Базовые принципы и схемы институционального подхода в методологии
| Вид материала | Доклад |
- Концепция отражает основополагающие принципы создаваемых по программе суперкомпьютерных, 120.98kb.
- Журнал «Современная экономика» №4 (16) 2011, 81.12kb.
- Математическое моделирование задач оптимального распределения ресурсов в условиях неопределенности, 23.44kb.
- Разработка теоретических положений и концепции развития таможенных органов россии, 358.64kb.
- 1. цели освоения дисциплины целями, 108.82kb.
- А. Л. Абаев Стратегия вуза: маркетинговый аспект, 240.5kb.
- Кадровый Центр «успех», 18.17kb.
- А. Г. Кузнецова развитие методологии системного подхода в отечественной педагогике, 2349.19kb.
- Гиув, г. Пенза, Россия, 680.01kb.
- Методология федерального интегрированного рейтинга аудиторских организаций Российской, 247.07kb.
Марача. Ну, я думаю, что мы сейчас ещё можем высказаться, кто ещё хотел бы что-то сказать, по кругу. Я единственное, что хотел бы всё-таки, чтобы некое, ну, не завершение, но хотя бы некое замыкание круга было, сказать всё-таки несколько слов про ММК и «выход из кризиса».
ММК помимо тех вещей, отличающих его от трансцендентальной традиции, о которых я уже говорил, придумал ещё одну очень важную штуку – это схемы. И не случайно, в общем-то, мы этому придаём такое важное значение, и даже существует отдельный семинар, собираем конференции по схематизации и так далее. Когда Кант вводил свой трансцендентализм, у него основная задача была – противопоставиться английским эмпирикам, хотя он, наверное, чувствовал, что вот этот априористский ход имеет недостатки. И он обсуждал альтернативы. И, что очень важно, именно в главе «Критики чистого разума», посвященной схематизации, он проводит такое рассуждение: если мы, разделяя два слоя схемы, примем противопоставление категории и понятия с одной стороны и чувственности с другой, то дальше у нас есть только две альтернативы. Либо считать понятие и категорию продуктом чувственности, что никак невозможно (так говорит Кант – не потому, что это в принципе невозможно, а потому, что это для него невозможно). Либо – второй вариант – считать понятия и категории априорными по отношению к чувственности, и дальше Кант собственно этот вариант и применяет.
Но при этом он делает важную оговорку, что вообще-то можно вообразить третий вариант. Это когда структура понятия и категории в верхнем слое, в действительности разума, поскольку она зависит от субъекта, является динамичной за счёт того, что субъект может как бы переструктурироваться и поменять схему своей работы. Ну а дальше Кант говорит: поскольку структура субъекта (а у Канта субъектом был «гносеологический субъект») предзадана Богом, то это тоже никак невозможно, чтобы субъект переструктурировался, а поэтому категории и понятия – априорны. Но в ММК-то мы знаем, что субъект может переструктурироваться, у нас есть оргдеятельностная доска, в отличие от онтологической, и у нас есть соответствующие практики работы по переструктуризации коллективного субъекта и даже по закреплению структур этого коллективного субъекта посредством методологических схем. А если посмотреть на ту растяжку, которую я пытаюсь задать, хотя и не очень удачно, то в терминологии различения двух типов идеализации методологические схемы как раз совмещают в себе обе характеристики, поскольку методологические схемы могут быть протрактованы и как схема объекта, как некое изображение на доске, и в то же время схемы могут быть протрактованы и как то, во что «можно входить» и что задает «структуру субъекта».
Но, на мой взгляд, не имея вот этого представленного сейчас на доске пространства, где задана вторая сторона растяжки, методология даже достоинства и характеристики собою же изобретенных методологических схем как следует не могла разобрать. И как раз, на мой взгляд, одно из возможных направлений выхода из кризиса – и в то же время одно из перспективных направлений для развития ММК – заключается в том, чтобы, во-первых, восстановить эту полноту пространства философской рефлексии, учитывающей обе стороны европейской традиции. Во-вторых, в рамках этого пространства проанализировать характеристики схем как одного из основных инструментов методологического мышления. Ну и, в-третьих, собственно говоря, имея за душой и наследие трансцендентальной традиции, возможность работы с идеальными объектами, и с другой стороны – возможность работы со схемами, дальше можно и в институциональном подходе тоже разобраться.
Вот на этом я бы закончил и с удовольствием выслушал то, что вы ещё хотели бы мне сказать.
Максудов. У меня есть. Я понял про институты. Хочу поделиться. Ну, может, оно как-то не очень связно, но вот почему-то мне захотелось с вами поделиться.
Я это продолжаю просто те идеи Георгия Петровича, которые он изложил про институты в работе «Начала системно-структурного анализа. Взаимоотношения малых(?) групп». Там есть специальный раздел, где он это, ну, так не систематически, но, мне кажется, очень как-то глубоко это обсуждает, прямо там на пару страниц.
Я думаю, что мы имеем сегодня институциональный кризис европейской культуры, и Берман как раз обсуждал и свою работу именно этому кризису посвятил. Почему? Исходя из рассуждений Г.П., я бы выделил два типа направлений или два типа, ну, пока условно говоря, институтов, но это пока условно. Вот институт как такая организованность деятельности, как места, обеспечивающие протекание социально значимых процессов деятельности и институциональных форм учреждений, которые потеряли деятельностный смысл и тем самым такую же функцию. На мой взгляд, правосудие как раз является этой учрежденческой формой, и потому Берман и своё исследование начал, чтобы понять, а когда же правосудие было институтом. И мне кажется, он довольно интересную идею выдвинул, что когда он говорит о разных юрисдикциях связанности правосудия c другими сферами, вот тогда * деятельностный смысл *, то есть за его рассуждениями можно увидеть и методологическую линию, если её отрефлектировать серьезно.
Соответственно, имеют смысл в институциональном подходе два направления разработок. Первое – аналитическое; ну, анализ вот этих институциональных учреждений и анализ того, какие из них действительно обеспечивают деятельностные процессы. И второе – конструирование институтов до полных форм, когда не просто места мы имеем, но и протекание деятельности, и осмысленность этих мест. Вот, на мой взгляд, смысл институциональной проблематики, если продолжать идеи, развитые Георгием Петровичем, вот в этом заключается. Но, опять-таки, это исходит из определенного уже фундаментального полагания понятия, вот понятия такой организованности деятельности, как места. И очень важно, мне кажется, это полагание. Это можно дальше проблематизировать, с этим работать, но мне кажется – все равно надо от чего-то отталкиваться. И я думаю, что вот это системно-деятельностное полагание институтов, которое было в этой работе, мне кажется, очень эвристичный и очень интересный ход вообще на институциональную проблематику. Но, опять-таки, вне контекста, связанного с деятельностью, с другими элементами деятельности, в деятельностном подходе. Эта проблематика, во всяком случае, в этой традиции, в традиции ММК, мне кажется, они очень будут правильные.
Марача. Спасибо.
Кто ещё что-нибудь хочет сказать?
Гайдин. Мне кажется, что если использовать вот эти два принципа как бы дополнительности, значит, скажем, если мы берем левую схему, там идеальные объекты – это вот предельные берутся, и в этом плане их практическая реализация, во-первых, труднопроверяема, и проверяемо ли вообще достижение результата? А в правой части – она более эмпирична и в этом плане институциональна в том, что как бы как институт, что там заданы некие критерии, по ним можно все-таки ориентироваться. Ну, собственно говоря, рефлектировать собственно свою деятельность: она эффективна, неэффективна, она реальна, нереальна. И вот мне кажется, что вот здесь именно использовать как принцип дополнительность вот эту, вот проектирование деятельности – может быть, будет конструктивный ход.
Марача. Спасибо.
Селина. У меня таких мыслей глубоких не возникло, а возникло просто очень много вопросов в связи с тем, что как бы действительно, я здесь * перспективность этой тематики, как бы тупиковый ход, связанный с кризисом, что очень много… они не институциональные по смыслу. Те, которые действительно не организовывают деятельность, а занимаются своеобразной какой-то имитацией. Вот у меня был такой опыт. По сути, я четыре года; это мучительно. Слава богу, я вышла из такой организации. Вот совершенно бесперспективная; я думаю, она сама по себе умрет. Но вот как задавать и запускать сам процесс как бы институционализации всё-таки мышления, которое задаёт в определенной исторической ситуации какую-то осмысленную деятельность по проектированию в данном случае институтов? Она, конечно, интересна, поскольку концепт, который вот там полагается всё-таки в качестве того, что объединяет и организовывает коммуникацию, – он, конечно, скажем так, наиболее интересен как содержательное ядро института.
И мне кажется, что как раз концепт и задаёт некое становление какой-то социокультурной группы, которой, может быть, в историческом плане как бы и не существует, и это просто я из той вот как бы, в той схеме слева нахожусь, в плане выхода из личного опыта в некое полагание. И поэтому меня всё равно левая схема более интересует, поскольку интересно, что же всё-таки полагать здесь в плане идеальных представлений, для того чтобы устраивать некий целостный вот, ну, не целостный, а для, может быть, какой-то группы концепт, который удерживает некие идеальные представления, которые могут запустить это коммуникативное пространство, для того чтобы было… Вот мне очень трудно скакать в эту правую схему, поскольку всё-таки выход в ситуацию обобщенную – для меня эта ситуация всё-таки историческая. Сегодня был задан этот разворот как бы исторической рамки через историю философии, и всё-таки интересен в этом плане, ну, это и опыт образовательный показывает, что вот экзистенции – они являются смыслообразующими, и поэтому интересно, о каких экзистенциях можно здесь помыслить в плане полагания института. Потому что экзистенции жизни или вот тот источник институционализации, который заставляет что-то вообще порождать – вот он представляет особый интерес, для меня во всяком случае, поскольку вот этот разрыв исторический – он, в общем-то, наблюдается. Почему я заговорила сегодня немножко вот про обычное право – ну, это связано с уничтожением как таковой вот этой рефлексивной традиции в крестьяноведении(?). Недаром этим занимаются почему-то на Западе больше, чем мы сами, поскольку естественно, что выйти в эту рефлексивную позицию из исторической ситуации достаточно сложно. То есть нужен встречный мыслительный ход, связанный с выстраиванием или модернизацией неких смыслов, которые в историческом пространстве существуют.
У меня вот как бы такой не структурированный поток сознания, поскольку действительно схема этого, тот набор пустых мест, который есть там вот наверху, – она интересна в плане того, а каким образом вообще будет ухватываться с позиции того конструктора самая предельная как бы, третья вот для меня уже. Она обозначена там как-то непонятно. Для меня она как бы – это третий пояс такого чистого мышления. Вот каким образом может быть обеспечена работа вот там, на том самом верху, которая в правой схеме? Вот это остается как бы основной проблемой. То есть это на самом деле как бы для меня некое наследие ММК, тот набор идей, которые могут здесь полагаться в качестве конструктора. Но это уже как бы такая чисто образовательная задача, мне так кажется, для тех, кто будет собирать некие свои поля смыслов вот в том самом ящике из трёх наборов пустых мест, пока для меня пустых. То есть откуда в этом плане и каким образом вот этот навигатор будет устроен, который позволит как-то, скажем так, сорганизовывать усилия по осмыслению ситуации в историческом плане, – это в нижнем поясе, и тот, который идёт как конструкторская работа – вот для меня это третий пояс, всё-таки не второй. У Вас всё вот… есть один и другой пояс. Для меня всё равно это как бы пояс третий, а не…
Марача. Вот этот?
Селина. Да. Я бы его всё-таки выделила отдельно, поскольку он, в общем, наиболее там тоже интересен как связка, которая обеспечивает рефлексию с левой вот этой самой схемой. Поскольку тот, кто там на третьем уровне, должен вот эту левую схему очень хорошо чувствовать на себе и иметь и личностный опыт, и методологический опыт и так далее.
Вот просто как бы отнесение к этим схемам. Поскольку задачки такие действительно стратегические стоят: а каким образом запускать новые процессы и каким образом с неподготовленными людьми выстраивать новые институты? Такая практическая задача существует.
Марача. Спасибо.
Карнозова. Я скажу несколько слов, потому что я, честно говоря, даже не ожидала, но, на мой взгляд, очень креативное сегодня было обсуждение и очень креативные идеи, которые ты высказывал. И моя неудовлетворенность – ну, она относится не только к тебе, а может быть и вообще к ограниченности собственных способностей выразить и развернуть содержательно то, что кажется автору креативно очевидным совершенно. Потому что многое из того, что ты говорил, ну, мне кажется, вот суперидеи про два типа идеализации, про прорыв методологии к понятиям ситуации – ну, это всё *, потому что вот там глубочайшее содержание, но оно не было развернуто. Это скорее то, что вот мне резонировало и то, что, мне кажется, вот это медленно бы прорабатывать и разворачивать. Поэтому это какая-то вот, наверное, общая сложность. Общая сложность, ну, вообще вот в организации коммуникации, семинара и вот в этой какой-то, может быть, спешке. Я хотела сказать – я вспоминаю средневековые университеты.
Реплика. ***.
Карнозова. Дело в том, что как бы общее такое место, что ли, что вот развитие или, как Слава очень смешно говорил на прошлом семинаре, когда его пытали по поводу того, что такое методологическое отношение и методологическое освоение, Слава говорил: «Ну, это вот чтобы сделать так, чтобы было лучше, чтобы как-то вот хорошо было». И идея развития связана с ценностью хорошего, а практически – с неким проектированием, конструированием и так далее. И когда вот я думаю, ну, просто из того, что я читала про вот эти средневековые университеты, которые осваивали право, превращая его вот в то, что мы называем римским правом, – ну, как мне кажется (у меня, наверное, своя идеальная картинка сложилась из того, что я читала), вот они читали эти тексты, глоссаторы, вот они по-разному интонировали, вот там интонация имела значение, и с разных сторон смотрели на один и тот же кусок. И как-то вот и у меня вот это ощущение, может быть, неправильное представление вот этой неспешной, но очень какой-то подробной такой вот работы. И вот поэтому, когда я думаю о развитии, методологическом отношении, методологическом освоении – это отнюдь не всегда, наверное, сводится к проектированию, конструированию, таким прожективным типам деятельности, которые для нас как-то привычны. Это просто то, что навеяло сегодняшним докладом.
Я из доклада не поняла, на самом деле, в чём кризис, именно из доклада, из того, что сегодня говорилось, потому что есть какое-то общее место, и в силу того, что оно общее, оно, наверное, и правильное, что каждый там, ну, тип мышления – он ограничен по отношению к практике. И, наверное, трансцендентальное там или вот это вот направление там первое ограничено, равно как и второе, ну, по каким-то другим основаниям. Поскольку ты не раскрыл, в чём содержание кризиса, то как бы сама идея прорыва или того, что методология ММК ответила на какие-то кризисы, для меня осталось непонятным, хотя очень резонируют те моменты, на которые ты обращал внимание. То есть два типа идеализации, категоризация низа в понятии сначала деятельности, потом ситуации, что очень важно, попадание на второй этаж как бы через рефлексию, а не с божьей помощью как бы пребывание там с самого начала. Ну, вот ещё какие-то вещи, и вот это, наверное, вот если… потому что действительно в ММК, притом что были разные программы, что начиналось с одного, то есть с науки о мышлении как эмпирической науки, в общем-то, в духе совершенно первой как бы схемы, как это всё разворачивалось. Даже безотносительно вот к этой линии самопроблематизации и новых шагов есть, действительно, какие-то вещи, как мне кажется, кардинальные, которые сделаны именно в методологии ММК. Мне кажется, сегодняшнее выступление показало: не хватает всё-таки средств языковых, понятийных для каких-то фиксаций. Если мы не можем позволить себе, не знаю, по каким причинам, семинар всё-таки может себе позволить, но в принципе мы всё время торопимся, то есть вот такого медленного какого-то движения, то, может быть, ещё поиск нужно вести в плане всё равно понятийном, потому что, что значит – языковом, да? Вот не получается какой-то такой фиксации, ну, вот не то что самоочевидной. В этой комнате всегда будут критиковать, да? Но всё-таки такой достаточно содержательной, чтобы можно было как-то, ну, чтобы она была более плотной, что ли, более опорной. Извини, я не знаю, как это сказать.
Марача. Спасибо.
Давыдова. Давайте я пару слов скажу.
Так сказать, было очень много сюжетов, которые к моей компетенции не относятся, из того, что обсуждалось. Но одна вещь – то, что сейчас Люда говорила, а я всё время, как дятел, долблю по этому же месту в разных семинарах, это же не только в этом. В разных семинарах долблю каждый раз одно и то же, и с каждым разом как бы убеждаюсь в том, что Георгий Петрович не прочитан, а следовательно – и не понят. И то, как он трактуется… Я ничего не хочу сказать плохого про Вашу работу; только, упаси бог, не понимайте так. Вы работаете действительно очень интересно. Но это действительно есть общее замечание и в этом семинаре, и в других наших семинарах. Оно у меня есть, тем более что оно сейчас у меня схлопывается с моим отношением и с необходимостью работать с текстом Раппапорта, который называется «Квадратура круга»: книжка, которую он написал про Георгия Петровича и про кружок. А он – человек очень интересный, Саша; ну, во всех смыслах. Но я сталкиваюсь, и поэтому, извините, остро реагирую в других местах, когда это звучит мягче. А там достаточно резко.
Значит, он десять лет был в кружке в семидесятые годы, то есть как бы не в начале, не в конце, а в самый расцвет, можно сказать. И я сталкиваюсь с тем, что текст – это то, как мы читаем, текст Георгия Петровича понимается содержательно, то есть по отношению к содержанию, которое сказано в тексте, а не по отношению к смыслам, которые он туда закладывает, к ситуации, в которой этот текст говорится, кому он его говорит и почему он говорит в одном случае одним образом, а другим про то же самое совершенно по-другому. Потому что меняется контингент, изменилась сама ситуация этого говорения. И он ещё провокатор по мысли, по мышлению своему. Он не выкладывает ученически вот как бы текст как транслятивный текст своей речи. Он его строит коммуникативно, хотя реально это вроде бы как бы трансляция, потому что он рассказывает про то, что было. Он строит его коммуникативно и каждый раз провоцирует сидящих там, чтобы его не понимали, потому что ему ценно непонимание, а не выучивание его слов наизусть. И он это непрерывно провоцирует. И Саша Раппапорт при всей его культуре, его уме попадает в эту ямку каждый раз. Просто заваливается там. И когда я ему указываю, что вот это как бы противоречит такому-то высказыванию там-то, а это там-то иначе сказано, а здесь иначе, он мне в итоге ответил: «Если вы знаете, как он говорил, вот сами эти примечания и пишите». Я теперь пишу примечания, Люда, к его книжке.
Карнозова. Ну, вот то, что Вы говорите – это просто мне так *. Я всю жизнь *.
Марача. Наконец-то Вас доконали.
Карнозова. Нет, антропология * появилась(?).
Давыдова. В смысле?
Марача. Ну, я, когда появилась ещё…
Давыдова. Мне он каждый раз говорит: «Галина Алексеевна, не цепляйтесь к словам!»
Марача. Нет, когда появилась ещё первая чёрная книга 1995 года, я первое, что сказал, когда увидел – нельзя Георгия Петровича так издавать, его нужно комментировать.
Давыдова. Да, но это очень трудно.
Марача. Я понимаю.
Давыдова. Это очень трудно, и тем более, посмотрите, вот я не могу комментировать это таким образом: а что я по этому поводу думаю. Я же должна найти это в тексте, по-другому сказанное, и показать.
Ну, в качестве простого примера – это семинар в Пятигорске. Там профессора сидят, лингвисты, и речь идёт фактически о схеме коммуникации и той, которая опубликована в статье «Смысл и значение». Значит, лингвисты, которые там сидят, считают, что смысл находится в тексте. Георгий Петрович с упорством дятла им каждый раз говорит, что «в тексте никакого смысла нет, смысл есть только у вас, если вы способны что-то понимать». Они начинают сопротивляться усиленно, говорить нахально, грубо, дамы, там такие дамы, они сопротивляются, и высказывания вот такого типа: «Так вы что, хотите сказать, Георгий Петрович, что и в «Доне Кихоте» никакого смысла нет?» «Ну, уж сейчас мы его поймаем!» А он говорит: «Да! Я вообще не люблю это произведение. Я, может быть, даже его никогда полностью и не прочитал». – «То есть как?! Вы не читали «Дона Кихота» Сервантеса?! Вообще с кем мы имеем дело?!» А он говорит: «А оно мне как бы ни к чему».
Гайдин. «И горжусь этим!» - да?
Давыдова. Да. Нет, он… Вот этого у него нет. Он всегда говорил предельно, ну, вы слышали: как бы предельно по-детски, вот непосредственно. «А мне, - говорит, - вроде житейски совершенно не нужен «Дон Кихот». Он мне, - а книжка толстая, - зачем?» - «А что же тогда вам нужно? Что вы как бы принимаете, читаете? Ну, например, «Мастер и Маргарита»?» - «Да, - он говорит, - «Мастер и Маргарита» - да. Это мне как бы вот соответствует тому, сему».
Теперь Раппапорт берет этот текст и говорит: «Ну тупой он! Он даже Сервантеса не читал!»
Селина. Нет, ну Раппапорт имеет право так говорить, и это говорит что-то про Раппапорта.
Давыдова. Но он десять лет был в кружке, и пишет с любовью и с тем, что как бы он, кажется, вернулся назад к предмету. Там очень много интересного есть, кстати сказать, иначе бы её здесь не издавали. Там много интересного.
Селина. ***.
Давыдова. Нет, она и написана прилично очень. Но вот эти вот места, которые как бы ну никуда не лезут.
Вот теперь касательно сегодняшнего разговора. Георгий Петрович, конечно, мы все это слышали сто раз, называл себя марксистом. Но он так никогда не думал. И реально работу… Это же тоже игра, да? Это же тоже определенная игра. В стране, где марксизм топтали все студенты – ногами, руками, плевались и как хотите, не ходили на эти самые лекции «Основы марксизма-ленинизма», ругали эти курсы, которые там всячески назывались: «Научный коммунизм», «История КПСС» и так далее. Ну, во всех гуманитарных вузах это было. Тайно это не признавала московская интеллигенция, но никогда не могла сказать про это вслух, ну просто не могла: работы лишишься. Он говорил им в глаза: «Я – марксист».