое тебя воспита
ло на радость людям.
Меня мать воспитала, — так же из-под одеяла отве
чает он, — работала всю жизнь как ломовая лошадь.

И, уже сидя на кровати и протирая глаза, продолжает:

— У меня, Рудольф Максимович, было такое детство,
что этому государству я ничего не должен.

И продолжая обсуждать эту «трудную», под стать его утреннему настроению, тему, мы выходим на первую тренировку и бежим под дождем, и из-под капюшона его непромокаемого костюма иногда доносится то или иное междометие. Но постепенно все негативное, накопленное за ночь, из него выходит, и уже к завтраку он примиряется с действительностью и почти забывает обо всем, что принесла с собой очередная трудная ночь взрослого, много что испытавшего спортсмена.

380

Проклятие профессии

Поражение

381

Так же и с Карповым. На ночь я беру ключ от его номера с собой, чтобы утром не разбудить человека стуком в дверь, а войти осторожно, положить руку на плечо и тихо сказать:

Анатолий Евгеньевич, пора!
Угу, — не открывая глаз, говорит он, — скоро
встану.
Завтрак на столе, я — у себя.

И через десять—пятнадцать минут раздается звонок, и я говорю одно слово: -Иду! Мы делаем зарядку и потом, не спеша, пьем чай.

— Новости слушали? — спрашивает он, — что там?

Политика — одна из главных тем в сфере его интересов, и я должен быть готов к этому нашему первому разговору наступившего дня.

Сегодня ■— открытие и жеребьевка. День почти соревновательный, и мое внимание максимально обострено. Как все-таки шумно мы живем. Беспрерывно хлопаем дверьми, кричим на весь коридор, шумно передвигают кровати и кресла горничные. Все слышно в этот день, когда так важно поспать лишнюю минуту.

И я бужу его на полчаса позже, чем мы договорились вчера. Он, знаю, поворчит немного по этому поводу, но чисто демонстративно. Он лучше всех нас знает, что такое лишние тридцать минут утреннего сна в такой день.

Он лежит с закрытыми глазами, свернувшись калачиком, и я думаю: наверное, он так же спал в детстве. «Человек из счастливого детства», — вспоминаю его последнюю книгу, где он благодарит родителей за их любовь к нему.

Но пора вставать, и я говорю:

Сэр, Вас ждет прекрасный завтрак, хотя Вы его не
заслужили.
Я не заслужил? — он сразу и с вызовом, но не
открывая глаз, отвечает мне.
Конечно, не заслужили. Спите до сих пор.

— Так Вы не будите.

Поворачивается на спину и открывает глаза. Долго смотрит в потолок и тихо говорит:

— Сегодня как раз заслужил.

Да, сегодня новый бой Анатолия Карпова. Его шестнадцатый матч на первенство мира. В двадцать один тридцать — торжественное открытие. Четыре человека, полуфиналисты Карпов и Шорт и другая пара — Тимман и Юсупов, тянут свой жребий.

Шорт вытаскивает черный цвет и не может скрыть досады.

Мелочь, а приятно, — говорю я по пути домой.
Да, пустячок, — отвечает он.

Blog

Москва Смысл 2001