Российского языка

Вид материала

Документы

Содержание Кончает солнце круг, весна в луга идет,Увеселяет тварь, и обновляет свет. Куща ничего другого не значит, как шалаш или хижина; что ж такое: кущи Веси же ли пременения небесная? Призовеши же ли облак гласом? – Послеши же ли молнии и пойдут? И твоею ли хитростию стоит ястреб, распростер криле недвижим зря на юг? Твоим же ли повелением возносится орел? Неясыть же на гн Или ты обложил еси коня силою, и облекл же ли еси выю его в страхе? Обложил же ли еси его всеоружием, славу же Кто открыет лице облечения его? Двери лица его кто отверзет? Очи его видение денницы. На выи же его водворяется сила, пред ним течет пагуба. Обращшуся же ему, страх зверем четвероногим по земли скачущим от него. Но яко человеколюбиваго Бога Мати, приими мое еже от скверных устен Матернее Твое дерзновение употребляющи От гласа воздыхания моего прильпе кость моя плоти моей Простре Аарон руку на воды Египетския, и изведе жабы: яже излезше внидоша в домы и клети ложниц и на постели, и в домы Шестая казнь, гнойные струпы горящии на человецех и скотех. Седмая казнь, град и огнь горящ со градом.

Подобный материал:

• Применение проектной технологии в курсе русского языка как иностранного на подготовительном, 251.38kb.
• Учебное пособие Москва Издательство Российского университета дружбы народов удк 811., 4061.47kb.
• Ф. Г. Хисамитдинова мифологический словарь башкирского языка, 25222.1kb.
• Программа Ⅻ конгресса международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы, 2481.72kb.
• Муниципальное автономное учреждение, 73.28kb.
• План проведения недели русского языка 9 марта, 391.59kb.
• Президиум Российского Совета профсоюза постановляе т: Признать утратившим силу постановление, 13.29kb.
• Отражение особенностей родного языка в преподавании русского языка, 57.93kb.
• Газета «Русский язык» и сайт для учителя «Я иду на урок русского языка» , 721.59kb.
• Вопросы государственного итогового экзамена по русскому языку и методике преподавания, 78.49kb.

а их заступили другие, толико ^{47}же знаменательные, конечно нет никакой нужды употреблять; но дело в том, что мы вместе с ними и от тех слов и речей отвыкаем, которые составляют силу и красоту языка нашего. Как могут обветшать прекрасные и многозначащие слова, таковые например, как: дебелый, доблесть, присно, и от них происходящие: одебелеть, доблий, приснопамятный, приснотекущий и тому подобные? Должны ли слуху нашему быть дики прямые и коренные наши названия, таковые, как: любомудрие, умоделие, зодчество, багряница, вожделение, велелепие и проч.? Чем меньше мы их употреблять станем, тем беднее будет становиться язык наш, и тем более возрастать невежество наше; ибо вместо при^[48]родных слов своих и собственного слога мы будем объясняться чужими словами и чужим слогом. Отчего например, благорастворенный воздух, есть выражение всякому вразумительное, между тем, как речь: царство мудростию растворенное, многим кажется непонятною? От^{48}того, что они не знают всей силы и знаменования глагола растворять. Приложенный при конце сего сочинения Словарь хотя не иное что есть, как малый токмо опыт, однако из него довольно явствовать будет, как много есть таких слов, которых знаменования, оттого, что мы пренебрегаем язык свой, не токмо не распространены, не обработаны, не вычищены; но напротив того стеснены, оставлены, забыты. Премножество богатых и сильных выражений, которые прилежным упражнением и трудолюбием могли бы возрасти и умножиться, остаются в зараженных Французским языком умах наших бесплодны, как семена ногами попранные или на камень упавшие. Предосудительно конечно и не хорошо безобразить слог свой смешением высоких Славенских речений с простонародными и низкими выражениями, но поставить знаменательное слово приличным образом и кстати весьма похвально, хотя бы оно и не было обыкновенное. У Ломоносова от^{49}[49]чаянная Дидона зложелательствуя Енею, говорит:


Зажгла б все корабли и с сыном бы отца
Истнила и сама поверглась бы на них.


Виноват ли Ломоносов, что употребил глагол истнить, которого знаменование может быть не всякому известно? Отнюдь нет. Довольно для него, что слово сие есть истинное Русское и везде в Священных книгах употребляемое. Он писал для людей любящих язык свой, а не для тех, которые ничего Русского не читают, и ни языка своего, ни обычаев своих, ни отечества своего не жалуют. Мы думаем, что мы весьма просвещаемся, когда оставляя путь предков наших, ходим, как невольники за чужестранными, и в посмеяние себе всякой глупости их последуем и подражаем! Мы не говорим ныне: лицо светлое щедротою, уста утешением сладкие, для того, что Французы не говорят: visage lumineuse par génerosité, levres douces par consolation; но напротив того говорим: предмет нежности моей, он вышел из его горни^{50}цы спанья (вместо из своей спальни), для того, что они говорят: objet de ma tendresse, il est sorti de sa chambre à coucher. Мы начинаем забывать и уже нигде в новых книгах своих не находим старин^[50]ных наших выражений и мыслей, каковы например суть нижеследующие:

• Препоясал мя еси силою на брань.
  
• Уже тебе пора во крепость облещись.
  
• Горняя мудрствуйте, не земная.
  
• Утвердил еси руку свою на мне.
  
• В скорби распространил мя еси.
  
• Вещает ветхий деньми к ней.
  
• Подвизаться молением непрестанным.
  
• Воевать за Веру Православную.
  
• Защитить рукою крепкою и мышцею высокою.
  
• Расти как телом, так и духом в премудрости и любви Божией.
  
• Богатеть в телесныя и душевныя добродетели паче, нежели в сребро и злато.
  
• Принесем хвалу солнцу мысленному Богу не вечернему.
  
• Просвети сердце мое на разумение запо^{51}ведей Твоих, и отверзи устне мои на исповедание чудес Твоих.
  
• Истина моя и милость моя с ним, и о имени моем вознесется рог его.
  
• Иди к пещерам Киевским, о Православне, иди восхождением сердечным грядый от силы в силу, иди и возревнуй видев пути тех, иже во ископанной земли не брашно гиблющее с мравиями, но пребывающее в живот вечный, еже есть творение воли Божия, собираху во время летнее жития сего, на ^[51]зиму страшнаго суда, егда от лица мраза Его кто постоит?
  

Мы, говорю, ныне забываем сей слог, и сладкою изобильно текущею из богатого источника сего водою отнюдь не стараемся напоять умы наши. Что же мы делаем? На место сих колико сильных, толико же и кратких и прекрасных выражений, вводим в язык наш следующие и им подобные:

• Жестоко человеку несчастному делать еще упреки, бросающие тень на его характер.
  
• Погрузиться в состояние морального увядания.^{52}
  
• Он простых нравов, но счастие наполнило его идеями богатства.
  
• С важною ревностию стараться страдательное участие переменить на роль всеобщего посредничества.
  
• Положение Государства внутри, равно как и во внешних отношениях, было в умножающемся беспрестанно переломе.
  
• Умножить предуготовительные военные сцены.
  
• Отчаяние нужды превратилось в бурливые сцены и движения.
  
• Ответы учеников на вопросы, деланные им при открытом испытании из предметов им преподаваемых.^[52]
  
• Чувствование несправедливости оживотворяло мещан наших духом порядка и соразмернейшей деятельности.
  
• Он должен был опять сойти с зрелища, на котором исступленное его любочестие так долго выставлялось, и возвратиться в прежнее приватное свое состояние презрения, обманутых желаний и всеми пренебрежной посредственности, и проч., и проч., и проч.
  

^{53}Мы думаем, быть великими изобретателями и красноречия учителями, когда коверкая собственные слова свои пишем: уистинствовать, ответность, предельность, повсенародность, возъуповая, смертнозаразоносящаяся, ощутительнейшее вразумление, практическое умозаключение и проч.


Мы не хотим подражать Ломоносову и ему подобным. Он, например, описывая красоту рощи, между прочим в конце своего описания говорит: но что приятное и слух услаждающее пение птиц, которое с легким шумом колеблющихся листов и журчанием ясных источников раздается? Не дух ли и сердце восхищает и все суетным рачением смертных изобретенные роскоши в забвение приводит. Это слишком просто для нас. Слог наш ныне гораздо кудрявее, как например: в сердечном убеждении приветствую тебя, ближайшая сенистая роща! прохладной твоей мрачности ^[53]внимали мои ощущения разнеженные симфониею пернатых привитающих.


Напитавшимся тонким вкусом Фран^{54}цузской литературы, может ли нравиться нам подобное сему описание весны:


Смотреть на роскошь преизобилующия натуры, когда она в приятные дни наступающего лета, поля, леса и сады нежною зеленью покрывает, и бесчисленными родами цветов украшает, когда текущие в источниках и реках ясныя воды, с тихим журчанием к морям достигают, и когда обремененную семенами землю, то любезное солнечное сияние согревает, то прохлаждает дождя и росы благорастворенная влажность, слушать тонкий шум трепещущихся листов и внимать сладкое пение птиц: есть чудное и чувство и дух восхищающее увеселение.


или:


Как лютый мраз весну прогнавши,
Замерзлым жизнь дает водам;
Туманы, бури, снег поправши,
Являет ясны дни странам,
Вселенну паки воскрешает,
Натуру нам возобновляет,
Поля цветами красит вновь (и проч.).


^{55}или:


Кончает солнце круг, весна в луга идет,
Увеселяет тварь, и обновляет свет.^[54]
Сокрылся снег, трава из плена выступает.
Источники журчат, и жавронок вспевает.


Нет! мы не жалуем ныне сей простоты, которую всяк разуметь может. Нет! мы любим так высоко летать, чтоб око ума читателева видеть нас не могло! Например:


Проникнутый ефирным ощущением всевозрождающей весны, схватив мирный посох свой милого мне Томсона, стремлюсь в объятия природы. Магический Май! Зиждитель блаженства сердец чувствительных, осеняемый улыбающимся зраком твоим сообщаюсь величественному утешению развивающейся натуры; юные красоты пленительного времени в амброзических благовониях развертываются во взоре моем. Какое удовольствие быть в деревне при симпатических предметах! Жажду созерцать неподражаемые оттенки рисующихся полей и проч.


Вот нынешний наш слог! мы почитаем себя великими изобразителями ^{56}природы, когда изъясняемся таким образом, что сами себя не понимаем, как например: в туманном небосклоне рисуется печальная свита галок, кои, кракая при водах мутных, сообщают траур периодический. Или: в чреду свою возвышенный промысл предпослал на сцену дольнего существа новое дву^[55]надесятомесячие; или: я нежусь в ароматических испарениях всевожделенных близнецов. Дышу свободно благими Эдема, лобызаю утехи дольнего рая, благоговея чудесам Содетеля, шагаю удовольственно. Каждое воззрение превесьма авантажно. Я бы не кончил сих или, если бы захотел все подобные сему места выписать из нынешних книг, которые не в шутках и не в насмешку, но уверительно и от чистого сердца, выдают за образец красноречия.


Наконец мы думаем быть Оссианами и Стернами, когда, рассуждая о играющем младенце, вместо: как приятно смотреть на твою молодость! говорим: коль наставительно взирать на тебя в раскрывающейся весне твоей! Вместо: ^{57}луна светит: бледная геката отражает тусклые отсветки. Вместо: окна заиндевели: свирепая старица разрисовала стекла. Вместо: Машенька и Петруша, премилые дети, тут же с нами сидят и играют: Лолота и Фанфан, благороднейшая чета, гармонируют нам. Вместо: пленяющий душу Сочинитель сей тем больше нравится, чем больше его читаешь: Элегический Автор сей побуждая к чувствительности назидает воображение к вящему участвованию. Вместо: любуемся его выражениями: интересуемся назидательностию его смысла. Вместо: жаркий солнеч^[56]ный луч, посреди лета, понуждает искать прохладной тени: в средоточие лета жгущий лев уклоняет обрести свежесть. Вместо: око далеко отличает простирающуюся по зеленому лугу пыльную дорогу: многоездный тракт в пыли являет контраст зрению. Вместо: деревенским девкам навстречу идут цыганки: пестрые толпы сельских ореад сретаются с смуглыми ватагами пресмыкающихся Фараонит. Вместо: жалкая старушка, у которой на ^{58}лице написаны были уныние и горесть: трогательный предмет сострадания, которого унылозадумчивая Физиогномия означала гипохондрию. Вместо: какой благорастворенный воздух! Что я обоняю в развитии красот вожделеннейшего периода! и проч.


Предки наши мало писали стихами, и не знали в оных ни определенной меры, ни сочетания, ни стопосложения; но хотя стихи их токмо рифмою отличаются от прозы, однако ж оные, по причине ясности в них разума и порядочной связи мыслей, всегда для чтения приятны. Например в притче о блудном сыне, приближающийся к концу своей жизни отец, вручая детям своим немалое богатство, и представляя им в самом себе образец, что Бог не оставляет никогда тех, кои, призывая Его на помощь, в честных трудах век ^[57]свой препровождают, делает им следующее наставление:


Токмо есть требе Бога вам хвалити,
В любви и правде Ему послужити.
Благодарствие в сердцах ваших буди,^{59}
Милость хранити на нищия люди.
Мир, смирение, кротость сохраняйте,
Всякия злобы от вас отревайте;

Мудрость стяжите, правда буди с вами,
Лжа не изыди вашими устами.
С честными людьми дружество держите,
Прелюбы творцев далече бежите.
Бежите всех злых, яко люта змия,
Вся заповеди сохраните сия.


Сии стихи конечно не имеют той чистоты и согласия, каковые дает им определенная мера и стройное слогопадение; но ясность и простота их гораздо приятнее для меня, нежели многословное высокомыслие следующих, или им подобных, стихов:


Гармония! не глас ли твой
К добру счастливых возбуждает,
Несчастных душу облегчает
Отрадной, теплою слезой?
Когда б подобить смертный мог
Невидимый и несравненный,
Спокойный, сладостный восторг,
Чем души в горних упоенны:
Он строй согласный звучных тел,
И нежных гласов восклицанье,^[58]
На душу, на сердца влиянье,
Небесным чувством бы почел.


^{60}или:


Ударил в воздух голос твой

Размером хитрым, неизвестным,
И тем же трепетом небесным
Сердца отозвались на строй.


Там вся связь мыслей и всякий стих мне понятен; а здесь: когда б смертный мог подобить невидимый, спокойный восторг горних, он бы согласный строй звучных тел, и восклицанье нежных голосов, на душу, на сердца влиянье, почел небесным чувством. Пусть тот, кто умнее меня, находит в этом мысль, а я ничего здесь кроме несвязности и пустословия не вижу. Подобные сему стихи: Сердца отозвались на строй, пусть для других кажутся трогательны и занимательны, но для меня никогда не будут они прелестны, равно как и следующие:


В безмолвной куще сосн густых,
Согбенных времени рукою,
Над глухо-воющей рекою,
От треску грома в облаках,
От бури свищущей в волнах,
И в черном воздухе шипящей.


^{61} Куща ничего другого не значит, как шалаш или хижина; что ж такое: кущи ^[59]сосн? И когда сосны рукою времени сгибаются? Прилично ли говорить о реке: глухо-воющая река? О буре: свищущая, шипящая буря?


Мы удаляясь от естественной простоты, от подобий обыкновенных и всякому вразумительных, и гоняясь всегда за новостию мыслей, за остроумием, так излишне изощряем, или как ныне говорят, утончиваем понятия свои, что оные чем меньше мысленным очам нашим от чрезвычайной тонкости своей видимы становятся, тем больше мы им удивляемся, и называем это силою Гения. Сие-то расположение ума нашего, и упоение оного чужестранными часто нелепыми писаниями, рождает в нем охоту подражания и любовь к чудным сим и сему подобным выражениям: нежное сердце, которое тонко спит под дымкою прозрачной, или: сердечный терн быть может дара тать, или: не осторожно свесть две сцены жития, и проч. Не осторожно ^{62}я поступлю, если все то выписывать стану, что в нынешних книгах почти на каждой странице попадается.


Кантемир в стихах своих к Государыне Елизавете Петровне говорит:


Отрасль Петра Перваго, его же сердцами
Великим и отцем звал больше, неж устами^[60]
Народ твой! отрасль рукой взращенна самого
Всевышняго, полкруга в надежду земнаго!


Стихи сии конечно похожи на прозу; но между тем какая в них чистая, величавая мысль, и какой хороший слог! Напротив того в следующих стихах хотя есть мера и стопы, но какой в них странный слог, и какая темная мысль:


Лишь в обществе душа твоя себе сказалась,
И сердце начало с сердцами говорить,
Одна во след другой идея развивалась,
И скоро обняла вселенную их нить!


Что такое: душа себе сказалась? Что такое: одна идея развивается во след другой и нить их обнимает вселенную? Какие непонятные загадки!


Если предки наши не умели писать стихов, то в прозе своей были они ^{63}стихотворцы: возьмем каноны их, псалмы, акафисты, ирмосы, мы часто увидим в них стихотворческого огня блистание, как например:


Спасе люди, чудодействуяй Владыка, мокрую моря волну оземленив древле: волею же рождься от Девы, стезю проходну небесе полагает нам: Его же по существу равна же Отцу и человеком славим. Ирмос сей преложен в следующие стихи:^[61]


Владыка спасл людей чудесно,
Путь в мори им открыв земной:
От Девы же родясь телесно,
Сказал нам к небу путь иной.
Его мы должны вси прославить
Отцем рожденна прежде век,
И нам и Богу равна ставить,
Он есть и Бог и человек.


Стихи сии не худы, но между тем, где больше стихотворства, в сем ли стихе: путь в мори им открыв земной, или в сей прозе: мокрую моря волну оземленив древле? Какие слова могут изобразить кратче и сильнее власть Божескую, как не сии: Господь рече: да будет свет, и бысть? Какое изречение ^{64}Стихотворца, умствующего о ничтожности мирских величий, поразит воображение наше вяще и живее, нежели сии слова, сказанные о возносящем под облака главу свою и неизверженном бурею кедре: мимо идох и се не бе? Можно ли мысль сию, что душевное удовольствие много способствует телесному здравию нашему, короче и краше сего выразить: сердцу веселящуся, лице цветет?^{1 [62]}Прочтем псалмы Давидо^{65}вы: сколько красот найдем мы в них, невзирая на темноту перевода их! ^{66}Сила нижеследующих могущество, великолепие и славу Божию ^[63]выражающих ^{67}речений уступает ли огню самых лучших стихотворцев: Во исповедание и ^{68}в велелепоту облеклся еси – Одеяйся светом яко ризою – Ходяй на крилу ве^[64]тре^{69}ню – Творяй Ангелы своя духи, и слуги своя пламень огненный – Основаяй землю на тверди ея, не преклонится в век века – Бездна яко риза одеяние ея – На горах станут воды – От запрещения гнева твоего ^[65]побегнут, от гласа грома ^{70}твоего убоятся. – Восходят горы, и нисходят поля в место еже основал еси им. – Предел положил, его же не прейдут. – Коснется горам и воздымятся. – Дхнет дух его и потекут воды. – Словом Господним небеса утвердишася и духом уст его вся сила их? и проч. и проч. Какой перевод найдем мы лучше сего Соломоновых Притчей перевода: Блажен человек, иже обрете премудрость и смертен (то есть: и блажен смертный), иже уведе разум. Лучше бо сию куповати, нежели злата и сребра сокровища, честнейша же есть камений многоценных: не сопротивляется ей ничто же лукаво. Благознатна есть всем приближающимся ей, всякое же честное недостойно ея есть. Долгота бо жития и лета жизни в деснице ея, в шуйце же ея богатство и слава: от уст ея исходит правда, закон же и милость на языце носит. Путие ея путие добри, и вся стези ея мирны: древо живота есть всем держащимся ея, и восклоняющимся на ню, яко на Господа, тверда. Бог премудростию основа землю, уготова же небеса разумом? – Простой, средний, ^{71}и даже высокий слог Российский конечно не должен быть точный Славенский, однако ж сей есть истинное основание его, без которого он не может быть ни силен, ни важен. Нет конечно никакой нужды, рас^[66]суждая о премудрости, говорить: лучше бо сию куповати; но что препятствует нам сказать о ней: в деснице ее долгота жизни, в шуйце ее богатство и слава; от уст ее исходит правда; закон же и милость на языке своем носит; все пути ее добры и все стези ее мирны? Самая малая перемена в словах, не ослабляя мысли, сохраняет всю красоту слога. Ничего нет безрассуднее, как думать, что Славенский язык не нужен для красоты новейшего Российского слога, и что гораздо нужнее для сего Французский язык, и какой еще? Не славных поистине и отличных писателей их, но худых сплетателей нынешних глупых и нелепых умствований, клевет, небылиц и Романов. Не их читать, не им последовать, не из них должно нам почерпать красоту слога; но из собствен^{72}ных творений своих, из книг Славенских. В доказательство сего приведем здесь некоторые примеры.


Как ни прекрасна Ода, выбранная из Иова таковым великим Стихотворцем, каков был Ломоносов, и хотя оная написана ясным, чистым и употребительным Российским языком, и притом сладкогласием рифм и стихов украшена; однако не все красоты подлинника (или Славенского перевода) исчерпал он, и едва ли ^[67]мог достигнуть до высоты и силы оного, писанного хотя и древним Славенским, не весьма уже ясным для нас слогом; но и тут, даже сквозь мрак и темноту, сияют в нем неподражаемые красоты, и пресильные поистине стихотворческие в кратких словах многомысленные выражения. Сравним сии места. У Ломоносова Бог вопрошает человека:


Стесняя вихрем облак мрачный
Ты солнце можешь ли закрыть,
И воздух огустить прозрачный,
И молнию в дожде родить,^{73}
И вдруг быстротекущим блеском
И гор сердца трясущим треском
Концы вселенной колебать
И смертным гнев свой возвещать?


Прекрасное распространение мыслей, достойное пера великого Стихотворца; но в подлиннике краткие сии слова не заключают [ли] в себе всей силы сего вопроса:


Веси же ли пременения небесная? Призовеши же ли облак гласом? – Послеши же ли молнии и пойдут?


Ломоносов продолжает:


Твоей ли хитростью взлетает
Орел, на высоту паря,
По ветру крила простирает
И смотрит в реки и моря?^[68]
От облак видит он высоких
В водах и пропастях глубоких,
Что я ему на пищу дал.
Толь быстро око ты ль создал?


В подлиннике сказано:


И твоею ли хитростию стоит ястреб, распростер криле недвижим зря на юг? Твоим же ли повелением возносится орел? Неясыть же на гнезде своем седя все^{74}ляется на версе камене и в сокровене? Тамо же сый ищет брашна, издалеча очи его наблюдают.


Ломоносов изобразил здесь единого орла; в подлиннике представлены в одинаком виде три различные птицы: ястреб, орел и неясыть, с приличными каждой из них свойствами: ястреб распростерши крылья, стоит неподвижно (какое свойственное сей птицы дано положение, и как прилично употреблен здесь глагол стоит!); орел возносится; неясыть вселяется на вершине каменных гор, в местах потаенных: отколе очи их издалече наблюдают, ищут брашна, снеди. Невзирая на прекрасное в Ломоносове изображение орла, не имеет ли подлинник своей красоты? Сверх сего Ломоносов не все отличные места подлинника преложил в стихи; он не покусился изобразить коня, толь прекрасно и величаво там описанного:^[69]


Или ты обложил еси коня силою, и облекл же ли еси выю его в страхе? Обложил же ли еси его всеоружием, славу же ^{75}персей его дерзостию? Копытом копая на поли играет, и исходит на поле с крепостию: сретая стрелы посмеявается, и не отвратится от железа. Над ним играет лук и меч, и гневом потребит землю, и не имать веры яти, дондеже вострубит труба. Трубе вострубившей глаголет: благо же: издалеча же обновляет рать со скаканием и ржанием. В самом деле, что может быть величавее одетого в воинскую сбрую коня, силу и крепость ощущающего в себе, исходящего на ратное поле, гордо разгребающего копытами землю, посмеивающегося устремленным на него стрелам и железным копьям, кипящего гневом, когда всадник над главою его играет своим мечем, и ожидающего с нетерпеливою радостию гласа трубного, при звуке коего с громким ржанием устремляется скакать на брань и битву?


Ломоносов описывает зверя, названного Бегемотом, и которого почитают быть слоном, или вероятнее единорогом или риноцером:^{76}


Воззри в леса на Бегемота,
Что мною сотворен с тобой;
Колючей терн его охота
Безвредно попирать ногой.^[70]
Как верьви сплетены в нем жилы.
Отведай ты своей с ним силы!
В нем ребра как литая медь:
Кто может рог его сотреть?


В подлиннике сказано:


Се убо крепость его на чреслех, сила же его на пупе чрева. Постави ошиб яко кипарис, жилы же яко уже сплетены суть. Ребра его ребра медяна, хребет же его железо слияно. – Под всяким древом спит, при рогозе и тростии и ситовии: осеняют же над ним древеса велика с леторасльми, и ветьви напольныя¹. Аще ^{77}будет наводнение, не ощутит: уповает, яко внидет Иордан во уста его: во око свое возмет его, ожесточився продиравит ноздри (то есть увидя его, вместо чтоб почувствовать страх, озлится, расширит ноздри, приготовится к бою).


Мне кажется изображение крепости и сил толь огромного животного, каков есть ^[71]слон, или единорог в стихах у Ломоносова не довольно соответствует изображению действия или употребления тех же самых сил его; ибо о таком звере, у которого жилы как сплетенные верьви, ребра как литая медь, мало сказать, что он колючий терн безвредно попирает ногами. Не отъемля славы у сего великого писателя мнится мне, что надлежало бы сказать нечто более, нечто удивительнее сего. В подлиннике напротив того может быть уже чрез ^{78}меру огромно сказано аще будет наводнение, не ощутит: уповает, яко внидет Иордан во уста его.


Наконец Ломоносов описывает другое животное, названное Левиофаном, и которое иные почитают быть китом, другие морским конем, третьи крокодилом. Сие последнее мнение, судя по описанию, кажется быть вероятнее прочих:


Ты можешь ли Левиофана
На уде вытянуть на брег?
В самой средине Океяна
Он быстрый простирает бег;
Светящимися чешуями
Покрыт как медными щитами,
Копье и меч и молот твой
Считает за тростник гнилой.
Как жернов сердце он имеет,
И зубы страшный ряд серпов:^[72]
Кто руку в них вложить посмеет?
Всегда к сраженью он готов:
На острых камнях возлегает,
И твердость оных презирает:
Для крепости великих сил,
Считает их за мягкой ил.
Когда ко брани устремится,
То море как котел кипит,^{79}
Как пещь гортань его дымится,
В пучине след его горит;
Сверкают очи раздраженны,
Как угль в горниле раскаленный.
Всех сильных он страшит гоня.
Кто может стать против меня?


В подлиннике сказано:


Извлечеши ли змия удицею, или обложиши узду о ноздрех его? Или вдежеши кольце в ноздри его? Шилом же провертиши ли устне его? Возглаголет же ли ти с молением, или с прошением кротко? Сотворит же ли завет с тобою? Поймеши же ли его раба вечна? Поиграеши ли с ним, яко же со птицею, или свяжеши его яко врабия детищу? (то есть для игрушек сыну твоему: et le lieras tu pour amuser tes jeunes filles) Питаются же ли им языцы, и разделяют ли его Финикийстии народи? Вся же плавающая собравшеся, не подъимут кожи единыя ошиба его, и корабли рыбарей главы его. Возложиши ли нань руку, воспомянув брань быва^[73]ющую на теле его? И к тому да не будет. – Кто открыет лице облечения его? В согбение же персей его кто внидет? ^{80}Двери лица его кто отверзет? Окрест зубов его страх. Утроба его щиты медяны, союз же его яко же Смирит камень, един ко другому прилипают, дух же не пройдет его; яко муж брату своему прилепится, содержатся и не отторгнутся¹. В чхании его возблистает свет: очи же его видение денницы. Из уст его исходят аки свещи горящия, и размещутся аки искры огненни: из ноздрей его исходит дым пещи горящия огнем углия: душа же² его яко углие, и яко пламы ^{81}из уст его исходят. На выи же его водворяется сила, пред ним течет пагуба. Плоти же телесе его сольпнушася: лиет нань, и неподвижится (les muscles de sa chair sont liès; tout cela est massif en lui, rien n’ y branle. Фр. die gliedmass seines Fleishes hangen an einander, und hangen hart an ihm, das er nicht zerfalen kan. Нем.). Сердце ^[74]его ожесте аки камень, стоит же аки наковальня неподвижна. Обращшуся же ему, страх зверем четвероногим по земли скачущим. Аще срящут его копия, ни что же сотворят ему, копие вонзено и броня: вменяет железо аки плевы, медь же аки древо гнило: не уязвит его лук медян, мнит бо каменометную пращу аки сено. Аки стеблие вменишася ему млатове: ругаетжеся трусу огненосному¹. Ложе его остни острии, всяко же злато морское под ним, яко же брение безчисленно. Возжизает бездну, яко же пещь медную: мнит же море ^{82}яко мироварницу, и тартар бездны яко же пленника: вменил бездну в прохождение. Ничто же есть на земли подобно ему сотворено, поругано быти Ангелы моими: все высокое зрит: сам же царь всем сущим в водах.


Вышесказанные стихи Ломоносова конечно весьма прекрасны; но для сравнения их с подлинником (то есть с Славенским переводом), надлежит, как уже и выше рассуждаемо было, представить себе во-первых, что стихи, а особливо хорошие, всегда имеют над разумом нашим больше силы, чем проза; во-вторых, что перевод Священных книг во многих ме^[75]стах невразумителен, частию по неточности преложения мыслей столь трудной и в такие древние времена писанной книги, каков есть Еврейский подлинник; частию по некоторой уже темноте для нас и самого Славенского языка; однако, невзирая на сию великую разность, сличим Славенский перевод с почерпнутыми из него стихами знаменитого нашего Стихотворца, ^{83}и рассмотрим, которое из сих описаний сильнее. Сперва покажем общее их расположение, а потом упомянем частно о некоторых выражениях.


Описание заключающееся в трех вышеозначенных строфах Ломоносова, состоит из двух членов или частей, из которых первую можно назвать предложением или вступлением, а вторую изображением или повествованием. Предложение состоит в следующих двух стихах:


Ты можешь ли Левиофана
На уде вытянуть на брег?


Прочие двадцать два стиха составляют изображение сего Левиофана, или повествование о силе и крепости его. Итак вещь представляется здесь просто, без всякого приуготовления воображения нашего к тому, чтоб оно вдруг и нечаянно нашло нечто неожидаемое. В Славенском переводе на^[76]чинается сие описание следующими вопросами: извлечеши ли змия удицею, или обложиши узду о ноздрех его? Шилом же провертиши ли устне его? Возглаголет ^{84}же ли ти с молением, или с прошением кротко? Сотворит же ли завет с тобою? Поймеши ли его раба вечна? Поиграеши ли с ним, яко же со птицею, или свяжеши его яко врабия детищу? Все сии вопросы располагают ум наш таким образом, что производя в нем любопытство узнать подробнее о сем описуемом звере или змие, нимало не рождают в нас чаяния услышать о чем-либо чрезвычайном: напротив того они удерживают воображение наше и препятствуют ему сделать наперед какое-либо великое заключение о сем животном; ибо весьма естественно представляется нам, что кого нельзя извлечь удицею, того можно вытащить большою удою; кому нельзя шилом провертеть уста, тому можно просверлить их буравом; с кем нельзя поиграть как с воробьем, тот может быть еще не больше коршуна, и так далее. Между тем, говорю, как мы, судя по сим вопросам, отнюдь не ожидаем услышать о чем-нибудь необычайном, каким страшным описа^{85}нием поражается вдруг воображение наше: вся же плавающая собравшеся, не подъимут кожи единыя ошиба его, и ко^[77]рабли рыбарей главы его! Что может быть огромнее сего животного, и мог ли я сию огромность его предвидеть из предыдущих вопросов? Любопытство мое чрез то несравненно увеличилось; я с нетерпеливостию желаю знать, что будет далее. Желание мое постепенно удовлетворяется: после вышеупомянутого страшного о сем чудовище изречения, следует паки вопросы, но гораздо уже сильнейшие прежних: кто открыет лице облечения его? В согбение же персей его кто внидет? Двери лица его кто отверзет? Окрест зубов его страх и проч. Сии вопросы воспламеняют мое воображение, возбуждают во мне глубокое внимание, наполняют меня великими мыслями, и следующее потом описание, соответствуя ожиданию моему, совершает в полной мере действие свое надо мною: здесь уже не щадится ничего, могущего изображение сие соделать ве^{86}ликолепным, поразительным, страшным, чрезвычайным. Искусство, с каким описание сие расположено, дабы приуготовленный к любопытному вниманию ум мой вдруг поразить удивлением, час от часу увеличивающимся, подкрепляется, невзирая на темноту некоторых слов, силою таковых выражений, каковы например суть следующие:^[78]


Кто открыет лице облечения его? То есть: кто совлечет с него одежду (кожу с крокодила) для рассмотрения ее: qui est celui qui decouvrira le dessus de son vêtement?


В согбение же персей его кто внидет? То есть: кто растворя вооруженную страшными зубами пасть лютого зверя сего, освидетельствует внутренний состав груди или тела его? Во Французской Библии переведено сие отдаленно от смысла и неясно: qui viendra avec un double mors pour s’en rendre maitre?


Двери лица его кто отверзет? То есть: кто челюсти или зев его отворит, ^{87}qui est-ce qui ouvrira l’entrée de sa gueule?


Какая чудовищу сему дана крепость! Какое твердое слияние членов! Утроба его подобна медным щитам, ребра его как самые твердейшие камни, так плотно сольпнувшиеся, что воздух не пройдет сквозь их!


Очи его видение денницы. То есть: сверкающи, светоносны как заря: ses yeux sont comme les paupieres de l’aube du jour. Приметим красоту подобных выражений, свойственную одному Славенскому языку: очи его видение денницы, гортань его пещь огненная, хребет его железо слияно и проч. Здесь вещи не уподобляются между собою, но так сказать одна в другую претворяются. Во^[79]ображение наше не сравнивает их, но вдруг, как бы некиим волшебным превращением, одну на месте другой видит. Если бы мы сказали: очи его как денница светлы, гортань его как пещь огненная, хребет его крепостию подобен литому железу, то колико сии выражения были бы слабы пред оными краткими ^{88}и сильными выражениями: очи его видение денницы, гортань его пещь огненная, хребет его железо слияно!


На выи же его водворяется сила, пред ним течет пагуба. Что может быть сильнее сего выражения? Как слаб пред оным Немецкий перевод: er hat einen starcken Hals, und ist seine Lust, wo er etwas verderbet. Ломоносов воспользовался сею мыслию и поместил ее в одной из своих од, говоря {про Государыню Елизавету Петровну} [о Государыне Елизавете Петровне]:


Лишь только ополчишься к бою,
Предыдет ужас пред тобою,
И следом воскурится дым.


Обращшуся же ему, страх зверем четвероногим по земли скачущим от него. Какое прекрасное изображение ярости и силы одного, и трепета и боязни других бегущих от него животных! Впрочем переводы сего места различны: в Российском говорится о четвероногих зверях; во Французском весьма некстати о людях (les ^[80]hommes les plus forts tremblent quand il s’éléve, et ils ne savent oú ils en sont, voyans ^{89}comme il rompt tout); в Немецком, не упоминая ни о четвероногих ни о людях, сказано просто и сильно: wenn er sich erhebt, so entsetzen sich die starcken, und wenn er daher bricht, so ist keine Gnade da. То есть: восставшу же, или поднявшуся ему, текут от него со страхом сильные, и горе тому, на кого он устремится.


Изо всего вышесказанного рассудить можем, что когда столь превосходный писатель, каков был Ломоносов, при всей пылкости воображения своего, не токмо прекрасными стихами своими не мог затмить красоты писанного прозою Славенского перевода, но едва ли и достиг до оной, то как же младые умы, желающие утвердиться в силе красноречия, не найдут в сокровищах Священного писания полезной для себя пищи? Или скажем, уподобляя тщательного Стихотворца трудолюбивой пчеле, что когда при всем несомом ею тяжком бремени меда, не могла она, как токмо самомалейшую частицу оного высосать из обширного цветника, ^{90}то колико цветник сей сладким сим веществом изобилен, богат, неистощим! Колико других, подобных ей пчел, посещаяя оный, могли бы бесчисленными обогатиться сокровищами! Но не посещая цветника сего не можем ^[81]мы знать богатства оного. Мнение, что Славенский язык различен с Российским, и что ныне слог сей неупотребителен, не может служить к опровержению моих доводов: я не то утверждаю, что должно писать точно Славенским слогом, но говорю, что Славенский язык есть корень и основание Российского языка; он сообщает ему богатство, разум, силу, красоту. И так в нем упражняться, и из него почерпать должно искусство красноречия, а не из Бонетов, Вольтеров, Юнгов, Томсонов и других иностранных сочинителей, о которых писатели наши на каждой странице твердят, и учась у них Русскому на бред похожему языку, с гордостию уверяют, что ныне образуется токмо приятность нашего слога. Но оставим их, и ста^{91}нем продолжать выписки и примеры наши из Священного Писания, с примечаниями на оные: чем больше мы их соберем, тем яснее будет сия истина. Возьмем случайно какую-нибудь молитву, наприклад следующую.


Святый славный и всехвальный Апостоле Варфоломее, всекрасный от своея крове Богопроповедниче, желая во Христа облещися, всех своих, и самыя кожи плотския совлекся, живый же ныне в новости духа жизнь нестареемую, моли да и аз совлекшися вет^[82]хаго человека, облекуся в новаго созданнаго по Бозе в правде, преподобии и истине.


Приметим во-первых, как слово всекрасный здесь богато, оно равняется слову преславный, и гораздо богатее чем слово прекрасный. Впрочем от своея крове значит здесь: из рода своего. Во-вторых, в сем кратком выражении: во Христа облещися¹, какое изоби^{92}лие мыслей заключается! Ибо оное значит: напитать душу свою учением Христовым, так крепко ее оградить им, как бы оное было броня, никакими стрелами страстей, ни соблазнов, ни угроз не проницаемая. Тем паче выражение сие с понятиями нашими сходственно, что дабы сделаться истинным Христианином, надлежит оставить нам все прельщающие нас порочные желания, и возлюбить строгий путь добродетели, наподобие того, как бы скинуть с себя богатую, тщеславие увеселяющую, и надеть скромную, смиренномудрию приличную одежду, так как и здесь ^[83]о Святом Варфоломее сказано: желая во Христа облещися, всех своих, и самыя плотския кожи совлекся. Приметим также и сие выражение, всех своих, как оно кратко здесь и многознаменательно, потому токмо, что не поставлено при оном никакого суще^{93}ствительного имени, как например: богатства, друзей, родственников и проч.; ибо все сие не прибавило бы ничего к силе сих слов: всех своих, в которых все оное заключается. В-третьих, после сей мысли, что человек, облекающийся во Христа, всех своих и самыя плотския кожи совлекается, в какое отличное вступает он состояние? Начинает жить в новости духа жизнь нестареемую: какая прекрасная мысль, и каким прекрасным последовавшим из того рассуждением заключенная: моли да и аз совлекшися ветхаго человека, облекуся в новаго по Бозе в правде, преподобии и истинне! Так писали предки наши, которых нынешние Французско-Русские писатели не читают, или смеются им; но мы не находим в них сего невразумительного пустословия, почерпаемого из чтения чужеязычных книг: в словах их заключалась всегда мысль, и мысль кратко и сильно выраженная. [Нынешние Французско-Русские писатели не читают их, и оттого-то впадают в сие невразумительное пустословие, почерпаемое из чтения одних чужеязычных книг.]


... Но яко человеколюбиваго Бога Мати, приими мое еже от скверных устен ^{{94} [84]}приносимое Тебе моление, и Твоего Сына, и нашего Владыку и Господа, Матернее Твое дерзновение употребляющи, моли да отверзет и мне человеколюбныя утробы своея благости, и презрев моя безчисленная прегрешения, обратит мя к покаянию, и своих заповедей делателя искусна явит мя.


Приметим в сей к Богородице молитве, как в оной речи: Матернее Твое дерзновение употребляющи, слово дерзновение прилично употреблено; ибо если бы сказать: моли сына Твоего, употребляя Матернюю Твою над ним власть или силу, тогда бы понятие заключающееся в словах, молить, просить, имело некоторое противоречие с понятием, заключающимся в словах употреблять власть или силу, означающих паче верховность и повеление, нежели подчиненность и просьбу. Напротив того в словах: моли, употребляя Матернее Твое дерзновение, искусным образом соединены противоположные или несходственные между собою понятия о преимуществе и купно подчиненности таковой Матери, которая в Сыне своем зрит ^{95}Всемогущего небес и земли Владыку. Другие могут взывать к нему со страхом и трепетом, но Ей одной пристойно умолять Его с дерзновением, то есть не со властию, какую имеет простая мать над простым сыном, но ^[85]со смелостию, каковую Она, яко человек, не могла бы иметь к Богу, если бы не была {притом} Матерь Его. Отсюда видеть можно, что в прежние времена о силе и знаменовании слов прилежно рассуждали, а не с таким легкомыслием лепили их, как во многих нынешних сочинениях. Ныне вместо: Матернее Твое дерзновение употребляющи, моли, да отверзет и мне человеколюбныя утробы своея благости, сказали бы: проси употребляя, как Мать, влияние Твое на Сына, чтоб Он оказал надо мною свою трогательность, и назвали бы это бесподобною красотою слога.


Господи Вседержителю, сотворивый небо и землю со всею лепотою их, связавый море словом повеления Твоего, заключивый бездну, и запечатствовавый ю, страшным и славным именем Твоим, Его же вся бо^{96}ятся, и трепещут от лица силы Твоея. Не богаты ли, не сильны ли выражения сии: словом повеления связать море? трепетать от лица силы?


От гласа воздыхания моего прильпе кость моя плоти моей. Как можно больше и ощутительнее выразить действие сокрушающей печали?


Приведем еще несколько примеров из Библии, из Прологов, из Четиминей, и рассмотрим слог оных:^[86]


Кийждо делаше землю свою с миром. Старейшины на стогнах седяху, и вси о благих беседоваху, и юноши облачахуся славою и ризами ратными. И седе кийждо под виноградом своим, и смоковницею своею, и не бысть устрашающаго их (Маккав. глав. 14). Какое прекрасное описание тишины и благоденствия народного при Царе мудром и добром!


Слышавшии блажиша мя, спасох бо убогаго от руки сильнаго, и сироте, ему же не бе помощника, помогох: благословение погибающаго на мя да приидет, уста же вдовича благословиша мя. Око бех слепым, нога же хромым, аз бых отец немощ^{97}ным. Избрах путь их, и седех Князь, и веселяхся яко же Царь посреде храбрых, утешаяй печальных (Иова гл. 29). Какое превосходное царских должностей изображение: спасать убогого от руки сильного, вспомоществовать сироте, отирать слезы вдовицы; быть оком слепому, отцом немощному; трудиться разумом в избирании ведущих к общему благу путей; сидеть на престоле, повелевая и направляя умы всех к наблюдению законов; предводительствовать храбрыми и утешать печальных!


Простре Аарон руку на воды Египетския, и изведе жабы: яже излезше внидоша в домы и клети ложниц и на постели, и в домы ^[87]рабов их, и в теста и в пещи, и на Царя, и на рабы его, и на люди его возлезоша жабы. И воскипе земля их жабами: яже егда повелением Моисеовым изомроша, собраша их Египтяне в стоги и стоги, и возсмердеся вся земля Египетская от жаб измерших и изгнивших.


Приметим здесь первое, как исчисление мест и вещей, и союз и, при ^{98}каждом слове повторенный, умножает понятие о великом сих лезущих гадов количестве. Второе, как слово и воскипе прилично здесь и знаменательно. Третие, как выражение в стоги и стоги, гораздо сильнее, нежели бы сказано было: во многие стоги. Четвертое, какое глагол возсмердеся дает страшное и отвратительное понятие о сей ниспосланной на Египет казни, которая была бы несравненно слабее изображена, если б сказано было: и заразися вся земля Египетская.


Шестая казнь, гнойные струпы горящии на человецех и скотех. Приметим здесь, как слово горящии прилично к струпам; ибо показует болезненное их действие или нарывание.


Седмая казнь, град и огнь горящ со градом. Какая стихотворческая мысль!


Отнюдь не почитаю я за излишнее выписать здесь из Четиминеи целое житие трех святых дев: книги сии редко чи^[88]таемы бывают, и потому слог их мало известен.


^{99}Три девы Троице Святей в дар себе принесоша, Минодора, Митродора и Нимфодора. Инии приносят Богу дары от внешних имений своих, яко же иногда вси восточнии Царие, злато, ливан и смирну. Они же принесоша дары от внутренних сокровищ: принесоша душу яко злато, не истленным златом искупленную, но честною кровию яко агнца непорочна. Принесоша совесть чисту яко ливан, глаголюще со Апостолом: Христово благоухание есмы. Тело же в нетленном девстве своем на раны за Христа давше, принесоша е в дар Богу яко смирну. Ведяху добре, яко Господь не наших временных богатств, но нас самих требует, по глаголу Давидову: Господь мой еси Ты: яко благих моих не требуеши. Самих убо себе Богу принесоша, яко же святое их житие и доблественное страдание являет.


Какое прекрасное вступление: три младые девы приносят в дар Богу не злато, ливан и смирну, но несравненно дражайшие сих сокровища: душу свою, чисту как искушенное злато; совесть свою, благоухающую как ливан; ^{100}тело свое непорочное вместо смирны, ведая, что Бог не благих наших, но добродетелей наших требует. – Далее.^[89]


Сии родишася в Вифинии, сестры же суще по плоти, быша сестры и по духу; ибо единодушно избраша Богу работати паче, неже миру и сущим в мире суетствам. Хотяще же с душею и тело соблюсти нескверно, да чистотою чистому соединятся жениху своему Христу Господу, послушаша гласа Его глаголюща: изыдите от среды людей сих, и отлучитеся, и нечистоте их не прикасайтеся, и Аз прииму вы. Изыдоша убо от сопребывания человеческаго, любяще зело в девстве пребывати, и устранившеся всего мира, на уединенном вселишася месте, добре ведуще, яко неудобь хранитися может чистота девическая посреде народа имущаго очи исполнь любодеяния и непрестаннаго греха. (Рассуждение весьма справедливое.) Яко же бо речныя воды входяще в море сладость свою погубляют, и с морскими совокупльшеся водами бывают сланы: тако и чистота егда посреде мира, аки посреде моря вселится, и возлю^{101}бит его, не возможно ей сланых сластолюбия вод не напитися. (Какое прекрасное уподобление!) Дщерь Иаковля Дина, донележе не вдаде себе в Сихем град Языческий, дотоль бе чиста дева: егда же изыде познати дщери тамо обитающия, и приобщися к ним, абие погуби девство свое. (Приметим искусство повествования: вышесказанное подобие уже довольно убедительно, однако оное под^[90]крепляется еще примером.) Окаянный Сихем мир сей с треми дщерми своими, с похотию плотскою, с похотию очес и гордостию женскою, ничто же ино весть, точию вредити прилепляющихся ему. Яко же смола очерняет прикасающагося ей, тако он своя рачители, черны, нечисты и скверны творит. Блажен бегаяй мира, да не очернится его нечистотами: блажена суть сия три девы, избегшия от мира и от триех его реченных злых дщерей, не очернишася бо их сквернами, и быша белы и чисты голубицы, аки двумя крилами деянием и Боговидением летающия по горам и пустыням, желающе в Божественней любви, аки в гнезде почити: пустынным бо непрестанное ^{102}Божественное желание бывает мира сущим суетнаго кроме.


Пребывание же их бе на некоем высоком и пустом холме, сущем близ теплых вод в Пифиах: аки за два поприща тамо всельшеся живяху в посте и молитвах непрестанных. Тихое пристанище и покой добр чистоте своей девической обретоша, яже да невидима будет человеки, скрыша ю в пустыни: да видима же будет Ангелы, вознесоша ю на холм высокий. На высоту горы взыдоша, да прах земной от ног своих оттрясше к небеси приближатся. От самаго места, на нем же пребываху, житие их добродетельное показовашеся. Что бо являет ^[91]пустыня, аще не отвержение всего и уединение? что вещает холм, аще не Богомыслие их? что знаменуют теплыя воды, при них же живяху, аще не теплоту их сердечную к Богу? (Какое соображение подобий, и какое остроумное изобретение мыслей к распространению слова!) Яко же бо Израиль избыв Египетския работы прохождаше пустыню, тако сия святыя девы изшедше от мира пустынное облобызаша житие. (Пре^{103}красное выражение!) И яко Моисей возшед на гору узре Бога, тако сия на высоком холме суще, телесныя очи к Богу возвождаху, умными же взираху на него ясно. И яко тамо ударением в камень исхождаху воды, тако в них от смиреннаго в перси ударения поток слезный от очес их исхождаше. (Везде в уподоблениях соблюдена ясность и удобовразумительность.) И не таковы бяху теплых вод источницы, какова очеса их теплыя слезы изводящая: тии бо точию телесное омыти блато можаху, сии же и душевныя очищаху пороки, и паче снега убеляху. Но что бе слезам очищати в тех, яже очистивше себе от всякия скверны плоти и духа, яко Ангели на земли пожиша? (Какое богатство мыслей истекающих одна из другой!) Аще в чием сердце воспоминания множества грехов родится умиление и слезы: но в них, яко в чистых девах, от любве к Богу плача ис^[92]точник исхождаше. Идеже бо огнь Божественныя любве пылает, тамо не возможно водам слезным не быти. Такова есть огня того сила, яже егда аки в пещи в чием сердце воз^{104}горится, елико пламене, толико и росы умножит; елико бо где есть любве, толико и умиления. От любве раждаются слезы, и Христос егда над Лазарем плакаше, речено о нем: виждь, како любляше его. Плакахуся святыя девы в молитвах и Богомышлениях своих: любляху бо Господа своего, Его же видения насытитися желающе, со слезами времене того ожидаху, когда приити и узрети любимаго жениха небеснаго, каяждо от них с Давидом вещаше: Когда прииду и явлюся лицу Божию? быша слезы моя мне хлеб день и нощь. Аки бы глаголюще: о сем день и нощь слезим, яко не скоро приходит то время, в неже бы нам приити и явитися лицу сладчайшаго рачителя нашего Иисуса Христа, Его же видения сице насыщатися желанием, имже образом желает елень на источники водныя.


Сицевым житием особным егда святыя девы устраняхуся от человек, от Бога явлены быша: не может бо укрытися град верху горы стоя. Ибо исцеления недужным чудесно от них бывающая, яко велегласныя трубы по всей стране той о них воз^{105}вестиша. В то время царствова Максимиян зло^[93]честивый: страною же тою обладаше Фронтон Князь, иже слышав о святых девах, повеле яти их, и привести пред себе. Агницы Христовы их же пустынныя не вредиша звери, сии от человек зверообразных и зверонравных яты, и пред мучителя приведены быша. Сташа на суд нечестивых три девицы яко три Ангели, им же бы не пред человеком, но пред самим в Троице славимым Богом стояти. Недостойни бяху очи людей грешных на святолепная лица их смотрети, яже Ангельскою красотою и благодатию Святаго Духа сияху. Удивляшеся мучитель таковой красоте их в пустыни храненой, каковыя ниже в домех царских виде когда; ибо аще и телеса их многими труды и постами бяху до конца умерщвлена, обаче лица девическия лепоты своея не погубиша, паче же обретоша ю. Идеже бо духовныя радости и веселия сердце бе исполнено, тамо не можаше увянути цвет красоты личныя, по писанному: сердцу веселящуся, лице цветет. Имать же иногда и воздержание нечто сицево, яко вместо дря^{106}хлости лепотою красит лица человеческия, яко же Даниила и с ним триех отрок, сих в посте и воздержании живущих красота превосхождаше всех отроков царских: то же видети бе и в святых девах, яко изумеватися человеческому уму, зряще пустынныя цветы и дщери Божия красо^[94]тою своею и добротою превосходящия всякую лепоту дщерей человеческих.


Вопроси же я Князь первее о именах и отечестве, они же сказаша, яко от имене Христова Христиане именуются, при крещении же имена приятая суть, Минодора, Митродора и Нимфодора, в той стране Вифинийстей от единаго отца и матере рождены. Та же простре Князь к ним речь свою, ласканием к своему злочестию их приводя и глаголя: о девы красныя! вас велицыи боги наши возлюбиша, и красотою сицевою почтоша, еще же и великими богатствы почтити вас готовы, точию вы честь им воздадите, и с нами принесите им жертву и поклонение: аз же вас пред Царем имам похвалити. И егда узрит вы Царь, возлюбит вас, и многими почтет дарами, за великих ^{107}же боляр своих отдаст вы, и будете паче иных жен честны, славны и богаты. Тогда Минодора старейшая сестра, молчаливая отверзе уста своя глаголющи: Бог нас создал, и образом своим украсил, сему кланяемся, инаго же бога кроме Его ниже слышати хощем. Даров же ваших и честей тако требуем, яко же кто требует сметия ногами попираемаго: еще же и благородныя мужи от Царя твоего нам обещаеши: и кто может лучший быти паче Господа нашего Иисуса Христа, Ему же верою уневестихомся, чистотою спряго^[95]хомся, душею прилепихомся, любовию соединихомся, и Он наша есть честь и слава и богатство, и от Него не точию ты и Царь твой, но ни весь мир сей отлучити нас возможет. Митродора же рече: Кая польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою оттщетит? что бо нам есть мир сей противу любимаго жениха и Господа нашего? блато противу злата, тьма противу солнца, желчь противу меда: убо мира ли ради суетнаго имамы отпасти любве Господни, и погубити души наша? да не будет! (Какое пред гроз^{108}ным судиею смелое изъявление любви к Богу, отвержение от предлагаемых благ, и презрение к мирским почестям, когда должно для них оставить веру!) Мучитель же рече: много глаголете, яко не видите муки, и не приемлете ран: яже егда увесте, инако рещи имате. Отвеща же ревностию Нимфодора: муками ли и лютыми ранами устрашити нас хощеши? собери зде от всея вселенныя мучительская орудия, мечи, рожны, ногти железныя, призови всех мучителей от всего мира, совокупи вся виды мук, и обрати я на слабое тело наше, узриши, яко первее вся тая орудия сокрушатся, и всем мучителем руце устанут, и вси твои мук виды изнемогут, неже мы Христа нашего отвержемся, за Него же горкия муки сладким раем, а временная ^[96]смерть, вечным животом нам будет. (Можно ли сильнее описать непоступную в вере твердость, воспламеняющуюся ревностию при напоминании о муках, и кто сия, которая пред лицом грозного мучителя, исчисляя роды орудий, толикое мужество в себе явля^{109}ет? Младая дева! не находим ли мы здесь подобия кисти, каковою Тасс изобразил представшую пред Аладина Софронию свою?) Князь же рече к ним: советую вам яко отец, послушайте мя чада и пожрите богом нашим, единородныя сестры есте, не восхотите убо едина другую видети безчестия и студа исполнену и лютыя муки терпящую, ни хотите цвет красоты вашей увядающ зрети. Не добре ли глаголю? Не суть ли вам на пользу словеса моя? Воистинну отеческий совет даю, не хотя видети вас обнажаемых, биемых, терзаемых и на уды раздробляемых. Повинитеся убо повелению моему, да не точию у мене, но и у Царя благодать обрящете, и вся благая приемше в благополучии преживете дни своя послушавше мя ныне: аще же ни, то абие горкия беды и тяжкия болезни обымут вы, и погибнет красота лица вашего. (Здесь приметить надлежит, какое искусство употребляет Сочинитель, дабы твердость в вере изобразить торжествующею над всем. Сколько прелестей и ужасов собрано для ^[97]поколебания юных ^{110}сердец! С одной стороны угрожаются они лютыми мучениями и смертию, с другой предлагается им изобильная жизнь и сладость брака; мучитель вместо гнева и угроз, хладом своим скрепляющих твердую душу, нападает на них кротостию, сожалением, просьбою, советами, ласками, теплотою своею смягчающими крепость духа; однако же посреди сих увещеваний своих не забывает, к возбуждению в них страха и трепета, напомянуть мимоходом о терзании, о раздроблении их на уды, в случае непослушания. Ответы святых дев убедительны, сильны, смелы, но без дерзости, без гордости; нет в них ничего, кроме благородной смелости сердца, преисполненного любви к Богу, уповающего на бессмертие души, и уверенного в правоте своих чувств.) На сия словеса отвеща Минодора: нам, о судие! ни ласкание твое есть приятно, ни прещение страшно: вемы бо, яко наслаждатися с вами богатств, славы и всех сластей временных, есть вечную себе горесть готовити во аде: тер^{111}петь временныя за Христа муки, есть вечную себе на небесех радость ходатайствовати; и тое благополучие, еже нам обещаеши, есть непостоянно, и муки, ими же нам претиши, суть временны. Нашего же Владыки, и муки, яже уготова ненавидящим Его, суть вечны, ^[98]и множество благости, юже сокры любящим Его, есть некончаемо: того ради не хощем ваших благ, ниже боимся мук, яко временны суть: боимся же мук адских, и взираем на небесная благая, яко вечна суть, а наипаче, яко любим Христа жениха нашего, тем и умрети за Него желаем: умрети же единодушно вкупе, да покажемся сестры быти духом паче, неже телом. И яко же едина нас утроба роди в мир, тако едина за Христа мученическая смерть да изведет от сего мира, и един да приимет ны чертог Спасов, и тако не разлучимся с собою во веки. По сем возведши очи горе воздохну, и рече: о Иисусе Христе Боже наш, не отвержемся Тебе пред человеки, ни Ты отвержися нас пред Отцем Твоим, иже есть на небесех. И паки к мучителю глагола: мучи убо, о судие, ^{112}тое, еже тебе красно быти видится, тело наше, уязви е ранами, ни едино бо лучшее телу нашему украшение может быти, ни злато, ни маргариты, ниже многоценныя одежды яко же раны за Христа нашего, их же подъяти давно желаем. (Какая преисполненная усердия ко Христу молитва, и какая пот