Евгений Добрушин Фантастика это не страшно! Михаэль Лайтман Оматеринстве и воспитании Юрий Никонов Реальности бреда Марина Тюрина Немного о сексуальном образовании Александр Титов 8 рассказ
| Вид материала | Рассказ |
- Михаэль Лайтман, 6482.97kb.
- Михаэль Лайтман Эрвин Ласло Вавилонская башня последний ярус Иерусалим 2007 год Лайтман, 2564.64kb.
- Александр Петрович Никонов, 1753.21kb.
- Михаэль Лайтман "Каббала. Тайное еврейское учение", 5922.17kb.
- Александр Конторович «черные купола», 3987.4kb.
- Александр Никонов Опиум для народа. Религия как глобальный бизнес-проект удк 21 ббк, 3537.68kb.
- Научно-социальная фантастика. Проблема научного предвидения Прядко Александр Владимирович, 116.55kb.
- Юрий Александрович Васильев Александр Семенович Широков рассказ, 1208.95kb.
- Михаэль Серия «каббала. Тайное учение», 5895.83kb.
- Михаэль Серия «каббала. Тайное учение», 6837.21kb.
– Как полагают историки, «Золотая легенда» способствовала упрочению полуязыческого культа святых, в котором своеобразно возродился античный культ героев. Якопо объяснял культ святых тем, что наш разум не в состоянии подняться до созерцания «горнего света в нем самом» и посему людям свойственно желание воспринимать его в более близких, понятных образах. Наконец, «Золотая легенда» оказала влияние на фрески францисканских и доминиканских церквей Италии, на соборную скульптуру Франции и немецкие витражи. Она дала сюжеты и образы миниатюристам и живописцам Италии, Германии и Нидерландов. На темы «Золотой легенды» создавали свои великолепные фрески Пьерро делла Франческа, Аньоло Гадди и Паоло Веронезе. Как мы уже знаем, не была обойдена стороной и Русь. Скорее всего «Золотая легенда» проникла на Русь через западнорусские земли, граничащие с Польшей. Не приходится сомневаться в том, что «Золотая легенда» была принесена доминиканскими проповедниками в Новгород, где они обосновались в пятнадцатом веке. Проповедническая деятельность доминиканцев, к числу которых принадлежал автор «Золотой легенды», требовала от писателей и проповедников уменья просто и доходчиво говорить с народом. Это требование относилось в первую очередь к литературе житийной, рассчитанной на массового читателя.
– И максим Грек к этому причастен? – поинтересовался русский профессор.
– Судя по всему, да. Вообще надо заметить, что личность Максима Грека, одного из пропагандистов «Золотой легенды», очень интересна и до сих пор во многом загадочна. В 1515 году великий князь Василий III отправил Василия Копылу в Грецию на Афонскую гору к монахам восемнадцати святогорских монастырей с просьбой прислать на время в Москву из Ватопедского монастыря старца Савву, книжного переводчика. Игумен этого монастыря ответил, что Савва не может отправиться по старости и болезни в ногах, но вместо него можно послать другого инока, Максима, искусного и годного к толкованию и переводу всяких книг церковных и эллинских. Максим, албанский грек из города Арты, до пострижения своего в Ватопедском монастыре много путешествовал по Европе, учился в Париже, Венеции и Флоренции. Во Флоренции он слушал проповеди Савонаролы, был близок с итальянскими гуманистами Альдо Мануцио и Пикко делла Мирандола, прекрасно знал античную литературу и философию. В 1518 году Максим Грек приехал в Москву и навсегда остался в России, правда, не по своей воле. Здесь он получил доступ к богатому собранию греческих рукописей, хранившихся в московской великокняжеской библиотеке и невостребованных по причине недостатка сведущих людей. Увы, но Максим, зная основательно греческий, латинский и другие языки, не владел в той же степени русским, которым начал заниматься только по пути в Москву. На первых порах он переводил Псалтырь с греческого на латинский язык, а уже с латинского на славянский переводили двое русских толмачей. После этого перевода Максиму поручено было исправление богослужебных книг, наполненных грубыми ошибками переписчиков. Потом он перевел толкования Златоуста на Евангелие Матфея и Иоанна. Но этим дело не ограничилось. Максим принялся разоблачать разные суеверия и выступать с острой критикой апокрифических сочинений, то есть сочинений религиозного содержания, не признанных церковью в качестве священных. Что касается суеверий, то особенно он обрушился на астрологию и веру в судьбу, утверждая подчиненность всего мироустройства божественному промыслу, а не звездам или «колесу Фортуны». Нет ничего удивительного в том, что многоученый греческий инок привлек к себе внимание любознательных людей из московской знати, которые приходили к нему побеседовать и поспорить «о книгах и цареградских обычаях». Поэтому Максимова келья в подмосковном Симоновом монастыре довольно быстро стала походить на своеобразный ученый клуб. Любопытно, что наиболее частыми гостями Максима были люди из оппозиционной знати, включая Андрея Холмского, Вассиана Косого и Ивана Никитовича Берсеня-Беклемишева. Берсень-Беклемишев, которому отсекли голову за непригожие речи о великом князе и его матери, был больше всего близок к Максиму, в беседах с которым изливал свои огорченные чувства, отражавшие политические настроения тогдашнего боярства. Монах Вассиан, которого вместе с отцом насильно постригли в монашество, и Максим сошлись во мнении о важном вопросе, разделявшем русское духовенство на две группы, – прилично ли владеть монастырям селами. Будучи учеником Нила Сорского, церковного деятеля, идеолога и основоположника религиозно-политического движения нестяжательства, проповедовавшего отказ монастырей от земельной собственности и накопления богатства, Вассиан твердо отстаивал взгляды своего учителя. Максим, целиком соглашаясь с ним, в нескольких своих сочинениях писал о том, что монастыри незаконно владеют селами.
– Слишком дерзкие заявления для того времени, не так ли? – бросил студент.
– За что Максим Грек и поплатился, – заметил рассказчик. – Однако подоплека опалы имеет и другие причины. Дело в том, что великая княгиня Соломония, жена Василия III, была бесплодна; это усложняло решение вопроса о престолонаследии. Тщетно несчастная княгиня употребляла всевозможные знахарские средства от бесплодия – детей не было, исчезала и любовь мужа. Братья Василия, Дмитрий и Юрий, не внушали великому князю доверия; он считал их неспособными к управлению государством. Бояре начали советовать ему «отсечь неплодную смоковницу», то есть осуществить развод. Однако нашлись и такие, которые оценивали этот вопрос с религиозно-церковной точки зрения, указывая на незаконность развода, пусть даже во имя государственных интересов. Среди противников развода были и скрытые противники роста могущества Российского государства, особенно из числа потомков литовских князей, склонных к самостийности и местничеству. Главным противником развода являлся монах Вассиан, которого в княжение Василия перевели из Киррилова Белозерского монастыря в московский Симонов монастырь, где в то время пребывал Максим Грек. Когда возник вопрос о разводе, Василий, сын Ивана Юрьевича Патрикеева, в качестве старца Вассиана, опытного в церковных делах, резко выступил против. К нему присоединились князь Семен Курбский и Максим Грек. Несмотря на оппозицию и сопротивление определенной части московского общества, в ноябре 1525 года был объявлен развод великого князя с Соломонией, которую постригли под именем Софьи в Рождественском девичьем монастыре и потом отослали в суздальский Покровский монастырь. В 1526 году Василий женился на Елене, дочери умершего князя Василия Львовича Глинского. Через три года, 25 августа 1530 года, Елена родила первого сына, Иоанна, будущего царя Ивана Грозного. Что же касается Вассиана и Максима Грека, то сопротивление разводу великого князя лишило их его благосклонности, чем и воспользовались ортодоксальные церковники, обвинившие их в серьезных церковных преступлениях. Повод для обвинения был мелочный и сугубо формальный. Максим указал на множество ошибок в переводах богослужебных книг. Порча этих книг с течением времени возрастала вследствие ошибок, делаемых необразованными писцами. Это и стало главным поводом для обвинения его в том, что он «порочит русских святых чудотворцев, спасавшихся по старым книгам». Впрочем, обвинялся он и в том, что укоряет, как и Вассиан, русские монастыри за владениями селами, а московских митрополитов – за их самоутверждение без благословения константинопольского патриарха. Максим три раза представал перед судившим его собором, умоляя со слезами на глазах о помиловании ради милости Божией, прося прощения за ошибки, вкравшиеся в его книги. Иначе вел себя на соборе Вассиан, который не признал ошибочным ни одного из своих мнений. Сначала наших обличителей заточили в Иосифов Волоколамский монастырь, где они терпели большую нужду, а потом Максима перевели в Тверской Отроч, где появилась возможность читать и писать, хотя ему, как еретику, не позволяли приобщаться к святым таинствам, то есть не позволяли осуществлять святое причастие. Максим несколько раз обращался в высшие церковные инстанции с просьбой о возвращении на Афон, но в этом ему было отказано. Однажды он обратился к митрополиту Макарию, прося о святом причастии и возвращении на Афон. Макарий разрешил ему ходить в церковь и осуществлять причастие, но на Святую гору не отпустил, даже несмотря на просьбы об этом двух патриархов – константинопольского и александрийского. По просьбам троицкого игумена Артемия Максим в конце концов перевели из Твери в Троицкий монастырь. Здесь он и пробыл до самой смерти, живя воспоминаниями о своей духовной родине – Афоне. Максим Грек оставил после себя обширное литературное наследие. Можно предположить, что и «Золотая легенда» стала предметом чтения русских не без его помощи. Вот такой, знаете ли, получается прелюбопытный «русский вопрос», ответ на который предстоит еще дать. Казалось бы, какое отношение имеет Савонарола к России, а вот, оказывается, имеет через таких лиц, как Максим Грек, который был его преданнейшим учеником.
Рассказанное старичком гидом не оставило слушателей безразличными. Все тепло его благодарили и просили продолжить экскурсию на следующий день. Старичок очень растрогался, смахнул набежавшую слезинку и клятвенно заверил, что на следующий день экскурсия будут продолжена.
Утром следующего дня экскурсанты собрались на улице Уффици перед зданием известного итальянского архитектора и живописца XVI века Джорджо Вазари.
– Одноименное с улицей здание – главное и лучшее произведение Вазари, – сказал подошедший старичок гид, отирая свою аккуратненькую лысину платочком. – Это здание правительственной администрации Козимо Медичи, примыкающее к площади Синьории, куда мы сейчас пройдем.
Призывно махнув рукой, старичок направился в сторону площади Синьории. Все последовали за ним.
– С площадью Синьории связаны драматические события многовековой давности и все тот же Савонарола, – произнес старичок. – Вчера мы начали разговор о приоре монастыря Сан Марко, а теперь, если вы позволите, я продолжу свой рассказ.
Экскурсанты встретили это предложение одобрительными возгласами.
– Итак, господа, хотя религиозный и политический авторитет Савонаролы неуклонно возрастал, но одновременно росло враждебное настроение к нему среди имущей части горожан и некоторых церковников. К этому следует добавить, что во Флоренции не прекращалась борьба партий и группировок. И здесь врагами Савонаролы оказались как прямые сторонники Медичи, так и члены партии «озлобленных», то есть приверженцы олигархической республики богачей, не желавших терпеть ни диктатуру Медичи, ни религиозно-демократическую республику Савонаролы. Интриги и заговоры следовали одни за другими. Нельзя забывать и о том, что Савонарола не был в состоянии создать собственную программу смелых и основополагающих социальных реформ. Его идеи в этом плане были половинчатыми, а шаги по их реализации – непоследовательными. Популярность монаха начинает постепенно падать. Добавьте к этому угрозу надвигающегося голода, чумы и папское отлучение от церкви непокорного монаха.
– Словом, получается, мягко говоря, некрасивая картинка, – хмыкнул американский фермер.
– И вот утром двадцать пятого марта 1498 года на некоторых дверях церквей Флоренции появились записки, призывающие к расправе над Савонаролой и его сторонниками. В то же утро францисканский монах и ярый враг Савонаролы Франческо ди Пулья официально вызвал приора на «испытание огнем», чтобы выяснить на глазах у всех действенность папского отлучения от церкви. Если бы Савонарола отказался участвовать в испытании огнем, его бы сочли не пророком, а жалким трусом. Тогда все проповеди об истинной вере не стоили бы и ломаного гроша. Поступи он иначе – верная гибель в огне. В любом случае, как бы не поступил брат Джироламо, его ожидала либо физическая гибель, либо морально-политическая катастрофа, чреватая последующей кровавой расправой.
– Трудный выбор, если здесь вообще уместно говорить о каком-либо выборе, – нахмурился студент.
– Ни о каком выборе не может быть и речи. Савонарола это ясно понимает и не желает принимать участия в чудовищном спектакле, но не возражает против опасной игры с огнем своего ближайшего собрата Доменико Буонвичини. Приор не собирается подвязываться на роль мученика, зная, что правда таким образом не будет доказана. Он нужен здесь на земле, чтобы осуществить задачи, на которые его благословило небо.
– Неужели Саванарола мог так подло и трусливо поступить, заменяя себя другим? – изумился студент. – Ведь он, высокообразованный философ и богослов, не мог опуститься до подобных языческих суеверий.
– Мой молодой друг, вы торопитесь делать выводы, – сказал мудрый старичок. – Человек, выступающий против антропоморфных изображений сокровенных христианских сущностей и посему предающий огню их крайне эстетизированные картинки, не мог и не должен был соглашаться на «испытание огнем». Но не забывайте о так называемой народной религии, которая хотела не только веры, но и понимания предмета веры в соответствии с существующими традициями, обычаями и представлениями, пусть даже примитивными, наивными и языческими. Отказать в этом означало лишиться поддержки масс. К тому же, как мне кажется, Савонарола надеялся, что «испытание огнем» – это блеф, а из блефа ничего путного не выйдет.
– Неужели ничего не вышло? – изумилась новый русский.
– Вышла трагическая неразбериха, – сухо ответил гид. – Когда францисканцы узнали о предложении доминиканцев, они очень заволновались. Ведь Франческо ди Пулья готов был пожертвовать собой ради гибели Савонаролы. Разгорелся жаркий спор. Доминиканцы логично требовали: если брат Франческо хочет быть действительно последовательным, он должен настоять на том, чтобы не только брат Джироламо, но папа Александр VI прошли сквозь огонь. В конце концов сошлись на том, что если доминиканцы посылают на испытание вместо Савонаролы другого монаха, то францисканцы тоже вместо Франческо посылают другого.
– И чем же все это завершилось? – взволнованно спросила английская леди.
– Ничем, – последовал короткий ответ. – С утра перед монастырем Сан Марко собралась толпа, жаждущая чуда. На площади перед Синьорией тоже собралась толпа, но эта толпа жаждала не чуда, а оплаты своего труда по низвержению Савонаролы. Сторонники проповедника явились на площадь и были готовы к «жаркому диспуту», но их оппоненты, испугавшись «испытания огнем», не явились. Их напрасно ждали целый день, после чего Синьория отменила сей чудовищный «эксперимент». Тогда чернь, жаждущая зрелищ, обрушилась на Савонаролу, обвиняя его в позорном страхе и религиозном неверии.
– Так случается со всякими вождями народа, которые забывают о разнонаправленных интересах этого самого народа, – философически заметил профессор из Новгорода.
– М-да, случается и такое, – согласился гид, устало присаживаясь на скамейку.
На этом мы расстанемся с нашими любознательными туристами и старичком гидом, чтобы отправиться в самостоятельное историческое путешествие.
Действительно, как свидетельствуют исторические документы, судьба бунтовщика Савонаролы и двух его соратников из ордена доминиканцев была предрешена – их ждала виселица и костер после удушения.
Напрасно герцог Феррары, родного города Савонаролы, и французский король Людовик XII просили Синьорию пощадить монаха. Палачи уже готовили крепкие веревки и сухой хворост.
Хмуро смотрел на подсудимого Джоакино Турриано, папский эмиссар, прибывший очистить ряды доминиканцев от скверны. Ему, генералу ордена доминиканцев, высшему начальнику брата Савонаролы, предстояла работа не из приятных. Приор флорентийского монастыря Сан Марко Джироламо Савонарола допек всех законопослушных католиков из церковной иерархии, и посему генерал ордена должен лично позаботиться о порядке.
Страшно наводить порядок в смутное время. Дряхлому главе ордена хочется мира и покоя.
Но какой ценой?
Это тревожит его больше всего. И вот, когда он, выполнив долг, отправился на праздник генерального капитула своего ордена в злосчастную Феррару, народ его чуть не убил. Да и орден был изрядно взбаламучен случившимся. Жалкий остаток своей жизни Турриано вынужден был посвятить попыткам подавить вспыхнувшее в ордене почитание Савонаролы. Тяжелая ноша на старости лет.
С чего все началось? Почему объектом своих нападок монах из монастыря Сан Марко выбрал папу, восседавшего на престоле Святого Петра?
Будущего претендента на святейший престол, племянника папы Каликста, в миру испанца Алонсо де Борджиа, склонил на церковную стезю монах доминиканского ордена Винсент Феррер, прославившийся своими душещипательными проповедями. Это вполне соответствовало тайным помыслам папы Каликста III, стремившегося увеличить свое могущество с помощью многочисленных родственников.
Его племянник Родриго был выходцем из старинного каталонского рода Борха, принявшего потом итальянизированную фамилию Борджиа.
Незадолго до окончания изучения церковного канонического права в университете Болоньи Родриго был возведен в сан кардинала. Новоиспеченному кардиналу удалось быстро объединить в своих руках многочисленные приходы, а это означало рост доходов.
Богатство, обаятельная внешность, живой характер, изысканные манеры и преотменное красноречие. Какая женщина устоит перед таким шикарным кавалером? Не забудем и о специфике эпохи, когда без всякого смущения миряне смотрели на плотские развлечения католического духовенства.
Конечно, кардинал обязан строго соблюдать обет безбрачия, но не так легко в расцвете лет справиться с порывами плоти, да и нужно ли во всем следовать церковной «букве».
Напрасно папа Пий увещевал Родриго, имевшего в своем гербе изображение быка. Бык есть бык: набычится, упрется рогом и ничего не поделаешь.
Когда летом 1492 года умер папа Иннокентий VIII, конклав кардиналов, собравшихся в Риме, с большим трудом избрал нового папу. Им стал Родриго Борджиа. Свидетели того времени сообщают, что вскоре после избрания нового папы на улицах Рима видели многочисленных мулов, перевозивших во дворцы некоторых выборщиков мешки с дукатами.
Папа Александр VI вполне вписывался в картину заканчивающегося XV столетия, последнего перед сильнейшим штормом Реформации. Грядущему реформатору Мартину Лютеру в далекой Германии было только восемь лет, когда Родриго Борджиа вступил в новую должность.
Честно говоря, Александр VI не являлся мракобесом и развратником. Свое домашнее хозяйство он вел скорее скромно и скупо, настолько скупо, что некоторые избалованные кардиналы старались избегать папских приглашений на обед. Поэтому слухи, распространяемые о чрезмерном расточительстве и «козлиных проказах» папы были в значительной мере преувеличены. Они распространялись преимущественно противниками клана Борджиа. Годы его понтификата – это время сплетения интересов сана и клана, к чему папа относился с большим пониманием. Может быть, именно в этом коренится драматизм и даже трагизм его понтификата.
Власть отдаляет друзей и приближает лакеев разного ранга. К концу жизни у папы осталось очень мало друзей, среди которых наиболее верным являлся Христофор Колумб, всегда поддерживаемый в своих начинаниях Александром VI. Кто-то заметил, что Колумб искал новые земли, тогда как папа искал новое жизненное пространство в рамках уже известного и давно обжитого мира. Оба хотели присвоить себе то, что им не принадлежало или могло принадлежать только по праву грубой силы. Великие географические открытия, как и великие политические действия, не могли быть бескровными во времена необузданных желаний и грандиозных иллюзий, изнуряющей аскезы и тошнотворного чревоугодия, ростовщического скупердяйства и аристократического мотовства.
Некоторые итальянские города пышно отпраздновали неожиданное возвышение испанца. Только во Флоренции да еще кое-где раздавалось брюзжание по этому поводу. С годами это брюзжание настолько усилилось, что превратилось в угрюмый ропот.
Больше всех ропщет брат Савонарола. Его проповеди заставляют папу метаться в тесном кругу родственников. Он спешит укрепить свои позиции возведением в сан кардинала любимого чада – Цезаря Борджиа.
Опрометчиво поступает Александр VI, стремясь распространить домашнюю тиранию на весь католический мир. Поддержка церкви и ее финансы требуются Цезарю не для богоугодных дел, а для укрепления собственной власти с целью подчинения себе всего и всех.
Как это часто случается, непомерная гордыня и бесстыдство сменяются глубоким унижением и позором. Свадьба папского сына Хуана связывает Александра VI с Неаполем и Испанией, что вызывает великое неудовольствие у Франции. Раздраженные французы спешат вторгнуться в Италию, дабы подкрепить свои претензии на владение Неаполитанским королевством, ослабив тем самым папскую власть и приблизив, сами того не желая, эпоху Реформации.
Савонарола по ошибке принимает последнего из дома Валуа за церковного реформатора.
Такие ошибки дорого обходятся простым людям.
Эфемерное торжество грубой силы чревато срамом бессилия человеческой плоти. Войска молодого и тщеславного французского короля Карла VIII преподнесли итальянцам малорадостный сюрприз под названием «французская болезнь», или сифилис.
Врач из Вероны Джироламо Фракасторо, вспомнив о проклятом пастухе Сифилосе, персонаже античного мифа, сочинит поэму «Сифилис», в которой опишет гнусную «болезнь от удовольствия» и даст рекомендации по борьбе с ней. По поводу названия этой поэмы будет сказано, что люди той далекой эпохи своими стилизациями античности были верны гуманистической моде давать древнегреческие имена даже самым отталкивающим предметам.
Процесс рождения нового всегда болезнен. Не был исключением и Ренессанс, в чем-то пышный и радостный, а в чем-то гадкий и угрюмый. Удивляться не будем, ибо прах не оживить для пристрастного допроса каким-нибудь архивариусом, а пыль истории не должна слепить нас. Титаны являются таковыми лишь сравнительно с пигмеями. Титаническое начало произрастает из тьмы и хаоса суетящихся пигмеев, рвущихся в титаны. Может быть, титанов не было и вовсе; их придумали для собственного самообмана пигмеи, желающие повелевать собратьями. Что-то подобное случается и с нашей памятью.