Управление и человек

Вид материала

Документы

Содержание Как рано в истории общества начался анализ сущности управления и управления как явления? Философская рефлексия управления. 2.2. Управление и социальное действие. 2.3. Информация, знания и управление. Сообщения и информация. Природа информации. Для экономистов В рамках принятия решений Для теории информации Мнение, вера и знание в информационных потоках. Историческая вера Образование и управление. 2.4. Науки об управлении. Московский Синергетический форум Ассоциация сложного мышления 2.5. Управление и национальный язык. Rule – это также принцип, уклад; привычка, обычай, имеющий отношение к регулированию поведения и в этом смысле – к управлению. R Администрация, командование, правление. 2.7. Управление и власть.

Подобный материал:

• Лекция 15. Модуль «Управление в системах», 23.46kb.
• Конспект лекций по курсу «управление качеством», 1507.97kb.
• Конспект лекций по курсу «управление качеством», 1487.57kb.
• Методические рекомендации и планы семинарских занятий раскрывают содержание элективного, 484.84kb.
• «управление проектами в сфере бизнеса», 21.93kb.
•   Член-корр. Рао, доктор юридических  наук, профессор Ю. А. Дмитриев Отдельные аспекты правового, 45.77kb.
• Планирование карьеры и управление продвижением по службе в организации Быков Р., Московский, 543.03kb.
• Приёмные дети 5 человек; инвалиды 10 человек, 582.82kb.
• А. И. Турчинов Человек в социальной политике государства и организации Социальная политика, 110.86kb.
• Состояние противопожарной безопасности, 82.75kb.

Глава 2.

Управление и человек


Содержание главы:

2.1. Рефлексия управления: первоначала.

2.2. Управление и социальное действие.

2.3. Информация, знания и управление.

2.4. Науки об управлении.

2.5. Управление и национальный язык.

2.6. Менеджмент и его понимание в России.

2.7. Управление и власть.


2.1. Рефлексия управления: первоначала.

В истории сложилось так, что управление, став инструментом реализации политической власти, растворилось в последней, слилось с нею настолько, что во многом перестало быть предметом научного анализа в своем «чистом», первичном виде. Получилось, словно у прославленного поэта: мы говорим управление, подразумеваем власть, и также – наоборот. Прорыв к новому пониманию управления произошел, увы, не в политической и философской сферах, несмотря на множество блестящих, ставших классическими, работ, начиная от «Государства» Платона, «Государя» Николо Макиавелли и множество достойных исследований между и после них, посвященных государственному правлению и общественному устройству, вроде «Двух трактатов о правлении» Джона Локка.

Нового качества в рефлексии управления не дали и блестящие труды о не терпящем фальши военном искусстве, несмотря на всю непреходящую их ценность командования, то есть властной координации действий множества вооруженных, технически оснащенных людей, ошибки в управлении которыми вели к жестоким поражениям, а нестандартные решения и неожиданные находки – к блистательнейшим победам.

Прорыв в понимании произошел в технологических сферах производственного, экономического управления предприятиями, освободившимися от непосредственного влияния государства; он стал возможным в хозяйственных организациях, мерилом успеха которых явилась прибыль в условиях рыночной конкуренции с подобными же организациями. Случилось это на рубеже XIX-XX веков, и более ранний анализ, как, к примеру, технологии производства швейных иголок у Адама Смита, был лишь предтечей того прорыва. Работы Фредерика Тейлора с исследованием конструкции рабочего совка и оптимальности движений работника в производственном цехе, казалось бы, далеки от рефлексии управления. Но уже Анри Файоль, современник Тейлора, поднимается на уровень обобщения управления, администрирования как социального действия и, по существу, вместе с Тейлором закладывает не только основания менеджмента как «научной организации труда», но по большому счету прокладывает путь теоретико-философскому взору в самые основания управления.

Гаррингтон Эмерсон – это уже, связанная с его именем, философия менеджмента в полном смысле данного термина. Потом появляются «Тектология» Александра Богданова, «Общая теория систем» Людвига Берталанфи, «Кибернетика» Норберта Винера, «Синергетика» Гельмута Хакена и «Теория открытых систем» Ильи Пригожина, не всегда, не во всем имеющие отношение собственно к управлению, но неизменно становящихся методологическим основанием его научной рефлексии. Процесс рационального осмысления управления непрерывно движется в течение всего XX века вместе со стремительным развитием и «конкурирующей фирмы» – научного менеджмента (по определению Тейлора), переросшего с момента своего возникновения в принципиально новое качество философски построенных принципов разумно-оптимальной организации, застрагивающей основы самого общественного устройства.

Таким образом, современный менеджмент (независимо от того, осознают ли это его создатели и приверженцы, а также критики и противники, или нет) стал давно не только формой поиска рациональной эффективности деловых отношений, в которых свобода отдельной личности, единичного человека, живущего в среде и общении с социально свободными другими людьми, но и исходным, ключевым и одновременно итожащим принципом рационального конструирования самого общества.

Менеджмент стал в самом широком смысле этого термина философией рациональности общественного устройства, и именно он всколыхнул движение всей управленческой мысли в ее технических и философских глубинах; именно менеджмент поднял до нового уровня и состояния проблему рефлексии управления, сжатого в тисках политической власти.

И все происшедшее требует также и нового социально-философского обобщающего взора на управление как феномен, в котором так мало общего на самом деле от наделенного властью и серой маской бесцветных глаз правящего чиновника.

Как рано в истории общества начался анализ сущности управления и управления как явления?

Взгляд в прошлое позволяет нам утверждать, что потребность в управлении, а вслед за ним и сам феномен возникли с началом коллективной преобразовательной практики человека и даже предчеловека, когда самоорганизация, спонтанная организация гоминидов перестала в достаточной мере отвечать потребностям их сохранения как биологического, природного вида. Однако рефлексия управления как явления началась много позже его фактического возникновения. Человек должен был подняться еще до уровня понимания, анализа самого себя, дойти до рубежа хотя бы первичной саморефлексии, вслед за которым он смог задаться вопросом также и о природе и сути своих отношений, взаимодействия с другими людьми.

Несмотря на то, что управление человеческими коллективами насчитывает многие тысячелетия, действительная история научной теории организации и управления началась только в XX-м столетии, утверждает Д.М. Гвишиани¹. Однако история общественной мысли и самой науки начиналась много раньше, и уже библейские тексты говорят о трудных поисках рациональной организации общества, с сегодняшней точки зрения часто нелепых, но порой гениальных, закладывающих основы цивилизации и всей теперешней современности.

Отдельные исследователи ведут отсчет генезиса управления от священников древних цивилизаций, превращавшихся «в Шумере, Египте и Аккаде <…> в касту религиозных функционеров», своего рода первых «деловых людей». «Ведь жрецы, - говорит А.И. Кравченко, - помимо соблюдения ритуальных почестей, заведовали сбором налогов, управляли государственной казной, распределяли государственный бюджет, ведали имущественными делами»². Различить государственно-политическое управление от хозяйственно-делового управления того времени невозможно, так как и самостоятельных, не зависящих от государства экономических организаций или попросту еще не было, или существование их могло проявляться в едва развитом виде. И понадобилась бы прозорливость опытного исследователя, чтобы заметить и рассмотреть зарождение хозяйственных ячеек-организаций того времени. Возможно, современный ученый и смог бы провести добротное социальное исследование «форм и методов управления» того периода, окажись он специально в Древнем Египте, и было бы безумно интересно увидеть их результаты. Но вряд ли это вскрыло бы нам сложно дифференцированную картину, ибо, надо полагать, сами отношения хозяйственно-управленческой иерархии и организационных структур вряд ли еще проявлялись в каком-то отчетливо сложившемся виде. Однако систематизировать экономические отношения стремились и руководители той эпохи, потому побочным результатом управленческой деятельности шумерских жрецов стало появление письменности. А с именем вавилонского правителя Хаммурапи (1792-1752 гг. до н.э.) связана уже, созданная им на основе единых законов, эффективная административная система, понадобившаяся для управления обширными территориями, в том числе завоеванных им Месопотамии и Ассирии.

Однако говорить об анализе управления и его природы современниками той эпохи все же возможным не представляется. Цивилизация должна была еще прорасти своей буйной растительностью разумного отражения действительности на всю глубину общественных отношений и всей социальности прежде чем встал вопрос о смысле, природе и сущности управления в ней.

Философская рефлексия управления.

О начале осознания, рефлексии управления в достаточной мере можно говорить лишь с наступлением новой эпохи в истории человечества – цивилизации. И даже не самой ее ранней стадии. Управление как явление осознается человеческой мыслью, пожалуй, не ранее античности. Отсчет рефлексии управления с достаточной уверенностью можно вести лишь начиная с дошедших до нас работ Платона «Государство» и его продолжения – «Законы»³. Может быть, и от чуть, непринципиально, более раннего срока. По большому же счету рефлексия управления имеет значительно более короткую историю, чем само это явление.

Среди тех, кто внес несомненный вклад в становление теории управления в Новое время, следует назвать имена Николо Макиавелли (1469-1527)⁴, Томаса Гоббса (1588-1679)⁵, Джона Локка (1632-1704)⁶, Шарля Луи Монтескьё (1689-1755)⁷, Адама Смита (1723-1790)⁸, Клода Анри Сен-Симона (1760-1825)⁹, Роберта Оуэна (1771-1858)¹⁰, Давида Рикардо (1772-1823)¹¹, Джона Стюарта Милля (1806-1873)¹². Все они в большинстве своем – английские (исключение – французы Монтескье, Сен-Симон) философы и экономисты, повлиявшие на развитие управленческой мысли через социальную философию и, говоря сегодняшним языком, также политологию. Можно сказать, что в работах этих мыслителей анализируется процесс и характер устойчивости общественных отношений, ведется поиск их оптимальных регуляторов. При этом обзор классических социально-философских источников показывает, что управление в их анализе не вычленяется как самостоятельный феномен. Употребляя слово «управление» классики философии не задаются проблемой научной рефлексии термина. Более того, как мы рассмотрим ниже, «управление» и «власть», рассматриваются у них как рядоположенные и едва ли не идентичные понятия; управление во многих из них рассматривается в синкретическом единении с анализом общественного устройства, общественных отношений и действий.

Каков же позитивный вклад истории социально-философской мысли в анализ социального управления? Если говорить о типе рациональности, выросшем до состояния науки, то на вопрос о времени возникновения науки об управлении трудно найти однозначный ответ; не менее просто также – и о времени возникновении управления как науки. Но историческая арифметика и не может стать исчерпывающим основанием для поиска многих ответов.

Всматриваясь в исторический процесс возникновения искусства, ремесел и философии как в способы объединения людей, нельзя не прийти к выводу, что именно философия стала одним из первых, если не самым первым рационально осмысленным способом не только осмысления, но и самого конструирования общественного устройства. Философия как феномен древнегреческой мысли была первым видом рационального осмысления общественного устройства, способом взаимодействия индивидов и, в этих своих поисках, – также методом и способом формирования самого общества, его устройства и обустройства. Так, в широком смысле, философия изначально была философией организации и, тем самым, – философией управления, по существу первой наукой об управлении. Но именно в широком, а не в собственно специальном смысле слова.

Мы не оговорились здесь, связав понимание философии с ее европейской, греческой традицией, прежде всего, и выводя за рамки анализа другие ее исторические проявления, как, например, восточный тип философствования. «Философия, как целостность (и как термин, и как понятие), признается учеными порождением эллинского гения», - подчеркивают Дж. Реале и Д. Антисери. «Действительно, - отмечают они, - если остальным компонентам греческой культуры можно найти аналоги у других народов Востока, достигших высокого уровня развития цивилизации раньше греков <...>, то, касаясь философии, мы не находим ничего подобного или даже просто похожего». «Философия, функционирующая в виде рациональных категорий, - заключают авторы, - сделала возможным рождение науки и даже, в определенном смысле, породила ее».¹³

А «...западная наука, - как закрепляют эти позиции уже И. Пригожин и И. Стенгерс, - никогда не стала бы тем, что она есть, если бы в основе ее не лежало глубокое убеждение, что именно она ставит перед нами проблему постижимости мира человеческим разумом».¹⁴

При этом надо признать, что философия управления как научное направление, в узком, специальном смысле данного слова, как сектор социально-философского знания, к настоящему времени только создает свой фундамент и делает это еще не вполне уверенно, робко. Это характерно не только для отечественной философской мысли, еще несущей в себе атавизмы прошедшей эпохи и дискредитирующие ее следы «единственного верного» анализа общества и управления им¹⁵.

Вся современная европейская научная мысль предпочитает рассматривать управление в первую очередь прагматическим образом как систематизированное регулирующее влияние на деловую организацию с целью ее оптимизации и повышения эффективности функционирования¹⁶.


2.2. Управление и социальное действие.

Как отмечено в первой главе, в социально-философском анализе управления мы исходим из того, что четырем уровням социального действия, определенных Т. Парсонсом, соответствуют и четыре уровня управления: 1) технический, 2) менеджериальный, 3) институциональный и 4) социетальный.

Более продуктивно, отметили мы, рассматривать их в «укрупненном» виде как технико-менеджеральный и институционально-социетальный уровни управления, что в практическом смысле сразу позволяет сориентировать анализ управления деловой организацией и управление социальными процессами, государством, обществом, сообществами.

При этом само «социальное действие» в анализе управления нуждается в ясном определении и уточнении его как понятия. Парсонс не был первым, кто обратился к данному термину и ввел его в социальные науки, равно как и Вебер, анализируя это понятие, скромно утверждает, что «не претендует на новизну».

«Действие» Вебер определяет как поступки и поведение индивида, с которыми последний связывает субъективный смысл. Слово «смысл» оказывается решающим у Вебера и в определении «социального действия», под которым он понимает такое действие, «которое по предполагаемому действующим лицом или действующими лицами смыслу соотносится с действиями других людей и ориентируется на него».¹⁷

Итак, смысл, соотносимый с другими людьми в поступках данного человека или групп людей, определяет характер и само наличие социального действия. Именно из «действия» и «действий» складываются, по Веберу, «социальные отношения», которые мы взяли за ближайшее родовое понятие в подходе к определению и характеристике управления.

Можно и «социальные отношения» анализировать ранее, а «действия» выводить из «отношений»¹⁸. Оба эти, вроде бы «полярных», подхода возможны и допустимы здесь потому, что феномены эти не только рядоположены, но и равнопорядковы: с одной стороны, «социальные действия» порождают «социальные отношения» и их характер, а «социальные отношения» направляют «социальные действия», определяют их векторность, силу и другие черты; с другой стороны, вступившие в социальные отношения индивиды совершают определенные действия, соотносимые по смыслу с другими людьми и по этой черте их определяемые как «социальные».

Такая взаимосвязанная двусторонность в понимании «социальных отношений» и «социальных действий» предоставляет возможность в равной мере корректно определять управление как через понятие социальные отношений, так и через понятие социального действия или действий, что выше уже и позволило нам, опираясь на типологию «социального действия» Парсонса, выделить четыре уровня управления и свести их к двум главным, в этом дихотомическом делении наглядно отображая приложение управления к двум важнейшим сферам социальности – 1) деловой социально-экономической организации (критерием эффективности которой выступает прибыль или другие важные для общества в ее существовании критерии, как, например, качество здравоохранения для конкретной клиники) и 2) объединенное в государство данное общество с его социальными институтами и отношениями и действиями по отношению к другим обществам.

Небезынтересно, как Вебер в указанном очерке уточняет понятие «социального действия». «Социальное действие (включая невмешательство или терпеливое приятие), - говорит он, - может быть ориентировано на прошедшее, настоящее или ожидаемое в будущем поведение других. Оно может быть местью за прошлые обиды, защитой от опасности в настоящем или мерами защиты от грозящей опасности в будущем. "Другие" могут быть отдельными лицами, знакомыми или неопределенным множеством совершенно незнакомых людей. (Так, например, "деньги" служат средством обмена, которое действующее лицо принимает потому, что ориентирует свои действия на ожидание готовности со стороны многочисленных незнакомых и неопределенных "других" в свою очередь принять их впоследствии в процессе обмена.)»¹⁹

Не все типы действия можно назвать «социальными», уточняет он здесь же. «Внешнее действие не может быть названо социальным в том случае, если оно ориентировано только на поведение вещных объектов. Внутреннее отношение носит социальный характер лишь в том случае, если оно ориентировано на поведение других. Так, например, действия религиозного характера несоциальны, если они не выходят за пределы созерцания, прочитанной в одиночестве молитвы и т.д. Хозяйствование (отдельного индивида) социально только тогда и поскольку, если и поскольку оно принимает во внимание поведение других».

Представленное понимание дает нам возможность определить место социальной философии не только в анализе общества, его социальных действий, отношений и управления. Социально-философский анализ общества сам, в свою очередь, превращается в вид и уровень социального действия, а вслед за ним – и в уровень социального управления. Социальная философия может, способна, должна не только охватить своим взором все уровни управления, но, охватывая их зрением широкого философского знания, образовать тем самым собственный уровень управления как способность «прозревать ход истории» и возможность влиять на характер действий и отношений в обществе.

Философский анализ управления не может обойти вниманием роль информации в процессе регулирования человеческой жизнедеятельности.

2.3. Информация, знания и управление.

Познание и управление.

В первой главе говорилось о том, что управление, как и любая деятельность, строится на некотором знании об объекте воздействия и его возможных состояниях. Поэтому информация об управляемом объекте (понимаемая обычно, прежде всего, как «данные», факты) является необходимым условием управленческой деятельности. Необходима управлению и обратная связь в виде рефлексии результативности управленческих действий и операций. Обратная связь также представляет собой информацию. Важно отметить и то, что и само управленческое действие – это, в первую очередь, информационное воздействие.

В условиях осуществления стандартных, перио­дически повторяющихся операций эта информация и основанная на ней рефлексия доходят до уровня автоматизмов и не представляют проблему для субъекта управления. Но как только в одном из элементов процессуальной структуры управления происходят непредвиденные и трудно распознаваемые изменения, значительно повышается роль по­знавательной функции. Управление в этих случаях выступает заказчи­ком на получение новых сведений и, в конечном итоге, знаний об управленческой ситуации²⁰.

Таким образом, познавательная функция управления является одной из важнейших в осуществлении управленческой деятельности.

Но являются ли знания и информация однопорядковыми явлениями? Можно ли говорить об информационной функции управления как о самостоятельной или правильнее выделить в управлении комплексную, более сложную функцию – информационно-познавательную? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо рассмотреть природу информации и человеческих знаний.

Сообщения и информация.

Замечание Норберта Винера о том, что «техника управления и техника связи неотделимы друг от друга» и что оба понятия «концентрируются… вокруг более фундаментального понятия сообщения»²¹, носит важный методологический характер для понимания сущности управления и позволяет рассматривать управление через его ближайшее родовое понятие «сообщение» или близко стоящие от него понятия «отношения», «коммуникация». Поэтому не случайно классики менеджмента отмечают, что «взаимоотношения между людьми – не часть управленческой деятельности, это, собственно, и есть управление как таковое»²². Эти слова можно воспринять как яркую метафору так называемого «поведенческого менеджмента», на основаниях которого построен, к примеру, весь Дейл Карнеги²³ и схожие с ним теории управления и психологии деловых отношений.

Однако за данной метафорой и в действительности стоит глубинная сущность того, что управление как самый важный вид социального действия всё, целиком и полностью, строится на коммуникативных действиях. В широком понимании именно отношения между индивидами и есть «оболочка» управленческих действий, есть ближайшее от управления по законам формальной логики родовое понятие. Управление происходит внутри человеческих отношений, или «сообщений» (по Н. Винеру).

А отношения и коммуникация, в свою очередь, что надо сразу же подчеркнуть, невозможны без информационного обмена, без информации. Следовательно, управление – это в первую голову и всегда есть именно информационное действие.

Такой подход открывает большие методологические возможности в анализе управления, исследовании его сущности и природы. Одна из таких возможностей – соотнесение природы управления и природы информации.

Природа информации.

Одной из важных заслуг кибернетики и было раскрытие неразрывной связи управления с процессами целенаправленной переработки информации. Как мы сказали, информация, коммуникация, сообщения – это взаимосвязанные, взаимозависимые, взаимодействующие явления.

С позиций кибернетики управление представляет собой целенаправленную переработку информации как осмысленных, упорядоченных данных, сведениях, об определенном событии, факте, явлении или ситуации. Как определяет словарь по информатике, информация – это «совокупность знаний о фактических данных и зависимостях между ними»²⁴. Понятие дезинформации этот словарь также содержит. «Сознательное искажение передаваемых сведений с целью создания ложного представления у лиц, использующих эти сведения; передача ложной информации», - говорится в нем.

Слово «информация», как и многие другие в нашем языке, имеет латинское происхождение. Informatio в исходном смысле и означает ознакомление, разъяснение. И это первоначальное понимание информации как сведений сохранялось вплоть до середины ХХ века. Но с дальнейшим развитием коммуникационных средств были предприняты первые попытки измерения количества информации с использованием вероятностных методов²⁵.

Существует множество определений информации.

Для экономистов информация – «это данные, просеянные для конкретных людей, проблем, целей и ситуаций. Стоимость информации включает в себя: время руководителей и подчиненных, затраченное на сбор информации, а также фактические издержки, связанные с анализом рынка, оплатой машинного времени, использованием внешних консультантов и др.»²⁶

В рамках принятия решений информация – «все те сведения, знания, сообщения, которые помогают решать определенную задачу»²⁷.

С точки зрения кибернетики информация «уничтожает разнообразие, а уменьшение разнообразия является одним из основных методов регулирования, и не потому, что при этом упрощается управляемая система, а потому, что поведение системы становится более предсказуемым».²⁸

Для теории информации (семиотики) информация – это «мера устранения неопределенности знания у получателя сообщения о состоянии объекта или о каком-то событии»²⁹.

Перед тем, как дойти до потребителя, информация проходит ряд этапов³⁰:

- сбор данных;

- переработка данных;

- хранение информации;

- передача информации.

Словари, даже в их суммарном единстве, не дают исчерпывающего понимания информации. Зададимся вопросом, в чем состоит ее предельно широкое понимание?

Как отмечает петербургский философ В.П. Бранский, «информация появляется только там и тогда, где и когда одна упорядоченная система "отражается" в другой, т.е. где имеется отношение одного порядка к другому порядку»³¹. Солнечный луч, упавший на лист, тоже несет в себе и оставляет в листе информацию. Камень, оставивший след в виде лунки в земле, также оставляет, дает информацию. Образованная падением камня лунка и есть та самая информация: «отражение одной упорядоченной системы в другой».

Это очень широкое понимание информации само по себе не несет, однако, в себе большой эвристической ценности для анализа и понимания управления. Скорее, это ценность методологического характера, состоящая в том, что от широкого понимания мы можем как на фундаменте строить все более «узкое», то есть конкретное, и значимое для управления понимание информации. В этом смысле информация есть ни что иное, как отражение в сознании людей, человека сведений об окружающем мире. При этом понятно, что не все сведения имеют ценность для индивида или групп людей. Если радио передаст, к примеру, информацию о том, что по Невскому проспекту в Петербурге прошел троллейбус № 1, то это не будет эвристически ценной, сенсационной информацией. Только представленная в совокупности движения всего городского транспорта Санкт-Петербурга такая информация будет одним из фактов, частью сведений. Но если вдруг троллейбус № 1 в один из дней вдруг перестанет ходить по Невскому проспекту, тогда это будет сенсацией, неожиданностью, возможно даже новостью № 1 в программах теле- и радиопередач.

Такое, фактически классическое понимание информации дает Клод Э. Шеннон, у которого информация служит мерой «неожиданности» обнаружения события в последовательности.³² Самая богатая информация содержится, по Шеннону, в случайной последовательности. Именно с такой ситуацией сталкиваемся мы в случае с обезьяной, печатающей на машинке. Пример этот яркий приводит для иллюстрации французский математик Эмиль Борель. Обезьяна, говорит он, случайным образом ударяющая по клавишам пишущей машинки, создавала бы «тексты» с максимальным содержанием информации (по Шеннону). Почему? Ведь большинство обезьяньих текстов – полнейшая абракадабра, напрочь лишенная какого бы то ни было смысла. Разумеется, поскольку самые неправдоподобные (маловероятные) события все же возможны, если подождать достаточно долго (в стремлении к бесконечности), обезьяна может когда-нибудь напечатать одну из трагедий Шекспира, говорит Борель.

Много ли ясности прибавил этот «обезьяний пример»? Да, если понимать ценность информации как новости. В информационном потоке ценность и смысл для человека несет та информация, которая открывает картину изменений в развитии окружающего нас мира, природного и социального. Или это сведения об изменениях значимого положительного характера, которые позволяют человеку осмысленно предвидеть, прогнозировать свой завтрашний день. Или это сведения о неожиданных изменениях в мире, позволяющие индивиду правильно, адекватно скорректировать свою деятельность. Неожиданно приятных сюрпризов в социальном мире бывает, увы, немного, поэтому новостные программы СМИ почти неизбежно начинаются с «плохих» новостей: замерзших водопроводах, обесточенных кварталах, о катастрофах, природных и техногенных. Смысл таких информновостей – предупредить индивидов и общество о грозящих им опасностях, дать возможность внести коррекцию в свои поступки и планы, даже в мировоззрение. Однако перегрузка новостями о грозящих опасностях одновременно и депрессирует человека, ввергает его в сильные стрессы. Ответом на эту угрозу становятся спецпрограммы с названием «Хорошие новости».

Таким образом, информация имеет различные аспекты, прежде всего содержательнй и аксиологический. Первый связан со смыслом информации, второй – с ее ценностью для индивида. Смысл и ценность информации это важнейшие ее характеристики. Не случайно они объединены в одну – смысловая ценность информации.

В каких источниках больше информационной ценности? В тех, что открывают просторы смыслу, пониманию, в тех, что наиболее конструктивным образом формируют в итоге мировоззрение личности. Стара как свет поговорка: «Книги делают человека умным, а газеты нервным». В ней самой содержится огромный смысл. Книги – лучший источник фундаментальных знаний, дарующих человеку своей глубиной спокойное, уверенное понимание реальности в тех областях, которые ими исследуются. Однако есть книги и книжечки. Это огромные пласты информации. Не случайно еще в 30-е годы XX века Н.И. Вавилов отметил: «Современный читатель находится перед Гималаями библиотек, отыскивая крупицы золота в массах песка».

Ясно, что кроме книжных «Гималаев», есть еще и «Гималаи» специализированных журналов, также несущих в себе и открывающих множество ценных сведений в областях, анализируемых ими. По ценности они на втором месте. Третью ступень информационно-ценностного пьедестала по достоинству занимает ежедневная периодика – те самые газеты, которые «делают человека нервным». Все это не говорит, что читать газеты не следует. Однако, чтение только газет не откроет самых глубоких ценностей, не вскроет глубокого смысла без соотнесения получаемых в газетах сведений со ценностным пластом сведений, почерпанных в книгах и журналах. Четвертое место по характеру информационных ценностей занимают электронные СМИ: радио и телевидение. Парадокс состоит в том, что именно телевидение несет в себе наибольшее количество информации. Это потоки, лавины, загромождающие сознание личности изображением и словом множества тестов. Эти лавины доступны и тем притягательны. Смысловая передача, просмотренная человеком специальным образом, несет для него огромную ценность. Однако каскад передач, просмотренный за ужином и после него в теплых тапочках, эклектическим образом формирует сознание и мировоззрение личности.

Открытым вопросом в этой иерархии информационных носителей с точки зрения их ценности остается Интернет с его огромными возможностями, а также опасностями, ни как не меньшими, чем телевидение.

С позиций науки об общих законах управления – кибернетики – управление представляет собой целенаправленную переработку информации: информация о состоянии объекта управления, попав в орган управления, преобразуется в нем в командную информацию. Командная информация, представляющая решение руководителя, составляет основу управления. Таким образом, информация является исходным и конечным материалом, над которым работает руководитель. От наличия, качества и своевременности поступления этого материала во многом зависит успех управления.

Важным для управления является также вопрос соотношения информации, веры и человеческих знаний. Как они сочетаются в управлении?

Мнение, вера и знание в информационных потоках.

Мнение, веру и знание великий немецкий философ Иммануил Кант относил к видам, или моду­сам, признания истинности результатов познания. Признание истинности, по Канту, бывает достоверным или недостоверным. Достоверность связана с осознанием необходимости. Недостоверность обусловливается объективной и субъективной либо только объективной недостаточностью ос­нований³³.

Мнение можно рассматривать как предварительное и пробле­матическое суждение. Прежде чем нечто принимать и утверждать, приходится иметь мнение, с него по большей части начинается познание. При этом Кант обращает внимание на то, что мнение – прерогатива исключительно эмпирической сферы познания.

«Где ... имеет место простое мнение? - спрашивает Кант и отвечает: - Не в науках, содержащих априорные знания, сле­довательно, не в математике, не в метафизике, не в морали, но исключительно в эмпирических знаниях – в физике, в психоло­гии и, т.п. Ведь нелепо само по себе иметь мнение a priori... ниче­го не могло бы быть забавнее, как, например, в математике иметь лишь мнение. Поэтому объектами мнения могут быть лишь предметы опытного знания, которое хотя и возможно само по себе, но невозможно для нас по эмпирической ограниченности, условиям нашей эмпирической способности и зависящей от этого той степени этой способности, которой мы обладаем»³⁴.

Вера, по Канту, относится к предметам, относительно кото­рых нельзя не только ничего знать, но и иметь мнение и даже предполагать какую-нибудь вероятность. Только то является предметом веры, признание чего необходимо свободно, т.е. не определено объективными, не зависящими от природы и инте­реса субъекта основаниями истинности. Объекты эмпирическо­го, теоретического или практического (нравственного, правового) знания не могут быть предметами веры. Поскольку вера является достаточной лишь субъективно, она не обладает убедительностью, которая могла бы быть передана другим и требовала бы всеоб­щего согласия, как убедительность, даваемая знанием. Лишь для верующего вера обладает значимостью, и лишь для него, не бу­дучи знанием, она заступает место знания и даже бывает тверже всякого знания.

И. Кант различает веру в собственном смысле и историческую веру. Сказанное выше относится к вере в собственном смысле.

Историческая вера есть не что иное, как принятие истины «по свидетельству других». Ее нельзя противополагать знанию и да­же отличать от него. «Так называемую историческую веру, — замечает Кант, — ... не следует отличать от знания, так как она, как вид теоретического или логического признания истинности, сама может быть знанием. Принять эмпирическую истину по свидетельству других мы можем с такой же достоверностью, как если бы мы достигли ее при помо­щи фактов собственного опыта».

Как видим, Кант отличает веру как слепое религиозное веро­вание (веру в собственном смысле) от веры как доверия (исто­рической веры). Развитие науки несовместимо с верой в первом смысле и немыслимо без веры во втором смысле этого слова. Там, где начинается наука, кончается вера в собственном смыс­ле.

Но как доверие вера открыта доводам разума, и приход к ней не исключает ни действий, ни размышлений. Такая вера в той или иной мере обоснованна. Для многих людей в качестве по­стулата доверия выступает, например, загадочная применимость математики к естественным наукам, но она многократно под­вергалась испытаниям и проверкам.

Сравним сказанное с утверждением А.А. Богданова, который писал, что вера «есть отношение человека к признаваемому авто­ритету, не простое доверие к нему или согласие с ним, но основан­ное на подчинении, на устранении собственной мысли и критики, на отказе от исследования, на подавлении всех возможных сомнений, на акте воли, направленном к познавательной пассивности»³⁵.

Таким образом, вера в собственном смысле – основной элемент религиоз­ной установки, включающей не только принятие без доказа­тельств определенных утверждений (догматов), но и решимость придерживаться их вопреки всем сомнениям.

Знание как вид (модус) признания истинности, в отличие от мнения и веры, характеризуется достоверностью и, согласно Канту, представляет собой признание истинности на основании, достаточном как объективно, так и субъективно.

Такая характеристика оказывается весьма продуктивной, поскольку позволяет выявить границу между знанием и информацией, о которой спорят в наши дни. Весьма распространенное в учебниках и справочных изданиях определение знания как адекватного отражения объективной реальности в сознании человека указа­ния на информацию не содержит.

Используя терминологию Канта, можно сказать, что истинность информации признается лишь по объективным основаниям. Для того чтобы стать знанием, она должна быть субъективирована, то есть усвоена сознанием познающего субъекта. В этом процессе на пути информации встает его система ценностей, идей, понятий и представлений. Знание всегда связано с личностью знающего.

Информация, в противоположность знанию, не связана с конкретной личностью, она равно доступна всем, хотя возможности превратить ее в знание у каждого свои. Вся­кий текст содержит информацию, превратить ее в знание – значит его понять.

Знание нередко смешивают с опытом, с пониманием, с информацией, отражени­ем³⁶. Наряду с этим сплошь и рядом смешивается подлинное пони­мание, эрудированность и информированность. В обыденном мне­нии грани между ними размываются, как и грани между знанием и информацией. Тем не менее, такие грани существуют. Знание всегда чье-то, кому-то принадлежащее, его нельзя украсть у знающего (разве что вместе с головой), а информация – это ни­чейная территория, она безлична, ею можно обменяться или ук­расть, что часто и происходит³⁷.

Практическое значение.

Какой смысл несет в себе сказанное для управленческой практики? Вспомним ключевую идею Т. Парсонса о том, что наи­более важный социальный процесс – это процесс коммуникации значений, символов, то есть движение информации. Про­цесс передачи информации непосредственно «завязан» на разви­тие социальных отношений, на устойчивость общества. Катализатор социальных процессов по Парсонсу – информационный имен взаимодействующих систем и подсистем. Отношения между системами и подсистемами общества и внутри них представляют собой обмен информацией, совокупностью символов, вызывающих структурные изменения в системе социальных от­ношений.

Поэтому Парсонс и выдвигает важный тезис о том, что любая система контролируется такой подсистемой, которая обладает большим информационным потенциалом и потребляет наименьшее количество энергии. В этом тезисе Т. Парсонса – ключ к пониманию значения информации для управления, а также знаний об этом.

Образование и управление.

Эффективность управления как целенаправленной переработки информации во многом зависит от образования, образованности людей, уровня их интеллекта, создающего в итоге понимание смысла происходящего, как равно и своих собственных действий, образующего рациональную способность индивидов поступать «по собственной инициативе», которая вытекает из условия «понимания ими всех взаимосвязей, причин и последствий каждой конкретной ситуации» (Д.С. Синк).

Поэтому управление через образование – самый конструктивный путь повышения управляемости общества, выгодной всем его членам. Соотношение социальных институтов власти, государства, с одной стороны, и образования, с другой, – не исследованы в достаточной мере наукой и философией и сегодня. Между тем, образование – гигантский социальный институт, требующий философской рефлексии, в первую очередь в его «секторе»: управление образованием. Одним из идеалов Французской революции был идеал формирования гражданина как цель, задача образования. Нельзя не увидеть, что целью сегодняшней системы образования является в наибольшей мере формирование, подготовка профессионала для того или иного рода деятельности, а его ценностями – символы обладания: деньги, власть и господство. Образование с такими ценностными символами фактически подменяется манипулированием³⁸.

В соотношении управления и образования – общее асимметрично, ибо общество – это система, состоящая из организованности и самоорганизованности, спонтанности. Чему противодействует образование, так это власти, властности. Весь Болонский процесс подсказывает: образование как самоорганизующаяся система ведет в идеале к управлению с минимумом власти. Отсюда актуальность проблем управления образованием и, одновременно, образованности управленцев³⁹.