Российского языка
| Вид материала | Документы |
- Применение проектной технологии в курсе русского языка как иностранного на подготовительном, 251.38kb.
- Учебное пособие Москва Издательство Российского университета дружбы народов удк 811., 4061.47kb.
- Ф. Г. Хисамитдинова мифологический словарь башкирского языка, 25222.1kb.
- Программа Ⅻ конгресса международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы, 2481.72kb.
- Муниципальное автономное учреждение, 73.28kb.
- План проведения недели русского языка 9 марта, 391.59kb.
- Президиум Российского Совета профсоюза постановляе т: Признать утратившим силу постановление, 13.29kb.
- Отражение особенностей родного языка в преподавании русского языка, 57.93kb.
- Газета «Русский язык» и сайт для учителя «Я иду на урок русского языка» , 721.59kb.
- Вопросы государственного итогового экзамена по русскому языку и методике преподавания, 78.49kb.
Пис. Утверждая что-нибудь, надобно быть уверенным в справедливости доказательств и осторожным в выборе примеров.
Прим. Государь мой! как вы щедры на поучения другим: раздаете их расточительною рукою, не оставляя ничего для себя самих!
Пис. Стран. 23. Автор примечает, что наши писатели из Русских слов стараются делать не Русские. Я согласен, что у нас есть такие писатели; но чтоб со временем стали писать вместо: настоящее время настоящность, вместо времени прошедшего прошедшность; вместо челове[381]ческое жилище по подобию с голубятнею, человечатня; вместо березовое или дубовое дерево, по подобию с телятиною, березятина, дубовятина и проч., это невероятно.
Прим. Господин деревенский житель принимает и выдает меня здесь за предсказывающего с важностию пророка: я смеясь над словами будущность, насмотренность, трогательность, и тому подобными, говорю, что худые писатели, кропая таким образом чудесные и неслыханные слова, наконец дойдут до того, что станут писать человечатня, дубовятина, и проч.; а он принимает шутку мою за важное уверение!
Пис. Стр. 24. “Французские имена, глаголы и целые речи переводят из слова в слово на Русский язык; самопроизвольно принимают их в том же смысле из Французской литературы в Российскую словесность, как будто из их службы офицеров теми ж чинами в нашу службу, думая, что они в переводе сохранят то ж знаменование, какое на своем языке имеют. Наприм.: influance переводят влияние, и несмотря на то, что глагол вливать требует предлога в, располагают нововыдуманное слово сие по Французской грамматике, ставя его по свойству их языка, с предлогом на. Подобным сему образом переведены слова: переворот, развитие, утонченный, сосредоточить, трогательно, занимательно, и множество других”.
[382]Я согласен с Автором, что слово влияние употребляется у нас не с настоящим предлогом; но не могу согласиться с ним, чтобы influance можно было перевести наитием, наитствованием. – Славенское наитие означает более нашествие, нежели влияние. Наитие Св. Духа, хорошо; но наитствовать на дела, не знаю лучше ли иметь влияние на дела.
Прим. В сей речи: но наитствовать на дела, не знаю лучше ли иметь влияние на дела, пропущен союз чем, который дает ей совсем иной разум. Ежели бы сказано было: но наитствовать на дела, не знаю лучше ли чем иметь влияние на дела, тогда бы смысл был ясен. Но я подобных мест не замечаю; ибо где весь дом построен косо и криво, там кривизну одной ступеньки у крыльца примечать не должно. Итак станем говорить о другом. Господин деревенский житель согласен со мною, что слово влияние употребляется у нас не с настоящим предлогом? следовательно употребление составляемой сим образом речи осуждает или отрицает. Потом тотчас после сего говорит, что лучше сказать: влияние на дела, нежели наитствование на дела. Следовательно употребление той же самой речи одобряет или утверждает. Отрицание и утверждение могут ли быть вместе? Я говорю о слове наитие или наитствование, что оно в священных книгах часто в том же самом смысле употребляется, в каком Французы употребляют слово свое influance, и в доказательство тому привожу следующие из молитв примеры: сохрани душу мою от наитствования страстей: и в другом [383]месте: напастей ты прилоги отгоняеши, и страстей находы, Дево. Говорю, что сие понятие и в просторечие введено; мы говорим: на него дурь находит, так как бы по нынешнему сказать: безумие имеет влияние на его разум. Далее привожу еще пример из Феофана, который похваляя правосудное Петра Великого правление говорит: кто ныне немощен и убог сый трепещет сильных крепости, или богатых наваждения? Показываю, что то ж самое слово и в просторечии употребляется, ибо мы говорим: дьявольское наваждение. Из всех сих примеров утверждаю (и кажется кто разумеет Русский язык, тот согласится со мною), что слова: наитствование, наход, наваждение, здесь, в приведенных мною примерах, то ж самое понятие означают, какое Французы изображают словом influance. Подобным образом, толкуя знаменование глагола прозябать, из многих примеров показал я, что оный употреблялся у нас точно в таком разуме, в каком Французы употребляют глагол свой développer, который переводим мы ныне новым словом развитие. К чему привел я все сии примеры? К тому, чтоб показать, что мы не читая книг своих, и следовательно не вникая в знаменования слов, напрасно жалуемся на недостаток оных, или лучше сказать, недостаток знания своего в языке называем недостатком языка, и от сего часто бывает, что мы вместо изображения мыслей своих коренными словами, по неведению о них, считаем за необходимую нужду кропать с Французского и вводить в язык свой новые безобразные слова, которые поневоле принуждают уже нас и все речения наши располагать не по свойству нашего, но по свойству их языка. В книге моей читатель найдет тысячу тому [384]примеров и доказательств. Но что ж мне делать, когда меня не понимают, и думают, что довольно меня опровергнут, когда скажут: наитие больше значит нашествие, нежели влияние. Да кто против этого спорит? Господин деревенский житель, прочитайте со вниманием приведенные выше сего мною примеры, так вы и увидите, что слову influance инде соответствует в них слово наитствование, как то: сохрани душу мою от наитствования страстей (de l’influance de passions); инде нашествие или наход, как то: на него дурь находит, или: напастей ты прилоги отгоняеши, и страстей находы, Дево; инде наваждение, как то можно видеть в примере из Феофана и в простонародном речении: дьявольское наваждение. Итак я не о том говорю, что слово influance должно везде и непременно переводить словом наитствование, а не словом влияние; но о том, что сие последнее слово, неизвестное нам прежде, перевели мы точно по разуму Французского слова influance, а не потому, чтоб вподлинну не доставало у нас слов к изображению сего понятия, и что переведя оное с Французского принуждены мы уже теперь поневоле, то есть силою обычая, употреблять его, по образу состава Французских речей, с несвойственным нам предлогом на1. [385]Подобным образом и другие, переводимые с Французского слова, заводят нас в таковые же нелепости, и от часу более удаляют от знания собственного и природного языка своего. Вот о чем я в книге моей пространно говорил, толковал, и теперь говорю и толкую. Как же господин деревенский житель, принимаясь судить ее, ни малейше в нее не вникнул, и вместо опровержения мыслей моих своими равносильными доводами, наставляет только меня в знаменовании тех слов, которых знаменование мог он видеть в приведенных мною примерах? Таким образом не судят чужих сочинений. Этот способ весьма легок. Надлежало бы ему над доводами и рассуждениями своими несколько более потрудиться, потому что я над моими долго сидел и думал. Со мною случилось, что в одном месте, читая при мне книгу мою, некоторые из присутствовавших стали говорить: для чего не употреблять влияние на? И когда я просил их прочитать наперед прописанные в книге моей доказательства, и притом присовокупил еще, что ни в ком из лучших наших писателей не найдем мы сего несвойственного нам выражения, и также нигде не сыщем другого подобного состава речи, где бы глагол, соединенный с предлогом в, принимал к себе частицу на, как например мы не говорим: влить вино на бочку, вложить гвоздь на дыру, впрячь лошадь на коляску, и проч., тогда некто из них сказал: а по мне что хочешь говори, я все-таки буду писать влияние на разумы. На подобные сему доказательства какой лучший можно сделать ответ, как не тот, который некто из древних мудрецов сделал одному некоторой секты философу, начавшему доказывать ему, что в мире нет движения. Мудрец, в доказательство, что есть движение, не [386]дав ему докончить речи отворотился от него и пошел прочь.
Пис. Не знаю почему не нравятся Автору слова: развитие, утонченный, сосредоточить, трогательно, занимательно, хотя они не носят на себе иностранного мундира.
Прим. Кажется бы господину деревенскому жителю надлежало здесь опровергнуть меня, а не говорить: не знаю почему не нравятся Автору сии слова. – Нельзя не знать, если он книгу мою читал: я в ней везде об этом толкую. Он говорит, что слова сии не носят на себе иностранного мундира. Напротив: для того-то они и не нравятся мне, что носят на себе иностранный мундир (я бы не употребил сего выражения, если бы не должен был повторять чужие слова), или лучше сказать, не мундир, но серый кафтан с лацканами и обшлагами. Это еще хуже настоящего иностранного платья.
Пис. Для чего не сказать развитие ума, утонченный вкус, сосредоточить мысли, трогательная повесть, занимательная книга?
Прим. Каким образом могу я отвечать вам на этот ваш вопрос? Когда из всех моих доказательств и рассуждений, из всех приведенных в книге моей примеров, не почувствовали вы странности слога, в какой заводят нас сии самые слова, то каким образом двумя строками могу я растолковать здесь то, чего я четырьмястами страниц растолковать вам не мог? Да и то не совсем так; ибо инде вы сами признаетесь, что неопытность и мода наводнили язык наш бесчисленными иностранными выражениями, [387]и что таковая можно сказать дерзость достойна самой строгой критики; а инде опять говорите для чего, по причине какого-то утончения понятий, не вводить иностранных выражений1, и для чего еще более не наводнять ими книг наших? Государь мой! если бы вы говорили о Карельском или Чухонском языках, то может быть согласился бы я с вами; но как вы говорите о Славенском или Российском языке, то позвольте мне остаться при моем мнении, что тот, кто в нем искусен, всякие и утонченные и утолщенные понятия кратко, сильно, ясно и красноречиво изображать на нем может.
Пис. Жаль, что Автор не принял на себя труда перевести оные по-Русски.
Прим. Государь мой! сии ваши слова надлежало бы мне прейти молчанием; ибо во-первых может быть мы с вами весьма различно о сем думаем; во-вторых, бесполезны доказательства там, где их не выслушивая опровергают. Но как вы не один мой судия, того ради почитаю я за нужное, если не для вас, то по крайней мере для других читателей моих, не отрицающих мне своего внимания, несколько здесь объясниться. Поговорим сперва о переводе книг, а потом уже станем рассуждать о переводе слов. Какой перевод книг почитается наилучшим? [388]Не тот ли, в котором переводчик все иностранного сочинителя мысли умел на своем языке выразить с равною силою и красотою? Следовательно не гонялся за чужими словами и оборотами речей, но искал своих. Речь одного языка, переведенная точно по составу речи другого языка, редко может быть равносильна подлиннику, и часто бывает совсем невразумительна. Подражая таким рабственным образом словам и слогу чужестранных писателей, чему мы научаемся? Говорить и думать не по-своему. Русскую речь: он сентябрем смотрит, не выразит Французская речь: il regarde comme le mois de septembre; равным образом и Французскую речь: un homme de grand air, не выразит Русская речь: человек большого воздуха. Следовательно, дабы уметь хорошо переводить, нужно знать своих слов пристойность и знаменование, своих выражений силу, своего языка красоту. Ничто так не научает нас, как сравнение переводов; тотчас можно видеть слабость одного перед другим. Вообще один перевод может быть хуже другого; но может также и то быть, что один в некоторых местах слабее, а в иных сильнее другого. Камоенсова Лузиада переведена довольно хорошо на Русский язык; подобные переводы можно читать с приятностию; однако же при всем том сличим некоторые из той же поэмы места, переведенные Ломоносовым, и рассмотрим оба сии перевода.
| Песнь 8. | Песнь 8. |
| Перевод взятый из Комоенсовой Лузиады. | Перевод взятый из Ломоносовой риторики. |
| Он (Гама посаженный Катуалом в темницу) изыскивает в уме своем [389]средств к освобождению себя из сего опасного положения. Видит опасность и размышляет о способах. Всего страшится и хочет все предупредить. Подобно как видят младенца обращающего в детской игре своей гладкую сталь или прозрачный кристалл зеркала, ударяемые солнечными лучами, и наводящего то на стену, то на кровлю дома отражательный блеск, который, следуя движению слабой руки его, колеблется. | Он устремляется от одного намерения к другому, тысячи различных мыслей [389]объемлют его и колеблют, дух его не может установиться. Таким образом играющее дитя оборотив к солнцу кристалловое зеркало вертит по своему непостоянному легкомыслию. Отраженные лучи быстро ударяют то в стену, то в кровлю, и чуть успеют они блеснуть на одну вещь, уже устремляются осветить другую, и купно от ней отскакивают на иное место, однако и там не останавливаются. |
Прочитав оба сии перевода тотчас можно видеть, сколько один из них яснее и следовательно лучше другого. Вникнем теперь с подробностию и разберем отчего сие происходит. В первом переводе сказано: он изыскивает в уме своем средств – (хотя глагол искать и сочиняется иногда с родительным падежом, однако же глаголу изыскивать свойственнее винительный падеж: искать правды, изыскивать правду. Итак он изыскивает средств, неправильно, а надлежало бы сказать: он изыскивает средства) – к освобождению себя из сего опасного положения. Видит опасность – (после опасного тотчас опасность: подобное сближение одинаких слов рождает некую неприятность в слоге), – и размышляет о способах – (речь сия: видит опасность и размышляет о способах, есть точное повторение предыдущей речи: изыскивает средств к освобождению себя, и повторение недоконченное, ибо можно спросить: о каких способах размышляет? тогда выйдет еще большее повторение: о способах к избавлению своему). – Всего страшится и хочет все предупредить. Подобно как видят младенца обращающего [390]в детской игре своей гладкую сталь или прозрачный кристалл зеркала – (1-е, к чему здесь не нужное выражение сие: подобно как видят? тем паче неприятное, что недавно употреблен был глагол видит. Для чего не просто: подобным образом младенец, и проч.? 2-е, слово младенец означает самый первоначальный возраст человека, а здесь уже он играет зеркальцем, следовательно больше дитя, нежели младенец. 3-е, когда представляются простые понятия, то и выражать их должно с приличною им простотою слога; но выражение: обращать в детской игре своей кристалл зеркала, есть слишком хитросплетенное и далекое от естественной простоты, заключающейся в сих словах: вертеть или играть зеркальцем. 4-е, сталь и кристалл делают неприятную в прозе рифму.) – Ударяемые солнечными лучами, и наводящего (здесь союз и при слове наводящего должен относиться к сказанному выше сего слову обращающего, но по связи относится он к слову ударяемые, и следовательно производит замешательство в смысле и темноту в слоге.) – то на стену, то на кровлю дома, отражательный блеск – (Здесь слово отражательный употреблено не в том знаменовании, в каком оное приемлется: отражательный собственно значит того, который отражает, подобно как чувствительный, мучительный, губительный или пагубный, и проч., означают того, который чувствует, мучит, губит, и проч. Но блеск здесь не есть действующая, а напротив того страждущая вещь, и следовательно не можно про него сказать отражательный или отражающий, но отраженный.) – который, последуя движению слабой руки его, колеблется. – (Колебаться не есть переходить с одного места на другое, и потому не выражает того понятия, какое должно иметь после слов: последуя движению [391]слабой руки его.) – Все сии погрешности и небрежения вместе составляют темноту слога, тем вяще открывающуюся, чем внятнее и прилежнее разбираешь. Прочитаем Ломоносова, и мы тотчас почувствуем, какая простота и ясность слог его украшают: Таким образом играющее дитя оборотив к солнцу кристалловое зеркало вертит по своему непостоянному легкомыслию. Отраженные лучи быстро ударяют то в стену, то в кровлю, и чуть успеют они блеснуть на одну вещь, уже устремляются осветить другую, и купно от ней отскакивают на иное место, однако и там не останавливаются. – Сие приличное свойствам ребенка выражение: вертит по своему непостоянному легкомыслию; сии пристойные солнечным лучам глаголы: ударяют, блещут, освещают, отскакивают; и наконец сие с места на место перебегание лучей, столь естественное, что кажется глазами видишь оное, и столь быстрое, что мыслию не успеваешь следовать за ними, тот ли простой и бездушный образ представляют понятию моему, какой сии слова: последуя движению слабой руки, колеблется? Из сего единого примера можно уже довольно усмотреть, какого тщания, какого размышления, какого знания в языке своем, требует хороший перевод книг! Итак когда мы не упражняясь в собственной своей словесности, не изостря ни ума ни слуха своего в чувствовании красот оной, и притом без должного прилежания и труда, начнем переводить Демосфенов, Тацитов, Расинов, то будут ли они на нашем языке Расины, Тациты, Демосфены? Когда же знание языка своего необходимо нужно для сочинения и перевода книг, то меньше ли нужно оное для изобретения или приличного употребления слов? Я нарочно не говорю для перевода слов, потому что выражение переводить книгу имеет свой определенный смысл, [392]но выражение переводить слова едва заключает ли в себе какой разум. В самом деле, что значит оное? Если то, чтоб чужого языка словам, изображающим какую-нибудь мысль, приискивать в нашем языке слова, ту же мысль изображающие, то оное не значит переводить слова, но переводить мысль; ибо весьма часто случается, что слова, употребленные на одном языке для выражения какой-нибудь мысли, тогда-то на другом языке и не выразят оную, когда будут те ж самые. Например мысль заключающуюся в словах: il a épousé ma cause, выразим ли мы точно теми же словами: он женился на моем деле? Отнюдь нет. Мы для выражения оной должны употребить совсем иные слова, как например: он за меня вступается, он находит дело мое правым, и проч. Итак переводить мысль не есть переводить слова, поелику перевод слов не составляет перевода мысли. Если же мы чрез выражение переводить слова разуметь будем: взять какое-нибудь иностранное слово отделенно от речи, например éspace, и положить, что оное долженствует быть в Русском языке изображаемо, например, словом пространство, то хотя таковое соответствование знаменования слов и существует между двумя языками, однако ж оное не есть такое постоянное, чтоб не подвержено было никаким изменениям. Загляните в хорошие словари, вы увидите, что часто одному иностранному имени или глаголу соответствуют пять или шесть Русских имен или глаголов; и обратно, одному Русскому пять или шесть иностранных. Отчего сие? оттого, что одно и то ж самое иностранное слово, употребленное в пяти или шести разных речах, при переводе оных на наш язык не иначе выражено быть может, как особливым Русским словом. Сие [393]есть свойство языков. Французы говорят espace de lieu, и мы можем сказать: пространство места, как то: пространство сей площади содержит в себе пятьсот квадратных сажен. Но Французы говорят также: espace de tems; можем ли мы сказать: пространство времени? Нет. По-Французски это хорошо, а по-нашему совсем непонятно; мы говорим: расстояние времени, как то: расстояние времени между началом первой и концом шестидесятой минуты называется час, Французы говорят: l’étendue d’un corps: как переведем мы сие? протяжение тела. Хорошо. Но везде ли можем мы l’étendue переводить протяжением? Нет. Французы говорят: l’étendue d’un jour, у них это принято и общим употреблением утверждено, а у нас смешно бы было вместо долгота дня сказать протяжение дня. Французы говорят composer, по-нашему, смотря по составу речи, иногда значит это составить, иногда сочинить, иногда сосчитаться, иногда договариваться, и проч. Они скажут décomposer, а мы не можем сказать рассоставить. Нам для выражения сего понятия надлежит искать другого, собственного своего слова. Итак что ж значит перевод слов? Если приискивание выражений, то для сего нужно знать свой язык и силу собственных своих слов; если же простое преложение чужестранных названий и принятие оных точно в тех знаменованиях, какие они на своих языках имеют, не соображаясь со свойствами нашего языка, то таковой перевод не требует конечно ни трудных умствований, ни глубоких знаний, но зато вместо мнимого обогащения чрезвычайно портит язык наш. Тщетно будем мы надеяться, что общее и долговременное употребление приучит нас к сим новостям, наводняющим ныне книги наши. Не [394]правда: нелепое и безрассудное всегда останется нелепым и безрассудным. Положим например, что мы нашед во Французских книгах слово coup-d’œil переведем его точно по знаменованию оного удар глаза: то ли оно будет значить, или по крайней мере может ли со временем, когда все начнут употреблять оное1, сделаться столь же знаменательно в нашем, как во Французском языке? Отнюдь нет; ибо свойство языков есть таково, что знаки или слова в них заимствуют силу знаменования своего от других слов, и притом на одном языке таким, а на другом иным образом. Для чего Французскому выражению coup-d’œil наше выражение удар глаза не может никогда быть равносильно? Для того, что у них слово coup входит в составление многих других слов, и потому круг знаменования его есть совсем не тот, какой имеет наше слово удар, или иначе сказать их понятие совсем иным образом приучено к слову coup, нежели наше к слову удар. Они например говорят coup de canon, а мы говорим пушечный выстрел, а не удар пушки; они говорят coup de filel, а мы говорим тоня, а не удар невода; они говорят beaucoup, а мы говорим много, а не красоудар. Наконец сколько различных понятий изображает у них слово coup: coup de malheur, coup de hasard, coup de grace, coup de vent, coup de soleil, après coup, pour le coup, tout-à-coup, à coup-sûr, и проч. Следовательно у них выражение coup d’œil весьма знаменательно; ибо премножество [395]других выражений из сего ж самого слова составлены, и потому, так сказать, ухо их привыкло слышать, и разум их привык мгновенно воображать все сии изображаемые им различные понятия. У нас напротив слово удар ни единого из сих понятий не составляет, а потому и удар глаза есть для нас некое дикое и непонятное выражение. Возьмем теперь противный сему пример: Российский глагол двигать изображается Французским глаголом mouvoir; но последуем различным переменам сих двух глаголов, и мы увидим, что наши понятия, происходящие от глагола двигать, делаются весьма отдаленными от Французских понятий, проистекающих от глагола mouvoir. Итак хотя корни одинаковы, но произрастающие от них ветви различны. Наше слово подвиг происходит от глагола двигать, но соответствующее оному Французское слово explois не происходит от глагола mouvoir. Сие различие ветвей часто и самому корню сообщает совсем иную силу, так что инде Французский глагол mouvoir не может уже выразить того, что выражает наш глагол двигать, как например в житии Святой Софии, мать сия, видя двух дочерей своих убиенных мучителями, и последнюю на убиение ведомую, во ободрение говорит ей: третия ветве моя, чадо мое вселюбезное, подвигнися до конца, добрым бо путем идеши, и проч. Здесь глагол подвигнися не значит подвинься, перемени место; но значит терпи, мужайся: следовательно заимствует знаменование свое от имени подвиг, а не от глагола двигать.
Что ж заключить из сего должно? То, что мы о своих словах умствовать, своих слов силу познавать должны, а не Французских. Хотя в книге моей много толковал я о сем, однако ж [396]посмотрим еще в какие заблуждения и погрешности вводит нас умствование о чужих словах, а не о своих. Во многих нынешних переводах и сочинениях, между прочим и в сих ваших, господин деревенский житель, на мою книгу примечаниях, нахожу я выражение: утонченные понятия. Скажите пожалуйте, что значит оное? Отколе вы взяли глагол утончить или утонить? (я истинно не знаю, как надлежит написать оный). Мне кажется от прилагательного имени тонкий произвесть глагол утончить столь же несвойственно, как из прилагательного имени высокий сделать глагол увысочить. Без сомнения не могли вы взять сего из прежних наших книг: следовательно взяли из Французских, то есть перевели слово raffinement. Но государь мой! Французское слове fine не всегда значит по-Русски тонко: herbes fines, по-нашему мелкие травы, а не тонкие; or fin по-нашему чистое золото, а не тонкое. Следовательно и raffinement не есть утончение или утонение. Ежели вы Русским словам станете давать не собственное их, но Французское знаменование, то каким образом могу я вас разуметь? Французское выражение raffinement des idées означает чистоту понятий, просвещение оных, разгнание помрачавшей их мглы. То ли значит наше странным образом составленное слово утончение? Под названием понятий утонченными, что иное по разуму слова сего могу я понимать, как не то, что оные сделались гораздо тонее, хуже, меньше, так как бы по-Французски вместо raffinement des idées сказать appauvrissement, amaigrissement des idées? Вы думаете, что таким образом можно переводить слова? Нет, государь мой! таким образом, приемля один пустой звук слов за мнимую в них мысль и разум, станете вы нам вы[397]давать зайцев за медведей: это не называется переводить. Часто хотя не в книгах, однако в разговорах, Французскую речь: il n’est pas dans son assiette, переводят у нас: он не в своей тарелке, не зная того, что ежели бы Французы под словом assiette разумели здесь тарелку, так никогда бы речь сия им в голову не пришла, потому что оная не составляла бы никакой мысли. Хотя тарелку и называют они assiette, однако ж assiette есть также у них и морское название, которое значит разность углубления между носом и кормою корабля. На нашем морском языке разность сию называют деферентом. Примечается что каждый корабль при разных деферентах, какие оному дать можно, имеет один такой, при котором он лучше и скорее ходит. Отсюда по подобию с кораблем говорится и о человеке: il n’est pas dans son assiette, он не в своем деференте, то есть: как корабль не при том углублении носа с кормою, какое свойственно образу его, ходит лениво и медленно, так и человек не в том расположении духа, какой наиболее сроден ему, обыкновенно бывает вял, невесел, задумчив. Итак в словах: он не в своем углублении или деференте, есть мысль и подобие; но в словах: он не в своей тарелке, нет никакого подобия ни мысли. Для чего привел я пример сей? для того, чтоб показать, что мы часто не зная ни Французского, ни своего языка силы, переводим слова и речи, и составляя таким образом новые, никому не понятные выражения, думаем, что мы обогащаем ими словесность нашу. Скажут, что я поместил здесь больше шуточный нежели настоящий перевод. Знаю. Но многие настоящие переводы с сим шуточным великое имеют сходство: утонченные понятия, ри[398]сующиеся поля, сосредоточенные мысли, живописательные горы, картинные виды, изящные обдуманности, развития умов, двигания духов, и все подобные сим выражения весьма похожи на перевод: он не в своей тарелке.
Таковые переводы недостойны никакого внимания, и еще меньше подражания оным. Они паче достойны осмеяния, не для того, чтоб одурачить переводчика; но для того, чтоб молодые читатели слогом его не заражались. Если бы кто переводя книгу выписал из ней неизвестные ему слова, и единожды справясь об них, стал бы везде, во всякой речи, против одинакого чужестранного слова одинакое Русское название ставить, как вы думаете, хорош ли бы перевод его был? По-моему он бы никуда не годился. К чему же служит нам перевод слов? Я думаю не таким образом должно их переводить. Вы спросите каким же? Вот каким: вам встретилось, наприклад, слово administration. Если вы спросите у меня: как перевесть оное? Ответ мой будет: не знаю; покажите мне наперед ту речь или выражение, в которой слово сие употреблено, и тогда вразумясь в оную скажу я вам, какое из Русских слов почитаю я приличнейшим для выражения сего чужестранного слова; ибо слова сии могут быть весьма различны, иногда правление, как например: administration des affaires, правление дел; иногда священнодействие, как например administration des sacremens; иногда домостроение или просто строение, как например: quand on m’aura otè mon administration – егда отставлен буду от строения дому (Еванг. от Луки, гл. 16). Наконец найдутся может быть еще и другие выражения, в которых из трех вышеприведенных мною слов ни одно не будет так при[399]лично, как четвертое какое, или пятое. Trompeuse, например, всякий переведет обманчивый; но Ломоносов, зная силу языка своего, перевел прелестный, и весьма хорошо:
Jousques à quand, trompeuse idole,
D’un culte honteux et frivole
Honorerons – nous tes autels?
—
Доколе, истукан прелестной,
Мы станем жертвой нам бесчестной
Твой тщетной почитать олтарь?
—
Приведем еще несколько мест из сего перевода1 для показания, гонялся ли переводчик за словами, или старался изобразить мысль.
Et toujours ses fausses maximes
Erigent en héros sublimes
Tes plus coupables favoris.
—
Его неправедны уставы
На верх возводят пышной славы
Твоих любимцев злобной род.
—
Ломоносову слова: héros, sublime, не были здесь камнем претыкания. Он не останавливался за тем, как перевесть их, но будучи силен в изворотах языка своего старался наилучшим образом преложить мысль.
Mais de quelque superbe tître,
Dont ces héros soient revêtus,
Prenons la raison pour arbitre
Et cherchons en eux leur vertus.
—[400]
Но пусть великостию сею
О титлах хвалятся своих;
Поставим разум в том судьею,
И добрых дел поищем в них.
—
Похож ли Французский стих: dont ces héros soient revêtus, на Русский: о титлах хвалятся своих? Но между тем вообще мысль подлинника везде в переводе сохранена.
Leur gloire feconde en ruines,
Sans le meurtre et sans les rapines
Ne sçauroit-elle subsister?
—
Их славе бедствами обильной,
Без брани хищной и насильной
Не можно разве устоять?
—
Расположение Французских стихов по-Русски делает, что глаголы subsister и устоять имеют здесь одинакую силу; но впрочем говоря особенно о глаголе subsister, кто скажет, что соответствующее оному на Русском языке слово есть глагол устоять? Что ж значит перевод слов?
Из всех сих рассуждений явствует, что без знания языка своего и без прилежного в нем упражнения, не будем мы уметь переводить ни книг, ни слов. Итак паки обращаюсь к тому, о чем я в сочинении моем о старом и новом слоге так много твердил, что учиться языку своему и словесности своей должно из собственных своих книг, а не из Французских. Мнение, что язык наш беден, и что недостает в нем слов для выражения утонченных понятий, есть ложное. Оно поселилось в нас от пристрастия нашего к Французскому языку и от не[401]знания чрез то своего собственного. Доколе детям нашим настоящие батюшки будут Французы1; доколе не перестанем мы утешаться, что маленький сын наш, не зная Русской азбуки, умеет уже наизусть читать целые монологи из Французских трагедий; доколе дочери наши будут думать, что скорее могут они выйти замуж без приданного, чем без Французского языка; доколе племянники и внуки, племянницы и внучки наши, говоря с стариками дедушками своими, вместо: позвольте мне, дедушка сударь, съездить к сестрице, говорить станут: пустите меня мон гран пер к моей кузине; доколе писатели наши таким же, или подобным сему полу-Русским складом писать будут; – до тех пор коренной и богатый язык наш от часу более будет оскудевать или делаться мертвым, а новое непонятное на место оного возрастать и умножаться. Худое переимчиво, потому что легко и не требует рассудка. Искажающие язык писатели смешны для немногих, но для многих заразительны и вредны. Читайте больше собственные свои книги, нежели чужестранные1, привыкните объясняться своим языком, и тогда вы увидите, что он [402]изобилен и богат. Познав красоту его и силу, вы бросите Французский язык, так как дитя бросает любимую свою деревянную игрушку, когда покажут ему такую же золотую. Например: вы говорите в нашем языке нет слова patriote; но скажите есть ли во Французском языке понятие равносильное тому, какое заключается в нашем выражении: сын отечества? мы не можем выразить их слова hèroisme; но могут ли они выразить наше слово: добледушие? У нас нет слова saisone; но есть ли у них слово: погода? Подобных примеров найдем мы тысячи. Что ж из сего заключить должно? то, что мы оттого токмо чувствуем бедность языка своего, что не вникаем в него, не знаем богатство оного, точно так, как бы кто, имея у себя тысячу империалов, считал себя нищим для того, что у него нет ни одного луидора.
Мы конечно имеем еще некоторую нужду в иностранных названиях; но в каких? в тех, которые старинным нашим писателям не могли быть известны, и которых мы нигде в книгах наших находить не можем. Сии слова суть имена некоторых наук, художеств, орудий, и проч. Таковые слова называются особливым именем: художественные названия или технические термины. Таким образом мы говорим и пишем: астрономия, геометрия, физика, центр, перпендикуляр, пистолет, экшпантон, и проч. Из сих слов некоторые необходимо нужны, по крайней мере до тех пор, покуда не изобретены будут соответствующие им Российские названия, которые примутся в наш язык и чрез частое употребление круг знаменования их определится. Например механику, бомбу, мы не можем иначе называть, как механикою, бомбою. Другие же из [403]сих слов, хотя и употребляются еще, однако же без всякой нужды, потому что уже приисканы соответствующие им Российские названия столь же знаменательные; как например никакой нет надобности вместо мореплавания употреблять навигация; вместо кораблестроения корабельная архитектура; вместо отвес, перпендикуляр; ибо хотя слово отвес и не в таком еще употреблении, в каком слово перпендикуляр, однако ж оно совершенно ему равнозначуще, и притом гораздо короче. Что же препятствует общему употреблению сего Российского слова вместо оного иностранного? Ничто кроме школьной привычки превозмогающей здравое рассуждение: учитель мой натвердил мне перпендикуляр, в книгах почти везде читаю я перпендикуляр, товарищи мои говорят мне перпендикуляр; бедный отвес остается в забвении, редко кто упомянет о нем; вот причина, по которой все мы говорим и пишем перпендикуляр, не рассуждая о том, что ежели бы все стали писать отвес, то слово перпендикуляр вышло бы из употребления, а слово отвес получило бы всю силу и ясность оного. При начале обучения в России математических наук, круг назывался циркулем, окружность циркумференциею; ныне весьма бы странно и смешно было, если бы кто вместо окружность круга стал писать циркумференция циркуля. Рассуждение сие можно распространить и на другие многие слова. Например: как называется по-Русски астрономия? – звездочетство. Геометрия? – землемерие. Физика? – естествословие. Для чего не употребляем мы Русских названий? – для того, что привыкли к иностранным. Отчего привыкли? – от частого употребления оных. Следовательно и к Русским привыкнем, когда часто употреблять их будем.
[404]Из сего явствует, что и в самых художественных названиях более навык, нежели нужда заставляет нас употреблять иностранные слова. Итак по моему мнению кто желает действительную пользу приносить языку своему, тот всякого рода чужестранные слова не иначе употреблять должен, как по самой необходимой нужде, не предпочитая их никогда Российским названиям там, где как чужое так и свое название с равною ясностию употреблены быть могут.
Пис. Конечно выйдет чепуха, если слова сии не у места употребляются.
Прим. Исковерканные, безобразные, мнимо Русские слова, вводимые писателями, не знающими языка своего, и подобными им подражателями их, никогда не могут быть у места.
Пис. С какою замысловатостию (стран. 39 и 40) доказано посредством кругов, что у нас есть слова, которые могут выражать иностранные, и такие, которые никак не могут быть равнозначащи с иностранными!
Прим. Господин деревенский житель! большой замысловатости тут нет, и не первый я это выдумал: Эйлер в физических письмах своих к некоторой Немецкой Принцессе, которые так прекрасно переведены на Российский язык господином Румовским, логические понятия изъясняет также кругами. Я употребил их для лучшего истолкования моих мыслей, и доказательно, что в сих способах имел я нужду, поелику и при оных вы меня почти везде худо поняли.[405]
Пис. Толкование Французского слова ésprit (стран. 43) очень полезно для всякого – ученика. Кто хотя немного обучался Логике и имеет здравый рассудок, тот не переведет: Тусент был великий дух между Неграми, или Тусент был великий запах между Неграми.
Прим. Везде вы, делая выписку из моей книги, слова мои толкуете по-своему, и даете им такой смысл, какого они в себе отнюдь не имеют. Я в книге моей говорю, что негде случилось мне прочитать: Тусент был великий дух между Неграми, и рассматривая во всех знаменованиях слово дух, которое иногда и запах значит, вывожу, что в вышесказанной речи оно ни единого из сих знаменований не имеет, доказывая тем, как и многажды о том говорил, что не знающие языка своего писатели часто Русские слова употребляют в знаменовании Французских слов, как и здесь слово дух поставлено в знаменовании Французского слова esprit. Утверждаю ли я сим, что многие знающие логику и имеющие здравый рассудок люди переводят: Тусент был великий запах между Неграми? покажите мне, где я этакую нелепицу сказал? Господин судья! простительно ли, позволительно ли таким образом судить! Как возможно клепать на книгу? Ведь эта книга напечатана: всякий посмотрит, всякий увидит, что в ней ни крошечки нет того, что вы на нее взводите! Вы говорите: толкование Французского слова esprit очень полезно для всякого – ученика. Не знаю полезно ли оно для всякого – ученика; но смело могу сказать, что оно для тех учеников, которые поймут его, гораздо будет [406]полезнее, нежели для тех судей и учителей, которые его не понимают.
Пис. Автор в примечании своем (стр. 160)1 говорит: “находя в книгах наших подобные сему чужестранные слова, надлежит весьма осторожно читать их, чтоб не смешать с теми Русскими словами, которые выговором на них похожи; например, чтоб вместо Гений не сказать Евгений; вместо моральный маральный; вместо на сцене – такое слово, которое лучше предоставить угадывать читателю, нежели здесь его поставить”. – Тонкий, нежный вкус!
Прим. Государь мой! это правда: может быть с некоторою излишнею колкостию осмеиваю я здесь пристрастие писателей наших к Французским словам. Любовь к отечественному языку моему страждет во мне, когда я вижу изъявляемое к оному презрение, и часто печаль смешанная с досадою стекают с пера моего, когда я говорить о сем начинаю. Может быть вы, будучи холоднее и равнодушнее меня к этому, могли бы в подобных случаях воздерживаться от излияния ваших чувств; но к чему вы прилепили тут вкус мой? Я говорю, что употребительное у нас Французское слово на сцене, похоже выговором на Русское нехорошее слово. Чем же тут вкус мой виноват? По-Итальянски garbata говорится о приятной женщине, а по-нашему горбата значит женщину с горбом: если бы слово сие ввели в употребление у нас, и я бы сказал, что сие учтивое Итальянское слово похоже выговором [407]на наше не учтивое, то бы вы из сего заключили, что я имею весьма худой вкус! – Справедливое, поистине логическое заключение! не хуже того наставления, что для разобрания двусмыслия стиха: в дожде чай повредился, надобно знать, пивали ль во времена Анакреоновы чай!
Пис. Скажу серьезно, для чего нам не уклоняться от источника, следуя в том опытам веков и народов?
Прим. И я скажу серьезно, что мнение ваше весьма курьезно. Позвольте мне спросить у вас интеррогаториозно: ну да как мы уедем от источника так далеко, что потеряем его совсем из виду, куда же мы приедем?
Пис. Возьмем в пример Греческий и Латинский язык. Кто читал древних и новых авторов на сих языках, тот знает разность между ими. Уже ли Греки худо делали, что оставляли то наречие, коим писали Орфей, Гесиод и проч.? Они чем более приближались ко временам Демосфеновым, тем язык их становился чище и идеи утонченнее. Уже ли Римляне, оставив наречие Энея и Плавта не должны были помышлять о наречии Тацита, Тита Ливия, Вергилия, и вообще времен Августовых?
Прим. Высокое рассуждение: Милостивый государь мой! падаю, яко невежда, пред глубокою вашею ученостию, и уничиженно признаюсь, что я не читал в подлиннике ни Орфея, ни Гесиода, [408]ни Демосфена; не знаю от чего уклонялись и к чему приближались Греки, тако ж и как их идеи утончивались; но при всем мраке неведения моего не могу однако ж согласиться, чтоб нынешний Греческий язык, далеко уклонившийся от древнего Эллинского, можно было предпочесть Гомерову языку.
Пис. Все языки подвержены неминуемой перемене: времена Мономаха, Царя Иоанна Васильевича, Петра Великого и Екатерины II. Очень приметно между собою отличаются.
Прим. Господин деревенский житель! мы совсем о разных вещах думаем, то как же согласиться можем? Вы говорите о наречии, или простонародном употреблении языка. Кто с вами об этом спорит? И ведомо оно переменяется: мы в простом слоге и разговорах вместо: я умею читать, не говорим ныне: аз есмь книгочей; или вместо: слуга! вели мне оседлать лошадь, не скажем: чадо! повели мне оседлать коня. Но о том ли я говорю? я рассуждаю о разуме языка, о красотах оного. Если бы во времена Мономаха процветал Русский Гомер или Вергилий, так как упоминают о некоем Бояне, которого творения до нас не достигли; то хотя бы наречие его и различно было с наречием времен Екатерины Великой; но язык его, если б он был язык Гомеров, язык Вергилиев, язык богов, мог ли бы состариться и перемениться? Слово о полку Игореве, Псалтирь, Чети-минеи, и другие старинные книги, писаны неупотребительным ныне наречием; но язык их, сила, красота, богатство, мысль, те ли, какие нахожу я во [409]многих нынешним наречием писанных романах? Одни, когда я читаю их, самую сильную дремоту мою разгоняют, а другие и при самой бессоннице моей меня усыпляют: вот какая между ими разность.
Пис. Конечно не надобно вводить иностранные слова без всякой нужды; но ежели мы чувствуем в них недостаток, то счастливая в таком деле отважность не есть порок.
Прим. Счастливая отважность вводит в язык наш иностранные слова! нет, государь мой! в расположении речи Русское слово может употреблено быть счастливо, как например в сих стихах известной всем оды к соседу:
Придут, придут часы те скучны,
Когда твои ланиты тучны,
Престанут грации трепать.
Здесь глагол трепать употреблен весьма счастливо: никакой другой глагол с равною красотою заменить его не может. В слове о полку Игореве сказано: яр туре Всеволоде! стоиши на бороне, прыщеши на вои стрелами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. Здесь глагол прыскать есть подлинно необыкновенное, редко попадающееся уму человеческому, счастливое выражение. Но что принадлежит до счастливой отважности вводить в язык свой иностранные слова, то оную вский иметь может, и скорее всех тот, кто хуже знает язык свой.
Пис. Не худо для таковых случаев, всегда иметь в памяти, что все самые [410]богатейшие языки, в том числе и Славенский, образовались одинаким способом; то есть подражанием, или если можно так сказать, переливом слов одного языка в другой. Сличите церковные наши книги с Греческими и убедитесь в сей истине. Разумеется, что во всем должна только быть мера.
Прим. Языки образуются редко родящимися превосходными умами, изобретателями высоких мыслей, счастливых выражений, знаменательных слов. Заимствование или подражание их великим на других языках писателям может способствовать природному их дарованию, но разум их устрояет и работает сам. Таким образом Корнель подражал Испанским писателям. Таким образом Буало подражал Латинским стихотворцам. Таким образом Расин подражал Гомеру1. Сии превосходные, творческие умы устанавливают слог, созидают красоты, обогащают язык, родят красноречие, разливают пользу. Однако подражание сие не есть рабственное, или рабословное, не требующее никаких иных размышлений, кроме переноса или перелива слов из одного языка в другой. Языки не бочки: слова одного из них неудобно переливать в другой, так как воду из одной бочки в дру[411]гую. При переливе их потребно умствовать и размышлять. Сколько ни сравнивайте церковные наши книги с Греческими, вы не найдете в них сего перелива слов из Греческого в наш Славенский язык.
Пис. Но я вам наскучил, милостивые государи; чувствую, что умоделие вывело меня из границ письма. Остаюсь Вашим покорным слугою А.–З.
Прим. Слово умоделие не так счастливо употреблено здесь, как вышеприведенные мною глаголы трепать и прыскать. Полусловцо умо отъемлет у него много силы. Наконец, в заключение сих моих примечаний, скажу вам, господин деревенский житель! что я весьма благодарю вас за доброе ваше намерение научить меня и наставить; но покуда не придумаете вы таких доказательств, на которые рассудок мой согласиться может, до тех пор оставайтесь вы при ваших о вещах мнениях и понятиях, а мне позвольте остаться при моих.
— — —
[412]