Петр Иосифович Капица. Вморе погасли огни Воснове этой документальной повести лежат записи, которые вел Петр Капица, служивший на Балтийском флоте в пору блокады Ленинграда. Вкниге рассказ

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 24 25 26 27 28 29 30 31 ... 40

Последний переход с Ханко

Катерникам Панцирного вдруг выпала двухнедельная передышка. Да не

где-нибудь, а на далеком, окруженном врагами полуострове! Другим бы

жизнь на ежедневно обстреливаемом Ханко показалась сущим адом, а

катерники блаженствовали - чувствовали себя на отдыхе. Даже

поправились, так как еды здесь было вволю.

Прибыв на полуостров со спасенными с миноносца людьми, они

отстаивались под нависшей скалой и ждали прибытия очередного каравана.

А корабли не шли, потому что шторм не унимался.

Однажды утром у входа в бухту появилась сорванная с якоря

блуждающая мина. Ветром гнало ее к кораблям, укрывшимся от непогоды.

Рогатая гостья, войдя в бухту, могла вызвать панику и натворить немало

бед.

Первым мину заметил наблюдатель Панцирного, поэтому лейтенанту было

приказано уничтожить ее.

Расстрелять мину из пушки не удалось: она дрейфовала, приплясывая

на волнах, вне сектора обстрела. Запускать моторы, сниматься с якоря и

разворачиваться в тесной бухте не хотелось. Панцирный решил

расстрелять мину из винтовок.

Высадившись со старшиной Жаворонковым на скалистый берег, они

вдвоем перебежали к тому месту, куда, по их предположениям, могло

пригнать мину, залегли в камнях и стали ждать.

Мина, то поднимаясь на волнах, то опускаясь в провалы,

приближалась. Катерники хорошо разглядели ее. Она была не круглой, а

цилиндрической, сильно поржавленной. Обросла ракушками и водорослями.

Пять колпачков-взрывателей торчали черными рожками. Донное чудовище,

видно, было заброшено в эти воды еще в первую мировую войну. Сейчас

оно всплыло, чтобы участвовать в новом сражении.

Лейтенант, велев старшине лечь за солидный валун, прицелился с

упора в один из колпачков мины и, выстрелив, прижался к земле. Он ждал

оглушительного взрыва, но мина молчала.

Прошла одна минута... другая... Лейтенант поднял голову и увидел,

что мина спокойно покачивается на волнах, хотя у нее осталось только

четыре рожка, пятый был сбит.

- А ну, старшина, - сказал он Жаворонкову, - дай-ка ей по другому

рогу. Может, у тебя треснет.

Старшина не зря считался отличным стрелком. С первого же выстрела

он сбил колпачок, а мина лишь лениво колыхнулась и продолжала молчать.

Что же с ней делать? Катерники поднялись и, прыгая с камня на

камень, приблизились шагов на тридцать, чтобы лучше разглядеть мину. И

в этот момент ее подхватила накатная волна, вознесла на гребень и...

швырнула на камни отмели.

Лейтенант и старшина повалились, стремясь вжаться в мокрую землю.

Минуты три они не поднимали голов, ожидая взрыва.

Взрыву, видно, помешал преклонный возраст мины, даже вмятина в боку

не расшевелила ее. Похожая на замшелое морское чудовище, она лежала

среди отполированных волнами камней, и водоросли на ней шевелились.

Пришлось вызвать минеров. Специалисты пригляделись к незваной

гостье и определили:

- Русская, гальваноударная, допотопного образца. Своих старушка,

видно, не трогает. Она на германцев поставлена, но надоело столько лет

без дела на дне болтаться, вот и всплыла.

Минеры приладили к мине взрывпатрон и, попросив всех отойти

подальше, подожгли бикфордов шнур. Через две минуты старушка показала

свой нрав: так рявкнула, что всколыхнулся воздух и затряслась земля.

Вверх на сотню метров полетели камни, а на берегу образовалась

глубокая яма, которая не сразу наполнилась водой. Если бы мина

взорвалась, когда ее выбросило на берег, то от лейтенанта и старшины

немного бы осталось.

Потом потекли довольно спокойные дни, хотя шторм не унимался.

Катерников лишь изредка посылали в дозор, а все остальное время они

отстаивались под скалой. Бухту финны обстреливали, но снаряды

пролетали над катером и рвались в стороне.

Когда шторм несколько стих, стали прибывать корабли, благополучно

прошедшие по двум фарватерам через минные поля. У МО-210 вновь

началась кочевая и опасная жизнь. Он ходил в море встречать караваны.

Охранял их на рейде, нес дозорную службу под артиллерийским обстрелом.

Прибывшие корабли в этот раз должны были забрать всех ханковцев.

Погрузка длилась несколько суток. Людей удалось разместить, а часть

имущества, боеприпасов и провианта некуда было деть. Корабли и так

оказались перегруженными до предела. Решили лишнее утопить. Не

оставлять же противнику машины, повозки, боеприпасы и провиант! Таково

безумие войны - сознательно уничтожались продукты, которые могли

продлить жизнь многим блокадникам.

С болью в сердце смотрели моряки, как интенданты "списывают" в море

добро, и каждый старался найти на корабле еще какой-нибудь закоулок,

куда можно что-нибудь легкое затолкать - сушеный лук, картофель,

галеты, кукурузные хлопья, толокно.

Катерники заполнили продуктами рундуки в кубриках, форпики и

ахтерпики, свободные проходы. "Если придется в море спасать людей,

лишнее сбросим за борт", - решили они.

На рейд корабли выходили глубоко осевшими. Сперва Ханко покинули

тихоходы, затем стали готовиться в путь корабли с мощными машинами.

Катер Панцирного получил приказание идти в охранение теплохода

"Иосиф Сталин". В трюмах этого океанского красавца были погружены

снаряды и мука.

В каютах размещались раненые. Их было много - целый госпиталь.

Поздно вечером эскадра снялась с якорей. МО-210 занял свое место в

походном строю в пятидесяти метрах от левого борта теплохода.

Вдали виднелся опустевший городок. По его заминированным улицам

бродили только оставленные кошки. Дома, деревья, столбы и скалы от

наклеенных листовок и писем Маннергейму стали пестрыми. Все, что имело

хоть какую-нибудь ценность, - изрублено, поломано, уничтожено. На

полуострове остались лишь команды саперов и подрывников. Они будут

догонять эскадру на торпедных и пограничных катерах.

Погода выдалась неблагоприятной для похода. Волнение усиливалось.

Резкий ветер дул в корму. Он как бы подгонял корабли быстрей пройти

опасные места.

Луна то пряталась за клубящиеся беспокойные облака, то выглядывала

на несколько минут, чтобы посеребрить черные силуэты кораблей.

Эскадра, развив хорошую скорость, к двум часам ночи вышла к

большому минному полю, перегораживающему самую узкую часть Финского

залива. И здесь почти на траверзе Таллинна раздались первые взрывы.

Чтобы запись была предельно точной, я заглянул в черновые заметки

Панцирного, сделанные им карандашом. Блокнотные листки подмокли, цифры

и слова расплылись. Как я ни всматривался - ничего разглядеть не мог.

Попросил Панцирного расшифровать сокращения. Он согласился, но сам

задумывался над каждой строчкой.

- Понимаете, сильно качало и окатывало. Перчатки намокли. Пальцы

застыли... с трудом держал карандаш, - оправдывался лейтенант. - Пошло

уже третье декабря. Ровно в два часа десять минут раздался взрыв по

левому борту теплохода. Взрыв сильный, подбросило даже наш катер, хотя

мы шли стороной метрах в шестидесяти. Но теплоход двигался с прежней

скоростью. "Значит, машины не повредило", - подумал я. Через десять

минут новый взрыв, уже по правому борту. У теплохода заклинило руль.

Вижу - разворачивается прямо на меня, словно уступая путь позади

идущим. Я тоже отошел влево. Жду, что будет дальше. Слышу, загремела

якорная цепь теплохода.

Миноносец "Славный" обошел нас справа и вскоре застопорил ход.

Остановился и концевой тральщик. А корабли, которые были впереди нас,

продолжали двигаться. Вскоре они скрылись.

В половине третьего я записал, что ветер усилился до семи баллов.

Видимость еще больше ухудшилась. Якорь теплохода, наверно, оторвался.

Корабль развернуло почти на обратный курс и ветром сносило на

зюйд-ост.

Я все время находился по левому борту, нес охранение. Взрывы,

конечно, привлекли внимание противника. С берега принялись стрелять

дальнобойные пушки, стремясь нащупать нас. Снаряды рвались с

недолетом.

Ровно в три часа под кормой теплохода раздался новый взрыв.

Пассажиры, требуя, чтобы их сняли с подбитого судна, принялись палить

в воздух из автоматов и винтовок трассирующими пулями. Они не

понимали, что помогают артиллеристам противника пристреляться.

Два быстроходных тральщика протралили на минном поле коридор к

миноносцу. "Славный" задним ходом стал подходить к теплоходу. Он почти

приблизился вплотную, осталось только подать буксирный конец... и в

эту минуту в теплоход угодил крупнокалиберный снаряд. На полубаке во

все стороны полетели красные и зеленые огни.

Миноносец, опасаясь нового попадания, быстро отошел на старое место

и бросил якорь.

К "Славному" попытался было подойти один из вернувшихся МО, но

командир миноносца, приняв его за торпедный катер противника, приказал

открыть огонь.

С первого же залпа катер был накрыт. Он разлетелся в щепки.

Тральщик подобрал только двенадцать человек из всей команды.

Теплоход с сильным дифферентом на нос продолжал дрейфовать на

минном поле. Его полубак был на уровне моря. Волны перекатывались по

палубе. Стало ясно: таким притопленным миноносец не сможет его

буксировать. Надо спасать людей. Я решил приблизиться.

Вокруг теплохода сновали тральщики и катера. Они, как и я,

подходили к нему, пытаясь снять людей. Но делать это было трудно.

Стоило подойти к борту, как обезумевшие пассажиры сверху сыпались на

палубу. За одну минуту у меня очутилось человек сорок. Пришлось

отойти.

В темноте я наткнулся на какие-то плавающие обломки, за которые

держались люди. Даю приказание: "Подобрать тонущих!"

Вытаскивать полуживых людей из воды в штормовую погоду очень

трудно. На обледенелой палубе ноги скользят. Катер то вздымается

вверх, то летит вниз. Но мои ребята наловчились крюками подцеплять за

одежду плавающих и, уловив момент, втягивать на катер.

Мы спасли еще человек десять, разместили их в кубриках и в машинном

отсеке, где было жарко.

Тут ко мне приблизился МО-106. Капитан третьего ранга Капралов в

мегафон спросил, сколько мы подобрали. Узнав, что мне некуда девать

спасенных, он приказал идти к миноносцу.

Первым к "Славному" подошел МО-106. Но пришвартоваться к борту не

смог. Волной катер поднимало выше палубы миноносца. Единственное, что

можно было сделать, это подойти с кормы на бакштов. Капралов так и

сделал. Он подал конец на корму миноносца и подтянулся. Но сгрузить

всех людей не успел, катер бросило волной на миноносец. Затрещал

форштевень.

Больше Капралов не пытался подходить к миноносцу.

- Скоро будет светать, - крикнул он мне. - Ты тут с таким

перегрузом бесполезен. Пойдешь в охранении "Славного". В случае

артобстрела прикроешь дымзавесой.

В семь часов двадцать пять минут "Славный" снялся с якоря и лег

курсом на Гогланд. Я занял свое место по левому борту. Пошли малым

ходом, у миноносца что-то неладное было с машиной.

Ветер повернул, стал дуть с норд-оста. Волна встречная. Катер

заливало. Он оброс льдом и сосульками. Время от времени я приказывал

скалывать лед.

Вся одежда на мне промокла, стал похож на деда Мороза. Кругом

посветлело. В далекой дымке виднелись башни Таллинна.

В девять часов двадцать четыре минуты нас принялась обстреливать

крупнокалиберная артиллерия с финского берега. Я прикрыл "Славного"

такой дымзавесой, что сам не смог его разглядеть. Обстрел прекратился.

Но как только дымзавесу развеяло, опять начали возникать белые столбы

разрывов по курсу. Противник никак не мог приспособиться к скорости

миноносца.

Механики "Славного" сумели на ходу исправить повреждения, и машины

заработали как им полагалось. Я едва поспевал идти впереди и тянуть за

собой хвост густого дыма. Снаряды рвались близко, но ни один не угодил

в нас.

По пути мы встретили миноносец "Свирепый", мощный буксир и

спасательное судно. Они спешили на помощь к покинутому теплоходу.

"Не поздно ли их выслали?" - подумалось мне. Шторм не унимался. В

просвете среди рваных облаков показалось тусклое солнце. Обледеневшие

корабли засверкали как бриллиантовые. Красота была зловещей.

К Гогланду мы подошли в темноте. В бухту не войти. Огромные водяные

валы с пушечным грохотом и ревом разбивались о волнорез. Ветер дул в

корму. Нас бросало из стороны в сторону. Катер подхватило высокой

накатной волной и боком внесло в проход бухты.

Здесь первым долгом мы высадили укачавшихся пассажиров. Шторм и

морская болезнь сильно измотали ханковцев. Они едва брели, держась

друг за дружку.

Мои ребята тоже устали, но у них хватило сил произвести приборку в

помещениях. Только после того, как была наведена чистота, мы

повалились на койки.

На другой день вернулся ходивший на поиски миноносец "Свирепый".

Он, конечно, не нашел покинутый на минном поле теплоход. Куда тот

делся - никто не знал, так как рация теплохода перестала действовать.

Доложив о себе лишь командиру дивизиона, я никому больше не

показывался. Может быть, поэтому в течение двух суток о нашем

существовании забыли. Мы как следует отоспались и подготовились к

новому переходу.

Шестого декабря я получил приказ сопровождать в Кронштадт миноносец

"Свирепый". Все корабли и войска в течение двух дней должны были

покинуть Гогланд.

От Гогланда эскадра шла по чистой воде. За островом Лавенсаари

встретили сало, затем корабли вошли в сплошной лед и стали проламывать

дорогу.

Деревянный МО для этого дела не приспособлен. Командир миноносца

просигналил, чтобы я перешел в кильватер ему. Я так и сделал, но от

этого не стало легче: льдины за кормой миноносца смыкались и так

сдавливали катер, что он трещал.

Я попросил взять катер на буксир и подтянуть как можно ближе к

корме.

На буксире идти было спокойней. Но длилось это недолго. В торосах

"Свирепому" приходилось оставлять мой катер на месте, а самому с

разгона проламывать лед. В такие минуты катер попадал в ледяные тиски.

Он так кряхтел и трещал, что, казалось, вот-вот будет расплющен в

лепешку.

Во льдах корабли продвигались черепашьей скоростью. В шестом часу

утра катер дрогнул от удара и я услышал треск проламываемых досок. В

левый борт ткнулась огромная льдина и поволокла катер в сторону.

Я сыграл аварийную тревогу. Механик обнаружил пробоины в машинном

отделении и в районе бензобака. Пришлось создать крен на правый борт и

на ходу заводить пластырь.

У Шепелевского маяка нас встретил ледокол. Он помог дотащиться до

Кронштадта. Что будет дальше - не знаю. Говорят, будто катера вытащат

на берег, а нас поселят в казармы. Значит, отплавались. Чего доброго,

в пехоту отправят.

- А не хочется на сушу? - спросил я.

- Нет, с детства мечтал плавать.

- А ты из каких мест?

- Город Николаев, столица корабелов.

Я больше трех месяцев знаком с Валентином Панцырным, но ни разу у

нас не было разговоров о личной жизни. Он украинец, но чисто говорит

по-русски, так как много читает. Каюта у него завалена художественной

литературой. К писателям лейтенант относится с необыкновенным

уважением. Может быть, поэтому он так откровенен со мной.

Панцирный очень скромен в быту: он не курит, не пьет. В свободные

минуты сидит уткнувшись в книгу. Вместо папирос получает конфеты.

- Я однолюб, - признался он мне. - Моя жинка такая, что после нее

на других смотреть не захочешь. Ей двадцать один год, медичка. Но

любит петь и выступать на сцене. Пошла работать в поликлинику

кинофабрики. Чего доброго, актрисой сделается. Тогда я пропал,

какой-нибудь знаменитый приглянется.

- Лучше тебя она навряд ли найдет, - без лести сказал я ему.

Панцирный атлетически сложен, строен и по-мужски красив. Таких

обаятельных парней не часто встретишь.

На этом наш разговор прервался. Вбежавший в кают-компанию дежурный

старшина доложил:

- На пирсе командир дивизиона и комиссар. С ними еще какие-то... к

нам идут.

- Надо встречать гостей, - поднимаясь, со вздохом сказал лейтенант.

- Не люблю, когда на катере начальство застревает. И я не хозяин, и

матросам покоя нет. Командир дивизиона с Гогланда с нами

обеспечивающим шел, теперь благополучное возвращение празднует. Не

боевой катер, а ресторан "Поплавок".

С командиром дивизиона капитан-лейтенантом Клиентовым и комиссаром

Молодцовым пришли пропагандист нашего политотдела Васильев, командир

второго дивизиона Бочан и береговой служака, занимающийся кадрами,

капитан третьего ранга Грушин.

Клиентов, который уже был на взводе, увидев меня, воскликнул:

- Добро! Банкет с представителем прессы. Панцирный, давай сюда

кока. И вытаскивай канистру. Сейчас приготовим коньяк "Три косточки".

Лейтенант ушел и вскоре вернулся с коком и двадцатилитровой

канистрой, наполненной техническим спиртом, раздобытым на Ханко.

- Никак не могу понять интендантское начальство, - сказал Клиентов.

- Ведь сами пьют, а спирт портят. Заливают его черт знает какой

гадостью, будто не знают, что русскому человеку все это нипочем. Он и

с керосином пить будет. Принеси две миски, - приказал он коку. - И

сообрази закусон на шестерых.

Когда кок принес две эмалированные миски, Клиентов одну из них

наполнил спиртом, остро пахнувшим бензином, и поджег.

- Первым делом надо удалить бензин, - с видом знатока сообщил он

нам. - У бензина пламя белое, у спирта синее. Улавливай оттенок.

Капитан-лейтенант выждал, когда в миске исчезли белые язычки

пламени и появились голубые, затем он накрыл горящий спирт пустой

миской и загасил его. Сняв ложечкой, а затем ваткой плававшие на

поверхности жирные пятна, Клиентов объявил:

- Коньяк готов к употреблению.

Он разбавил приготовленный спирт водой и это мутное, почти

молочного цвета питье разлил по жестяным кружкам.

Я понюхал, в нос ударил запах жженой галоши. Меня передернуло от

отвращения. Это вызвало смех. А бывалый выпивоха Грушин посоветовал:

- Перед употреблением зажимайте нос, тогда проходит как ликер.

Мы чокнулись и залпом выпили содержимое кружек. Спирт, несмотря на

свой отвратительный запах, приятным теплом разлился внутри, а скоро

ударил и в голову. За обильной едой развязались языки. В тесной

кают-компании стало дымно и шумно.

Налив вновь разбавленного спирта, Клиентов признался:

- Если бы предстоял еще один такой поход, я, наверное бы, не

выдержал. Невозможно слышать, когда кричит тонущий человек.

Он осушил свою кружку и, уставясь осоловелым взглядом в меня,

спросил:

- Что - думаете, слабонервный пьяница, не способный пойти в новый

поход? Ошибаетесь! Пойду как миленький, и других поведу, пусть только

прикажут. Ни при каких обстоятельствах приказ нельзя нарушать, мы люди

военные. А напряженные нервы надо разряжать спиртным. Я это и делаю.

Учуяли?

- Вполне. Я вас не осуждаю, наоборот - удивляюсь.

Панцирный не пил спирта. Я заметил, как его кружку подменил кок.

Матросы любили своего командира и помогали ему оставаться таким, каким

он хотел быть.

Мы просидели на катере допоздна и ушли не очень пьяными, потому что

хороша была закуска. На прощание катерники подарили нам по банке шпрот

и пригласили через день на пироги. Они договорились с какой-то

кронштадтской старушкой, она будет им печь.

Панцирный не провожал нас. Он как-то незаметно исчез из накуренной

кают-компании, а когда я заглянул в его крошечную каюту, то увидел,

что он сидит на койке и с увлечением читает книгу.

8 декабря. Война охватывает весь мир. Япония напала на базу

американского флота в Тихом океане. Был налет и на английскую крепость

Сингапур.

9 декабря. Пирогов нам не удалось отведать. На кораблях,

вернувшихся с Ханко, прошла проверка. Все неучтенные продукты,

вывезенные самодеятельно, изъяты. Катерники, отдавшие муку, консервы,

рис и сушеные овощи, садятся на блокадный паек береговиков. После

обильной и сытной походной пищи они тяжело переносят недоедание.

Облазали все закоулки на катере в поисках - не осталось ли чего из

ханковских продуктов? Ведь их запихивали в каждую свободную щелку.

Нашли только пачку галет и несколько банок с витаминами.

Ленинград, говорят, получил отдушину: действует проложенная по льду

Ладожского озера дорога. Машины по ней везут в Ленинград снаряды,

горючее, продукты и вывозят за кольцо блокады гражданское население.

10 декабря. Еще не все наши корабли вернулись с островов. Многие из

них попали в тяжелое положение во льдах. Вчера я видел комиссара ТЩ-67

политрука Соловьева. Он едва волочит ноги, так как со всей командой

"ижорца" проделал пеший переход по торосам. Я записал его рассказ.

Blog

Содержание

Последний переход с Ханко