Geum.ru

Евгений Добрушин Фантастика это не страшно! Михаэль  Лайтман Оматеринстве и воспитании Юрий  Никонов Реальности бреда Марина Тюрина Немного о сексуальном образовании Александр Титов 8 рассказ

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   17
     – А какое отношение имеет этот папа к Якопу из Варацце? – спросил студент.
     – Многие эпизоды и ситуации «Диалогов о жизни италийских отцов и о бессмертии души» повторены в «Золотой легенде» Якопо из Варацце. Место действие «Диалогов» – Италия, в которой зверствуют готы, гунны, вандалы и лангобарды. Лишь изредка действие переносится за пределы Италии, но и в этом случае главными героями рассказов Григория выступают его соотечественники. В Северную Африку он направляется вслед за епископом Нолы Павлином и его паствой, уведенными в плен вандалами. В Испанию он совершает экскурс, чтобы рассказать об успешной миссионерской деятельности при дворе вестготских королей своего близкого друга Леандра. Предшественники Григория на римской епископской кафедре Иоанн и Агапит совершают чудеса в Греции во время краткой остановки по пути в Константинополь, куда следуют с политической миссией к императору Юстиниану. Григорий не согласен с мнением тех, кто считает, что в современной италийской действительности нет места героям и мученикам, которые в большом количестве существовали в эпоху гонений на христиан. Он создает яркие образы подвижников своего времени – местных италийских святых, возбуждая в читателях патриотические чувства.
     – Вы не могли бы в самых общих чертах пересказать содержание «Диалогов»? – вопросительно произнес студент.
     – «Диалоги» наполнены описанием чудес, творимых италийцами. Например, скалы расходятся, из них начинают бить источники; реки меняют свои русла; слепые прозревают; отсеченная по приказу Тотилы голова епископа Перуджи вновь прирастает к телу. И все это происходит на фоне реалистически изображаемой бытовой обстановки, соседствуя с живыми историческими картинами. Чтобы создать впечатление полной достоверности фантастических рассказов, Григорий обставляет свое повествование с документальной обстоятельностью. Он называет города, селения, монастыри, где происходили описываемые им события и чудеса, а также указывает даты и имена людей, по большей части очевидцев, чьими сообщениями он воспользовался. При этом автор оставляет за собой право стилистической обработки собранного им материала. Он умело воспитывает нравственное чувство у читателей, воспитывает не философско-дидактическими сентенциями, а посредством живых и красочных примеров, способных воздействовать на слабые умы, которые не убеждаются абстрактными доказательствами. Так же как в своих проповедях, Григорий прибегает в «Диалогах» к многоголосию, то есть предоставляет возможность высказаться разным людям, чтобы затем терпеливо взвесить все pro и contra. Но при этом последним, завершающим аккордом звучит голос проповедника, которых заставляет всех прийти к принятию одной мысли. В век, когда убийства, грабежи и жестокость являлись повседневным бытом, Григорий создает образы людей, жертвующих своей жизнью, чтобы спасти из рабства сограждан, как Павлин из Нолы или как Санктул, который своим бесстрашным спокойствием под мечом палача удивляет лангобардов и убеждает их отпустить на свободу пленников.
     – Какие идеалы пропагандировал автор «Диалогов»? – вновь подал голос студент.
     – Григорий, молодой человек, не являлся сторонником аскетических излишеств. Его идеалом было соединение возвышенной и созерцательной жизни с деятельной земной жизнью. Нашего сочинителя больше интересуют именно деяния святых, чем их внутренний мир, хотя в авторских комментариях Григорий призывает обращать внимание не на внешнюю сторону чуда, а на внутреннюю. Но это касается только чудес. Свое предпочтение Григорий отдает деяниям людей.
     – Что собой представляли эти люди? – встрял фермер из Техаса.
     – Вопрос по существу, – одобрительно сказал наш рассказчик. – Весьма характерно, что все герои «Диалогов», за исключением одного епископа Нолы, который обладал даром красноречия и был отлично образован в светских науках, – люди неученые, часто даже неграмотные. Это обстоятельство настойчиво подчеркивается, поскольку мудрость сердца таких, если угодно, «неученых мудрецов» способствует вхождению в мир веры, тогда как «высокомерный разум» людей, обученных свободным искусствам, порой служит помехой на пути к религиозным идеалам.
     – Чем заканчиваются «Диалоги»? – не унимался студент.
     – Последняя книга «Диалогов» представляет собой поэтическое путешествие в запредельные области земного бытия. Она служит своеобразным началом длинного ряда средневековых легенд-видений, в конце которого стоит «Божественная Комедия» Данте.
     Сказав это, старичок замолчал, словно что-то припоминая. Потом встрепенулся и произнес:
     – Немного отвлекаясь, я хотел бы сказать несколько теплых слов в адрес моего друга, покинувшего сей бренный мир в 1969 году, Ильи Николаевича Голенищева-Кутузова, который во многом просветил меня относительно средневековой латинской литературы Италии. Илья Николаевич, друзья, происходил из старинного дворянского рода и был правнучатым племянником фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова, точнее, Голенищева-Кутузова. В 1920 году семья Ильи Николаевича эмигрировала в Югославию, увезя с собой пятнадцатилетнего сына, который получил среднее и высшее образование в Белграде, овладел сербским языком почти как родным и в 1925 году окончил философский факультет Белградского университета по специальностям: романская филология и югославская литература. По окончании университета Илья Николаевич преподавал французский язык в средней школе – в Черногории и Далмации. Летом 1927 и 1928 годов он приезжал в Италию для изучения литературы итальянского Ренессанса. Тогда-то мы и познакомились на общей для нас ниве – творчество Данте. С 1929 по 1933 год мы оба совершенствовались по своей специальности в Париже, в Высшей школе исторических и филологических наук при Сорбонне. В Париже Илья Николаевич защитил докторскую диссертацию, посвященную проблемам взаимодействия итальянской и французской литератур раннего Ренессанса. Там же вышел в свет и небольшой сборник юношеских стихотворений Ильи Николаевича с предисловием Вячеслава Иванова. Вернувшись в Белград в 1934 году, Илья Николаевич был избран приват-доцентом университета, где преподавал историю французского языка и литературы. Когда разразилась вторая мировая война, Илья Николаевич принял активное участие в движении Сопротивления и в партизанской борьбе с немецкими оккупантами. В 1946 году он стал гражданином Советского Союза. В 1954 году был приглашен в Будапештский университет профессором на кафедру русского языка, а летом 1955 года вернулся в Москву. В том же году Илья Николаевич становится старшим научным сотрудником Института мировой литературы по отделу зарубежной литературы и в звании профессора по специальности «романская филология» преподавал в 1956–1958 годах итальянскую и французскую литературу в Московском государственном университете. В 1960 году им была защищена в ленинградском Институте русской литературы докторская диссертация «Итальянское Возрождение и славянские литературы XV–XVI веков». В 1965 году Илью Николаевича приняли в члены Союза советских писателей. Он умер накануне сорокалетия своей научной и литературной деятельности.
     Тяжело вздохнув, старичок перекрестился и продолжил:
     – По словам Ильи Николаевича, взгляды папы Григория I во многом определили догматику Средних веков, одновременно обнаружив глубокое падение богословской мысли, поскольку Григорий упрощает и вульгаризирует Августина Блаженного, сочетая с августинизмом реалистические представления народной религии об истории мира, Боге, небе и аде. Странная позиция для высокообразованного выходца из сенаторского рода Анициев, из которого вышли прадеды нашего автора – папа Феликс III и папа Агапий I. Но она странная только на первый взгляд, если не учитывать, что латинская проповедь, сложившаяся как оригинальный жанр в пятом и шестом веках, во многом отличается от греческого церковного красноречия. В латинской проповеди нет ни головокружительных умствований искушенных в диалектике восточных проповедников, ни страстной силы их обличительного пафоса, ни особых мистических глубин. Ее главная цель – религиозно-нравственное воспитание народов полуварварской Европы, ознакомление слушателей с элементарными предписаниями и сущностью христианства. Отсюда спокойный тон проповеди, повышенное внимание к конкретным обстоятельствам реальной жизни, пренебрежение столь любимыми греками риторическими красотами и стремление к простоте изложения, желание сделать мысль проповедника доступной самым невежественным умам. Такое понимание основных задач латинской проповеди в полной мере сказывается на содержании и манере изложения «Диалогов». В тринадцатом веке эти литературные принципы и приемы были воспроизведены в народных агиографических книгах, главной из которых является «Золотая легенда».
     – Давайте вернемся к «Золотой легенде», – предложил новгородский профессор.
     – Собственно говоря, мы уже вернулись. Стремление пересмотреть и систематизировать культурное наследие всего периода христианской цивилизации является характерной чертой тринадцатого столетия. В области философии и богословия оно проявилось в трудах Томаса Аквинского, а в области агиографической литературы – в произведениях его собрата по ордену, Якопо из Варацце. В эпоху Возрождения «Золотая легенда» была излюбленным народным чтением в странах Западной Европы и могла поспорить популярностью даже с Библией и рыцарскими романами. Образованный богослов, автор нескольких сборников проповедей Якопо почему-то решает осуществить, так сказать, «хождение в народ».
     – Так почему же? – перестав глазеть по сторонам, подал голос представитель так называемых новых русских в дорогом, но довольно безвкусном костюме.
     – Вы спрашиваете, почему он начинает ориентироваться на массового народного читателя, а не на просвещенную публику своего времени? Некоторые литературоведы утверждают, что ему позарез захотелось выразить дух итальянского тринадцатого столетия.
     – И что же это был за дух? – продолжил приставать новый русский, бросая в рот жвачку от кариеса и нежно пощипывая за разные выпуклости свою переводчицу.
     – Этот дух был с очень неприятным «душком», – усмехнулся рассказчик, поправляя пальчиком очки. – Крупномасштабные военные потасовки, социальные потрясения, религиозно-политические интриги и так далее и тому подобное. А тут еще масла в огонь подливают еретические и полуеретические религиозные движения. Будучи представителем ордена нищенствующих доминиканцев, Якопо много странствовал по Италии и многое видел собственными глазами. Картины итальянской действительности тринадцатого века в «Хронике Генуи», которые он описывал незадолго до смерти, хранят следы живых впечатлений. Кстати, историки считают, что по политическим воззрениям автора «Золотой легенды» можно причислить к гвельфам, то есть к тем, кто поддерживал папство в борьбе со Священной Римской империей за власть в Италии. Подростком он стал свидетелем того, как, спасаясь от Фридриха II, папа Иннокентий IV укрылся за стенами Генуи. В 1244 году Якопо вступил в орден доминиканцев, чьи симпатии в борьбе папства были на стороне римского престола.
     – Какое отношение он имел к реальной политике? – спросил профессор.
     – Якопо не раз приходилось выполнять дипломатические поручения Генуэзской республики. Например, в 1288 году коммуна послала его к римскому первосвященнику с ходатайством о снятии с города интердикта. Этот интердикт был вызван тем, что в свое время Генуя, несмотря на папский запрет, осмелилась торговать с сицилийцами после восстания на острове против союзников папы – неаполитанских Анжу. Это восстание получило название «Сицилийской вечери». Во время войны между соперничающими морскими государствами – Венецией и Генуей – Якопо снова участвует в посольстве к папе, предложившем свое посредничество. Став архиепископом Гунуэзской республики, он занял надпартийную позицию и приложил много усилий, чтобы прекратить раздиравшую город в течение нескольких десятилетий распрю между гвельфами и гибеллинами.
     – Что еще вы можете сказать об этом человеке? – спросил студент.
     – Имеется одна маленькая, но довольно любопытная черта в биографическом портрете Якопо. В своей «Генуэзской Хронике», начатой в 1293 году, он описал движение флагеллантов, то есть бичующихся, а точнее говоря, имеется в виду религиозное братство, возникшее в Италии в 1210 году. Флагелланты не только подвергали себя самобичеванию в знак покаяния и «крещения кровью», что и определило само их название, но также выступали против продажи индульгенций, святых, культа. За это в 1349 году они были осуждены церковью как еретики. Движение флагеллантов мощной волной прокатилось по Италии в 1261 году. С нескрываемым волнением автор «Генуэзской Хроники» рассказывает о процессиях полуобнаженных людей, которые, неистово избивая себя, с песнопениями проходили по городам и селам Италии, доводя народ до религиозного экстаза. Впереди них с распятиями и хоругвями шествовали клирики и монахи. Не исключено, что в толпе флагеллантов шел и будущий генуэзский архиепископ, тогда молодой бродячий проповедник. Во всяком случае отношение Якопо к этому массовому религиозному движению, охватившему все слои итальянского общества, было самое восторженное. В нашем мире, писал постаревший Якопо в «Хронике», добро не может быть чистым, ибо чистая доброта пребывает на небе, а чистое зло – в аду; в нашем мире добро и зло перемешаны. Эти представления о мире и человеке получили образное воплощение в рассказах «Золотой легенды».
     – Да, личность действительно любопытная, – промолвил профессор философии. – Я где-то читал, что за несколько столетий стараниями переписчиков разных стран «Золотая легенда» увеличилась почти вдвое.
     – Вы правильно заметили, – согласился старичок. – Если в ранних вариантах этого произведения содержится около ста восьмидесяти легенд, то в четырнадцатом веке количество их стремительно нарастает за счет интерполяций житий местных национальных святых. Уже первое печатное издание «Золотой легенды» 1471 года включало двести восемьдесят легенд, а появившееся в 1480 году французское издание насчитывало четыреста сорок. Легенды книги расположены в литературном порядке, то есть в порядке праздновавшихся западной церковью дней святых. Эти дни отражали в своеобразном виде некоторую историческую последовательность, поскольку жанр агиографической легенды требовал включения элементов историзма, ибо агиография отличается от сказки тем, что повествует о лицах исторически существовавших или же принимаемых за таковых. Таким образом, агиография имеет хронологическую и топографическую привязку. Конечно, в случае средневековой агиографии подобная привязка во многом условна, так как она недостаточно конкретна и во многом типологизирована, ибо опускаются реальные подробности, детали. И все же от сказочных героев их отделяет вполне конкретный запрет – запрет отрываться от вписанности в средневековый культурный и географический пейзаж и переноситься в сказочную страну, находящуюся по ту сторону всякого времени.
     – Чем еще характеризуется «Золотая легенда»? – спросил любознательный студент, делая какие-то пометки в своей записной книжке.
     – Поскольку одним из главных требований к житийной литературе является требование занимательности, Якопо в большом количестве вводит в св

ои легенды бытовые новеллистические рассказы, столь любимые горожанами его времени. Эти рассказы имеют не самостоятельное значение, а используются в качестве иллюстраций определенных идей и понятий, которые автор хочет утвердить в сознании своих читателей. Немало в легендах авантюрно-приключенческих и даже детективных сюжетов, а также элементов волшебной сказки и мотивов из эпических сказаний. Якопо, как и другие агиографы, использовал все, что могло бы поразить воображение читателя. Однако он никогда не забывал о главной цели своего произведения, каковой являлась религиозная дидактика.
     – Что вы можете сказать о персонажах этих легенд? – спросила долгое время молчавшая пожилая француженка.
     – Многочисленные персонажи «Золотой легенды» резко делятся на положительные и отрицательные. Положительные персонажи – это мученики, отшельники, подвижники, святые девственницы. Отрицательные персонажи – это неправедные судья, предатели, палачи и гонители христиан в лице языческих императоров. Здесь должен заметить, что слово «мученик» в романских языках происходит от латинского слова «martyr», а то, в свою очередь, – от греческого «marturos», означающего «свидетель [бога]». В свое время оно было заимствовано из судебного обихода классической римской эпохи и получило у христиан религиозное значение. В первоначальном же смысле слово «мартир», то есть «мученик», применено в Новом Завете в связи с Иисусом Христом как гарантом драмы спасения. Но уже в середине второго века оно стало применяться ко всем, кто пролил свою кровь за веру, и получило свою латинскую форму в христианских общинах Северной Африки благодаря трактату одного из видных апологетов церкви Тертуллиана «К мученикам», который по латыни звучит как « Ad martyras». Большой удельный вес в книге «Золотая легенда» занимают рассказы о мучениках, строящиеся примерно по одной схеме. В завязке обычно фигурируют гонения на христиан. Эти гонения чрезвычайно жестоки. Преследуемые спасаются бегством, все переполнены страхом, свирепствуют доносы. Среди общей паники только герой сохраняет душевное спокойствие и продолжает бесстрашно держаться своей веры. Его хватают и приводят к судье. Следует диалог между судьей и обвиняемым. Иногда это довольно мирные беседы, порой напоминающие богословские диспуты, но чаще диалоги походят на перебранку, в которой противные стороны не скупятся на резкие выражения и взаимные оскорбления. После диалога непременно следуют сцены ужасных пыток, отличающиеся чудовищной жестокостью и описываемые в крайне натуралистической манере. Автор словно хочет заставить читателей не представить, а увидеть потоки крови и услышать хруст ломаемых костей. Завершает все это сцена казни, но смерть христианского мученика не является его поражением. Собственной смертью он попирает смерть и морально торжествует над своими мучителями. По мнению Ильи Николаевича, этот жанр можно было бы назвать оптимистической трагедией.
     – Какая из легенд вам больше всего нравится? – спросила француженка.
     – Среди легенд книги Якопо особо выделяется своей экзотичностью легенда об индийском принце Иосафе и его наставнике, полководце Варлааме, ставшим христианским отшельником. Эта легенда особенно привлекает мое внимание. Действие легенды происходит в стране, где царствует могущественный король Авенир и где все, кто исповедуют христианство, подвергаются жестоким гонениям. Король приходит в неописуемую ярость, когда узнает, что его верный царедворец Варлаам, отказавшись от богатства и почестей, удалился в пустыню и обрек себя на полное лишений нищенское существование. Вскоре ярость сменяется радостью, поскольку у Авенира появляется новорожденный наследник престола. Счастливый отец призывает шестьдесят самых знаменитых астрологов, чтобы они предсказали судьбу королевича. Волхвы сулят младенцу богатство и доблесть, но самый мудрый и проницательный из них говорит, что мальчик действительно станет великим и могущественным, но только в духовном царстве, ибо ему суждено стать христианином. Иосафа с пышной свитой поселяют в специально построенном для него замке, где по строжайшему приказу короля слуги оберегают мальчика от всяких сношений с внешним миром. Окруженный сверстниками, отрок беспечно, в играх и забавах, проводит свои дни, наивно полагая, что юность и праздник счастливой жизни будут длиться вечно. Но однажды, прогуливаясь с друзьями, он встречает обезображенного проказой нищего, а затем дряхлого старика, и узнает, что болезни, старость и смерть подстерегают всех людей. Королевич потрясен до глубины души внезапно открывшимся ему несовершенством мира и ничтожеством человеческой природы. По наитию святого духа аскету Варлааму становится известен душевный кризис, переживаемый принцем, и он, переодевшись купцом, спешно направляется в родное королевство. Мнимый купец просит воспитателя принца отвести его во дворец, чтобы он мог показать наследнику престола чудодейственный драгоценный камень, магические свойства которого открываются только людям целомудренным и не запятнанным пороками. Под влиянием бесед с Варлаамом принц принимает христианство, после чего отшельник снова удаляется в пустыню. Желая отвратить Иосафа от новой веры, король Авенир устраивает богословский диспут, который заканчивается словами принца, говорящего, что тем, кто отвращает нас от Бога, мы никогда не должны повиноваться, даже в том случае, если они наши родители. По совету заклинателя злых духов, призванного королем на помощь, Иосафа окружают прекрасными девами, которые денно и нощно должны возбуждать его сладострастие. Юноша изнемогает в борьбе с зовами плоти, но не сдается. Тогда, чтобы дать возможность проникнуть в сердце королевича духам похоти и порока, ему подсылают принцессу необычайной красоты. Она молит юношу стать ее мужем и обещает, что после брачной ночи откажется от идолопоклонства и примет христианскую веру. Как опытный богослов, юная красавица доказывает Иосафу, что брак христианам не запрещен, что праотцы, пророки и даже сам апостол Петр были женаты. После мучительных внутренних борений юноша все же одерживает победу и сберегает свое целомудрие. Следующий этап – испытание властью. Только ради интересов веры и церкви Иосаф соглашается принять на себя обязанности правителя государства. Спустя некоторое время, несмотря на мольбы подданных, он все же оставляет трон и удаляется в безмолвие пустыни, чтобы вдали от суетного мира предаться подвигам самоотречения. Там он встречает старца Варлаама и связывает себя с ним узами веры.
     – Эта история мне что-то напоминает, – сказала чопорная английская леди, морща лоб.
     – И не только вам, – хихикнул старичок. – Эта история представляет собой христианскую редакцию сказаний о принце Сиддхартхе Гаутаме, известного всем под именем Будда. Подобные сказания во множестве версий – персидских, арабских, турецких и сирийских – начали проникать на латинский Запад во второй половине одиннадцатого века. Характерно, что наиболее потрудились над изучением истории «Варлаама и Иосафа» основатели русского востоковедения академики Виктор Романович Розен, Сергей Федорович Ольденбург, Николай Яковлевич Марр и Игнатий Юлианович Крачковский. Между прочим, повествование о Иосафе и Варлааме пользовалось большой популярностью на Руси, где оно стало известно немногим позже, чем в Италии. Извлечения из славянского текста легенды сохранились в ряде памятников эпохи Киевской Руси, в частности у Кирила Туровского в его притче «О человеке белоризце», написанной в двенадцатом веке. В пятнадцатом веке на Руси появилась новая редакция легенды о Варлааме и Иосафе, носящая сильный отпечаток латинского влияния. Она была предпринята в кругах, близких Иосифу Волоцкому и новгородскому архиепископу Геннадию, в числе сотрудников которого были доминиканские монахи. Первые печатные русские издания семнадцатого столетия воспроизводили именно эту редакцию.