Н. В. Коровицына восточноевропейский путь развития

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 13

§ 4. Семейные нравы

в межцивилизационном дрейфе рубежа веков

1989 год принес с собой смену не только политической и экономической систем, социальной структуры и системы ценностей, но и модели демографического поведения. Это выразилось в резком спаде относительно высоких почти до самого конца ХХ в. показателей брачности и рождаемости восточноевропейцев.

На протяжении всего послевоенного периода в странах Восточной Европы оставался крайне низкий средний возраст вступления в брак. В Западной Европе он повышался с 1960-х годов, когда восточная часть континента еще только вступала в эпоху «домашнего социализма», напротив, небывало усилившего здесь институт семьи и неформальных отношений. Приоритет семейной ориентации народов региона «консервировал» полутрадиционные образцы демографического поведения. Подавляющее большинство, практически все восточноевропейцы хотя бы часть жизни прожили в законном браке, что в последнюю треть прошлого века уже не было характерно для западноевропейцев. Экспансия прагматизма, материалистических и индивидуалистических ориентаций 1990-х годов должна была преодолеть «аморальную семейственность», считавшуюся реформаторами важнейшим проявлением отсталости народов региона. Универсальный социальный и культурный статус восточноевропейской семьи был обречен превратиться в достояние истории.

Однако демографический облик Восточной Европы не мог преобразиться мгновенно. Изменения в режимах естественного воспроизводства не синхронны переменам политических режимов. Инерция традиционных семейных ценностей и образцов поведения особенно велика. Восточноевропейская модель семейного поведения, сложившаяся в период социалистической модернизации, и в 1990-е годы еще сохраняла свои ведущие позиции, оставаясь «последним бастионом» уходящей цивилизации, в том числе ее советской вариации. Вместе со сменой модели семьи менялись господствующие в обществе нравы, формировалась новая мораль, соответствующая «духу» современной, точнее западной цивилизации. Именно эта сфера жизни восточноевропейского общества и стала решающей для его «сближения с Западом». Невидимое столкновение западных ценностей с национально-традиционными составило главное содержание истории народов региона в самом конце ХХ – начале Х1Х веков. Культурные факторы превратились в главный механизм общественных перемен. А браки и разводы - в основной показатель успешности движения по пути «цивилизационного прогресса».

Оборотной стороной перехода к обществу индустриального типа был первый демографический переход, выразившийся в значительном сокращении смертности и увеличении продолжительности жизни человека почти вдвое. На втором этапе демографического перехода в период превращения общества в постиндустриальное падает рождаемость. Одновременно меняется характер супружеского поведения и отношений, появляется много бездетных семей. Демографическая модель Запада характеризуется низкой и поздней брачностью и рождаемостью, большим числом внебрачных рождений. Восточноевропейские страны встали на путь второго демографического перехода в начале 1990-х годов, на четверть века позже, чем западноевропейские.

В Восточной Европе демографический переход приобрел характер демографической революции, больше напоминающей демографический кризис. Он выразился в беспрецедентном сокращении рождений и браков до минимальных мировых показателей, самых низких за всю историю народов региона, в беспрецедентном росте разводов. В 1990-е годы отмечен разрыв в преемственности демографических процессов, в котором ключевую роль сыграли сдвиги в ценностных ориентациях. Последствия демографического перехода усилил шоковый вариант общественной трансформации в условиях экономического кризиса, значительное снижение уровня жизни, появление безработицы, значительное ограничение гарантий социальной защищенности. На мотивацию к заключению брака и деторождению влиял также специфический восточноевропейский фактор – жилищный. Он возник в период социализма, когда представлялось, что ситуация с обеспечением молодых семей жильем не может быть хуже. После 1989 г. оказалось, что может^³⁰².

С другой стороны, новые возможности, открывшиеся перед восточноевропейской молодежью на рынке труда и образования, также ускорили переход к западноевропейской модели семейного поведения. Перспективы финансового и социального успеха, высоких заработков и квалификации представляли собой альтернативу семейному благополучию, во всяком случае, ранним бракам и рождениям. Общественная реальность 1990-х годов внесла кардинальные перемены в положение восточноевропейской семьи, в стратегии «семейного строительства». Дефицит товаров и услуг сменился дефицитом финансовых ресурсов, а широко практиковавшаяся прежде совместная жизнедеятельность членов семьи уступила место их индивидуальным усилиям по увеличению семейного бюджета.

В конечном счете, именно экономический прагматизм, подчинивший себе всю восточноевропейскую действительность периода либерализации, оказал определяющее влияние и на смену модели демографического, семейного поведения. «Материализация» сознания и повседневности охватила женское население, заставляя его все чаще отказываться от традиционных ролей, от приоритета «дома и детей» в системе ценностей. Экономические трудности, с одной стороны, и расцвет потребительского рынка, с другой, вынуждали женщину искать источники заработков и отказываться от традиционной модели семьи, за которую больше всего ратовала католическая церковь.

Капитализм оказался для восточноевропейской семьи, по выражению И.Можны, «более твердым орешком» по сравнению с социализмом, предпринятой им попыткой «консервативных» преобразований. Социализм с его коллективистскими ценностями, писал он, «начал с того, что экспроприировал семью, а закончил тем, что был семьей тотально колонизирован»^³⁰³.

В отличие от социалистического строя 1970-1980-е годов, капиталистический действительно привел к кризису супружеской семьи. Капитализм выразился, в частности, в «маскулинизации» межпоколенной передачи ценностей. В результате ее отец в большей степени, чем раньше, стал служить образцом для подрастающего поколения, тогда как традиционно доминирующая в восточноевропейской семье роль матери, особенно последовательно воплощенная в образе «Польской Матери» – хранительнице традиции, сократилась, а сам этот образ поблек. Одновременно ослаб механизм ценностной трансмиссии между поколениями, особенно по линии «мать-ребенок». Но мужчины в 1990-е годы демонстрировали бóльшую по сравнению с женщинами склонность к конформизму, которая влияла на формирующееся сознание молодежи. Наконец, нарушалось «психологическое единство», существовавшее между самими супругами в 1970-1980-е годы^³⁰⁴.

Индивидуализм и экономический прагматизм вступали в противоречие с полутрадиционной моделью семейного поведения, которая пережила в Восточной Европе эпоху не только раннего, но и позднего модерна, практически перешагнув в эпоху постмодерна. Однако, как видно из материалов социологических исследований, период рыночно-демократических реформ все же не принес кардинальных перемен в господствующую модель семейного поведения восточноевропейцев. Напротив, посткоммунистическая трансформация – по своей сути либеральная – на ее начальных, самых напряженных этапах, когда финансовое положение семей резко ухудшилось, даже усилила традиционализм семейных отношений. У восточноевропейского человека, поставленного перед необходимостью поиска путей выживания в изменившемся мире, произошла мобилизация глубинных – явно консервативных – механизмов самосохранения. Изменения, которые можно было бы назвать прогрессивными, шли главным образом в среде молодежи и выражались в динамике некоторых демографических показателей, но не самих основ ценностного мира восточноевропейца.

Многочисленные разработки проблематики восточноевропейской семьи прошлого десятилетия свидетельствуют об относительной стабильности модели семейного поведения «традиционного наполнения». Самое характерное, что последовательными носителями этой модели выступали наиболее передовые в экономическом и политическом отношениях страны, «авангард» процессов вестернизации Восточной Европы – Чехия и Польша.

Действительно, женщины больше мужчин пострадали от безработицы, которую принесли с собой процессы экономической либерализации начала 1990-х годов. Тем не менее, по сравнению со странами Запада жители Восточной Европы гораздо чаще соглашались с утверждением: «при условии недостатка рабочих мест мужчины должны иметь больше прав на них, чем женщины». Однозначно положительно расценивали подобное неравенство полов 54,7% опрошенных в бывшей Чехословакии, 51,5% в Польше. Решительно возражали против такого положения соответственно только 30,2% и 14,2%, тогда как в России 51,6%, Болгарии 44,7%, а в США 69,7%, Швеции 86,2%^³⁰⁵.

Посткоммунистический регион обладает особыми, непохожими на остальной мир демографическими характеристиками. Не только на культурной карте мира, как это было показано выше, но и на условной карте демографической этот регион образует выраженную системную общность. Согласно результатам международного сравнительного исследования (ISSP), рассматриваемая группа стран по-прежнему сохраняет сходство по шкале семейных ценностей. Наиболее близкие их значения демонстрируют Болгария и Россия, к ним примыкают Венгрия, за которой следуют Польша и Чехия. Замыкает этот ряд Восточная Германия, которая по «вектору мнений» тоже не принадлежит к «демографическому блоку» западных стран^³⁰⁶.

Так, сторонники тезиса «женщина должна иметь детей, чтобы чувствовать себя полноценной» в прошлом десятилетии составляли подавляющее большинство – 80-90% опрошенных в странах рассматриваемого региона. Их отличие в этом отношении от Западной Европы и США квалифицируется специалистами как «шокирующее». Там не более половины, а в скандинавских странах всего 20% респондентов разделяло подобное мнение. Не меньше разница в оценке роли женщины в политике между европейским Востоком и Западом. Распространенное среди восточноевропейцев убеждение, что «женщины обязаны заниматься домом, а управление страной оставить мужчинам», поддерживали всего 19% американцев^³⁰⁷. В вопросе о положении женщины и равенстве полов посткоммунистические страны – несмотря на существующие между ними различия – принадлежат, по оценке М.Мароди, к числу «наиболее консервативных».

Восточноевропейские мужчины чаще женщин ориентируются на традиционную модель семьи с четким разделением труда между супругами. Приверженность консервативным образцам семейного поведения зависит также от образования и особенно от возраста. В целом восточноевропейские страны еще явно отличаются от западноевропейских, например, по уровню брачности населения. Посткоммунистический регион в этом отношении схож с группой стран католической ориентации, отличаясь от них по уровню разводимости. Молодое поколение, правда, демонстрирует постепенное изменение модели брачности. По состоянию уже на 1994 г. эта тенденция проявлялась, по оценке М.Тучека, в Чешской республике, Восточной Германии, Венгрии и Словении^³⁰⁸. Вместе с тем для посткоммунистических стран, принадлежащих к числу католических, характерна наибольшая приверженность традиционализму в семейном поведении. Речь идет прежде всего о Польше.

Традиционалистские установки обнаружены у поляков в отношении к таким ценностям, например, как «супружество», с которым у них ассоциировалось прежде всего понятие «дети» (53%), во-вторых, - «любовь» (34%). «Женщина» идентифицировалась с понятиями «мать» (59%) и «теплота» (31%), а «мужчина» - «сила» (65%) и «отец», «глава семьи» (50%)^³⁰⁹. Такого рода ассоциации относятся к традиционному идеалу патриархальной семьи. Большая семья для восточноевропейцев не представляет собой чужеродного явления, как для западноевропейцев. В прошлом десятилетии треть подрастающего поколения Польши жила в семьях с 3 и более детей^³¹⁰. Детоцентризм является важной стороной жизненного уклада народов региона. «Будущее детей» больше всего занимало умы поляков^³¹¹. А самым частым (86%) ответом на вопрос о том, «на что стоит тратить время и деньги», в 1998 г. было «образование детей»^³¹².

Интересные результаты дало сравнение католически ориентированных женщин Польши и США. Польские респондентки чаще считали, что семья страдает оттого, что мужчина работает слишком много. Более высокий уровень традиционализма полячек по сравнению с американками особенно проявляется в их отношении к следующим заявлениям: «дом и дети – это то, что действительно необходимо большинству женщин», «обязанность мужчины зарабатывать, а женщины вести хозяйство», «нехорошо, если мужчина остается дома и заботится о детях, а женщина идет на работу». С другой стороны, польские женщины менее консервативны в оценке труда как способа обретения ими независимости и необходимости для женщины работать, чтобы материально поддержать семью^³¹³. В целом в отношении супружества и семьи польские женщины более традиционалистичны по сравнению с американскими, даже при сходстве их религиозных ориентаций. Первые более склонны считать, что люди, состоящие в браке, счастливее, что дети – основная цель заключения брака, что плохое супружество лучше одиночества. Но для восточноевропейского человека сейчас больше характерен «неромантический» взгляд на финансовую безопасность как главное преимущество брака.

Таким образом, приверженность католической религии по-прежнему проявляется в ориентации на модели семейного поведения и положения женщины, которые можно было бы определить как традиционные. Но восточноевропейский социокультурный тип подобному влиянию церкви предрасположен в гораздо большей степени, чем западный.

Даже в Чехии, считающейся наиболее «отклоняющимся» (девиантным) в восточноевропейского сообществе случаем не только самых западных славян, но и самой секуляризированной популяции, семья является особой формой «национальной религии». Исследование, проведенное среди молодых пражских женщин, показало, что большинство их относит себя к неверующим, не принадлежа ни к одному конфессиональному сообществу, но в то же время обладает религиозной верой, которую называют крайне индивидуалистической и связанной с семьей^³¹⁴. Традиционная модель семьи и брака и в этой стране остается преобладающей. К числу ее последовательных сторонников, признающих святость семейного союза, жертвенность по отношению к детям, осуждающих неверность и разводы, в прошлом десятилетии принадлежало 46,4% опрошенных. Почти столько же (45,5%) признавало только некоторые стороны традиционного супружеского союза. Радикально его отрицало менее 10% чехов^³¹⁵. Причем социальная дифференциация норм демографического поведения не была обнаружена, различия в нравственных устоях мужчин и женщин и – главное – представителей разных поколений имели непринципиальный характер.

В вопросе о разделении труда и ответственности чехи независимо от возраста ориентировались больше на традиционную форму семейного поведения. Во всяком случае, чешские мужчины и в самом конце ХХ в. принадлежали к сторонникам консервативной модели семьи. Стремление к эмансипации, существовавшее у молодых высокообразованных женщин, не встречало понимания у мужчин их возраста. Молодое поколение, как установили социологи, демонстрировало даже гораздо более консервативные взгляды, чем их отцы и матери. И это несмотря на то, что ценность брака и семьи для молодежи явно сократилась по сравнению с предшествующими поколениями^³¹⁶. Не в последнюю очередь это объяснялось процессами нисходящей социальной мобильности и обеднением населения, занимающего низшие уровни социальной иерархии.

Падение брачности отличало прежде всего низкообразованные слои населения. Наибольший прирост безбрачия произошел в 1990-е годы именно в их среде: в начале 1990-х годов среди чешских женщин моложе 50 лет с основным (8-летним) образованием незамужние составляли всего 4%, а в 1999 г. – половину - 51%^³¹⁷. Такое распределение не было характерно, например, для Франции или самой Чехии начала 1980-х годов. В обоих этих случаях вероятность замужества с ростом образования, напротив, понижалась.

Словацкие исследователи констатировали стабильность и постоянство модели семейного поведения населения страны^³¹⁸. Следует учитывать, что здесь все еще продолжал преобладать сельский образ жизни над городским, сохранялся высокий уровень религиозности. Демографический режим Словакии явно не соответствовал западноевропейскому типу – намного более многообразному, дифференцированному и индивидуализированному. Предпринятый Л. Краловой анализ репродуктивного поведения словаков показал распространенность среди них супружеского союза современного типа, но только в форме, присущей периоду до начала второго демографического перехода 1970-х годов. Одновременно сохранялись традиционные христианские формы супружеских отношений, то есть существовала строгая приверженность унифицированной модели этих отношений в виде института брака, отсутствовало полное равенство в выполнении повседневных домашних работ и преобладал традиционный тип разделения домашнего труда, наконец, оставался один из самых низких в Европе показателей разводимости населения (1,75 разводов на 1000 человек)^³¹⁹.

Столкновение с жесткой экономической реальностью 1990-х годов негативно отразилось на характере внутрисемейных отношений. Как свидетельствуют словацкие данные, чаще всего это выражалось в росте раздражительности супругов (82%), а также в увеличении эгоизма (54%) и уменьшении терпимости (53%)^³²⁰. Каждый пятый болгарин сетовал на неблагоприятную семейную атмосферу. Тем не менее, продолжали поддерживаться тесные экономические взаимосвязи внутри семьи: 67% болгар получали помощь от родителей, ровно столько же помогали им^³²¹. Восточноевропейское общество ответило на новый трансформационный вызов мобилизацией своего традиционного ресурса – семейного.

В 1991 г. в Чехословакии семью считало «очень важной в своей жизни» 87% опрошенных, тогда как, например, друзей – всего 24%. Верили членам своей семьи 83%. Недоверие же «обществу» было здесь широко распространено: 73% при общении с чужими людьми предпочитало «соблюдать осторожность»^³²².Неудивительно, что в качестве главной стратегии преодоления трудных времен 90% чехов избрало «семейно-оборонительную», подразумевавшую экономию, сокращение расходов, ограничение потребления. Лишь 5% выражало стремление создать собственную фирму и стать самозанятым^³²³.

На протяжении всего периода 1990-1999 гг., как показывают данные Института изучения общественного мнения, в иерархии ценностей чехов первое место стабильно занимала ориентация: «жить в благополучной семье», второе: «помогать прежде всего своей семье и друзьям», третье: «иметь друзей, с которыми находишь взаимопонимание». Напротив, самые последние, 29-33 места в этой иерархии занимали соответственно следующие ценностные ориентации: «достичь значительного положения в обществе», «иметь собственную фирму, быть ее владельцем», «жить по религиозным принципам», «иметь работу, позволяющую управлять людьми», «проводить политику своей партии, движения»^³²⁴. То есть на фоне явного и постоянного доминирования ценности семьи и отношений с близкими в чешском обществе 1990-х годов существовало отчетливое разделение на «мир людей» и «мир институций», так характерное для периода «домашнего социализма». Не особенно ценилось ни общественное положение, управленческий статус или политическая ангажированность – механизмы включения в общественную жизнь периода социализма, ни религия или предпринимательская инициатива, выполнявшие ту же функцию при новом режиме. Главная тенденция динамики системы ценностей прошедшего десятилетия в этой стране заключалась в радикальном – после революционной эйфории 1989 г. - спаде ориентаций, связанных с участием в общественно-политической деятельности.

Стратегию выживания предпочитали стратегии успеха, предполагающей риск ради значительной финансовой выгоды, и другие народы региона^³²⁵. В этой ситуации восточноевропейская семья как система родственных взаимосвязей в очередной раз взяла на себя функцию относительно независимого «предприятия», полагающегося на свои силы, взаимную поддержку, восполняя собой недостающие государственные функции. Она вновь превратилась в единственную и универсальную социальную основу восточноевропейского общества.

Для чешского и польского человека семейные ценности продолжали служить базисным элементом национальной культуры, обеспечивающим сохранение национальной идентичности двух народов, пограничных между Востоком и Западом. В конце ХХ в. в условиях очередного передела политической карты Европы и процессов глобализации именно семья и семейный традиционализм помогли восточноевропейскому человеку сохранить себя и свою культуру. И социологических подтверждений тому существует немало.

Так, на женщине здесь по-прежнему оставалась основная ответственность за домашнее хозяйство и воспитание детей, то есть за безопасность и обеспечение преемственности рода, а значит и всего общества. Сохранялся своеобразный восточноевропейский матриархат, который женщины сознательно предпочитали партнерской модели отношений с равным распределением домашних обязанностей. При этом лишь менее 3% польских женщин определяли свое положение в семье как «дискриминацию»^³²⁶. А величина их заработков в середине 1990-х годов составляла всего 57% от мужских, что меньше, чем в Венгрии, Чехии, даже Словакии, Болгарии, особенно удивляло специалистов – России^³²⁷. Чешские женщины не воспринимали себя как конкурентов мужчин в профессиональной сфере и даже склонны были скрывать свое образование. Более естественной для себя сферой самореализации они считали семейную, особенно воспитание детей. Здесь они чувствовали свою незаменимость, освобождая мужчин от домашних обязанностей. Бытовало мнение, что мужчинам в целом тяжелей в силу высоких производственных нагрузок^³²⁸. И для польской, и для чешской современной женщины важней в этом смысле соображения не равенства, а справедливости. Такой выбор и составляет сущностное отличие общества восточноевропейского типа от западноевропейского.

С западноевропейской точки зрения подобное положение трактовалось как возврат Восточной Европы к традиционным ценностям^³²⁹. И это было недалеко от истины. Специалистов на Западе не могла не удивлять «живучесть» восточноевропейской патриархальности, ее способность принимать различные институциональные формы, ни на сколько не уступая при этом своих господствующих позиций»^³³⁰.

И после очередной смены общественной системы, распада восточного блока важнейшие ценности и жизненный уклад народов региона, воплощенные в их «демографической системе», остались незыблемыми. «Консервативные» представления о счастливой семейной жизни по-прежнему преобладают над «прогрессивными», то есть либеральными, акцентирующими идеалы прагматизма и личной свободы, приоритета индивидуального начала семейной жизни. Трудностям нового переходного периода восточноевропейское общество противопоставило испытанный историей ресурс семейной солидарности. Для восточноевропейцев основу их социальной адаптации вновь составила семья как коллектив наиболее близких людей, а не отдельный индивид с его единоличными усилиями.

Использование в кризисных ситуациях ментального и материального потенциала семейного окружения, способности «держаться вместе» считается у народов региона наиболее рациональным способом выживания и самосохранения^³³¹. Это соответствует традиционному восточноевропейскому пониманию индивидуализма - не личностному, а семейному. Личные цели соотносятся с потребностями семьи, ближайшего окружения, а не идут вразрез с ними. Польская молодежь, например, чаще декларирует готовность учитывать интересы своих близких, тогда как даже немецкая предпочитает принимать решения исходя прежде всего из собственных интересов^³³². Восточноевропейский тип индивидуализма, явно отличающийся от классического западного, но и от привычных нам представлений о коллективизме, связанных с общественным служением и общественной пользой, всегда преобладал в странах исследуемого региона. Данный тип социальности возможно и составляет главную особенность этой группы народов, объединяющую их в сообщество, которое в этой книге именуется «восточноевропейским».

С точки зрения интересов своей семьи, а не каждого отдельного человека рассматриваются преимущества и недостатки нового строя^³³³. Традиционная, по Б.Маху, «поглощающая индивида» привязанность к семье при интенсивной внутрисемейной коммуникации и социализации, чувстве общности неотделимы от своего, польского, как и чешского, представления о рационализме. Семья здесь нередко воспринимается как единственное дружеское окружение в мире «чуждых» институций. Если при коммунистическом режиме главным объектом массового недоверия выступало государство, при демократическом им стала, по свидетельству чешских социологов, сфера бизнеса. Ей теперь противостоит «семейный капитал», сохраняющий свою роль гаранта психологической безопасности и финансовой поддержки. Неудивительно, что роль семьи в Восточной Европе по общему признанию даже возросла по сравнению с периодом до 1989 г.^³³⁴ С этим «капиталом» восточноевропейские народы прошли через эпоху консервативной модернизации, незаметно преобразовав ее в «домашний социализм». С явлением «семейного авторитаризма», составляющим основу их исторического опыта, восточноевропейцы встретили и рыночную демократию. Несмотря на переживаемый ею кризис, семья осталась и для чеха, и для болгарина, и для поляка надежной и стабильной опорой его существования. Самые прагматичные из народов региона чехи предпочли семейную солидарность новой форме социального экспериментирования - массовой кампании по привлечению к предпринимательской деятельности. «Предпринимательская стратегия» как форма жизни была отвергнута даже молодым поколением Чехии. Оно не могло смириться с моральными издержками, которые предполагало следование этой жизненной стратегии^³³⁵.

В условиях дезориентации людей, когда резко возросло давление на них со стороны и массовой культуры, и сферы массового потребления с ее гигантским социально-психологическим потенциалом, своеобразный культурно-исторический опыт «семейной стратегии» существования оказался важнейшим фактором стабилизации восточноевропейского общества. Особый вклад в развитие и обогащение этого опыта – как культурного достояния народов региона не только старшего, среднего, но и младшего поколений - внес период «домашнего социализма», непосредственно предшествовавший бурным переменам рубежа 1980-1990-х годов.

Для современного восточноевропейца семейный традиционализм -– понятие не архаическое, а постоянно обновляющееся. Большинство населения посткоммунистического региона сформировалось в семьях, где мать была занята в общественном производстве полный рабочий день. И это рассматривалось как единственная общепринятая норма. Отец же находил в именно семье наибольшие возможности самореализации. Для восточноевропейских наций, относящихся к «наиболее развитым», к числу которых безусловно принадлежала чешская, в эпоху либерализации характерен не отказ от института семьи, а скорее стремление к более равному распределению между супругами ролей и обязанностей, домашних и производственных. В данном случае проявляется традиционная для чехов ориентация на уравнительные идеалы и практику повседневной жизни недавнего прошлого. В период социализма здесь наблюдалась самая высокая в регионе - практически предельная – женская занятость. Именно тогда в Чехии перестала существовать такая социальная категория, как домохозяйка.

И сейчас по уровню экономической активности чешские женщины трудоспособного возраста лидируют на общерегиональном фоне. Ожидавшегося снижения их занятости в период либерализации не произошло. По финансовым соображениям и в силу уже достигнутого уровня эмансипированности в этой сфере они сохраняют высокий уровень трудовой активности, составляя немногим менее половины всех занятых. Доля женщин, работающих даже неполный день, в этой стране существенно меньше, чем в других странах Европы, гендерная дифференциация в сфере труда здесь гораздо слабей, чем на Западе. Таким образом, рассудительное чешское общество демонстрирует специфический – более продвинутый в цивилизационном плане, уже не традиционный в привычном понимании, но отличный от западного тип семьи, гендерных отношений, женской эмансипации.

Процесс неотвратимого разрушения барьеров, разделявших два мира (мужчины и женщины), начался фактически после второй мировой войны. В Восточной Европе этот процесс усилен характерным для социалистической модернизации ходом женской эмансипации, канализированной в экономическую сферу. Восточноевропейский путь женской эмансипации нашел наиболее полное и последовательное проявление в чешском обществе. Суммарное количество часов, отработанных экономически активной женской популяцией в Чехии, по подсчетам социологов, значительно превышает это количество для женщин западноевропейских стран. Не только тип динамики женской занятости, но и сочетание семейной и производственных ролей у чешских женщин, по оценке М.Чермаковой, уникальна. В так называемых развитых демократиях модель соотношения трудовых и семейных функций у женского населения совсем иная. В западноевропейской семье женская занятость и доходы от нее считаются вторичными по отношению к заработкам и труду мужчин. Чешские женщины, получая в среднем на треть более низкие доходы, видят себя «кормильцами» или во всяком случае «сокормильцами» семьи. Кроме того, они высоко ценят свой труд, его духовные стимулы. В отсутствие его они ощущают социальную изолированность и зависимость – не только материальную^³³⁶. Такой тип женщины сформирован периодом социализма и моделью консервативной модернизации стран региона. Это и есть восточноевропейский тип женщины, эмансипация которой во второй половине ХХ в. шла через труд, а не через частную жизнь, политику или общественную деятельность. Сформировавшись, как и сама модель общественного развития, еще в конце 1940-х - 1950-е годы, модель эмансипации восточноевропейской женщины реально воспроизводится в современном обществе, в наши дни, переживая лишь частичные модификации.

Системная трансформация и уход от принципа полной занятости наиболее болезненно отразились на профессиональных судьбах женщин, лишив многих из них рабочих мест. Тем не менее, их желание трудиться, причем полный рабочий день не уменьшилось. Ожидания, что восточногерманские женщины начнут имитировать стиль поведения в сфере занятости, характерный для западногерманских женщин, не оправдались^³³⁷.

Утвердившаяся в 1970-1980-е годы в Восточной Европе модель семьи и положения женщины представляет собой смешение свойств традиционных и современных, партнерских. В 1990-е годы - период либеральных реформ и «сплошной» материализации - значение экономического участия женщины в жизни семьи возросло. Значительно уменьшилось количество людей, не согласных с моделью «семьи, в которой только муж зарабатывает, а жена занимается домом». В Польше в 1989 г. ее придерживалось 34,0%, уже в 1994 – 25%. Одновременно стало больше сторонников семьи, в которой «домашние обязанности и забота о детях равно распределены между супругами» с 42,3% до 55,9%. Преодоление патриархальности семейного уклада сочетается с сохранением элементов традиционализма – семейной взаимопомощи и солидарности, - составляющих специфику культуры народов региона, независимую от цивилизационных превращений современного мира.

В конце ХХ в. население посткоммунистических стран демонстрировало общность взглядов по вопросу о положении женщины в обществе, значении семьи и брака в жизни современного человека. По отношению к фундаментальным проблемам воспроизводства человеческого бытия, данная группа народов составляет самостоятельную общность, соответствующую положению региона на географической и политической картах Европы^³³⁸. Взгляды на семью, брак, отношения мужчины и женщины, как оказалось, в целом не зависят даже от возраста – главного социально-дифференцирующего фактора в посткоммунистическом обществе. Можно говорить об определенном не только демографическом, но и общественном, нравственном климате в странах бывшего восточного блока. Восточноевропейскую модель демографической эволюции сформировал особый, характерный для этого сообщества и не повторяющий западного, тип морали как основы поведения человека в повседневной действительности, его отношения с окружающими людьми.

Восточноевропейский тип и демографического, и в целом общественно-исторического перехода является особым случаем распада традиционной идентичности. На рубеже столетий подтвердилась истина о многообразии путей социокультурной эволюции. Каждый из народов или группа их вырабатывает свой, близкий его традициям и складу сознания способ вхождения в современный мир, преодоления его цивилизационных рубежей. В самом начале ХХ1 века после полувекового периода ускоренной модернизации – социалистической и капиталистической – приходит, наконец, понимание неоспоримой реальности: сохранение своеобразия служит единственным условием не только выживания, но и процветания народов в наступившем столетии.

Blog

Н. В. Коровицына восточноевропейский путь развития