Geum.ru

М. Шрейн, «Эрика», редактору

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   23   24   25   26   27   28   29   30   ...   34

Вечером Эрика в мастерской долго шепталась с отчимом. Мать зашла и подозрительно посмотрела на мужа. “Какие секреты у них с Эрикой”,— подумала она.

В эту ночь Гедеминов, лежа на крыше конюшни, думал: «Эдуард далеко, а мне нужен товарищ. Другое дело, когда я был молод и свободен в своих решениях. Но теперь я должен сам спастись и девочку спасти, которой угрожает опасность». Попов сказал Эрике, что двенадцатого уезжает хозяйка. Значит, он будет один дома. И тогда он приведет помощника. За домом нужно будет проследить. Если там есть собака, ее надо приручить, подкормить заранее. Итак, пока Попов не разберется с ним, Эрике ничего не угрожает. Но дальше ее ни во что втягивать нельзя. «Господи, помоги!» Нет, страха Гедеминов не чувствовал. Он старался решить задачу со многими неизвестными так, чтобы не навредить близким. И одному сделать это было трудно. “Что ж, — подумал он о Попове, — возьму тебя хитростью. И нарочно прилюдно стал попадаться тому на глаза, а Попов всячески язвил, играя на публику:

— Ну, князь, мечтаешь отомстить мне, а руки коротки. Вот и сиди себе, шей обувь. Кончилась жизнь во дворце! Поживи в нашей шкуре. — Или: — Кабы твоя власть, ты бы, ваше сиятельство, меня шашкой бы рубанул. Ан-нет, рабоче-крестьянская нынче, моя власть. И никто больше шапку перед тобой ломать не будет.

Гедеминов смотрел на окружающих непонимающе, пожимая плечами. Мол, о чем это он? Наконец сел писать жалобу на Попова в районную партийную организацию. В жалобе просил поговорить с членом Коммунистической партии Поповым, который позорит честь и достоинство рабочего человека, беспартийного, но передовика производства. Да, он, Гедеминов, дворянского происхождения. Но воевал в белом движении несмышленым пятнадцатилетним мальчишкой. Отбыл исправительный срок, превышающий почти вдвое этот юный возраст, осознал преступность старого строя. И считает неприличным со стороны сознательного человека, члена партии, такое поведение. Даже если у того есть смягчающее обстоятельство, потому что Попов контужен и несколько месяцев лежал в психиатрической лечебнице. Его, Попова, увезли прямо из лагеря в Долинке, где он, Гедеминов, отбывал срок. Попов в лагере кого-то, кажется, нечаянно убил. И теперь у него, наверное, мания преследования. А страдать приходится ему, простому рабочему Гедеминову. Кроме того, раненный на фронте в ногу, Попов, опять же при рабочих кричит, что это его Гедеминов покалечил. Как он мог его покалечить? Попов все путает. Ему надо в санаторий на отдых.

Гедеминов подписал письмо и опустил его в почтовый ящик.

Результат жалобы сказался уже через несколько дней. Попов поджидал его у проходной и пошел следом за ним по территории фабрики.

— Чего же ты, белогвардейская сволочь, жалобы строчишь на меня?! Думаешь, меня с работы снимут? Я две войны воевал. У меня полная грудь орденов и медалей. Подожди, я тебе устрою! Недолго нам с тобой по одной земле ходить!

На скамейках, у входа в цех, сидели рабочие. Попов ушел. Гедеминов еще постоял рядом с рабочими, потом повернулся к ним, вытащил из кармана пачку “Казбека” и молча угостил каждого. Рабочие обрадовались. Один из них сочувствующе спросил:

— Чего он к тебе придирается? Чего угрожает?

— Правда, чего он на тебя зуб имеет? Ну был виноват, так отсидел же за это,— сказал другой и, посмотрев в след Попову, добавил: — Видать сильно контузило его на фронте, если такой раздражительный. Тебе можно посочувствовать. Он не успокоится.

Гедеминов, притворившись беспомощным, пожал плечами и пошел в цех. А ближе к вечеру комиссия опрашивала рабочих. Те подтвердили, что Попов к князю придирается, а князь тихий, безобидный человек, терпит.

Попову объявили выговор по партийной линии. И теперь у Гедеминова руки были развязаны. При первой встрече без свидетелей он сказал Попову:

— Вот сейчас я тебе дам ногой, головка и опрокинется набок. Или рукой по шее. Был негодяй и нет его. И никакой крови и доказательств.

Попов отскочил в сторону, отыскивая глазами людей, но их не было.

— Я тебя теперь в любом углу убью, — сказал, скаля зубы, Гедеминов. — Молись, замаливай грехи. Тебе, Попов, конец!

Мурашки пробежали по спине Попова. И он понял, что решается вопрос его жизни и смерти. В холодных глазах Гедеминова он увидел смерть. Но, подумав, решил: “Не успеет. А я поостерегусь и постараюсь не попадаться ему на наедине”.


* * *

Прошло две недели. Утром Гедеминов подозвал Эрику и попросил ее подыграть ему. Пусть невзначай спросит Попова, уехала хозяйка или нет.

Эрика сказала:

— Он ни разу ко мне не подходил. Может, и не подойдет больше?

— Сегодня придет,— уверенно сказал ей отчим.— Пошути с ним, не бойся, потом расскажешь мне.

Эрика удивилась тому, как отчим все предвидел. Вечером точно заглянул Попов и, услышав рычание собаки, успокоил ее:

— Не бойся, не подойду я к твоей хозяйке.— И Эрике: — Ну что, надумала, голубка моя?

— А что, разве квартирная хозяйка уже уехала? — спросила Эрика.

— Уехала. Сейчас только ее на вокзал проводил. Так что, может, придешь вечером? Ждать или нет? Завтра и послезавтра я буду занят. В общем, всю следующую неделю. А сегодня я свободен. Приходи, а? Я стол накрою... Выпьем вина. Я умею любить, зацелую.

— С чего это вы взяли, что я к вам когда-нибудь приду? Да я вас ненавижу! — крикнула оскорбленная его словами Эрика.

Попов даже не разозлился. И спокойно ответил:

— Придешь. Сама придешь как миленькая. И еще будешь просить меня пустить тебя в постель. А знаешь, когда придешь? Когда коня утром в конюшне не обнаружишь. А ты за него ответственная. За пропажу скотины — пять лет тюрьмы. Вся молодость там пройдет. Охранники будут тобой там пользоваться. Да не один будет с тобой, а целая куча. И забеременеешь, не зная от кого. Ребенка потом отберут в детский дом. Никогда не узнаешь, где он. Родинки считать будешь, как сумасшедшая Танька.

— Родинки, как у вашего ребенка? — спросила ехидно Эрика.

— Какого моего ребенка? — насторожился Попов.

— Да у Инны. Инна была вашей дочерью! А вы, вы ее... Когда она узнала, что вы ее отец, она повесилась. А вы еще стояли на похоронах как ни в чем не бывало. Да вы... Да вы хуже подлеца! Вы не человек!

— Ах так! Значит, ты все знаешь. И кому рассказывала?

— Матери Инны — на всякий случай ответила Эрика, испугавшись того, что проговорилась.

— Ну, а знаешь ли ты, что эта Татьяна всегда была помешанная? Она придумала, что девчонка — моя дочь. Чушь это. Инна сама мне на шею вешалась. Все это видели. Я ее не отгонял, замуж взять хотел. А она, дура, жизни себя лишила.

Эрика вспомнила патриотически настроенную подругу и сказала:

— Инна относилась к вам как к фронтовику, уважаемому человеку. Это ее подвело. Ей казалось, что вы герой... А вы воспользовались этим.

— Ладно. Хватит болтать,— перебил ее Попов.— Даю тебе сроку одну неделю. А потом хоть тоже руки на себя накладывай, если ты такая дура. Ты меня не знаешь. Я не отступлюсь.

Эрика передала весь разговор отчиму, но уже не верила, что кто-то может ей помочь. Мысли о самоубийстве стали закрадываться ей в голову. Всю ночь она тихо проплакала, думая о Николае и о себе: “Наверное, нам не суждено быть вместе”. Ей стало жалко его и себя тоже. Умирать не хотелось, а в тюрьму и подавно. Он, Попов, хочет свести у нее коня. Может ночевать с ним на стройке нового дома? Об этом она спросила отчима утром.

— Нет, будет еще хуже, — ответил отчим. — Он приведет милицию и составит акт о хищении. И тебя с поличным поймают. Придется тебе ночевать в конюшне с собакой. Если ему вздумается выкурить тебя из конюшни, собака учует дым.

— А если он закроет меня с обратной стороны? — спросила Эрика.

Гедеминов усмехнулся и успокоил ее:

— Перестань волноваться. Доверься мне. Я не сплю, я всегда рядом. Но матери ни слова.

Стемнело, Гедеминов надел медицинские перчатки и пошел к дому, где квартировал Попов. Света в окнах не было. Когда он проходил там в обеденный перерыв, собака тявкала. Теперь он прихватил колбасы. Тихо позвал ее. Но из сарая только слышалось ее слабое возмущение. “Так,— подумал Гедеминов,— значит, ждет гостя или гостей”. Он прокрался к калитке и огляделся. Все было тихо. Калитка даже не скрипнула. Присев за кустами, он послушал еще немного и, добежав до входной двери, потрогал замок. Руки еще помнили, как он раньше открывал такие замки простым гвоздем. Несколько секунд — и замок открыт. Гедеминов быстро проскользнул внутрь и посветил фонариком. Затем открыл несколько окон, и задернул занавески. В одно из них выпрыгнул, закрыл за собой, палисадником прокрался к входной двери и накинул замок. Разломал колбасу на куски и разбросал их вокруг сарая, чтобы собака, как только Попов ее отпустит, искала подольше. Потом стал ждать недалеко от калитки. Сидеть пришлось долго. Пропели первые петухи, и наконец Гедеминов увидел движущиеся к дому фигуры. Одна, пониже — Попова, другая — крупного мужика. “Какого здорового нашел”, — подумал Гедеминов, осторожно прокрался за угол дома и запрыгнул в окно. В передней, рядом с кухней, стояла вешалка, прикрытая ситцевой занавеской до полу. Кухня отсюда не просматривалась, но он знал, что они свет зажигать не будут — луна достаточно хорошо светит, зато уж слышно будет все. Он просто хотел все знать. Но не дай Бог, если кто-то из них захочет проверить, нет ли кого за занавеской, — думал он.

Зашли. Попов сказал:

— Все, можно не шептаться. Света я не зажгу. Мало ли кому сегодня не спится. Иди сюда, на кухню. Здесь и так светло, как днем.

— Как у нас в Карелии в белые ночи,— сказал мужчина басом.

Попов что-то положил на стол.

— Ешь. Выпивки пока не будет. Сделаешь дело, тогда и выпьешь. И надо обговорить все хорошенько. Ты ешь и слушай. До утра уже недолго осталось. Пока обговорим, рассвет наступит. И не вздумай удрать. Тебя, крупного, стриженого, все равно найдут. Дело сделаешь — и свободен. Завтра к пяти часам дня придешь к фабрике...

— Как?! Днем!?

— Да тебя здесь не ищут. Там нет домов, одни посадки. Подойдешь к забору с восточной стороны. Этот сапожник, после смены, идет на свою стройку одной и той же тропинкой в сторону болот. Там трава в человеческий рост. Но тропинку он протоптал. Росточка он выше среднего, не худой и не полный. Конечно, меньше тебя, но не надейся легко его одолеть, хотя он и мой ровесник.

— Ну, с таким-то я слажу,— засмеялся незнакомец.

— Не сладишь. Я уверен, он такой мастер, что без ножа не ходит. И дерется, как дьявол. Я тебя запугивать не хочу, но хромаю я из-за него. Конными на лошадях дрались. Лагерное начальство так хотело. Не мог я его одолеть, как ни старался. Думал, по-другому покончу с ним, а меня предупредили, чтобы и волоска с его головы не упало. Начальству он нужен был. А теперь он на меня охотится. Не я его, так он меня.

— А как его зовут? — настороженно спросил незнакомец.

— Это тебе необязательно знать. Хочешь свободы — не задавай лишних вопросов. Одним словом, в первый день ты только следи за ним, понял? А вот во второй я даю тебе полную свободу. У меня не появляйся. Я дам тебе все, что надо: продукты, одеяло — и спи там в зарослях. Мешок дам. Покончишь с ним, сразу его в мешок, и камень обязательно туда же, там же на болоте и утопишь. Только принеси мне его рубашку и туфли. Они у него модельные, и мне как раз будут. Таких даже в продаже нет. Сразу не буду их носить, а годика через два надену. Зато я точно буду знать, что его больше нет. Спор у нас давний... Может, даже скучно будет без него. Кралю одну он пасет, а мне она нравится. Правда, уже испорченная. Но ничего. В общем, как в цыганской песне поется: “Очи черные, очи страстные...” Слыхал такую песню? Да где тебе! Сидишь только по лагерям.

— Почему же не слыхал? Сестра моя замужем была за одним заключенным. Неофициально, конечно. Влюбилась в него. И жила с ним. Он хорошо пел и на гитаре играл. Вот эту песню я от него и слышал. Он меня всему научил, всем приемам борьбы, и на лошади скакать с шашкой наголо... Но больше я его не встречал. Хороший был человек дядя Саша.

Гедеминов за занавеской ахнул про себя: “Володька! Гора с горой не сходится... Так вот кого они нашли! Голос у него какой выработался. Но нет, Попов, тут ты заранее проиграл”.

— Значит, ты на лошади хорошо ездишь? — спросил задумчиво Попов.

— Ездил лет двадцать назад, хорошо ездил. Он меня обучил.

— Тогда тебе и не надо на поезд садиться. У меня есть конь. Дам я его тебе, уйдешь на нем к цыганам. Они недалеко кочуют. Этого коня я у них конфисковал. Мне дружок помог, начальник милиции. Там отпустишь бороду, женишься на цыганке... Никто тебя не найдет. А в тюрьме тебя актируют.

Попов сам не верил тому, что говорил. Он просто еще не знал, как увести из конюшни жеребца и как наказать строптивую девчонку, чтобы сама пришла к нему.

— Конь — это хорошо. А то я вам не очень верил насчет билета на поезд. Меня сразу там бы захватили. Да и зачем тебе оставлять свидетеля на свободе? Я ведь не дурак. Вот возьму тебя сейчас прирежу, да с деньгами и уйду,— сказал Володька.

— Не прирежешь. Денег не достаточно. Я тебе документик изготовил. А получишь ты его, как мы и договорились, на рассвете на мосту. Там буду ждать тебя.

— Ну, дай хоть немного выпить. Есть же у тебя водка. Что делать до рассвета? Уже все обговорили. Дай выпить и пожрать. Тюремная баланда надоела.

— Дам выпить, но немного.— Попов открыл шкаф, пошарил там, зазвенели стаканы.

— Себе налей,— сказал Володька.

— Мне вообще-то нельзя...

— Всем нельзя. Где это ты, начальник, видел, чтобы один пил, а другой смотрел? Пей.

Снова забулькала водка.

— Пей, начальник. За знакомство. Как тебя зовут? — спросил он.

— Тебе это необязательно знать,— ответил Попов.

— А меня зовут Владимир. В честь Ленина назвали. Мои родители были преданы Советской власти, за это она их и сожрала.

— Но-но! Ты потише! Я за Советскую власть жизни не жалел. И поливать ее грязью никому не дам, — оборвал Попов Володьку.

Выпили, молча поели.

— Наливай еще,— услышал Гедеминов снова.

Попов налил. Выпили. Попов стал хвастать своими победами над женщинами. Володька молчал. Потом вдруг попросил: «Расскажи, где воевал».

Попов сел на своего конька и рассказывал истории, увиденные им в художественных фильмах.

“Что это вдруг Володька заинтересовался победами Попова?”— удивился Гедеминов. Но когда Попов, распалившись, вскочил из-за стола, изображая себя в бою, Володька неожиданно прервал его:

— А ты, герой, небось и именной наган имеешь?

— Имею,— похвалился охмелевший Попов.

— Врешь, небось. Все сдали оружие после войны.

— А я не сдал. Сейчас покажу.

Он пошел в комнату, включил свет. Через минуту выключил и вернулся в кухню.

— Вот, посмотри,— и тут раздался легкий шум.

— Был твой, стал мой — торжествующе сказал Володька.

— Отдай. Ты все равно меня не убьешь. Я тебе документы изготовил. Но здесь их нет. Я это предусмотрел. И зачем тебе еще одно преступление? — Попов явно испугался, и Гедеминов подумал: “Как бы Володька глупостей не наделал”.

— А я тебя и не собираюсь убивать. А с наганом мне будет поспокойней,— ответил Попову Володька.

— Так там нет патронов,— вдруг обрадовался Попов.

— А ты мне сейчас их дашь! — Володька, по-видимому, взял его за горло. Тот стал хрипеть.

— Ты меня чуть не задушил. Пусть уж наган будет у тебя. Я и сам тебе хотел его дать. А ты за горло хватаешь,— Попов закашлялся.

— Пойдем, патроны найдешь,— сказал Володька, и они зашли в комнату.

Гедеминов метнулся к двери и, тихонько прикрыв ее, вышел через калитку на улицу. Собака в сарае поскуливала. Он спрятался в кустах. Минут через пять послышались голоса.

— Начальник, а окно в комнате у тебя открытым было? — спросил Володька.

— Почему открытым?

— Я сквознячок почуял. Может, кто у тебя прятался?

— Да кто? Ночь давно. Черт! Голову ломит. Пить мне нельзя было. Опять кошмары будут. Хоть не заходи в дом. Приходят, гады, и хохочут надо мной,— схватился Попов за голову.

— Кто приходит-то? — удивился Володька.

— Мною погубленные приходят. А по молодости все хорошо было.

— Хватит болтать, начальник,— прервал Попова Володька. — Четыре вещи помни. Через день на мосту. В три часа ночи. Я тебе обувь и рубашку, а если хочешь — и голову принесу, а ты мне коня, деньги, документы и одежду с обувью. Обманешь, одна из этих пуль твоя будет,— зло прохрипел Володька и добавил:— Живым я теперь не дамся.

— Не обману, иди уж. У меня голова трещит, я лягу,— сказал Попов.

— Давай сюда рюкзак с едой. Да мешок и веревка где?

— Все тут. В общем, договорились, на мосту. Прощай. Я завтра покажу тебе моего врага. А мне надо собаку выпустить. Отойди подальше, чтобы она не лаяла.

Володька огляделся по сторонам и, пригнувшись, пошел мимо домов в сторону посадок. Не упуская его из виду, крался за ним Гедеминов.


* * *

Рассветало. Володька остановился в глухом месте, чтобы поспать до полудня. Он стелился. “Ох! Хорошо на свободе-то!”— услышал Гедеминов. И тогда князь громко сказал по-немецки:

— Володька! Не бойся, это я, дядя Саша, — и на всякий случай швырнул в сторону камень.

— Какой еще дядя Саша? — спросил Володька тоже по-немецки.

— Ты меня так звал в Карелии. С твоей сестрой я жил в лагере. Или забыл сестру? Память отшибло? Не вздумай стрелять. Здесь далеко слышно. Милиция прибежит, — уже по-русски заговорил Гедеминов.

Володька помолчал, потом тихо спросил:

— Дядя Саша, это правда ты? — голос его дрожал.

— Конечно, я. Иди сюда. Я хоть посмотрю на тебя, каким ты стал.

Володька настороженно приподнимался с земли. Гедеминов встал во весь рост. Они подошли к друг другу. Гедеминов обнял его. А когда отпустил, нагана у Володьки уже не было.

— Это не честно! — все еще потрясенный встречей, сказал Володька.

Гедеминов спокойно ответил:

— Не нужен тебе наган. Мы его вернем. Оботрем тряпкой и вернем. Нас двое теперь, и мы рассчитаемся с этой сволочью. Я рад, что ты выжил. Рад. — Гедеминов помолчал, потом тихо сказал: — Сестра твоя, Санька, из-за него повесилась. Она мне записку тогда передала. Надругался он над ней. Он тебя нанял именно меня прикончить. Отца твоего тоже по его вине расстреляли. А мне он враг, и я на него охочусь, он это знает.

— Как?! — дошло до Володьки.— Из-за него все мои родные погибли!?

— Да. Но сам понимаешь, тебе не уйти. Выдавать тебя ему пока не выгодно. Он найдет способ, чтобы тебя тоже в мешок и в озеро, как только ты ему отдашь мои туфли и рубашку. Ты уже вычеркнут из списка живых начальником тюрьмы. Это фронтовой друг Попова.

Володька удивленно спросил:

— А откуда ты знаешь про наш с Поповым уговор?

— Да я там в комнате был, за занавеской. В окно влез,— ответил Гедеминов.

— Ты был там все это время?! — изумился Володька.

— Конечно. Должен же я был знать, что против меня затевается!

— Но ты же мог сам его прикончить, там, прямо в квартире.

— Нет,— возразил Гедеминов.— Мне нужно алиби. У меня семья. Я должен ее оберегать. Другого защитника у них нет. Мы еще поговорим. А сейчас нам нужно обсудить наш план. Ты приходишь на свидание к Попову, он показывает тебе меня, когда я буду проходить мимо. На следующий день ты меня якобы убиваешь, и я на работу выйти не должен. А дальше ты идешь к нему на свидание. И я приду...

— Но дядя Саша, мне до сих пор страшно подумать — ведь я тебя ножом мог снять сегодня. Ты же сам меня научил, метнул бы и все. — голос Володьки упал.

Гедеминов расстегнул пиджак.

— Видишь, я тоже не пустой хожу. Ты с камнем говорил, а не со мной. Но если бы на твоем месте был другой, то был бы он точно уже трупом.

— Сейчас, когда я рядом с тобой, мне, как в детстве, уютно и хорошо, — голос Володьки снова дрогнул.

Вместо ответа Гедеминов сказал ему:

— Не беспокойся. Все будет в порядке. Мне пора. У тебя все есть. Ешь, спи, наслаждайся свободой. Увидимся здесь завтра,— и Гедеминов поспешил домой.

Володька засмеялся и упал в траву, раскинув руки. Ярко горели звезды, но слезы радости застилали ему глаза. Он больше не один. Его старший наставник на свободе.


* * *

— Сашенька, ты оставил Эрику одну? — встретила его Адель.

Гедеминов спокойно сказал:

— Я сейчас вернусь к ней. Мне надо с тобой поговорить о жизненно важном для нас деле. Ты должна быть мужественной, как никогда. От этого зависит моя судьба, судьба Эрики и счастье всей нашей семьи. Кроме того, я тебе обещал все решить. Час настал. И волноваться тебе вовсе не нужно.

— Хорошо, Сашенька, я слушаю тебя. Сделаю все, как скажешь.

Гедеминов коротко рассказал жене все, что мог, о последних событиях, о планах Попова.

— Ты должна мне достать снотворного. Это раз. Во-вторых, вызвать мне скорую помощь завтра под утро и с большим шумом, прямо как умирающему. Естественно, “что-то с сердцем”. Можете даже напоить вашей валерьянкой. Я уже давно мало сплю.

— Так вот о чем вы с Эрикой шептались! Почему она тебе доверяет, а мне нет? — ревниво спросила Адель.

— Потому что я могу ей помочь, а ты нет.

— Сашенька, что ты надумал?

— Ничего не спрашивай, дорогая, ты мне поможешь, если будешь очень спокойной и дочь свою тому же научишь. Да, две бутылки вина пусть мне граф принесет в больницу и новые домашние тапочки, что я пошил. Для детей я тоже должен быть сердечником. Наверняка они придут меня навестить. Завтра мне нужна будет клетчатая рубашка. Туфли заверни коричневые. Рубашку смочишь бычьей кровью. Кровь на рынке продается. Дырку сделай в спине ножом. И еще не забудь мой пояс с ножами и перчатки.

— Сашенька! Я волнуюсь! — растерянно сказала мужу Адель.

— Я тебе запрещаю волноваться. И впредь выполняй в точности мои указания,— строго сказал Гедеминов жене и добавил: — Никогда больше ни о чем меня не спрашивай. Все, что нужно тебе знать, скажу сам. У меня ближе друга, чем ты, нет. И прости, что я вынужден обратиться к тебе за помощью. Надеюсь, в последний раз.

Он поцеловал жену, пожелал ей спокойной ночи и ушел. Сегодня, как все последние дни, он будет дежурить на крыше конюшни.


* * *

Все шло по плану. Попов в день предполагаемой гибели Гедеминова даже задержал его после работы. Настроение у него было отличное.

— Дом достраиваешь князь? — спросил он.— А как твое здоровье?

Кругом были люди. И сейчас Попов не боялся своего врага.

— Да нормально — ответил Гедеминов. (Он был в клетчатой рубашке.) А как ты себя чувствуешь? — спросил он в свою очередь — Попов знал, что князь притворяется добрым. Но сейчас поддерживал эту игру, полагая, что это его последняя встреча с врагом, почему бы не подыграть?

— Я моложе любого,— ответил Попов.

— Ты, конечно, уважаемый человек,— продолжал миролюбиво говорить Гедеминов, наблюдая за проходящими мимо рабочими.— Герой войны. С чего тебе стареть? Ну, мне на строительство дома надо спешить. Скоро дожди пойдут, и зима следом. Хочется скорей дом достроить. А фабрику я оставлю... Выставка моих изделий пройдет — и я свободный художник. И хватит нам враждовать. — Щеки Гедеминова побелели, но стальной блеск в его глазах, на этот раз не напугал Попова.

— Прощай,— многозначительно сказал Попов, еще раз взглянув на туфли Гедеминова и его рубашку. Он знал, что там сейчас в засаде наемный убийца, и сегодня Гедеминову придет конец. Лишь подумал: «Что у него в свертке под мышкой?» И крадучись пошел следом, чтобы показать уголовнику своего врага.

Гедеминов шел не оглядываясь.


* * *

Рано утром с Гедеминовым “случился сердечный приступ”. Адель вызвала мужу «скорую помощь». Когда «скорая» приехала, по всей квартире уже распространился запах валерьянки, на столе лежали вата, шприцы. Напуганные дети стоят у кровати отца. Альберт заплакал. Гедеминова положили на носилки и в сопровождении любопытных соседей по бараку вынесли на улицу.

Адель успокоила ребятишек, разбудила Надю, попросив присмотреть за ними, и поехала вместе с мужем в больницу. Там она обрисовала дежурному врачу симптомы инфаркта, и Гедеминова положили в наименее заполненную палату у окна, чтобы ему легче дышалось. Адель делала все так, как велел ей муж. Здесь были трое выздоравливающих больных. Чтобы не мешать новенькому спать, они через окно выпрыгнули в сад. Гедеминов выспался к вечеру и тут, как и следовало по плану, пришли обеспокоенные супруги Гарабурда, принесли вино и домашние тапочки.

— Вам же, князь, нельзя пить,— тихо сказала Мари.

Но Гедеминов громко ответил:

— Так моим товарищам по палате можно. Вечерний обход пройдет, они и выпьют за наше знакомство.

— Да, нам можно. Мы уже здоровые, а нас из больницы не выписывают. Мы даже в магазин пойти не можем.

— Обе бутылки выпьют? — удивилась Мари.

— Зачем же мне их спаивать? Другую завтра выпьют.

Граф Петр сказал Мари:

— Мы посекретничаем, подожди меня в холле.

Он нагнулся и прошептал Гедеминову на ухо: “Я к Вашим услугам. Мне Адель сказала. Ночью жду вас под окном здесь. Но почему вы ко мне не обратились?”

— Вмешивать не хотел. Думал, один справлюсь,— тихо ответил Гедеминов.

— Но это не только ваш враг, но и мой.

— Ваша жена знает? — спросил Гедеминов.

— Нет, конечно, нет. Ну, прощайте до ночи. Я легонько в окно стукну, если вдруг проспите,— сказал граф Петр и вышел из палаты.

Пока не начался обход, Гедеминов откупорил бутылку вина и незаметно всыпал туда снотворное.

После обхода врача долго рассказывали анекдоты, потом кто-то сказал: “А где обещанное вино?”

— Я думал, вы не хотите,— ответил равнодушно Гедеминов и затем спросил: — вам действительно можно? Спросим врача?

— Да брось ты! Мы здоровые. Давай свое вино! — сказал один из них.

— Я немного отпил. Это укрепляет мои силы. Дайте стаканы, я вам налью.

Он разлил по стаканам вино и посмотрел на часы. Было 12 ночи. «Доза снотворного небольшая, но до семи утра никто не проснется»,— подумал он и тоже задремал. Но, услышав легкий стук в окно, вскочил и открыл его. Все спали. Он вылез в окно в пижаме. В саду он переоделся, обулся, надел перчатки и застегнул пояс с ножами. И в половине второго они были уже под мостом, где ждал их Володька.

«Ну вот, я снова на своей гражданской войне — подумал Гедеминов. — Только открыто не могу вступить в бой. Что ж, я прибег к военной хитрости ради победы.»

Он обратился к графу Петру:

— Вы, кажется, поручик. Вот и довоюем свою войну. Покончим с этой красной мразью.

Спрятались за кустами. Прошло минут сорок. Кто-то шел. Это был Попов. Из-под моста вышел Володька. Он нес сумку.

— Вот, начальник, его туфли и рубашка,— сказал Володька.— Я все выполнил, как договорились, давай деньги и документы.

— Покажи,— Попов фонариком осветил рубашку.

— Не доверяешь, начальник, с фонариком пришел. Утро уже. Это, между прочим, кровь. Кровь твоего врага. Пощупай,— говорил Володька, потеряв бдительность.

— Знаю, что выполнил. Князь не пришел на работу. Ну, пора расплачиваться.— Попов полез в карман. Я рад, что князь на небе... — начал было злорадно Попов, но вдруг вскрикнул. Это Гедеминов метнул нож ему в руку, которая была в кармане. От боли в руке Попов нажал на курок. Пистолет выстрелил. Пуля едва не попала Володьке в ногу. Володька взревел:

— Ах ты гад! У него был пистолет в кармане!

— Ты жив! — ужаснулся Попов, увидев Гедеминова.

— Не только жив, но и здоров. А к тебе смерть пришла,— сказал Гедеминов так спокойно, что Попов сразу понял — пощады не будет.

В сознание промелькнуло то, что он в князе больше всего презирал и ненавидел — его благородство. И теперь он ухватился за это его качество, как за соломинку, и взмолился: — Князь, не станешь ты безоружного добивать. Зачем тебе жизнь такого простого и несчастного человека, как я?

— Молись, спасай душу. Может, Господь и услышит, — ответил холодно Гедеминов.

Из-за спины Попова выступил граф Петр и тихо сказал:

— И заодно вспомни, как ты мне на спине звезду выжег. Не узнаешь, палач? И я пришел засвидетельствовать твое преступление. И я тебя сейчас прощаю. Молись.

— А кто надругался над моей сестрой? — зарычал Володька — Кто виноват в ее смерти, в смерти моих родителей? Кто мою судьбу искалечил? Кто сейчас хотел меня убить, подлец? — И Володька вынул нож, торчащий в руке Попова, вытащил его руку из кармана и достал пистолет. — Смотрите, трофейный, немецкий. Сберег скотина!

От боли Попов вскрикнул, упал на колени, прижал к груди раненную руку и взмолился:

— Я виноват князь, прости меня! Сдай в милицию. Я заслужил, все раскажу. Князь, твоя жена... она жива и у вас все хорошо. Я раскаялся. Ты же верующий. Я истекаю кровью.

Володька выступил вперед:

— А я неверующий. Просто убить собаку — грех, но уничтожить бешеную — это благо для всех. Да, туфли тебе больше не нужны. На тот свет босиком приходят.

И Володька стянул туфли с ног Попова.

— Вот и закончилась наша с тобой гражданская война, — жестко сказал ему Гедеминов. — Сейчас ты в моих руках и ранен, но, увы, пленным ты мне не нужен. — повернулся к Володьке: — Кончай его!

Попов в ужасе посмотрел в сторону другого берега, где табором расположились цигане. “Помо...”— вырвалось у него. Но Володька не дал ему крикнуть, зажав ему рот. Попов посмотрел со страхом в воду и в ужасе замычал: к нему тянули руки утопленные им в ранней юности Лора и Левушка. И тут Володька стал накидывать ему на голову мешок. Попов отчаянно сопротивлялся.

Гедеминов сказал графу Петру:

— Пойдемте. Казнить — не слишком благородное дело. Володька пострадал больше всех. Пусть он и кончает его.

Володька разделся догола, взялся за длинный конец веревки и поплыл на островок. Он вылез на берег и тянул мешок, пока тот не оказался на середине реки. Потом бросил веревку в воду и поплыл назад, ныряя в том месте, где утонул мешок. Вынырнул, поплыл к берегу и, продрогший, стал одеваться. Там где утонул мешок, по воде шли пузыри.

— Так,— сказал Гедеминов,— пока его душа по пути в ад, приведем берег в порядок. Кровь песком посыпьте, граф. Володька, возьми нож, помой его с песком. Дай туфли этого гада. Я их обую, войду в дом, возьму его документы. Если что подозрительное услышите, швырните камушек в окно.

Они пробрались через кусты к дому, благо что улица примыкала к озеру. Гедеминов обул туфли Попова.

— Здесь собака есть,— прошептал граф.

— Она в сарае заперта,— тихо ответил Володька.

Гедеминов надел перчатки, вошел в дом, задернул шторы и включил свет. Наконец он нашел документы Попова. Потом тщательно обтер наган и положил его в ящик стола. Потушил свет и выглянул за дверь. Все было спокойно. Быстро накинул замок.

— Граф, вы где? — спросил он тихо.

— Мы здесь. Надо уходить, — отозвался граф Петр.

Они побежали к болоту, и там Гедеминов снял туфли Попова, бросил их в болото и переобулся в свои.

— Все! — с облегчением вздохнул он.— Воздух-то какой свежий.— И, подняв голову к небу, сказал: — Прости меня, Господи! Я обещал тебе не убивать, но другого выхода не было,— и повернувшись к Володьке напомнил: — Завтра жди меня там же. Отдыхай... Живи Володька...

Володька обнял Гедеминова и растроганно сказал:

— Теперь моя жизнь принадлежит вам князь. Я так рад встрече! Но вижу, молодого веселого дяди Саши больше нет. Как нет и маленького Володьки. Как жизнь жестока! Но сейчас я счастлив...

— Князь Александр,— напомнил граф.— Вам пора. Переодевайтесь в больничную пижаму.


* * *

Быстро светало. Гедеминов проскользнул вместе с графом в больничный сад. Он пробрался меж кустов к окну своей палаты и осторожно заглянул во внутрь. Все спали. Он прыгнул в окно, оставив туфли за окном.

— Сожгите их, граф, на всякий случай. Вдруг я где-то наследил,— прошептал он.— Другие принесите. И ветками подметите следы под окном.

Гедеминов лег и прислушался. Тихо. Минуту спустя он просто провалился в сон.

— Все спят,— услышал Гедеминов женский голос. И затем — мужской: — А как наш новенький?

— Дыхание ровное.

— Измерьте температуру.

Медсестра прикоснулась к плечу Гедеминова:

— Больной, проснитесь, градусник держите. — Гедеминов взял его, слегка натер и сделал вид, что снова уснул. Все остальные тоже с трудом просыпались. Доктор не сводил глаз с лица Гедеминова.

Медсестра взяла градусник у Гедеминова. Температура 38,5.

Доктор послушал его сердце, пожал плечами и направился было к двери. Потом вернулся и снова пристально посмотрел в лицо больному и медленно вышел. Он напряженно вспоминал, где он раньше видел это волевое лицо.

— Может когда я раненых лечил? — подумал он.— Глаза. Да, глаза — то ли героя, то ли преступника. Холодный блеск... Он здоров!! Откуда взялась температура? Какое сердце? Мне бы такое. Понаблюдаю. Может стресс был у него. Впервые случай такой,— размышлял он.

Пришел граф Петр и прошептал Гедеминову на ухо: “Я ходил на берег. Все в порядке”.

Днем жена привела мальчиков. Все были в белых халатах до пят. Они со страхом смотрели на Гедеминова.

— Папа, ты не умрешь? — испуганно спросил Альберт.

— Да нет, теперь точно не умру. Я скоро выйду из больницы,— пообещал князь и, попросив мальчиков подождать маму на улице, встал и вывел Адель в коридор.

— Все в порядке? — спросила она.

— Да. Скажи Эрике, что Попов пропал. Но пусть она продолжает с собакой спать в конюшне. Если милиция будет спрашивать ее о Попове, как о ее непосредственном начальнике, то обязательно поинтересуются, почему она там ночует. Эрика должна сказать, что боится цыган. Они могут украсть коня, а она за него несет ответственность. Цыгане прикочевали. За озером их шатры. О Попове пусть отзывается хорошо, с уважением. Завтра как раз кинутся его искать. Через 3 дня поговоришь с врачом, попросишь выписать меня под свою ответственность. Эрике больше ничего не угрожает. Я вынудил Попова уехать навсегда, пригрозил. Ладно, иди к дочери.

Уходя, Адель оглянулась и поняла: никуда Попов не уехал. Об этом говорило каменное, чужое лицо мужа. Таким она видела его впервые.

Ночью Гедеминов повторил свой трюк с вином и снотворным и ушел через окно, прихватив с собой и бутылки, и стаканы. Он нашел Володьку на прежнем месте. Граф уже ждал его там. Володька сказал:

— Дядя Саша, я думал, коль ты меня спас от смерти вчера, может, и вправду я заново родился и теперь у меня все будет хорошо? Только скажи, все для тебя сделаю.

— Ладно,— ответил Гедеминов.— Граф проведет тебя на стройку. Слушайся его. Мне же надо пока врачам подчиняться. А там мне бюллетень дадут, и я как буду дома долечиваться. Тогда придумаем, что с тобой делать. Мне пора.


* * *

Через два дня все говорили о пропаже Попова. Милиция вскрыла квартиру и обнаружила открытое окно, а за окном следы. Привели собаку. Собака взяла след, но затем она повела всех снова в дом и тыкалась в одежду Попова. “Собака неопытная”,— сказал сержант. Документов и денег не было. Оружие на месте. Опросили сначала подчиненных и родственников. Эрику нашли на конюшне. Походили, поискали, перерыли солому.

— Почему так поздно работаешь? — спросил следователь.

Эрика ответила:

— Я вообще здесь ночую. Сторожа-то нет. А за озером цыгане кочуют. Раньше это их конь был. Мой начальник говорит, его у них конфисковали. А что такое “конфисковали”, я не знаю. Только ведь за коня я отвечаю. Мне еще целый месяц здесь работать, а потом сдам коня и буду дома спать.

— Когда ты видела в последний раз своего начальника? — спросил следователь.

— Дня четыре назад. Он заходил и хвалил меня за чистоту в конюшне. Он хороший, добрый человек.

— А ты знаешь, что он пропал?

— Как пропал? — искренне удивилась Эрика.

— Может, он с кем-нибудь ссорился? — спросил следователь.— Кто-то сказал: Попон с сапожником не ладил, все грозился убить.

— Я никогда не слышала этого. Чего им ссориться? — удивлялась Эрика.

— Но говорили, Попов пьет,— продолжал следователь.

— Я не видела. Люди и наговорить могут,— продолжала Эрика защищать Попова, как наказывал ей отчим.

Когда милиция ушла, она подумала: “Это отчим. Что он с ним сделал? Он его убил!”. Но на душе не стало легче, а наоборот — стало пусто. Она подумала: отчим убил Попова из-за нее.

С этого дня что-то ушло из жизни Эрики. Ее будто заморозили. В тоске она думала: “Еще недавно жизнь была такой яркой. Когда отец еще был жив...” И опять ужасная мысль: “Это из-за меня Александр Павлович пошел на убийство. Я приношу людям несчастья. Все цыганка правильно нагадала: и смерть отца, и черного человека нагадала... И что теперь будет?”


* * *

К Гедеминову в больницу пришел следователь.

— Гедеминов,— начал он.— Пропал секретарь партийной организации обувной фабрики. Что ты об этом знаешь?

— Как пропал? — удивился Гедеминов.— Он что, ребенок? Когда это случилось?

Следователь пристально посмотрел на него и сказал:

— Рабочие фабрики были свидетелями того, что он ругал тебя на чем свет стоит. Так что вы не поделили? Вы были знакомы раньше?

— Ну, во-первых, он был моим начальником в зоне. Хороший был, строгий, но справедливый. Я помню, его из-за контузии головы в санаторий направляли. Потом уже через много лет здесь, на фабрике, встретились.

— Какие были у вас взаимоотношения? Вы враждовали?

Гедеминов продолжал играть роль бывшего заключенного:

— Как я мог с ним враждовать? Он большой человек, начальник. А я рабочий. Какие могут быть у нас отношения? Я из бывших богатых, а он с детства богатых не любит. Как напьется, так кричит: “Всех надо уничтожить!” Богатых больше нет. Все равны. Ну, а он все еще что-то имеет против меня. Я даже жалобу на него писал. Обижал он меня часто. Но я молчал. Он нервный, воевал. Имеет право ненавидеть бывших богатых. Но перед тем, как мне случилось в больницу лечь, Попов был в хорошем настроении, и даже поинтересовался моим здоровьем.

— Знаю. Но ссора же была?

— Да не ссора. У нас кобыла старая на фабрике подохла. А дома протапливаются резиновыми отходами. Их надо развозить. Начальник привел молодого необъезженного жеребца. Возница, совсем старик, не смог коня в подводу поставить. Вот начальник и стал его кнутом усмирять. Мне его жалко стало. Я и вырвал кнут из рук Попова. У него, Попова, контузия головы на фронте была. Он иногда себя не помнит. Кричал, конечно, на меня. Конь его лягнул. А я говорю: “Чего зря коня бить? Усмирю его и поставлю в подводу сам”.

— Усмирил?

— Конечно. Я люблю лошадей.

— А дальше?

— Что дальше? Дальше все. Вы проверьте, может он в психиатрической клинике. Он уже лежал там.

Пришел врач, принес больничную карту Гедеминова.

— Вот здесь все записано, посмотрите,— показал он следователю.

Следователь, усмехнувшись сказал:

— Этот Попов рассказывал рабочим фабрики небылицы, что ты грозился его ногой по голове треснуть. Акробатом тебя считает. А еще говорил, будто ты можешь убить человека ребром ладони. У него точно не все дома, — покрутил следователь пальцем у своего виска.

Врач показал на Гедеминова: — Больной был в таком состоянии, что едва выжил. Вы не знаете, что такое больное сердце! Двигаться нельзя. Кто ему встать разрешит. Вон его домашние тапочки под кроватью. Они новые. Как принесли, так и лежат.

Следователь взял тапочки, посмотрел и сказал: “Новые, неношеные”. Посмотрел под подушкой, под матрацем...

— Ничего нет,— сказал он и добавил: — Да я знаю, что ты, Гедеминов, жалобу писал на Попова. Есть справка, что Попов лежал в психиатрической лечебнице. Тут ты прав. А такие больные...

Постояв еще около Гедеминова, следователь ушел. Ночью пришел доктор и, разбудив Гедеминова, жестом позвал его за собой. Зашли в кабинет врача.

— Сутки спите, не многовато? — спросил доктор.

Гедеминов уже вспомнил его фамилию. Но про себя решил не признаваться в этом.

Доктор пристально смотрел на него.

— Вы не узнаете меня? — спросил он.

— Простите, но я вас раньше не встречал,— ответил Гедеминов.

— А я вас сразу узнал. Вчера жена моя с детьми приходила. Я ей вас показывал.

— Да что происходит? Зачем меня показывать?— спросил Гедеминов.

Доктор достал из шкафа спирт, разлил по склянкам:

— Выпьем за встречу!

— Вы меня с кем то путаете. И у меня сердце, вы же знаете, мне нельзя пить,— удивился Гедеминов.

— Бросьте, Александр Павлович,— засмеялся доктор,— когда вас привезли в мое дежурство, я вас сразу раскусил. Сначала думал: “Симулянт, работать не хочет, притворился больным, чтобы бюллетень дали”. Потом смотрю, доктор Гедеминова хлопочет рядом с вами. Я и раньше думал, где я эту оригинальную фамилию слышал. Посмотрел вам в лицо и вспомнил. Вы же, батенька, мне жизнь спасли в сорок втором, на шахте. Я Давид Коган. Вы меня до клети донесли и достали из кармана сухарь. Я пожевал и ожил. А на следующий день нам пайки прибавили. Я после четвертого курса медицинского института в лагерь попал, мне только двадцать лет было. А гнить живьем в шахте не хотелось. Выпейте же! У меня дети родились, жизнь продолжается, понимаете? — Доктор продолжал: — В общем, я воевал под началом этого Попова в штрафной роте. Гад, подонок. Раненых на поле боя бросал. Но я сам выполз и друга вытащил. Меня, слава Богу, в ногу ранило. Попал в госпиталь, оставили работать там. После войны диплом врача получил.

Поскольку Гедеминов продолжал молчать, доктор снова спросил:

— Неужели вы меня не узнаете? Я же Давид из вашей бригады. Мы с вами на шахте работали в войну. Не хотите признаться, что узнали меня. Но вам это ничем не грозит! У вас еще был какой-то метод выживания...

— Я вспомнил Вас, — признался Гедеминов.

— Добрый вы мой человек! Дайте я вас расцелую за всех спасенных! — обрадовался доктор и обнял Гедеминова.

Гедеминов саркастически рассмеялся:

— Не такой уж я добрый. Я грешный, как все в этом мире. И целовать меня не надо. Вы не женщина.

Но доктор прервал его:

— Вы замечательный человек! Но как этот Попов рядом с вами оказался, я имею в виду, на фабрике?

— После смерти Сталина в НКВД чистка была. Правда, не такая, как в 37-м. Просто уволили палачей. Правда, его сначала, как участника двух войн, помощником прокурора поставили.

— Ну он же малограмотный! — удивился доктор.

— Казнить — ума не надо,— усмехнулся Гедеминов.— А потом назначили заведующим хозяйством обувной фабрики и заодно секретарем партийной организации. А я, как вы можете догадаться, в партии не состою, и потому у меня ничего общего с Поповым не было. Где-нибудь напился и спит у знакомой бабы. Зря всполошилась милиция.

— Третий день спит? — удивился доктор.

— Ну какое нам до него дело? Давайте уж выпьем вашего спирта и порадуемся тому, что мы живы, что мы на воле. И за наши семьи! — поднял Гедеминов склянку.

Доктор понял, что из Гедеминова ничего не вытащишь, и спросил:

— А это ничего, что ваша красавица жена по ночам дежурит с другими докторами? Вы не ревнуете? Я бы свою не пустил... Простите мою бестактность, я вспомнил: в зоне говорили, что вы настоящий князь. Это правда?

— Это правда, и жена моя княгиня, потому как мы венчаны. Поэтому она не может опуститься до флирта с дежурным врачом, даже если он в нее по уши влюблен. Но давайте лучше о моем сердце. Что со мной? Я все время хочу спать.

Доктор послушал сердце и сказал: — Ничего не понимаю. Сердце хорошее. Но откуда сонливость? Может, стресс... у вас?. Здесь что-то не то. Ну, идите спать... князь... Я все-таки должен вас задержать на дней восемь—десять. Это необходимо, чтобы в дальнейшем у милиции не вызывать подозрений. Мне приятно, что я встретил вас, пусть даже так необычно. Спокойной ночи, Александр Павлович. Удивительно, что мы встретились...

— Что же удивительного? Мы все, бывшие заключенные, живем в этом маленьком городке. Это же место нашей ссылки, — ответил Гедеминов и вернулся в свою палату. Он думал: “Вроде бы убрал с дороги такую сволочь, радоваться надо. Но куда деть память о его злодеяниях? Вот и этот разговорчивый и догадливый доктор будет нести свое тяжелое прошлое до конца дней”. И вдруг поймал себя на мысли, что у него сейчас вроде как первый в жизни отпуск. “Эх, мне бы в Москву сейчас, сына старшего увидеть! Шестое чувство говорит мне, что он жив. И Натали увижу...”

А доктор, оставшись один, думал: “Я и в бою был, а все время боялся. Отстреливал свои патроны куда попало. И сейчас еще боюсь начальства. А он, этот князь, молодец. Ребята мои, однополчане штрафники, кажется, вы отмщены! Из своего рая забегите на минутку в ад и подложите дров под котел, где душа этого гада Попова жарится! Нашелся человек, отомстил за вас...”

Доктор снова зашел в палату, посмотрел на спящего Гедеминова и тихо сказал:

— Детям и внукам расскажу, как князь мне жизнь спас.

И тут же услышал:

— Меньше говорите, доктор. Спать мешаете. И не забывайте, я тяжелобольной.

— Все-все,— засмеялся доктор и вышел из палаты.

Утром Гедеминов обнаружил на тумбочке огромный букет цветов. А рядом с его кроватью стояли доктор и медсестра. Доктор серьезно говорил:

— Этому больному я прописываю валерьянку, три раза в день, — и, наклонившись к нему тихо произнес: — жена моя цветы вам принесла.

Чуть позже пришла Эрика. Посмотрела на отчима вопрошающе.

— Иди в сад, я сейчас выйду,— сказал он и сунул ей букет цветов. Растерянная Эрика вышла с букетом и села на скамейку, ожидая отчима.

Он вышел, сел рядом.

— Ну, что еще случилось, маленькая баронесса? Почему нет настроения? Опять обидели? — спросил Гедеминов, заглядывая ей в глаза. Эрика заплакала, спрятав лицо в цветы.

— Я приношу всем несчастье. Если бы я не дружила с Инной, с ней бы такое не случилось. Теперь вы из-за меня... Что будет? Мне страшно. Вы так хорошо жили, а тут я. Меня все равно будут обижать, а вы каждый раз из-за меня вот так…

— Ну-ну, не надо слез,— сказал Гедеминов.— Это от напряжения последних дней такие глупости приходят тебе в голову. Ты не можешь принести в мир больше зла, чем он имеет. Мы с твоей мамой счастливы, что ты нашлась. Не засоряй свою головку глупыми мыслями.

— Но из-за меня вы этого...

— Кого “этого” и что? — удивился Гедеминов.— По-твоему, я злодей?

— Нет, вы очень добрый! Только с виду страшный.

— Ну вот,— рассмеялся Гедеминов,— я уже и страшный.

— Я хотела сказать “строгий”,— поправилась Эрика и засмеялась сквозь слезы.

— Тогда я тебе одной скажу правду. Ты никому не расскажешь?

— Нет.

— Даже маме и Николаю?

— Никому, никому!

— Тогда слушай. Я от чего так расстроился? Даже сердце заболело. Недавно у меня с Поповым на фабрике разговор произошел. Попов был пьян. А пьяный он совсем дурной. Меня он ненавидел за то, что я князь, а он из бедных. Он хотел убить твою маму и стрелял в нее в лагере, когда был пьяный. Он думал, что она умерла. А она, оказывается, живая. И ему, Попову, жаль, что он ее не до конца убил. Я давно спрашивал твою маму, что это у нее за маленькая дырочка, будто впадина. А она отвечать не хочет. Не хотела меня расстраивать, правду рассказывать. И когда я услышал, что сказал мне Попов, я подумал: “Откуда он знает про ее спину?” И сказал ему: “Ну все, Попов, теперь ты в тюрьму сядешь за все. Ты преступник”. Он испугался, протрезвел и стал меня просить, чтобы я на него не доносил. И я поставил ему условие: он забирает свои документы и уезжает как можно дальше и никогда сюда не возвращается. Когда меня в больницу повезли, он, конечно, узнал об этом и решил, что я умираю и перед смертью расскажу доктору обо всем. Тогда он пришел ко мне в палату и показал билет на поезд на Дальний Восток. Вот так все и было. Но смотри, никому не рассказывай, как обещала.

— Спасибо, Александр Павлович,— повеселела Эрика,— хорошо, что я рассказала вам, а то бы думала, что это вы... его убили!

— Но как? Я же в больнице лежал! А вот и мама идет. Только ей ни слова. Договорились?

Подошла Адель, одетая в белый халат.

— Ой, Эрика, какие красивые цветы у тебя! Где ты их взяла? — весело сказала она.

— Александр Павлович подарил,— счастливым голосом ответила дочь.

Адель посмотрела на мужа и участливо спросила:

— Как ты себя чувствуешь, милый? Тебе еще нельзя вставать. Иди ложись. Эрика, дочка, иди домой. Александру Павловичу необходим постельный режим.

Гедеминов улыбнулся Эрике, но глаза оставались строгими. Она поняла.

— Что тут у вас произошло? Эрика, ты, надеюсь, щадишь сердце Александра Павловича? — спросила Адель.— Вы о чем-то говорили?

— Все в порядке,— успокоил ее муж.

— Да, все в порядке,— весело сказала Эрика, поднялась и пошла по тропинке легкой походкой. Головы десятка выздоравливающих молодых мужчин повернулись ей вслед.

Эрика ушла, но сомнения в правдивости слов отчима не оставляли ее. И она обрадовалась, когда мать однажды предложила ей сходить в душ. Она действительно увидела, что у матери на спине есть след от пули. Но, убедившись в правоте слов отчима, она вдруг с новой силой поверила в то, что Попов убит — и именно отчимом. Она вспоминала все, что произошло недавно: притворный тон матери, когда она спросила о здоровье мужа, все, о чем она, Эрика, раньше говорила с отчимом по поводу Попова. И, наконец, Эрика вспомнила, о чем говорили при встречи мать и отец. “Фанатик был в зоне, он выстрелил в меня... все остальное сделали доктор и князь Гедеминов”. Вот они, обрывки фраз, что были непонятны ей тогда. А почему? Да потому, что она тогда ненавидела мать и ревновала ее к отцу. А фамилию “Гедеминов” просто пропустила мимо ушей. “Конечно, отчим отомстил за маму, за Инну и за меня”, — подумала Эрика. Но физическая смерть Попова казалось ей ужасной. Она касалась не только самого Попова, но и живых. Ей казалось, что для таких людей должно быть что-то, что хуже смерти. Чтобы за все воздалось им. Например, можно посадить их в клетку и показывать всем, как человекообразных чудовищ, чтобы каждый мог прочесть, за что они тут сидят, чтобы дети видели и им не захотелось вырасти такими, как Попов. Чем больше это мерзкое убийство мучило ее, тем больше она ненавидела Попова за то, что тот принудил к этому отчима, и жалела последнего, представляя себе, как он страдает. А за что? Ведь виноват не он, а Попов!

Приближалось время приезда Николая. Но Эрика сейчас не могла думать о личном. Ее занимала проблема добра и зла. Она ходила, разглядывая людей, пытаясь обнаружить, кто из них плохой, а кто хороший, и кто хочет совершить сегодня злое дело. Но не понимала, и ей было страшно. И не хотелось вступать во взрослый мир — мир ужасов. Теперь она с нетерпением ждала приезда Николая. Ей так хотелось верить, что после встречи с ним жизнь ее изменится к лучшему.