М. Шрейн, «Эрика», редактору

Вид материала

Рассказ

Содержание Часть 3Последний рыцарь

Подобный материал:

• Л. К. В лаборатории редактора содержание: от автора замечательному редактору, редактору-художнику,, 4159.25kb.
• Доклада, 31.92kb.
• Чак Паланик. Незримые Твари, 2242.77kb.
• Методические рекомендации для медицинского прибора биорезонансной терапии "deta brt", 1596.48kb.
• Эрика Берна «люди, которые играют в игры», 72.4kb.
• Сол Беллоу. Герцог, 4565.67kb.
• Проект для студентів 2 курсу фізико-математичного факультету відділення «фізика», 44.43kb.
• Политика глобального господства: от ХХ к ХХI веку, 1553.1kb.
• Федеральная служба по гидрометеорологии и мониторингу окружающей среды, 108.66kb.
• Сэнфорд Гринбургер Ассошиэйтс и редактору Джейми Рааб из «Уорнер Букс». Без них эта, 3025.92kb.

Часть 3
Последний рыцарь

«Всякому счастью должно

предшествовать несчастье»

Кант

Любовь Эрики

Жизнь Эрики была заполнена до отказа. Изучение русского языка и литературы, немецкого языка, плетение вологодских кружев — в этом ее наставницей была Мария Ивановна — а по утрам и вечерам — скачки на Марсе. Поздно вечером Эрика приходила в общежитие и буквально падала от усталости. По воскресеньям Гедеминовы брали ее с собой в театр или в гости. Та среда, в которой вращались Гедеминовы, возвышала ее. Другая же постоянно унижала. Все чаще она встречала Женю у дверей общежития пьяным. Однажды его мать вместе с Риммой пытались увести его домой. Они не видели, как подошла Эрика, но она поняла, что речь идет о ней: “Сынок, эта девка не заслуживает тебя. Послушай Римму, она говорит правду. Зачем тебе распутница? Она не одного тебя дурачит. Не ходи к общежитию. Стыдно же перед людьми...” — говорила Жене мать.

— Ирина не распутная... Это твоя Римма слухи распускает. Ирина — самая лучшая девчонка на земле,— заплетающимся языком говорил Женя.

Римма разозлилась и стала громко кричать:

— Ну, немецкая овчарка, если увижу ее рядом с Женькой хоть один раз — она пожалеет!

— Ничего ты ей не сделаешь. Потому что я ее люблю. Поняла? Люблю. Я за нее жизнь отдам... А ты, сука, уходи. Даже этот уголовник сапожник за нее горой. Потому как она еще девчонка.

— Какой еще сапожник, что ты плетешь? Иди проспись, — просила парня мать.

Наконец они его увели. Эрика долго ждала за углом, когда они уйдут подальше, чтобы пройти в общежитие. От стыда у нее горели щеки. “И как сделать, чтобы он меня не любил?”— мучительно думала она. Римма могла снова поднять вопрос о ее поведении на открытом комсомольском собрании. Никто не станет разбираться, права она или нет, и слава о ней, Эрике, дурная слава пойдет по всей фабрике. “Поговорить с Риммой? — думала она.— Убедить ее, что Женя мне не нужен?” Но она понимала, что этого мало. Она должна перестать ему нравиться.

И только конь ее, казалось, все понимал. В карманах у нее всегда были для него кусочки сахару. И Марс тянул к ней голову, как только открывалась конюшня.

Эрика попросила фабричного плотника сделать в конюшне небольшую перегородку. Там она переодевалась, садилась в дамское седло в длинной, до пят, юбке. Завязывала вокруг шеи два сшитых вместе газовых шарфика, распускала густые русые с золотым отливом волосы, которые доставали до самой поясницы. Никем не замеченная, выезжала она из конюшни и направляла коня в степь, наслаждаясь скачкой.

Наедине с природой Эрика воображала себя дамой XIX века. Она останавливала Марса на холме и кричала: “Здравствуй, солнце! Здравствуйте, облака, птицы! Здравствуй, голубое небо!” А вечером рассказывала матери о своих впечатлениях.

Альберт просил:

— Возьми и меня хоть раз. Я тоже уже хорошо на лошади держусь. Можешь спросить папу, он видел. Меня дядя Эдуард хвалит. Я, может, буду в цирке работать. Но мне не хочется все время по кругу ездить. Я хочу вместе с тобой, в степь.

Гедеминов успокоил сына:

— Пришла пора коней пасти. Мы вчетвером — ты, Эрика, дядя Эдуард и я — поедем в воскресенье на лошадях в степь. Сядем у костра. Может, заночуем там.


* * *

Гречанка Лена уезжала в Крым. Она вышла замуж за горбуна тихо, боясь, что ее засмеют, и только перед отъездом сообщила об этом Эрике. Эрика пошла провожать ее на вокзал. Лена поправилась, и нос уже не выделялся на лице, а даже украшал его. Ее карие глаза светились счастьем. Она действительно была влюблена.

— Знаешь, муж сказал мне, что у нас дети не будут хромать и не будут горбатые. Это не передается по наследству. Он такой умный и красивый! И он намного выше меня, правда? Я люблю его таким, какой он есть. Я счастлива. Дай Бог и тебе счастья! Вот мой адрес. Приезжай к нам в Крым. Мы будем рады тебе, как моей сестре, — уже на перроне говорила она Эрике.

Поезд увез Лену. Эрика осталась одна на перроне. Как ей хотелось тоже уехать куда-нибудь далеко-далеко.

В общежитии ее встретила Вера:

— Ну вот, вместо Лены здесь поселят казашку Жамал,— недовольно сказала она.

— Ну и что? — удивилась Эрика.

— Как что? А то, что теперь здесь всегда будут толочься ее многочисленные родственники. Покоя не будет.

Жамал пришла не одна, а с братом Джамбулатом, невысоким смуглым мужчиной. Он принес казахской еды и стал настойчиво усаживать девушек за стол.

— Как зовут? Как зовут? — пристал он к Эрике.

— Ее Ирина, а меня Вера. И нам сейчас некогда, мы уходим в кино,— сказала Вера, незаметно подмигнув Эрике.

Джамбулат возмутился:

— Нет! Зачем в кино? Гости пришли. Надо угощать. Меня зовут Джамбулат. Я геолог, в Москве учился.

— Это общежитие,— сказала Вера.— И у нас ничего нет — мы вас не можем угостить. А значит, и ваше угощение принять не можем.

— Я принес угощение. Все! Я сказал, садитесь! Здесь все есть, отказываться нельзя.

Эрика хотела спать. Но теперь это явно не получится.

— Это моя сестра Жамал. Она будет немного работать на фабрике, чтобы потом тоже в Москве учиться. А я встречаю начальника геологической партии, из Москвы. Буду его заместителем,— с гордостью продолжал Джамбулат и предложил выпить за знакомство.

Эрика понимала, что отказываться нельзя, но и водку пить она не хотела. Поэтому спросила:

— А можно, я за знакомство просто немного поем?

Джамбулат посмотрел на нее внимательно и сказал:

— Тебе еще нельзя пить. Ты ребенок. Красивый ребенок. У тебя глаза, как ночь. А кожа, как у белого верблюжонка.

Вера громко рассмеялась:

— Ну нашел сравнение! С верблюдом!

Джамбулат обиделся:

— А верблюд — это хорошо. Чего смеешься? Все будут сохнуть по такой девушке. Даже я.

— Да уже сохнут,— вздохнула Вера.— А что толку от этого? Вам, мужикам, одно надо. Наплетете чего попало, а мы верим. А потом женитесь на других. А вы сами женаты? — спросила она Джамбулата. Джамбулат сказал:

— Я — нет. На москвичке женюсь. А вот Жамал, моя сестра, выйдет замуж за моего друга.

Эрика, чтобы перевести разговор на другую тему, спросила Джамбулата:

— А что вы делаете в геологии? Это интересно?

— О-о-о! Очень! Мы выезжаем в степь и бурим там. Там может быть все: и руда, и уголь, и даже золото.

— Принеси мне золотой камень, — Вера не унималась и продолжала язвить, — вот такой, — показала она руками, какой большой камень должен принести Джамбулат, — и я выйду за тебя замуж.

Джамбулат ответил:

— Нет, ты будешь вредная жена. У меня есть невеста. Она растет еще. Вот как эта девочка.

— А ты думаешь, сколько лет этой девочке? Четырнадцать, пятнадцать? — спросила Вера.

Эрика не хотела разговоров о себе и сказала:

— Ладно. Мне семнадцать с половиной. Я спать хочу. А вам пора уходить, уже поздно. Здесь полно бандитов. Могут встретить и раздеть, а то и убить, — и предложила ему: — Лучше оставайтесь и ложитесь в коридоре на скамье.

Жамал испуганно посмотрела на брата и что-то стала быстро говорить ему по-казахски. Джамбулата уговорили остаться. Часам к двенадцати ночи все наконец улеглись спать.


* * *

Николай Плотников, тот самый столичный начальник, которого должен был встретить Джамбулат, только что прилетел самолетом. Ему подали небольшую крытую брезентом легковую машину, прозванную в народе газиком. Джамбулат был удивлен. Начальник оказался высоким широкоплечим молодым человеком с русыми волосами и серо-зелеными глазами. А он ожидал увидеть пожилого человека, лет пятидесяти. Этому же не было и тридцати. Джамбулат сказал водителю, куда ехать, и они тронулись в путь.

— Здесь недалеко. Километров пять,— сказал он.— Мы вам квартиру подготовили, как вы и просили. Тут живет комендант женских общежитий обувной фабрики. У нее большой дом, и она часто сдает комнаты приезжим. Она одна живет, зовут ее Нюра.

— Я не люблю гостиницы. Воды в них все равно никогда нет, а шума много. У меня работа. Осенью мне предстоит защитить докторскую диссертацию. Я привез с собой материалы и, пока соберем экспедицию, буду вечерами работать. Надеюсь, там не устраиваются сборища подруг?

— Нет. Мы ей заплатили так, чтобы она, пока вы живете там, никого не брала больше и не создавала шума. Она понимает.

— Старая женщина?

— Как сказать. У нас, казахов, это старая. Ей лет тридцать шесть. А мы любим молодых. Старые завялые уже.

—Ты имеешь ты ввиду — увядшие. Мы тоже любим молодых, но наши женщины и в сорок лет еще хоть куда, — сказал начальник.

— А наши мужчины таких уже не любят.

Николай засмеялся:

— Женщина, особенно красивая женщина, не имеет возраста. А тридцать шесть лет — это иногда гораздо лучше, чем восемнадцать. Не знаешь ты женщин Джамбулат.

Николай замолчал и задумался. Он должен был осенью, по возвращении из экспедиции, жениться. Медлить было больше нельзя. Для этого было несколько причин. Во-первых, ему предстояла длительная командировка в Алжир, и к тому времени он должен быть женат. Во-вторых, его не принимали в партию по той причине, что считали легкомысленным в отношениях с женщинами. Так можно было испортить свою карьеру. Была еще одна немаловажная причина. Зоя, его невеста, была дочерью ректора института, от которого зависела его карьера и который помогал ему пробиваться в жизни. Вернее, не помогал, а просто не мешал. Потому что Николай сам успешно двигался вперед.

В семье Зои о нем шли бурные дебаты. Мать заранее не любила будущего зятя за то, что он все медлил, сомневался: жениться или не жениться на ее любимой дочери. А будущий тесть надеялся на то, что молодые поженятся и говорил жене, защищая Николая:

— Мужчина должен перед свадьбой нагуляться, чтобы потом остепениться. — Но жена продолжала ворчать: — Уже лет пять собираются пожениться. Сколько после этого он перебрал женщин!

— Но ни на одной не женился, и Зою не оставил,— убеждал ее муж.

— И на нашей тоже не женился,— раздраженно говорила жена.

— Но не могу же я его заставить. А теперь он уже и сам понимает, что пора жениться. Не дурак же он! Понятно, настоящих мужчин всегда мало. А после войны тем более. Соблазнов много. Да женщины сами ему на шею вешаются. Если бы он был женатый и состоял в партии, его бы быстро на партийном комитете на место поставили. Но, думаю, теперь он никуда не денется. Готовься к свадьбе дочери. — убежденно, чтобы прекратить подобные разговоры, сказал муж и продолжил: — даст Бог, осенью и свадьбу сыграем. Они уедут года на три за границу, тогда ему будет не до гулянья.

— Посмотрим, посмотрим,— говорила жена.— Та девушка, геолог, говорят уже поездом поехала. Что же это такое? Здесь невеста, а в экспедиции другая женщина?

Муж возмущался:

— Не собирай сплетни. Ты стала ханжой.

— Тогда поговори с его матерью, с этой барыней,— перебила его жена.— Я не представляю, какие будут у нас с ней родственные отношения. Она же смотрит на всех сверху вниз. А что она нос задирает? Не только у нее способный сын. Наша дочь не хуже!

— Да, не хуже. А может, даже лучше. Но мы с тобой должны молить Бога, чтобы все закончилось, и она наконец вышла замуж.


* * *

Мать Николая, Плотникова Амалия Валентиновна, урожденная княжна Уварова, была обвенчана в первом браке с князем Володарским. Красные расстреляли его в 29-м году, Николеньке был год от роду. Когда вопрос встал ребром: или обоим умереть от холода и голода, или согласиться стать женой красного чекиста, Амалия выбрала второе. Она была юным, слабым созданием, а с ребенком на руках — слабая вдвойне. Смирившись с судьбой, Амалия перечеркнула прошлое. Так ей во всяком случае казалось. “Советская власть пришла навсегда”. А она была молода, образованна и сразу же востребована властью, как жена чекиста.

Николеньке сделали новый документ. Из Володарского Николая Николаевича он превратился в Плотникова Николая Васильевича. Мать воспитывала его в духе времени, в любви к Советской власти. И тайну его княжеского происхождения она хранила за семью замками.

Наступил 37-й год, год самых страшных репрессий, когда власть решила полностью покончить с дворянским сословием. А сестра князя Володарского, маленькая княжна Мари, работала в советском учреждении секретарем-машинисткой. Но спутать ее с работницей, только что научившейся грамоте, было трудно. Все в стране рьяно взялись за разоблачение “бывших”; доносили при первой возможности на тех, кто был просто покультурнее — на всякий случай. Княжна Мари Володарская видела, что к ней относятся все хуже и хуже. Ночами она плохо спала, прислушиваясь, не остановилась ли под окном страшная машина — “черный ворон”, не к ней ли стучат. Уже приготовила узелок с одеждой, обувью и сухарями. Но в глубине души надеялась, что ее все же не расстреляют. Когда арестовали брата, Мари все меняла и меняла фамильные драгоценности на продукты, чтобы Амалечка с Коленькой не умерли с голоду, да давала взятки охранникам, чтобы хоть весточку от брата получить. Но брата расстреляли. Амалечка вышла замуж и попросила Мари не попадаться на глаза ее второму мужу, Василию Плотникову. Мари поняла: Амалия думала только о Коленьке и ради него шла на разрыв с сестрой мужа.

Лет восемь княжна Мари тайком наблюдала за Амалией и Коленькой. Ей было больно видеть, как племянник скачет верхом на палке и во все горло орет: “Мы красные кавалеристы...” На его голове красовалась красноармейская шапка с ненавистной княжне красноармейской звездой. А иногда она видела, как Амалия садится в машину, а маленький черный кривоногий человек в форме чекиста подсаживает ее, берет за руку светловолосого Николеньку. По-видимому, он любил и Амалию, и ее сына, а она позволяла ему это делать. Ни разу княжна Мари не заметила, чтобы Амалия оказала хоть какие-то знаки внимания своему новому “красному” супругу.

Амалия не догадывалась, что Мари следит за ней. И когда вдруг она увидела перед собой золовку, то от неожиданности вздрогнула. Николенька был где-то рядом.

— Не бойся,— сказала Мари,— я дождалась, когда твой муж отъедет подальше. Я принесла портфель. Здесь наш семейный архив, князей Володарских... фотографии... все дореволюционное. Ничего крамольного. Спрячь, если можешь. Меня могут взять в любой момент. Или заберут прямо на работе, или ночью придут. Да, я знаю, чувствую это. И тут обе дамы увидели Николеньку.

Мать притворно сказала Мари, показывая на туго набитый портфель:

— Хорошо, что вы принесли мне материал. Я Коленьке нашью рубашечек,— и обратилась к сыну: — Сбегай, маленький, к дворнику, спроси сделает ли он нам ключи? А то я свои потеряла.

— Да вот они лежат — возразил девятилетний сын, не желая уходить. Пришедшая тетя его заинтересовала.

— Это отцовские ключи, с них надо копию снять — продолжала придумывать мать, и Коленька это понял. Покосившись на портфель, он выбежал за дверь.

Амалия бросилась на шею княжне Мари и заплакала. Мари тоже.

— Кажется, Коленька все слышал,— сквозь слезы сказала она.

— Как ты, не замужем? — отодвинувшись, чтобы разглядеть Мари, спросила Амалия.

Мари грустно ответила:

— За кого идти? Мне уже двадцать пять лет. За этих? — с презрением сказала она и тут же осеклась. Одним из “этих” был и муж Амалии. Амалия в сердцах воскликнула:

— Господи, Мари, какая же это пытка — жить с этой скотиной! Он меня любит, а я его ненавижу. Но нельзя уйти. Коленька еще маленький, он меня сразу в лагерь отправит.— До Амалии вдруг дошло, почему пришла Мари, и она снова обняла ее. — Бедная ты моя. Я ничем не могу тебе помочь. Но ты не бойся. Женщин не расстреливают. Дай знать, если сможешь. Адрес мой ты знаешь. Я буду за тебя молиться. Если что, попрошу мужа. Хотя гарантий не даю, он тоже боится. Сейчас всех сажают.

Мари сказала грустно:

— Прощай, Амалия. А то уже Коленька возвращается. Боже! Как мне хочется прижать его к груди! Как он на покойного брата похож! Ну, прощай! — и она, вся в слезах, быстро вышла, едва не сбив с ног налетевшего на нее Коленьку. Мари не сдержалась и, обрадовавшись возможности, обняла его.

Это было очень давно, 19 лет назад. Теперь же Николай, Николенька, как по-прежнему называла его мать, решил наконец жениться. Мать не одобряла его выбора, но не хотела портить сыну карьеру. Перед самой поездкой в Казахстан она решила поговорить с ним о его тете, Марии Ивановне Володарской, которая после того, как ее в 37-м арестовали, жила теперь в Караганде на поселении. Николай не помнил тетю Мари, как называла ее мать. Но мать дала ему портфель, который он уже видел в детстве.

— Это архив тети Мари. Наверняка там всякая переписка давних лет и ее фотографии. Тете Мари уже сорок четыре года. Ее реабилитировали. Она была невиновна. Когда-нибудь ты об этом узнаешь. А может, и не захочешь знать. Пригласи ее с мужем к нам в Москву, в гости. Я так хочу ее видеть! Время изменилось. Сейчас это не опасно. Прописку в Москве она не получит, а в гости ездить сможет.

— Она замужем? — спросил Николай.

— Да, Мари писала, что он художник. Вот их адрес, а вот портфель. Поцелуй ее за меня. Бедная Мари — вздохнула мать.

Подъезжая к снятой для него квартире, Николай отвел тетке не больше часа своего времени. Он думал, для визита вежливости этого хватит. “Передам архив, посижу — и до свидания. Не следует засиживаться у тетки, которая так долго отбывала срок в лагере. Да и о чем говорить? Как здоровье? Мама вас ждет в гости, приезжайте? Ну, расскажу о письмах отца с фронта. Их всего два было... А потом он погиб... О своих делах рассказывать не могу...». Визит к тетке ему был неприятен.


* * *

Нюра, улыбаясь, показывала Николаю помещения и прочие удобства, вернее, неудобства. А Джамбулат заглянул в сарай и сказал:

— Здесь будет лошадь стоять.

— Лошадь? Какая лошадь? — удивился Николай.

— Ты же в Казахстан приехал. Надо научиться на лошади ездить.

— Вообще-то я умею. Приходилось по тайге ездить. Спасибо. А лошадь хорошая?

— Вам понравится.

— А где здесь почта? Мне надо дать телеграмму матери и невесте сообщить, что добрался благополучно,— оглянулся по сторонам Николай.

Хозяйка показала:

— Видите, вон там общежития обувной фабрики, длинные бараки. Немного обогнуть их и сразу почта. Это низкое здание, оно стоит отдельно. Прямо сейчас можете поехать на почту.

Но Николай ответил:

— Не сегодня. Устал с дороги. Завтра, все завтра. А ты где остановился? — спросил Николай Джамбулата.

— У своих родственников, здесь недалеко. Они вас в гости приглашают. Утром приведу лошадей, и мы степь посмотрим. Увидите, какая она бескрайняя. Это не тайга. Сейчас она цветет, — хвалился Джамбулат.

Оставшись один, Николай разобрал вещи и отставил в сторону старенький портфель. Он разложил свои бумаги на столе в порядке очередности. Потом вышел во двор, умылся и попросил хозяйку поставить чай. И когда хозяйка принесла чай, поблагодарив ее, спросил: — Когда здесь выключают электричество?

— В двенадцать ночи. Меня Нюра зовут. А вы Николай Васильевич? Из Москвы, да? Никогда там не была. Счастливые люди, которые живут в Москве, — попыталась она разговорить постояльца. Но тот ничего не ответил, и она с сожалением закрыла дверь. “Важный какой. Вот что значит большой начальник! А женщину все равно приведет. Сколько раз уж такое было”,— думала Нюра.

На утро Джамбулат привел лошадей. Себе небольшую степную лошадку, а начальнику — прекрасную серую лошадь в яблоках.

Нюра стала ворчать:

— Воскресенье, чего человеку спать не даешь? Посмотри, солнце еще не взошло, а ты уже тут как тут.

— Да это же хорошо,— услышала она голос постояльца.

— Куда же вы, хоть чай попейте,— предложила Нюра, но мужчины уже сели на лошадей и мелкой рысью поскакали в степь, к холмам, туда, где всходило солнце.

Николай любил кочевую жизнь летом, так же как любил уютную зиму в столице. Но теперь он наслаждался простором степи, зарей и звонким щебетаньем мелких птиц в кустарнике. День обещал быть жарким. Степь парила, образовывая дымку. Они с Джамбулатом остановились, любуясь ее первозданной красотой. Николай посмотрел на Джамбулата. Вот он, хозяин этой великой степи. Тысячелетиями кочевали его предки, пасли скот и воевали за пастбища. Мыслями Николай ушел в историю — во времена самого Чингисхана, как вдруг оба услышали быстрый топот копыт. Огибая холм, в розовой дымке летел всадник. Приближаясь, он принимал странные очертания, и наконец Николай, не веря своим глазам, увидел юную всадницу с развевающимися золотыми волосами и летящим за спиной длинным газовым шарфом. Юная амазонка с улыбкой пронеслась мимо, и вот уже кажется, что всадница вместе со своим конем уходит в небо, к самым облакам, и растворяется в утренней дымке.

Мужчины долго молчали. Потом Николай спросил:

— Это мираж? Что это было? Мне померещилось?

Джамбулат рассмеялся:

— Вы сами, начальник, видели. Девушка-джигит. Красавица!

— Такая может только присниться. Как она на нас посмотрела! С превосходством принцессы! А глаза!! Она полетела в небо? Жаль!

— Она перед нами хвасталась ездой. Это совсем еще девочка, в общежитии живет. Ее Ирина зовут. А коня она берет в конюшне на фабрике, катается и немного пасет его. Играет девочка,— сказал Джамбулат.

Николай как будто не слышал его слов. Это прекрасное видение и слова Джамбулата так не совпадали! Не может фабричная девчонка так смотреть. Сколько превосходства!

— Как ты сказал, ее зовут? — спросил Николай.

— А как же невеста, начальник? Вы же женитесь? — удивился Джамбулат.

— Женюсь, — машинально отвечал Николай. — Но не перестану любоваться красивыми девушками. Послушай, она как это утро. Я хочу ее снова увидеть. Когда она назад поедет? А может, догоним ее? Я хочу познакомиться с ней, — загорелся Николай.