М. Шрейн, «Эрика», редактору

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 34

* * *

Попов ненавидел ночи. Днем на фабрике или после обеда, когда он восседал в своем кабинете секретаря партийной организации, он чувствовал себя полноценным человеком. После работы он все чаще сидел у своей сестры Параси и помогал Римме готовить доклады к очередному комсомольскому собранию. Или говорил с ней о довоенном времени. Сестра рассказывала ему, как в войну их эвакуировали вместе с фабричным оборудованием. Но теперь она не вспоминала о том времени, когда увидела его первый раз и он помог им выжить. “Вот неблагодарная”, — думал Попов о сестре. И когда говорить было уже не о чем и надо было идти домой, ему не хотелось оставлять ее уютную комнату. “Нет, надо скорей жениться на какой-нибудь молоденькой. Позвать в домработницы, сделать ей ребенка и жить уже своим домом”. Это стало для него навязчивой идеей. По праздникам его, как фронтовика, приглашали в школу. Десятиклассницы вручали ему цветы и целовали. “Ах, какие девочки! Кровь с молоком!”— думал он. Но приходило время идти домой спать, и тут-то начинались кошмары. Одиночество для того и существует, чтобы подводить итоги. А итоги были такие, что лучше и самому бы о них забыть навсегда. Ночью являлись ему по очереди убитые им или по его приказу. Однажды явилась жена и, показав на подушку, сказала: “Скоро свидимся”. Он проснулся в холодном поту. Электричество уже выключили, а свечей в доме не было. Только он снова задремал, как привиделось, что кто-то ножом открывает дверной крюк. Он повернулся на другой бок. Но дверь скрипнула, и он в ужасе вскочил.

— Кто там?! — закричал он, все еще думая о покойнице.

— Не бойся, это я,— шепотом сказал женский голос.

— Кто — я? — спросил он, обрадовавшись, что это на жена.

Та, что пришла, держала в руке сверток. Она наклонилась над ним и положила сверток на кровать. При свете полной луны он разглядел ее бледное лицо и взлохмаченные волосы. Она шепотом сказала:

— Не бойся, это я, Таня. Я принесла тебе дочку. Я ее нашла. Теперь у нас все будет хорошо. Мы будем жить втроем. Ты, я и наша дочка.

Попов соскочил с кровати и как был в нижнем белье, так и побежал звонить по телефону в психиатрическую больницу.

— У вас сумасшедшие сбегают! Куда вы смотрите? — орал он в трубку. Там удивились, но обещали тут же приехать.

Он ждал врачей на улице и провел их в свою комнату. Татьяны там уже не было.

— Где же она? — удивился дежурный скорой помощи.

Санитары осмотрелись.

— Да вот, здесь была. Смотрите, сверток на кровати оставила. Она сказала, что это ее дочка.

Врач ехидно спросил:

— А может, она говорила, что это ваш совместный ребенок? Нам она так говорит и еще многое другое. Вам лучше знать.

Попов возмутился:

— А почему я должен знать, что говорят сумасшедшие в бреду?

— Ну оно и так, но кто-то же изнасиловал ее дочь на Новогоднем празднике. Она указывает на вас и говорит, что это ваша дочь. Знаете, она это говорит, когда приходит в себя.

— Да ты и сам уже ненормальный! — ответил Попов врачу.— Одна бредит, а другой выслушивает. Девчонка тоже была сумасшедшая. Никто не знает правды. Вранье все это.

— А может, кто-то и знает, да молчит? Но шило в мешке не утаишь.— И, пожелав Попову спокойной ночи, врач ушел.

Попов еще раз проверил все углы. Татьяны действительно не было.

— Вот чертова ведьма! — выругался он.— Болтает там все подряд, а я и не знал. Что там врач говорил? Кто-то еще знает? А кто? Моя племянница Римма? Девчонка эта, Ирина Рен? А что если она рассказала князю? Тогда все всплывет. Но и сам он опасный для меня. Затаился, а что у него в голове? Зарежет из-за угла, уголовник проклятый. Или просто рукой ударит по шее. Сила дьявольская в нем сидит. Ходит, как король. Наверное, где-нибудь клад зарыл и ждет смены власти. Нет, не будет смены. Наша власть, не дождешься, князенька. А может, он знает, где золото Дончака? А, может, выжидает время, чтобы отомстить?

Мысли о Гедеминове отвлекли Попова от страшных видений. Но когда он, наконец, задремал, кто-то навалился на него, большой и лохматый. Он вспомнил, что в таких случаях надо креститься. Но руки были прижаты к кровати, и он перекрестился мысленно. И тогда сразу стало легко. Кто-то в темном костюме, стоявший у открытой двери, четко произнес: “Через три месяца приду за тобой”. Попов окончательно проснулся. Дверь была закрыта на замок. “Так,— решил он,— надо комнату поменять на другую. Здесь нечисто. Во! Гедеминов строится. Как он уйдет, я займу его комнаты. И тогда я с ним сведу счеты. Надо будет сходить к начальнику здешней тюрьмы. Он у меня в долгу. Пусть поможет убрать князя”.

* * *

Начальник тюрьмы Спиридонов ничего не был должен Попову. Просто они вместе воевали, и Спиридонов, тогда Широбоков, был заместителем начальника по политической части. Он сообщал родным и родственникам об их близких, погибших в боях. От него, Широбокова, зависело, кого представить к награде после боя, а кого нет. Попов был с ним в дружеских отношениях. Именно Широбоков представил его к трем орденам и нескольким медалям. У Широбокова в городе Орле была жена и две дочери. А здесь появилась фронтовая подруга. И молодой капитан влюбился по уши. Он просто не знал, как отделаться от жены и детей. И тут Попов, как черт под боком шепнул ему: “А ты себе похоронку выпиши. Поплачут там, да и перестанут. Твои дочки по льготам в институт пойдут. А женишься на Спиридоновой, фамилию ее возьмешь. Просто тебе дорога в родные края заказана будет”.

— А мать? Каково ей будет получить на меня похоронку? А сестра?

— Так ты сам говорил, что у вас с матерью разлад был. Ей не большой удар будет, да и сестра твоя с ней живет, успокоит. Не бойся. Печать у тебя есть. Напиши: “Геройски погиб в бою...”

— А подпись? — почти согласился Широбоков.

— Да любую, неразборчивую...

Прошло много лет, и теперь Широбоков-Спиридонов понадобился Попову. “Могу и рассказать где-нибудь о нем... прощай тогда его карьера. Вот он мне и отпустит бандюгу дня на три, чтобы убрать князя. А там я этого бандюгу самого прикончу. Кто его будет искать? — думал Попов.— Этого уберу,— продолжал он строить планы,— а с девчонкой справлюсь как-нибудь по-другому. Видел на днях, расцвела... Ладно, что там мне черт наобещал, придет за мной через три месяца? Не придет, я здоров. Знаем эти шутки”. С этими мыслями Попов начал новый день. Он побрился, надел пиджак с орденами и медалями. День был предпраздничный. Сегодня его, как фронтовика, будут поздравлять. А главное — юные школьницы. “Ох, как поздравят да поцелуют, так всего и забирает”,— радостно думал Попов, совсем забыв про ночные кошмары.

* * *

Николай сидел над докторской диссертацией. Она удивительно легко писалась. У него было такое чувство, что его Любовь незримо присутствует здесь, стоит лишь протянуть руку — и дотронешься до Нее рукой. Как он смеялся в студенческие годы над влюбленными! Он, к которому девчонки буквально липли, говорил: “Никакой любви нет. Стоит поменять девушку, в которую ты влюблен, на другую хотя бы на одну ночь — и любовь развеется, как дым”. “Клин клином вышибают”. “Это самовнушение”. “Одна нравится больше и дольше, другая меньше. Но все женщины одинаковые”. “А жениться надо на удобной”.

Его обзывали циником и пошляком. Он же считал себя просто мужчиной. Иногда он возмущался:

— Да пошли вы, монахи, ко всем чертям. Я не тронул ни одной девушки. А женщинам иду навстречу. Чего хочет женщина, того хочет Бог. А если вы им отказываете в ласке, то вы и не мужчины вовсе. Я же не женат! Мне нужно подыскать подругу жизни. Пока вы о них болтаете, как кумушки, я их люблю, и они меня тоже.

— Погоди. Женит тебя какая-нибудь на себе — и кончится твоя воля,— сказал ему приятель, но Николай продолжал наслаждаться свободой. Ему нравились все женщины, и особенно те, которых он еще не знал. А в глубине душе он, конечно, мечтал о девушке возвышенной и благородной. И вот он неожиданно нашел свой идеал. И теперь, вслед за Пушкиным, готов был повторять: “Передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты”. Он был счастлив. И готов был круто изменить свою судьбу. “Докторскую я могу и здесь, на периферии, защитить. Останусь, женюсь. Она будет сопровождать меня в экспедициях. Заочно закончит институт”. Николай готов был все поставить на карту. Он писал и смотрел на часы. Вечер он с Ириной проведет в ресторане. А встретятся они, как прежде, у почты. Работники фабрики ресторанов не посещали, поэтому Эрика приходила туда без страха. Как раз сегодня он хотел с ней объясниться и предложить руку и сердце. Конечно, придется ждать до ее совершеннолетия, но это выпадало на конец сезона геологической экспедиции, к его возвращению из экспедиции. Он уже видел ее в подвенечном платье.

* * *

Эрика сидела в скверике на скамейке, освещенная солнцем, и Николай пожалел, что он не художник. Он так и сказал ей, взяв за руку. Она улыбнулась и ответила:

— А у меня есть мои портреты. У нас знакомый художник, друг семьи, он меня много раз рисовал.

— Какой художник? Разве у тебя есть смья ? Я ничего не понял. Ты же живешь в общежитии? Значит, ты сирота? — спросил Николай.

— Да, в общежитии, но я не сирота.

— Ты же выросла в детском доме?

— Конечно. Я тебе говорила.

— А какой семье этот художник друг? — удивился Николай.

Эрика молчала. Если рассказывать, то все. И тогда он узнает, что мама отбывала срок в зоне. А бывших заключенных все презирают... “Вот и самому дорогому человеку вру”, — с грустью подумала она, и сердце у нее защемило.

— Ты что-то не договариваешь, расскажи мне все. Я люблю тебя, и все, что касается тебя, приму так, как воспринимаешь это ты.

— Я ничего от тебя не скрываю. Просто все так запутано по чужой воле, что это никому не интересно. Ты не поймешь, как и все. Я расскажу. Только после этого сразу сама уйду от тебя раз и навсегда. Я не смогу выдержать, когда ты меня оставишь. Я уйду первая,— сказала Эрика со слезами на пушистых ресницах.

— Да что же такого можешь ты мне рассказать? — удивился Николай. — Меня ничем не напугаешь.

Эрика встала и сказала:

— Пойдем в другое место, а то нас здесь могут услышать.— Она осмотрелась, направилась в дальний угол сквера и стала говорить:

— Ты думаешь я Ирина? А я Эрика. Я Эрика Фонрен, и в школе меня дразнили “фон баронесса”. А бароны, до революции, были кровопийцы. Когда мне в приюте выдали документ, в фамилии уже не было “фон”, имя Эрика мне поменяли на Ирину.

Николай пытался что-то сказать, но Эрика прервала его:

— Молчи и ни о чем не спрашивай. Я все расскажу сама, и ты поймешь, что мы с тобой не пара. Я тоже “враг народа” — она рассказала все о себе, о матери, об отце, отчиме. Николай ни разу не перебил ее. А когда она замолчала, он взял ее за руку и сказал:

— Мне надо это все переварить. Чудовищно! Как я всего этого не знал. Я сам раньше презирал таких людей. Эрика, какое прекрасное имя! Почему ты мне его сразу не назвала. Покажешь мне рисунки вашего художника? Кстати, у меня родная тетка живет здесь в бараках, на вечном поселении. Ее зовут Мария Ивановна Володарская. Муж ее тоже художник.

— Она теперь графиня. А была княжна! Я ее знаю. Это Мария Ивановна, и она как раз жена того самого художника. — И добавила: — Мы с тобой, выходит, одного сословия. Ты хоть знаешь, что это за слово — “сословие”?

— Подожди. Я ничего не понимаю. Давай сначала,— предложил Николай.— У меня к тетке посылка. Там ее архив... Что с тобой, Ирина... нет, Эрика? Я тебя так буду звать. Милая, у тебя волшебное имя. Пойдем в ресторан, я ужасно проголодался. Там поговорим.

— Ну, ты иди ешь, а я пойду домой, — холодно сказала Эрика.

— Нет. Ты меня не поняла. Я тебя никуда не отпущу. Я хочу на тебе жениться. На тебе, а не на твоем имени или фамилии. Сегодня же пойду к твоей матери и попрошу твоей руки.

— Что ты! — вскочила Эрика со скамейки.— Не смей! А то вообще больше не увидишь меня.

— Почему? — удивился Николай.

— Потому,— ответила она.— Ты не знаешь ничего. Надо молчать, пока ты не вернешься из экспедиции. Никто ничего не должен знать. Я не хочу насмешек. И не смей рассказывать Марии Ивановне!

— Ну хорошо. Я согласен на твое условие. Так ты выйдешь за меня замуж, учитывая, что мы не поедем жить в Москву, а будем здесь жить? Я готов на все ради тебя.

— Да,— прошептала Эрика.

— Спасибо,— поцеловал он ее и сказал: — Нам скоро предстоит разлука, на долгих три месяца. Я хотел бы... Ты не побоишься остаться со мной на всю ночь перед моим отъездом? Мы бываем вместе только днем, да и то ненадолго. Посидишь со мною? Это будет в субботу. Потому что в воскресенье на следующий день у меня не будет ни секунды времени. Надо проверить снаряжение, поговорить с набранными рабочими. У нас ответственная экспедиция. А в понедельник я приеду в перерыв к проходной фабрики на одну минуту — проститься. Хорошо? Поверь мне, я не злодей, я люблю тебя.

Эрика расплакалась, хотя только что была готова уйти от любимого.

— И мы уже должны расстаться?!

— Только для того, чтобы воссоединиться навсегда. Кстати, мы можем завтра увидеться у моей тетки. Наверняка она захочет представить меня своим друзьям. — Утирая ей слезы, успокаивал ее Николай.

— Только не показывай виду, что мы знакомы, прошу тебя. Нельзя. Скажут, что я старого нашла.

— А я старый?

— Для меня нет. Но люди злые. Я боюсь сплетен. Правда, боюсь.

Вечером Николай хотел сесть за диссертацию, но у него ничего не получилось. Он не мог работать после того, что услышал от Эрики. Ему захотелось сейчас же прижать ее к себе и пожалеть. “Боже! Что выпало на долю этой девочки?! А ей еще и восемнадцати нет. И какая ужасная судьба у ее матери, отца. И за что? За то, что они немцы? Проклятая война! Да, но тетя не немка и она тоже “там” была. И многие миллионы. Как это я жил до сих пор, не ведая, что творилось в стране? Ему стало стыдно за то, что он всегда пренебрежительно думал о тете Мари, как о преступнице. Как это понимать? Достал теткин портфель, который видел уже однажды в детстве. Тогда мать не хотела его брать. Но потом взяла, и больше он, Коленька, его не видел. “Наверное, где-нибудь на даче закопала,— подумал он.— Мать здорово рисковала! И ее могли бы посадить, а я рос бы, как Эрика, в детском доме и жил бы в бараке, презираемый всеми... А что Эрика говорила о сословии, о княжне, что она знает? Кто княжна — тетя Мари?”

Он открыл портфель и стал рассматривать фотографии, письма, дневники. “Дневник юной Мари”. Читать или не читать? А что там плохого может быть написано? Его писали в начале века. Барышни тогда были очень романтичны. О Господи! Да он на французском! Вот те на, вот так сунул нос! И письма, они тоже на французском или на немецком, но точно не на английском — расстроился Николай. Как же так получилось, что он, кандидат наук, не знает других языков? Только английский, да и то плохо. Что ж, придется просто разглядывать фотографии начала века, решил он. “Красиво одевались дворяне. А вот этот господин похож на меня”, — удивился Николай. Рядом сидела дама и двое детей. Николай перевернул фотографию и прочитал на обороте: “Князь и княгиня Володарские и их дети Николай и Мари”.

“Никак это тетя Мари в детстве! Она что, действительно княжна?! Постой, постой! — сказал себе Николай.— Кем же приходится ей моя мать? Моя мать ее сестра и тоже княжна? Нет, на фотографии ее нет...” Николай стал дальше перелистывать альбом, разглядывая фотографии. Он не нашел никакого упоминания о своей матери. И тут выронил маленький смятый листок от какой-то газеты. Николай поднял его. Между строчек он прочитал по-русски: “Мари, помоги Амалии вырастить Коленьку. Прощай. Я любил вас”.

— Кто же обращается к тете Мари? Ее брат? Но Амалия моя мать. А Коленька — это я. Ничего не пойму,— в растерянности говорил себе Николай.— А кто князь? Отец, мать? Нет. Отец был простой крестьянин, и все в роду у отца были крестьяне. Это он в гражданскую, а потом в ЧК красным командиром стал. Стоит ли над этим голову ломать? Все в прошлом. Он сложил бумаги и собрался к тетке. Там, пусть хоть на минутку, но он увидит Эрику. “Сокровище мое!”— с нежностью подумал он. И впервые почувствовал боль за нее. Ему стало страшно уезжать и оставлять ее здесь. Он подумал о том, что общество, в котором он живет, далеко не так совершенно, как ему раньше казалось. Почему Эрике нельзя уйти с фабрики? Почему не увольняют немцев с работы по их собственному желанию, а только в исключительных случаях, например из-за женитьбы? Он мог бы взять ее с собой. Но Эрике нет восемнадцати, и с этим ничего нельзя поделать. Получасовые утренние встречи в чистом поле, несколько вечеров, проведенных в ресторане — вот и все. Вечером за ней следит какой-то тип и его компания, и она боится за его, Николая, жизнь. Но надо было идти к тете Мари. Ему захотелось посмотреть на людей, от которых он раньше просто шарахался, не желая о них ничего слышать. И если уж честно признаться, то всегда боялся оказаться на их месте. Но что скрывала от него мать? Ему очень хотелось об этом узнать.

* * *

Тетка поднялась навстречу Николаю:

— Ну, здравствуй, здравствуй, племянник. Дай я на тебя погляжу. Красивым мужчиной ты вырос. Высокий, весь в отца,— говорила она, любуясь племянником.

Николай возразил:

— Нет, я не похож ни на мать, ни на отца. — Он оглядывал комнату, увешанную картинами.

— Мой муж Петр рисует,— объяснила тетка.

— Ну это же прекрасно! Ему надо выставляться,— сказал Николай.

— Нам нет доверия. Пока выполняет государственные заказы. Рисует вождей и передовиков производства, по клеточкам с открыток. Выставляться можно только с ними. Проявит сознательность, тогда, может, и допустят к выставке. Ну да ладно. Ты ведь давно здесь, недели две. Земля слухом полнится,— укоризненно посмотрела тетка на племянника.— Почему не приходил, боишься за свою карьеру?

Николай уклончиво ответил:

— Работы много было. Теперь полегче стало.— И вдруг спросил: — Вы меня простите, тетя Мари, но я что-то запутался. Вы мне по какой линии родственница?

— Мать писала, что женишься. — Сделала тетка вид, что не слышит вопроса.

— Женюсь? Ах, да! Наверное, осенью сыграю свадьбу, — думая об Эрике, ответил Николай, и продолжил: — Я ведь ваш портфель довоенный привез. — Ему не терпелось получить ответ на свой вопрос.

— Да, твоя мать писала. Как же не побоялся, разбирал мои бумаги? — строго спросила Мари.

Он честно ответил:

— Заинтересовал меня ваш архив, не скрою, и я попытался в нем разобраться. Но, к своему стыду, обнаружил незнание языков.

Николай положил портфель на стол и снова спросил:

— Тетя Мари, а какая вы мне родственница, сестра матери?

— Нет. Я сестра твоего отца,— ответила она рассеянно, с волнением перебирая дорогие сердцу вещи.— Как же все-таки это сохранилось? Как он это не сжег? — с удивлением говорила она.

— Кто — «он» и почему вы говорите, что являетесь сестрой моему отцу, когда я сам видел здесь на фотографии вас, вашего брата и ваших родителей? На обороте написано: “Князь и княгиня с детьми”, — недоумевал Николай.

Тетка растерялась:

— Твоего отца сестра? — переспросила она, затем стала строгой и сказала: — Ну, во-первых, сядь. Ты, наверное, голодный. Сейчас я тебя кормить буду.

— Нет, нет, я сыт,— отказался Николай.

— Ты взрослый человек, и я не хочу тебя больше обманывать. Сталина нет, времена переменились, и ты не зверь, должен знать свои корни. Мой брат Николай написал мне эту записку, когда его арестовало ЧК. Речь в ней идет о тебе. О тебе, Николенька. Он боялся, что твоя мать не сможет вырастить тебя одна. Ты сын князя Володарского, моего брата Николая...

Николай в полной растерянности смотрел на тетку... А Мари продолжала:

— Не знаю, как посмотрит на это твоя мать, но я расскажу все. Ты считал этого никчемного человечка своим отцом и небось и сейчас гордишься им. А как же — погиб за Родину. Да, погиб, как гибли миллионы людей во время войны. И многие из них, если не большинство, были лучше его. Он арестовал твоего отца только для того, чтобы заполучить его жену, твою мать. Потому что вышедшие из низов большевики, придя к власти, не желали брать в жены себе подобных — подавай им лучших женщин! А для этого надо было под любым предлогом убрать их мужей. И твоя мать пожертвовала собой ради тебя. Сама она могла голодать, но чтобы ребенок умер с голоду — этого допустить не могла. Вот твой отец.— Тетка положила перед Николаем фотографию.— И заодно полюбуйся на своего деда и бабку. Посмотри, какие прекрасные, одухотворенные лица. Разве среди большевиков встретишь таких? Твой так называемый красный отец и меня отправил следом за братом. Мы враги народа, а они нет. Что сделали с Великой Империей?!

Николай со страхом слушал крамольную речь тетушки, поглядывал на дверь. Наконец остановил ее:

— Тетя Мари, потише, услышать могут. Но я ничего не понял.

Тетка усмехнулась:

— Ты не хочешь понимать, что князь по рождению? Оттого что коммунист?

“Так я не то, что я есть? — удивился Никола про себя и подумал: — Совсем как Эрика. И мне теперь тоже придется это скрывать. Как же можно жить, постоянно что-то скрывая от общества, от друзей? Но живет же Эрика так. Бедная девочка!”— думал он, пока тетка накрывала на стол. Ему совсем не хотелось есть. Он бы говорил и говорил на эту тему, но тетка сказала:

— У нас еще будет время обсудить эту тему. Для начала я познакомлю тебя со своим мужем, графом Петром, и князем Гедеминовым. Кстати, сейчас должна прийти их дочь. Я ее учу вязать вологодские кружева и накидки. Они такие, какие были у твоей бабушки. — И заслышав шаги за дверью и стук, тетка сказала: — А вот и она.

Эрика вошла, поздоровалась, извинилась за опоздание и спросила:

— Мария Ивановна, я не вовремя? — На Николая она даже не взглянула и держалась замечательно.

Blog

М. Шрейн, «Эрика», редактору