Geum.ru

М. Шрейн, «Эрика», редактору

Вид материалаРассказ

Содержание


Старший сын
Подобный материал:
1   ...   26   27   28   29   30   31   32   33   34

Старший сын


Расставшись с Прозоровым, Гедеминов снова вернулся к мыслям о матери, чувствуя свою вину перед ней. Но постепенно мысли о встрече с сыном вытеснили грусть, уступая новому чувству. Его охватило волнение. Но предчувствие говорило ему, что сегодня он не увидит сына.

Гедеминов нашел нужный дом. Зашел в вестибюль. “Интересно, муж Невельской дома?”— подумал он.

Старик дежурный спросил его:

— Вы к кому?

Гедеминов, притворившись темным сибиряком (старик разглядывал его полушубок), сказал:

— Адрес мне дали, привет передать. Улицу, дом и квартиру помню, а фамилию никак не вспомню. Сказали, он военный, а ее фамилия — на “эн” начинается. У них еще сын должен быть, юноша, как зовут тоже не знаю. С самой войны мои знакомые потеряли их. Здесь они до войны жили, а живы или нет, неизвестно. Ее Натальей зовут, фамилия, кажется, Невельская.

Старик ответил:

— Живы, но не все. На мужа Невельская похоронку еще в 1941-м году получила. Он был чекист. Вроде машина на мине подорвалась, и он погиб. А она, вдова, с сыном здесь живет. Только болеет она, сердце у нее больное. А сын ее, Александр, в морском Нахимовском училище учится. Его дома нет. Он в Ленинграде. Хороший юноша. В доме его все любят.

— Позвоните Невельской, уже поздно, а я долго ехал,— сказал Гедеминов старику. И обрадовался: «Александром назвала сына Натали».

— Хорошо-хорошо, — дед стал набирать номер телефона: — Наталья Петровна, это дежурный. К вам гость приехал, кажись, из Сибири, спуститесь вниз,— дед положил трубку и стал торопливо рассказывать о войне, радуясь тому, что его слушают.

Пожилая дородная дама в длинном до пят халате спускалась вниз по лестнице. Она с удивлением разглядывала мужчину. На дворе была весна, солнце съело в Москве почти весь снег. Человек в полушубке ее удивил. Гедеминов же, со своей стороны, был поражен переменой, произошедшей с Натали. Он только и успел подумать: «Как короток век женщины!» Но в следующее мгновение он уже прогнал эти невеселые мысли.

Натали спустилась до третьей нижней ступени и с удивлением всматривалась в человека в полушубке и шапке-ушанке. Глаза мужчины, до боли знакомые, смотрели на нее из далекого далека. Это встревожило ее. Но она спокойно спросила:

— Вы ко мне, не ошиблись? Мы, кажется, не знакомы...

Мужчина ответил знакомым баритоном:

— Моя фамилия ничего вам не говорит. Я к вам по поручению...

Невельская ахнула и прикрыла рукой рот. Потом бегом, придерживая подол халата, спустилась вниз:

— Идемте же, Сашенька! Что же мы тут стоим?! Поднимайтесь! Вы, наверное, упарились в своем полушубке. У вас там, в Сибири, морозы, а у нас в Москве весна. И как это я вас сразу не узнала?! — с волнением в голосе говорила Натали.

Она взяла его под руку и повела за собой.

Они вошли в довольно широкую прихожую.

— А вещи? Где ваши вещи? — спросила Невельская.

— Я приехал налегке, с кучей денег и зубной щеткой в кармане, — сказал он.

Гедеминов снял полушубок, шапку, а Невельская воскликнула:

— Князь Александр, вы прекрасно выглядите! — и с грустью добавила: — А я, я постарела.

— Ну что вы на себя наговариваете, Натали! Вы молоды,— успокоил ее Гедеминов.

— Господи! Сколько зим, сколько лет?! Я совсем недавно о вас думала...

— Восемнадцать зим и лет,— сказал Гедеминов, и Натали поняла: он помнит об их общем сыне. Она сказала:

— Да, время бежит. Саше сейчас семнадцать. Я его одна растила. Но он с десяти лет в Нахимовском училище, выпускник уже... Что же вы, князь, проходите в столовую. Надолго в Москву?

— Повидать вас и назад. — Он достал две пачки сотенок и положил их на телефонную полку.

Натали разволновалась:

— Куда столько денег? У нас все есть!

— Это на карманные расходы моему сыну, — ответил он.

— Но сегодня я вас уже никуда не отпущу. Переночуете в комнате сына. Поговорим... — волновалась Невельская.

Она металась от буфета с посудой к плите.

Что-то шипело на сковороде, звенели приборы и, наконец, она позвала его к столу.

За ужином Невельская все задавала и задавала ему вопросы и наконец спросила:

— Князь Александр, вы давно освободились?

— В сорок седьмом году амнистировали. Но приехать к вам не было возможности, — вздохнул Гедеминов. — Запрет на выезд был у меня. И сейчас живу там, на поселении.

— Конечно, женились... — заикнулась было Натали.

— Да. Жена тоже срок отбывала в лагере. Врачом там работала. Ее освободили только в пятьдесят третьем. Сын там родился, в сорок восьмом году. Рос со мной, на воле. Приехать я не мог, но о нашем сыне все время помнил.

— Жена молодая? — с затаенной ревностью спросила Невельская и, боясь услышать утвердительный ответ, поспешно сказала: — Конечно же, о чем я спрашиваю. Вы бы кого попало не взяли в жены. Но я вас только стриженым помню, а у вас такие красивые волосы, еще черные, седина только на висках проглядывает, она вам к лицу,— разглядывала Невельская Гедеминова. И грустно сказала: — Теперь бессмысленно говорить об этом, но я всегда одного вас любила. И в сыне любила вас... Тогда в клинике, после родов, когда профессор показал мне ребенка и я нашла у него на шее медаль с изображением вашего фамильного герба, я так расстроилась, что проплакала всю ночь. А ведь мы могли быть вместе и с нами наш сын... Скажите, князь, вы любили меня хоть немножко?

Гедеминов не хотел ее огорчать. Натали была матерью его ребенка, он не стал ее разочаровывать и задумчиво сказал, как бы вспоминая:

— Я любил вас. Но вы были замужем за этим чекистом, а я был в зоне. Что я мог поделать? Конца моему заключению не было видно. И вы это знали, но все же решились родить ребенка. И я этому рад.

— Да. Что мы могли? — счастливая от мысли, что была любима, повторила Невельская.— Подождите, сейчас что-то принесу.

Она открыла ящик комода, вынула коробку и стала вытаскивать из нее младенческие вещи их сына, его первую обувь и наконец достала маленькую коробочку. Там покоилась серебряная медалька с гербом.

— Он ее никогда не носил, я боялась: вдруг потеряет или учителя в школе снимут у него с шеи. А потом, в Нахимовском училище, и подавно нельзя было ее носить. Сашенька, сын, подозревает что-то. Как-то сравнивал себя с отцом, ну, ты знаешь, о ком я говорю, с его родней и сказал: “Как странно, ни на кого не похож”. Я его успокоила, что он на деда, на моего отца, похож. Сашенька ничего не знает о моем дворянском происхождении — и слава Богу. О тебе подавно не могу рассказать. Про меня он думает, что я в детском доме воспитывалась, как сирота гражданской войны. Произошла переоценка ценностей... Ну что вы, князь, все время молчите? — Волнуясь, она переходила с “ты” на “вы” и снова на “ты”.

— А фотографии сына есть? — спросил Гедеминов.

— Ах да! — воскликнула Невельская и достала альбом. Она стояла за его спиной, листала и комментировала: — Вот довоенные, вот Сашенька пошел... Вот, муж, с ним.— У Гедеминова защемило сердце.

— Препротивная рожа у этого чекиста была,— сказал он.

— Да я его не меньше тебя презирала. Вернулся бы с войны живым, я бы развелась с ним. А вот,— перелистнула Невельская альбом, — уже послевоенные. Сашенька такой способный! С отличием заканчивает Нахимовское училище. Потом в военно-морское училище пойдет без экзаменов.

— Я хотел бы с ним увидеться. Не бойтесь, Натали, вашей тайны без вашего согласия я не выдам.— Он показал на фотографию, где Саша был в нахимовской форме, в выпускном классе: — На меня похож лицом. Волосы еще светлые, после почернеют. Гедеминовых порода.

Натали спросила князя о жене и увидела, как изменилось выражение лица князя Александра: оно стало другим, в нем появилась нежность, и она сказала убежденно:

— Ты любишь свою жену. А сына как зовут?

— Альберт. На Сашу похож, только моложе на девять лет. Назвали в честь профессора Трикверта, который тебе операцию делал, роды принимал. Я совершенно случайно от княжны Мари узнал, что у меня сын родился. Ох, и удивил я профессора, когда пришел к нашему ребенку.

Невельская сказала:

— Сейчас позвоню в Ленинград, приятельнице. Это единственный человек, который знает, что Сашенька твой сын. Но она не проговорится. У нее остановишься. Сашенька там бывает часто в увольнении. Сейчас у него практика на военном крейсере. Он не самый высокий в строю, но и не маленький. Кажется, в середине стоит. Думаю, ты его узнаешь среди рабоче-крестьянских парней. Они строем на практику ходят.

— Конечно, узнаю — уверенно сказал Гедеминов.

— Тогда я звоню? Кстати, а чем вы, князь, занимаетесь?

Гедеминов подумал.

— Я? Можно сказать, я теперь свободный художник. Холодное оружие изготовляю, чеканки и другие вещи. Все, что в зоне делал. А вы, Натали, преподаватель?

— Нет. Я директор парфюмерной фабрики. А моя приятельница никогда не работала. Только в войну, когда завод эвакуировали в Сибирь, преподавала,— Натали набрала номер и попросила телефонистку соединить их.

— Здравствуй, Людмила. Ты еще не спишь? — начала Натали разговор.— Получила мою поздравительную открытку? И я твою, спасибо. Как праздник провела? Хорошо? Могла бы и навестить свою старую приятельницу. Какой голос? Что я так поздно звоню? Нет, ничего такого не случилось. Просто приехал мой знакомый, приюти его на один день. Нет, тебе его водить не надо. Он сам хорошо ориентируется на местности. Нет, не заблудится. Да, нашего возраста. Ничего я не скрываю. Голос? Голос как всегда. Не гадай. Александром Павловичем зовут. Да, ты же в курсе. Приедешь, поговорим. До свидания.

Натали положила трубку и повернулась к Гедеминову: — Ты ведь и вправду никогда не был в Ленинграде? — улыбнулась она.

— Да, — усмехнулся он. — Ведь я жил в Петербурге, в самом центре. Поеду, на свой дом взгляну. Могилы предков навещу. Я слышал, они разграблены,— уже с грустью сказал Гедеминов.

— Да,— вздохнула Натали и вернулась к своей любимой теме, заговорила о сыне. — Однажды долго через лупу разглядывал герб на медальке. И говорит: “Какая тонкая работа. Наверняка старинная. Похоже, что левша изготовил”. Я удивилась, как метко он попал в цель. Он заметил мое замешательство и переспросил: “Так, говоришь, мне профессор надел ее на шею в лагере, когда я родился?” Я ему: “Саша, ты уже спрашивал”. А он: “Сколько лет было профессору?” “Под семьдесят,— говорю,— я тебе объясняла. Он был знаменит, а мне надо было делать кесарево сечение. В тридцать три года первые роды... А профессор там срок отбывал”.

— И что же дальше? — спросил Гедеминов, когда Натали замолчала.

— Больше сын к этому разговору не возвращался. Он все понял. Ну, не казнить же собственную мать? Думаю, ему очень хотелось увидеть родного отца. Но сам понимаешь, если он узнает, что ты его отец, это будет для него трагедией и разрушит весь уклад его жизни. Будь осторожным. А с другой стороны... — Натали замолчала. И Гедеминов поинтересовался ее здоровьем.

— Здоровье? Признаюсь, у меня было два инфаркта. Даже не знаю, как быть. Унести нашу тайну в могилу, хорошо ли будет? — заговорила она впервые на эту тему, засомневавшись в правильности своего поведения по отношению к общему сыну.

Гедеминов решил продолжить разговор:

— Натали, все мы смертны. Рано или поздно оставим этот мир. Давайте сделаем так. Я дам вам адрес брата Ильи в Париже и номер его телефона...

— Нет, нет! — поспешно прервала князя Александра Натали.— Он и так грезит каким-то иностранным французским легионом. Вычитал что-то о нем в журнале “Знание и сила”.

Но Гедеминов мягко уговаривал ее.

— Скажем ему всю правду. Надеюсь, он поймет нас и простит. У него будут учебные плавания... Илья о нем знает, Натали,— ласково сказал он ей, заглядывая в лицо. Она не выдержала, упала ему на грудь и заплакала:

— Я чувствую, что мы больше не увидимся! Согрей меня, Сашенька, мне холодно и одиноко! Я, наверное, скоро умру!

Гедеминов обнял ее, погладил по голове и перешел на «ты»:

— Не плачь, тебе нельзя расстраиваться. Успокойся. Я приеду к вам под Новый год, обещаю. Давай я тебе сделаю грог, выпьешь немного и согреешься. Это я тебя расстроил? Прости, я не хотел...

— Что ты! Увидеть тебя живым, здоровым и свободным — это такое счастье! После гибели мужа я больше не могла навещать тебя в зоне, и плакала по ночам, жалея тебя. Думала, ты никогда не увидишь ни воли, ни сына своего. Спасибо тебе, что не забыл нас.

Гедеминов настоял на том, чтобы Натали выпила несколько глотков горячего вина, усадил ее в кресло и, укутав пледом, сел напротив. Натали снова попросила:

— Сашенька, приезжай, хоть на один день, прошу тебя! Если хочешь, скажи жене о нас. Она у тебя молодая, ревновать не будет.

— Обязательно приеду,— пообещал он и твердо сказал: — Вот тогда и раскроем нашему сыну всю правду. Хорошо?

— Если ты хочешь, — согласилась наконец Натали.


* * *

Гедеминов прогуливался по обочине дороги. Строем шли навстречу ему нахимовцы. Он остановился на тротуаре, среди прочих прохожих, вглядываясь в лица воспитанников училища. И вдруг заметил юношу, отличавшегося от других осанкой и выправкой, потом посмотрел ему в лицо. Глаза их встретились. Спокойствие и достоинство были в карих глазах юноши. И Гедеминов узнал сына. Да, это был Саша Невельский. Саша с удивлением повернулся и посмотрел в лицо мужчине, который рассматривал его. Саша даже сбился с шага. Но мужчина уже уходил в обратном направлении. Он был в штатском, но его выправка не ускользнула от наблюдательных глаз Саши. Ему показалось, что он уже видел где-то это лицо.

“Почему он так посмотрел на меня? Почему у меня мурашки по спине побежали?”— подумал Саша, и в первый же приезд домой рассказал матери об этой странной встрече.

— Ну, когда прохожие не глазели на вас? Зрелище красивое — нахимовцы идут, — как можно спокойнее ответила ему мать.

Но сын возразил:

— Мама, он не глазел. Он рассматривал только меня. Я в Эрмитаже, у высоких царских сановников на картинах Репина видел такие лица, холодные и величественные. Но когда он посмотрел на меня, взгляд его смягчился. А глаза... — Он вдруг подошел к зеркалу и внимательно посмотрел на себя. И все понял: — Это был мой отец!

Саша бегом спустился вниз. Подбежал к дежурному:

— Дядя Миша, ты дежурил здесь в праздничные дни и после? — спросил он.

— Дежурил, — охотно ответил дед.

— К маме кто-нибудь приезжал?

— Приезжал из Сибири мужчина, в полушубке и в шапке, восьмого марта. А девятого она его проводила. Но он уже был в пальто и шляпе. Совсем по-другому выглядел. Да, конечно, в пальто и шляпе, так и было,— вспомнил он.

— А какой он был? — снова спросил юноша старика.

— Солидный человек. Поначалу я его не разглядел. А потом.. Ну такой... строгий. Как генерал в штатском, — дед встал, приосанился, важно прошелся.

— А глаза?

— Глаза? Кажись, карие, как у тебя, но строгие. Говорю же, переодетый генерал. А-а-а! Послушай, он сказал, что из Сибири. Может, из этих... Ну, погоны у них сняли в тридцать седьмом году. А теперь возвращаются? — догадался дед. — Враги народа, не приведи Господь!

— А нос какой у него был?

— Ну такой, с горбинкой, как у тебя. Благородное лицо, барин. А может и из бывших,— предположил старик и добавил шепотом: — Может из-за границы приехал. Ностальгия. Скучают по Родине. Тайно приезжают. Но нет, в полушубке был...

— Рот у него какой? — спросил Саша.

— А почему ты спрашиваешь? — спросил дед.

— Да это, наверное, мой дядька. Жаль, я его не застал. Мама его не любит и ко мне не подпускает,— врал Саша.

— Да. Наверно. Уж больно ты на него похож. Не любит? Это я сомневаюсь. Она, как его увидела, так сразу и закричала: “Сашенька!” Так зовут твоего дядьку?

— Так, ну мама! Ладно, только дайте честное слово, что не проговоритесь ей, о чем я вас спрашивал. Это наша тайна. «Значит, его тоже Александром зовут», — подумал Саша и, уже не слушая деда, вернулся в квартиру. Мать подозрительно спросила его:

— Куда же ты, Сашенька, раздетый бегал? На улице холодный ветер.

— А что мне холодный ветер? Да и бегал я к Борьке,— не моргнув глазом, придумал Саша.— Борьки нет дома. Там одна бабушка. Неудобно было сразу уходить. Поговорили...

Саше было и радостно и грустно. Отец ему понравился. Но это была тайна его матери. И он не должен оскорблять ее вопросами. Достаточно того, что он сам теперь это знает. А рослый человек на фотографии в форме НКВД рядом с мамой никогда ему не нравился. Он помнил, как однажды в детстве спросил маму: “Как же ты могла найти мне такого папу?” Мать только ответила: “Ну, тогда бы я совсем пропала. Он меня от многого спас... А потом и ты родился”. В общем, Саша и так догадывался, что у нее есть тайна. “Сама когда-нибудь расскажет”, — подумал он, вздохнув. Ему захотелось снова увидеть отца. Он вдруг почувствовал, что встреча состоится очень скоро. Но в сердце закралась тревога, и он не мог понять ее причины.


* * *

Гедеминов прилетел самолетом и привез жене огромный букет роз. Какой-то человек занес его чемоданы.

Адель только что вернулась с работы. Увидев мужа с цветами ахнула:

— Александр! Какая прелесть! Мари, вы только посмотрите! — звала она графиню. И, не дожидаясь, когда та придет, взяла букет, уткнулась в него лицом, вдыхая аромат и забрасывая мужа вопросами: — Ну, видел брата? Как он? Что рассказывал, что Эрика? Ну же, Александр!?

Гедеминов вынул из кармана пачку фотографий. Пришла Мари, и обе женщины склонились над ними, жадно рассматривая снимки. Адель радовалась, как девочка:

— Вот она, моя Эрика, в Европе, свободная, с мужем! Красота-то какая. А вот Эдуард с женой и сыном. А здесь они все вместе! А это твой брат с супругой? А на словах, что на словах передала Эрика? — продолжала Адель радоваться за дочь, не давая мужу время на ответы.

Гедеминов молчал, с улыбкой наблюдал за женой. Но в его улыбке было что-то грустное. И Адель тотчас уловила это. Она оставила фотографии и увела мужа в сторону.

— Ты чего такой невеселый! — и Адель повела его в кабинет.

— Рассказывай, чему ты не рад?

— Да нет же, я рад,— взял себя в руки Гедеминов. Но Адель настаивала:

— Выкладывай все. Тебе грустно не только от встречи с братом. Что-нибудь с матерью?

— Да. Она давно умерла. Я помню, мне сон приснился, и я почувствовал недоброе. Но верить в это не хотелось. Брат Илья никак не мог пробиться через железный занавес и сообщить мне об этом. Я виноват, очень виноват перед матушкой. Тогда, в двадцать втором году, у нас с Эдуардом уже документы были оформлены на выезд. Ну, удачно ограбили одну ювелирную лавку. Так нет же, захотелось еще... увлеклись... А зачем?! Я никогда не был жадным. Молодые люди должны реализовать свою энергию или на поле битвы, или в спорте, или в творчестве. В нас с Эдуардом энергия била через край. Нам было по семнадцать лет. Грабили из спортивного интереса. Эдуард, он рад был мне помогать во всем. А матушка... матушка ждала меня с войны живым и здоровым... Виноват я перед ней...

Адель обняла голову мужа и, целуя его, сказала:

— Я не помню своей матери, но что такое утрата близких — мне понятно. Не грусти, Сашенька. Давай всех их помянем. Твоя мама может гордиться таким сыном, если видит нас с небес.

— Спасибо дорогая,— отозвался Гедеминов.— Я и перед тобой косвенно виноват. И не только перед тобой... Скрыл я от тебя, что сын у меня есть от другой женщины. Теперь можно признаться.

— Только один сын? — отстранилась от мужа Адель.— Вот удивил! Да я полагала, что с десяток.

— Знаешь, мне не до шуток. И видел я своего сына, Сашу, всего два раза. Первый раз, когда он родился. И второй раз в Петербурге, то есть в Ленинграде, на днях. Ему семнадцать лет. Он учится в морском училище. Я его мельком видел, когда они строем проходили.— И Гедеминов рассказал жене о связи с Натали еще до войны, в лагере.

— Как же ты мог так долго носить это в себе? — удивилась Адель.

— Я обещал сохранить все в тайне. Сын счастлив, думает что отец его из пролетариев и погиб в войну. Для него было бы трагедией узнать, что родители его княжеского происхождения, “враги народа”, а родной отец большую часть жизни провел в заключении. На молодых рассчитана пропаганда советской прессы. И она вся против нас. И представь себе, увидеть сына и не иметь права обнять... Я дал слово Натали. Он у нее единственный... Теперь она меня освободила от обязательства молчать. Я навещу их перед Новым годом. Мы решили открыться ему.

— Значит, ты потерял сына и столько лет ничего о нем не знал? Совсем как я Эрику... Ну, слава Богу, что нашел его живым и здоровым. Ведь такая война прошла... — Адель посмотрела в лицо мужу.— Мне кажется, что я тебя плохо знаю. Наверняка у тебя еще есть тайны. Но я не собираюсь выворачивать наизнанку твою душу. Буду довольствоваться тем, что ты посчитаешь нужным рассказать мне. Прости меня, дорогой. Я люблю тебя таким, какой ты есть. Я так тебе сочувствую! Нам надо дружить семьями. Пригласим их к себе?

— Конечно. Но мне нужно с дороги привести себя в порядок, пыль дорожную смыть. А потом я расскажу тебе все об Эрике, во всех подробностях.— Гедеминов поцеловал жену и сказал: — Спасибо, что ты меня правильно поняла. Другого я от тебя и не ждал. Как странно все у нас в жизни переплелось. Твоя дочь от первого брака, мой сын от другой женщины... Я должен как-то поддерживать с ним связь... Да, Адель, знаешь, кого я встретил? Генерала Прозорова. Помнишь, я тебе говорил о нем. Он хлопотал о моем освобождении.

Адель огорчилась. Ей уже не хотелось никаких воспоминаний о лагере.

— Он пригласил меня на охоту, — продолжал муж. И я привез трофеи: окорока копченые и Альберту кабаньи клыки. Сейчас пригласим друзей и славненько посидим вместе, — сказал Гедеминов, прижав к себе Адель. И добавил: — И вообще, я соскучился по тебе.


* * *

Задолго до Нового года, уже в октябре, пришла телеграмма. В ней было пять слов: “Отец, приезжайте, мама умерла — Саша”.

Не такой представлял себе Гедеминов встречу со старшим сыном. После похорон Натали он несколько дней оставался с сыном наедине и тихо рассказывал ему историю предков. Говорил о собственном видении истории Отчизны, которой уже не было, об Октябрьском перевороте, участии в Гражданской войне деда Саши, о том, как сам в пятнадцать лет добирался из Парижа до ставки генерала Дончака и как не смог выбраться назад. Дал сыну адрес брата Ильи и посоветовал ему в качестве пропуска к дяде Илье надеть на шею медальку, которую сам изготовил еще в лагере. Он видел, что сын верит ему. Саша внимательно слушал его. А когда отец замолчал, сказал:

— Летом у нас будет практика, на паруснике, будем бороздить океан. В первом же порту сбегу. Английский и французский я знаю сносно. Не волнуйтесь за меня, отец. Я не потеряюсь. Мать все о вас мне рассказала.

— Саша, Илья вас усыновит,— сказал Гедеминов. Но сын покачал головой:

— Мне другого отца, кроме вас, не надо. Я еще тогда, в Ленинграде... Одним словом, я вас узнал. Но мама молчала, а я ее жалел... А что, отец, если я все брошу и уеду с вами? Мне здесь одному невыносимо...

Гедеминов напомнил:

— Саша, я не выездной. Илья усыновит вас, чтобы вы унаследовали нашу фамилию и княжеский титул. Отец оставил нам с братом огромное наследство. Что же ему, пропадать? У Ильи детей нет. Под Парижем у нас большое поместье. Вы, Саша, выполните то, о чем я прошу. О вас он знает. Я встречался с ним в марте в Москве. Запомните номер его телефона. Мать говорила, что вы, Саша, мечтаете поступить на службу во французский Иностранный легион?

— Да, я так много хочу успеть... И учиться хочу, и воевать...

— Это замечательно! Еще Люк Вовенарг сказал: «Если юноша не стремится ни к наукам, ни к битвам, ни к женщинам — он зря родился на свет, похитив юность матери». Но перед самой практикой ко мне заедете, договорим. Возьмите деньги, сын. Дадите телеграмму, когда прилетите. Встретим. Познакомитесь с моей женой и своим братом Альбертом.

— Отец, вы любили мою мать? — спросил Саша, и голос его дрогнул. Но поскольку отец не сразу ответил, Саша сказал:

— Ах да, я вспомнил! Вы же срок в лагере отбывали, а мама была замужем за чекистом. Простите, отец, это не ваша вина...

Гедеминов посмотрел на сына и откровенно заговорил:

— Саша, вы уже взрослый. Не скрою, у меня было много женщин. Мужчин нашего рода, по-видимому, отличала любовь к прекрасному полу. Но вашу матушку я любил по-настоящему. Она в молодости была такой красивой! Да и в детстве. Я с ней танцевал, когда нам было по девять лет. Она была редкой женщиной.

Саша с благодарностью смотрел на отца, но вопрос о его жене крутился у него на языке, и он спросил отца о ней. Гедеминов уклончиво ответил:

— Она прекрасная женщина. — И вернулся к разговору о своей юности, о гражданской войне, о старом монахе и его приемах, об уроках медитации.

— А какие это приемы? — спросил Саша.— Они похожи на бокс или на борьбу?

— Ну, приедете ко мне на каникулы... Я дом построил, большой. И там зал для занятий физкультурой. Я даже в лагере занятия эти не бросал. Память у вас хорошая, и я вас многому научу. Это в первую очередь самозащита. Но если вы собираетесь стать воином, занятия эти как раз для вас. Вы, Саша, в меня, и, как и я, левша. Я рад, сын, что мы встретились. Конечно плохо, что в такой горький час...

У Саши на глаза навернулись слезы, он отвернулся, плечи его задрожали. Гедеминов не выдержал, обнял сына, прижал к груди:

— Не плачь, — тихо сказал он, — мужчина не должен плакать. А отправляю я тебя подальше, за рубеж, потому что ты мне дорог. И выполни одну мою просьбу: Я в пятнадцать лет хотел поступить в Кембридж. Теперь ты знаешь, что мне пришлось заступить на место погибшего отца и воевать... Учись, сын, за меня. А закончишь его, тогда уже занимайся, чем посчитаешь нужным. Ну все. Успокойся, Саша. Мы скоро встретимся... Все, сын. Готовьтесь в дорогу, я провожу вас на поезд, — отпустив Сашу, уже строже сказал сыну Гедеминов.