Белгородчина: прошлое, настоящее и будущее

Вид материала

Программа

Содержание Образовательные технологии по управлению рисками молодежного наркотизма Реутов Е.В. Холод А.В. Шевченко Н.И. Добро творить друг другу будем Людское – в нас прибудет.

Подобный материал:

• Фонд «Либеральная миссия» Малое предпринимательство в России: прошлое, настоящее, 4355.75kb.
• Урок конференция на тему: «Нарушение нервно-гуморальной регуляции. Эндокринология., 88.24kb.
• Информационное письмо, 43.7kb.
• Обзорная по городу с посещением Караульной горы, 13.38kb.
• Видовой состав ихтиофауны реки бурея: прошлое, настоящее и будущее, 80.75kb.
• Дипломная работа   На тему: «Криминалистика: прошлое, настоящее, будущее», 760.7kb.
• Международная научно-практическая конференция, 83.73kb.
• Право и Правда, 499.62kb.
• Кафедра лингвистического образования: прошлое, настоящее, будущее, 83.91kb.
• Право и Правда Манифест Просвещенного Консерватизма, 509.84kb.

Готчина Л.В., кандидат социологических наук

начальник адъюнктуры, БелЮИ МВД РФ

(Грант РГНФ 06-03-55306 а/ц)


Образовательные технологии по управлению рисками молодежного наркотизма


По мнению отечественных социологов Россия в конце 20 столетия вошла в состояние риска. Его происхождение связано, прежде всего, с глобальными изменениями современности, сопровождающимися рядом деструктивных явлений в разных сферах жизнедеятельности людей. С комплексом рискологических проблем, большинство которых можно отнести к категории неразрешимых, столкнулась и российская молодежь. Она, в большинстве своем, существенно ограничена в ресурсном потенциале и деятельностных возможностях самореализации и развития, характеризующаяся необустроенностью быта молодых семей, необеспеченностью собственным жильем, затруднениями в получении качественного образования, проблемами с трудоустройством, растущей социальной дифференциацией в молодежной среде, невозможностью в полной мере удовлетворить свои духовные и социальные запросы, подвержена влиянию различных угроз и рисков. Не смотря на это, ее готовность действовать в условиях риска, способность оптимизировать его возможные исходы и прогнозировать последствия становятся необходимыми условиями реализации жизненных стратегий во всех сферах жизнедеятельности современного человека.

Нельзя не согласиться с Ю.А. Зубок, что риск, с одной стороны, становится наиболее общим основанием современности, а с другой – значимым фактором социального развития молодежи¹. Таким образом, термин «риск», появившись на рубеже средних веков и Нового времени², и являющийся сегодня важнейшей характеристикой образа жизни молодежи, интерпретируется в научных исследованиях по-разному. Существует разновидность молодежных рисков, отрицательно влияющих на здоровье и жизнедеятельность нового российского поколения. К ним относятся риски молодежного наркотизма.

Исследуя обозначенную проблему, хотелось бы отметить, что термин «наркотизм» значительно шире термина «наркомания», ибо он наряду с болезненным пристрастием к наркотикам характеризирует и его социальные проявления. В соответствии с федеральным законодательством наркомания – это заболевание, обусловленное зависимостью от наркотического средства или психотропного вещества¹.

Между тем, под наркотизмом мы понимаем наркоманию, рассматриваемую как социальное явление, с точки зрения ее общественных причин, способствующих массовому распространению болезни, а также под углом зрения следствий, не только для здоровья человека, но для социальных групп, общества и государства².

Поскольку риск изначально присущ молодежи, определяет особенности ее поведения и лежит в основе наиболее актуальных молодежных проблем, его искоренить полностью невозможно, но для минимизации его отрицательных последствий необходимо им управлять.

Опираясь на теоретическое исследование рассматриваемой проблемы и результаты проведенного в 2006 году в трех регионах Центрального федерального округа России социологического исследования «Управление процессом профилактики молодежного наркотизма» (проект регионального конкурса «Центральная Россия: прошлое, настоящее, будущее» 2006 года № 06-03-55306 а/ц, поддержанный Российским гуманитарным научным фондом и правительством Белгородской области) в целях определения мнения специалистов о степени распространения наркотизма в регионе, его причинах и факторах, критериях оценки эффективности проводимой профилактической работы, применяемых методах диагностики рисков в профилактике наркотизма, позволим выделить три основные сферы, где необходимо разработать управленческие технологии и применить их для управления рисками молодежного наркотизма в условиях региона. К ним отнесем образовательную сферу, здравоохранительную сферу и сферу деятельности правоохранительных органов. В рамках настоящей статьи рассмотрим образовательные технологии по управлению рисками молодежного наркотизма.

Несмотря на то, что профилактической антинаркотической работой сегодня занимаются как органы власти и управления и силовые структуры, так и институты гражданского общества (общественные и религиозные организации, различные фонды, средства массовой информации), с рисками молодежного наркотизма первыми сталкиваются образовательные учреждения. К сожалению, в силу ряда объективных и субъективных причин специалисты (учителя, преподаватели, непосредственно занимающиеся обучением и воспитанием, в том числе и антинаркотическим), работая с лицами, причастными к наркотизму, не способны распознать объект своего антинаркотического воспитания в силу отсутствия профессиональных умений и навыков и оказать ему помощь. Так, например, в ходе проведенного при участии автора социологического исследования в 2002 году только 58.4% специалистов указали, что они с уверенностью могут распознать признаки наркотического опьянения¹, думается, что сегодня количество таких специалистов, непосредственно работающих с наркозависимыми, уменьшилось, хотя этот прогноз писсимистичен в силу отсутствия внедрения в течение прошедших 3 лет каких-либо комплексных обучаемых программ для специалистов.

Насаждаемые «сверху» Министерством образования РФ общеобязательные антинаркотические мероприятия становятся для учителей и преподавателей педагогическим наказанием. В практике воспитательной работы мы сталкиваемся с парадоксом: педагоги высшей категории, с большим педагогическим стажем работы в своей сфере, сегодня не способны разрабатывать и, тем более, внедрять образовательные антинаркотические технологии в образовательной среде. Проводимые курсы повышения квалификации, иногда специализирующиеся на антинаркотической работе, не дают результата. Во-первых, не всегда указанные курсы проводят специалисты, действительно в силу своих профессиональных знаний и умений способные обучить педагогов. Во-вторых, такие курсы повышения квалификации необходимо проводить с «рядовыми» педагогами, а не с заместителями директоров школ по воспитательной работе, непосредственно не работающими с детьми и подростками. В учебных заведениях до сих пор в числе проводимых профилактических мероприятий преобладают просветительские, более того, формальность их проведения тоже практикуется. В образовательной системе сложилась обязательная «палочная» система проведения таких мероприятий. К сожалению, методик проведения профилактических мероприятий в школе, среднем учебном заведении, высшем учебном заведении не разработано, педагоги с ними не знакомы. Следовательно образовательные технологии по управлению молодежным наркотизмом, внедряемые сегодня, несут только разрушительный эффект.

Преподнося непрофессионально информацию о наркотизме и его рисках, педагоги заостряют внимание на проблеме, повышая к ней интерес. Программы, акцентирующие внимание на негативных последствиях наркотизма оказались малоэффективными, а программы, делающие акцент на обучении «адаптивному стилю жизни, навыкам общения, критическому мышлению, умению принимать решения и противостоять в ситуациях предложения аддиктивных веществ и др.» показали свою эффективность¹.

Кроме того, проводимые мероприятия носят разовый, просветительский характер. По нашему мнению, сомнение в действенности рациональной блокировки вредных привычек, в том числе и наркотизма, заставляет переоценить проблему эффективности традиционных (преимущественно информационно-пропагандистских) методов профилактической пропаганды. Во многих случаях они рассчитаны на то, чтобы показать подростку негативные следствия вредных привычек для его организма. Но, судя по всему, это слабо влияет на детей, которые и без дополнительных убеждений уверены во вреде, наносимом наркотиками. К тому же это нередко подтверждает и личный опыт.

Приоритет в профилактической деятельности следует отдавать не информации и пропаганде (хотя от них и не следует отказываться), а технологиям социальной работы, носящей системный комплексный характер, учитывая индивидуальность каждой обучаемой группы и каждого ребенка или подростка. Под углом зрения этой перспективы и должна оцениваться эффективность нынешней организационной структуры профилактической деятельности в образовательной среде.

Так как образовательные профилактические программы (антиалкогольные, антинаркотические и антиникотиновые) являются самыми распространёнными в настоящее время, а субъектами образовательной антинаркотической профилактики являются учителя, школьные психологи, сами ученики и их родители, также вовлечённые в процесс обучения своих детей, возникает необходимость в профессиональной, основанной на научной основе, их подготовке.

Необходимо отметить также, что профилактическая непрофессиональная информация не формирует у молодежи запретов на употребление наркотических средств, что самое важное в образовательных технологиях по управлению рисками молодежного наркотизма, более того, избыточность информации не равнозначна ее результативности, поэтому сегодня сложилась необходимость в формировании идеологических, социально-психологических и культурных барьеров на пути молодежного наркотизма.

Отсутствие ценностных установок на запрет к наркотикам у молодежи является результатом рисков профессиональной некомпетенции специалистов, организующих антинаркотическую работу с обучаемыми. Проведенный анализ приоритетных установок педагогов по результатам проведенного и анализируемого нами социологического исследования на территории Белгородской, Липецкой и Костромской областей «Управление процессом профилактики молодежного наркотизма» выявил следующее негативные тенденции:

1) преобладание резко отрицательного и равнодушного отношения к лицам, употребляющим наркотики. Резкое неприятие объекта своей работы, создает, прежде всего, между специалистами и субъектом профилактического воздействия коммуникативные барьеры. Они, к сожалению, не способствуют успеху;

2) неспособность распознать признаки наркотического опьянения;

3) не знание основных форм профилактики и отсутствие оценки их эффективности;

4) неспособность разграничения проводимых мероприятий к первичной, вторичной, третичной профилактикам наркозависимости;

5) не проведение педагогами диагностики молодежного наркотизма.

Среди основных причин о неэффективности проводимой профилактической работы специалистами¹ назывались ресурсные и организационные несоответствия потребностям профилактической работы. Не умаляя этих государственных недоработок, хотелось бы отметить, что субъективные причины деятельности специалистов, непосредственно работающих с наркозависимыми, не менее значимы. К сожалению, педагоги не всегда располагают информацией об особенностях личности каждого обучаемого, не знакомы с условиями их жизни и воспитания в семье, не выявляют их интересы и способности, не проводят мероприятия по их развитию.

Это связано с неправильным подходом к содержанию антинаркотической профилактической работы, сформировавшимся в нашем обществе. Как нам представляется, опираясь на практический опыт работы с наркозависимыми и наше исследование, проблемы разработки и внедрения образовательных технологий по управлению рисками молодежного наркотизма, антинаркотическая работа, в первую очередь, должна быть основана на внедрении в сознание детей и подростков здорового образа жизни.

Кроме того, при проведении образовательных антинаркотических мероприятий, наблюдается их запаздывание. Одной из тенденций развития молодежного наркотизма является снижение среднего возраста начала потребления наркотических средств молодежью до 14 лет. Однако начальный возраст употребления психоактивных веществ значительно ниже и относится к 10 годам, когда ребенок обучается еще в начальной школе. Основная же категория профилактируемого объекта – это молодежь 14-19 лет. В силу обозначенных нами антинаркотических тенденций это совершенно не оправданно. Первичным этапом (и одновременно самым эффективным!) внедрения образовательных технологий по управлению рисками молодежного наркотизма должен стать этап работы с детьми, начиная с 6-тилетнего возраста, по привитию у них здорового образа жизни.

Не в обиду будет сказано педагогам, основным Вашим ориентиром работы на современном этапе развития образовательной системы должно стать неоспариваемое общепринятое правило: «Нет неспособных учеников, есть случайные педагоги». Способности ребенка, какие бы они ни были, нужно увидеть и развить. Это задача семьи и начальной школы и самая эффективная первичная образовательная технология на этапе знакомства ребенка и учителя. Организуя детский досуг, замещая их свободное время всевозможными занятиями, учитывая их интересы, вы сформируете ценностные установки на достижения в искусстве, науке, творчестве, спорте.

Игнорирование этой работы – основная причина существующей сегодня целой армии социально запущенных детей. Председатель Межведомственного оперативного штаба по координации деятельности федеральных органов исполнительной власти, направленной на борьбу с беспризорностью, безнадзорностью и правонарушениями несовершеннолетних - Министр внутренних дел Российской Федерации по итогам работы за 2003 год отмечал, что организация межведомственного взаимодействия по профилактике безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних требует пересмотра в кротчайшие сроки. Это связано, прежде всего, с тем, что 368 тысяч человек из числа беспризорников России официально не посещают образовательные учреждения¹, создавая этим потенциальную категорию приобщения к преступной культуре, в том числе наркотической¹. По данным Правительства число беспризорников на начало 2002 года в стране составляло 1 миллион +100-130 тысяч человек. В то же время по оценкам МВД и Генпрокуратуры их число достигает 2-2,5 миллиона, а по оценкам Совета Федерации и независимых экспертов – 3-4 миллиона, приближаясь к количеству беспризорных в 1921 году (4,5-7 миллионов)². Хотелось бы надеяться, что по прошествии последних двух лет, их количество резко снизилось, однако отсутствие системы комплексной работы с этой категорией молодежи, не вселяет оптимизма.

Учитывая уровень латентности и максимальный уровень риска наркозависимости беспризорников, несовершеннолетних правонарушителей, эта «группа риска», причастных к наркотизу, очень велика и должна стать особой группой объекта целенаправленного систематического воздействия со стороны субъектов профилактической работы. Поэтому еще одним актуальным направлением образовательных технологий по управлению рисками молодежного наркотизма является смещение приоритета профилактики с благополучной молодежи на «социально запущенную». Она выпала из системы социального контроля учреждениями образования, она - результат педагогического игнорирования. Не работая с нею, мы теряем наши трудовые ресурсы, это когда смертность в России выше рождаемости и представляет собой угрозу национальной безопасности.

Необходимо попытаться извлечь молодежь из подвалов, преступных дворовых группировок, сначала путем их обязательного помещения в спортивно-трудовые лагеря летнего периода, далее - в спортивные секции, кружки, где будут работать психологи, врачи-наркологи, юристы, социальные педагоги, социальные работники для осуществления социальной и психологической коррекции их поведения и, что особенно важно, для осуществления за ними постоянного социального контроля.

Здесь мы сталкиваемся с материальными рисками образовательных технологий. Позволим утверждать, что в данной ситуации цель оправдывает средства, даже если для достижения минимального эффекта необходимо вложение максимальных ресурсов, потому что речь идет о здоровье и жизни ребенка, подростка. Бороться всегда труднее, а бороться и побеждать – вдвойне. Пусть Вашей работой руководят слова: «Если Вы спасете от наркобездны хотя бы одного ребенка или подростка, я молюсь за Вас…».


Реутов Е.В., кандидат социологических наук, доцент кафедры социальных технологий БелГУ

(Грант РГНФ № 06-03-55310а/ц)


Политическая мобилизация молодежи

как технология минимизации социального аутсайдерства


Непрерывность социальных, политических, экономических и социокультурных трансформаций становится отличительным признаком современного общества. Высокая скорость происходящих изменений и кризисы, с которыми они сопряжены, порождают риск индивидуальной и групповой социальной дезадаптации. Массы людей становятся аутсайдерами. Особенно этот риск возрастает в обществах, переживающих процесс модернизации.

Причем, явление аутсайдерства усугубляется эффектами размывания классовой структуры общества и утраты классовой идентичности. Частично классовая идентичность замещается иным формами – этнической, расовой и др. Но в значительной степени это приводит к индивидуализации неравенства. В атомизированном обществе социальная эксклюзия уже не компенсируется механизмами внутригрупповой солидарности. Каждый остается наедине со своими проблемами.

Наряду с неопределенностью трендов социальных изменений, зону риска социального аутсайдерства в российском обществе формирует высокая степень его социальной поляризации, которую характеризует не просто значительный разрыв в доходах отдельных социальных групп. В социальной структуре российского общества формируются корпоративные анклавы, проникновение в которые из «внешнего мира» становится фактически невозможным.

Специфическое положение молодежи в обществе, сравнительно небольшой объем ее социального капитала повышают степень риска социального аутсайдерства и депривации.

Молодежь является одной из социальных групп, испытывающих наибольшее напряжение на рынке труда. Значительное количество выпускников учебных заведений не находят работы, еще более значительное их число работают не по специальности. В то же время коммерциализация сферы образования делает образовательные ресурсы труднодоступными для значительной части молодых людей. Между тем, институт образования является одним из базовых каналов интеграции молодежи в общество. Жертвой реформы образования стали прежде всего молодые люди из территориально отдаленных от образовательных учреждений поселений и молодежь из семей с низким социоэкономическим статусом. В целом, подавляющая часть российской молодежи оказалась в проигрыше от проводимых в стране реформ¹⁴⁶.

Несоответствие образовательных, профессиональных и социоэкономических притязаний реальной жизненной ситуации вызывает разочарование, которое часто выражается в агрессивном поведении. Эта агрессия направлена, во-первых, на социальные институты и группы, являющиеся действительными или мнимыми «виновниками» социального аутсайдерства. Во-вторых, как способ снятия социальной напряженности она носит и спонтанный характер и направлена в таком случае на всех, кто в социальном отношении маркирован иначе. Раса, этничность, район проживания, принадлежность к другому клубу болельщиков становятся линией разделения социального мира на «своих» и «чужих». Аутсайдер не считает себя связанным нормами социума, который его отторг, и часто мстит ему: «не сумев реализовать себя в обществе, молодежь становится перед альтернативой: оказаться на обочине жизни или пойти по пути нарушения правовых и нравственных норм»¹⁴⁷.

С другой стороны, результатом эксклюзии становится социальный эскапизм и выключение из макросоциальных сетей. Нередко «уход» из социальности сопровождается практиками личностного саморазрушения – употреблением психоактивных веществ или растворением в коллективизме тоталитарных организаций. На макросоциальном уровне эскапизм проявляется в распространении форм поведения, которые принято относить к девиантным, - наркотизма, алкоголизации и т.д., а также в усилении инфантилизма и нежелания нести какую-либо ответственность.

Действие фактора социального аутсайдерства проявляется и в сфере политической культуры. В целом, для политической культуры российской молодежи характерны: разрыв между нормативно-ценностным и поведенческим уровнями, низкий уровень реальной гражданской активности, слабый интерес к политике и дистанцирование от нее, доминирование инструментальных ценностей, низкий уровень доверия к большинству политических институтов, легитимация насилия. Так, по данным ряда опросов, декларируемый интерес молодежи к политике несколько ниже, чем у других возрастных групп¹⁴⁸. На нормативном уровне (данные опроса 2005 г., проведенного социологической службой «Циркон») молодежь демонстрирует высокую значимость таких ценностей, как Россия, Родина, Порядок, Безопасность, Стабильность, Справедливость, Сильное государство, Традиция, Законность, Патриотизм, Президент (положительно реагируют на них 70-80%)¹⁴⁹. На поведенческом же уровне социально-политическая, в том числе электоральная, активность значительно ниже, чем у старших когорт. Допускают для себя возможность стать членом какой-либо партии или молодежной организации от 9 до 15%¹⁵⁰. Но при этом треть респондентов стремится работать в органах государственной власти¹⁵¹.

С другой стороны, там, где эта активность имеет место, она все чаще приобретает достаточно агрессивные формы. Исследования политического участия молодежи фиксируют два полярных процесса – снижение уровня политической активности при одновременном росте готовности к использованию насилия для достижения своих целей. В 1989 г. даже среди неформалов (наиболее активная часть молодежи) доля респондентов, считающих вполне допустимым использование насилия, составляла всего 11%. В революционном 1991 году таких респондентов в среде молодежи насчитывалось 5%. В 2002 году уже 12% молодых людей для защиты своих прав были готовы участвовать в акциях с использованием противозаконных средств, включая насилие¹⁵².

Данные характеристики не обладают какой-то резкой специфичностью и по большому счету применимы к политической культуре всего общества, однако у молодежи они выражены более отчетливо.

В свете данных характеристик молодежной политической культуры значимый интерес представляет выявление последствий актуализации политического ресурса молодежи (или технологии политической мобилизации), которая прослеживается в политическом процессе России по крайней мере с начала 2000-х гг.

К наиболее распространенным (и эмпирически фиксируемым) формам политической мобилизации относятся: привлечение молодежи в политические партии (или молодежные организации при партиях), инициирование создания молодежных организаций, электоральная мобилизация, рекрутирование во властные структуры, мобилизация участия в разовых акциях (поддержки или протеста).

Наиболее значимыми факторами задействования технологии политической мобилизации молодежи стали: дискредитация ряда политических институтов (прежде всего политических партий) и необходимость «притока свежей крови», а усиление молодежного фактора в политическом процессе на постсоветском пространстве, а также в Европе. «Цветные» революции 2000-2005 гг. от Сербии до Украины и Киргизии продемонстрировали как высокую способность молодежи к самоорганизации, так и готовность поддаваться манипулятивным практикам. В ходе акций протеста против договора о первом найме в марте-апреле 2006 г. на улицы французских городов одномоментно выходили до 2 млн. протестующих, большая часть из которых были молодыми людьми. В сентябре 2006 года в Венгрии значительную часть протестующих также составляли молодые люди.

Мобилизация молодежи партийными структурами активизировалась в России в начале 2000-х гг., когда властью был взят курс на усиление партийного компонента в системе власти и одновременно ужесточены требования к структуре и деятельности политических партий. Первое выражалось в усилении партийности представительных органов на федеральном и региональном уровнях. Второе – в увеличении нормативной численности участников политических партий для их официальной регистрации. В этих условиях рекрутирование новых членов стало для многих партий вопросом выживания. Естественно, молодые люди представляли собой основной ресурс для количественного роста партий.

Катализирующее воздействие на молодежное партстроительство в России оказал «кризис монетизации» зимой 2004-2005 гг., инициировавший массовые протестные акции, значительную роль в организации которых сыграли именно партийные «молодежки» (в частности, Молодежное «Яблоко», Союз Коммунистической молодежи и «Союз молодежи за Родину»). Для контр-акций власть также задействовала молодежный ресурс в виде «Идущих вместе». На фоне массового протеста как средство канализации молодежной активности в апреле 2005 года властью также было инициировано общественно-политическое молодежное движение «Наши». Борьба партий за молодежный ресурс нашла выражение в инициативе «Единой России», выдвинутой весной 2006 г., о 20%-ной молодежной квоте в партийных списках кандидатов на депутатские должности.

В целом, политическая мобилизация молодежи как социальная технология имеет несколько уровней функциональности. На макросоциальном уровне политическая мобилизация формирует активное отношение молодежи к актуальным проблемам, способствует политической социализации молодежи, трансляции значимых ценностей и сохранению преемственности в развитии общества. Политическая деятельность выполняет роль лифта социальной мобильности, канализирует повышенную активность и в ряде случаев сублимирует агрессию. Политическая мобилизация создает условия для усиления представительства интересов молодежи в политических решениях. На уровне политической системы политическая мобилизация выполняет селективную функцию, способствует выдвижению лидеров и формирует кадровый резерв власти. На уровне акторов политического процесса политическая мобилизация способствует увеличению объема ресурсов, необходимых для борьбы за власть. В то же время в ряде случаев технология политической мобилизации молодежи может иметь дисфункциональные последствия как для самой молодежи, так для политической системы и общества в целом. Технология политической мобилизация может иметь различную степень эффективности в зависимости от действующих в конкретных условиях ограничений.

Так, среди основных ограничений политической мобилизации молодежи в России в настоящих условиях находятся факторы ценностного и институционального характера. Актуализации молодежного ресурса политическими акторами как в протестных, так и в легитимистских целях препятствуют низкая легитимность партийных институтов и устойчивое дистанцирование молодых людей как от политики в целом, так и от целей конкретных партий и молодежных организаций. По данным исследования «Молодежь и выборы» 2002 г., полное доверие к партиям испытывали 2% и частичное – 28% респондентов¹⁵³. В ходе опроса, проведенного в сентябре 2005 г. Левада-Центром, 37% молодых людей не смогли назвать известные им политические молодежные организации, и лишь 17% заявили, что разделяют цели какой-либо конкретной организации (от скинхедов до «Идущих вместе»)¹⁵⁴. Даже на волне протестных акций в апреле 2005 г. доля желающих вступить в какую-либо политическую организацию среди молодежи составила 9%¹⁵⁵. Исследование политической культуры молодежи, проведенное в октябре-декабре 2005 г. в Архангельской области, показало, что лишь 7% молодых людей считают, что власть оказывает помощь и занимается реальным решением проблем населения. Большинство респондентов (47%) придерживаются мнения о том, что власть начинает активно решать проблемы населения только во время проведения избирательных кампаний. 37% полагают, что властные структуры не занимаются реальным решением проблем, а лишь создают видимость выполнения своих функций. И всего 7% оценивает эффективно работу общественных организаций и политических партий¹⁵⁶.

Массовая политическая мобилизация молодежи в партийные и квазипартийные структуры в условиях соответствующих ценностных ограничений вряд ли возможна. Тем более что сами партии являются переменными величинами политического процесса по сравнению с константой президентской и исполнительной власти. Однако доминирование государственнических ценностей в структуре политического сознания молодежи в сочетании со значимыми карьерными мотивациями создают возможность для рекрутирования молодых людей на государственную службу. В ходе исследования «Взаимодействие региональной власти и населения», проведенного автором в январе-феврале 2006 г. по региональной выборке (N=600), 26,9% молодых респондентов выразили нормативную готовность участвовать в органах исполнительной и законодательной власти и нести ответственность перед избирателями (в целом по выборке 18,3%). Почти еще столько же (26,1%) высказали возможность такого участия (ответ «Наверное, да»).

Появление дополнительного канала социальной мобильности вследствие массового клонирования на федеральном и региональном уровнях молодежных организаций, формирования поселенческого уровня местного самоуправления дает шанс значительной части молодых людей к повышению своего политического статуса. Особое значение это имеет для провинциальной молодежи. У молодых функционеров политических партий и молодежных организаций появляется шанс позиционировать себя во «взрослой» политической среде. Другое дело, что этот шанс необходимо реализовать в краткосрочной временной перспективе, так как активизация молодежной политики имеет ситуативный характер и во многом определяется фазами электоральных циклов. Так, центральные молодежные проекты власти в 2000-е гг. сменялись почти с калейдоскопической скоростью: «Идущие вместе» - «Наши» - «Молодая гвардия». Инициированные региональным начальством молодежные организации также полностью зависят от прочности позиций своих патронов. Сразу после ареста волгоградского мэра Е. Ищенко созданная им в 2005 г. молодежная организация «Новые люди» стала терять участников, которые ушли в другие движения¹⁵⁷.

Использование политическими акторами технологии политической мобилизации молодежи с целью получения краткосрочных эффектов для тех, кого используют в качестве ресурса, имеет следствием фрустрацию, рост недоверия к политическим институтам и, как следствие, недифференцированный протест, сопряженный с насилием. В дальнейшем молодые люди, получившие примитивные навыки политического действия и столь же примитивные идеологические принципы, и в то же время не имеющие возможности реализации своих амбиций в иных сферах, становятся социальной базой экстремистских организаций. Негативные последствия вовлечения молодежи в орбиту подобных групп и идеологий состоят не только в принятии и рутинизации насилия как наиболее эффективного или даже единственного способа достижений политических целей. Происходит замещение реальных причин существующих социальных проблем на фиктивные. Многогранная социальная реальность описывается в категориях простых решений (типа этнических чисток), реализация которых может лишь усугубить проблему. Эскалация кризиса российско-грузинских отношений в сентябре-октябре 2006 г., помимо межгосударственного противостояния, активизировала и деятельность «несистемников» - в Москве был убит грузинский спортсмен Г. Квичиани. По предварительным данным, причиной убийства была межнациональная ненависть и обострение российско-грузинских отношений¹⁵⁸.

Исследования функций электорального участия молодежи выявили, что выборы являются механизмом, снижающим уровень социальной агрессии. Неучастие в голосовании, напротив, способствует росту социальной напряженности, которая выливается в конфликты и акты вандализма. Причем электоральное участие молодежи в целом поддается регулированию. В тех регионах, где проводится электоральное воспитание молодежи, фиксируется и более высокая электоральная активность¹⁵⁹.

Однако активизация электорального участия молодежи входит в определенное противоречие с сужением поля выборов, которое наблюдается в настоящее время в России. Если в 1990-х – начале 2000-х гг. общественная активность и общественный протест частично канализировались посредством голосования, то в 2004-2006 гг., особенно на региональном и местном уровне, электоральные возможности населения стали значительно меньше. Это выразилось в отмене всеобщих выборов глав регионов и значительной части муниципалитетов, отмене позиции «Против всех» на федеральных и части региональных выборов.

Таким образом, политическая мобилизация молодежи в России представляет собой процесс, объективно необходимый в целях формирования гражданской политической культуры и повышения степени представленности интересов молодежи в политических решениях. Однако в условиях нестабильности и формальности партийной системы, делегитимации ряда политических институтов и волнового характера молодежной политики следствием политической мобилизации может быть комплекс дисфункций, в частности, усиление полярных кластеров политической культуры - апатии и экстремизма.


Холод А.В., кандидат социологических наук, доцент кафедры социальных технологий БелГУ

(Грант РГНФ № 04-03-550006а/ц)


Исследование управленческой культуры в организациях государственного и муниципального управления региона


Современная российская управленческая культура сейчас переживает процесс становления, связанный с изменением общественных отношений и возможностью активного общения с другими культурами. В связи с этим актуализируется и приобретает принципиально важное общественное значение проблема изучения "феномена" управленческой культуры, выявления и анализа ее структурных элементов в современных российских условиях, разработки методики анализа управленческой культуры, в частности, в организациях государственного и муниципального управления.

Значение управленческой культуры для органов государственной и муниципальной власти определяется, прежде всего, тем, что управленческая культура – это скорее качественная сторона управленческой деятельности. Социальное пространство России требует решения множества первоочередных задач, среди которых – повышение эффективности управления и качества труда государственных и муниципальных служащих – является одной из основных. Как известно, рациональность и эффективность управления во многом определяется состоянием управленческой культуры.

Само понятие «управленческая культура» в том смысле, в котором оно сейчас употребляется, совсем недавно появилось в терминологическом лексиконе российских менеджеров. Этим и объясняется существование разнообразных подходов как к самому понятию «управленческая культура», так и к определению ее составляющих элементов. Используя то общее, что присуще многим определениям, можно понимать управленческую культуру следующим образом.

Управленческая культура – совокупность культурных образцов, возникающих на базе ценностей, норм, точек зрения и идей руководителей и персонала, и проявляющихся в стиле управления, методах и приемах управленческой деятельности, связанных с поиском и получением новых результатов, а также в совокупности норм и правил подчинения.

Культурный образец интерпретируется нами как фрагмент социокультурного пространства, представляющий собой процесс и результат социальных действий субъектов пространства и их взаимодействия с материальным миром.

Таким образом, в управленческой культуре кристаллизуются наиболее успешные поддерживаемые естественным ходом жизни и сознательными усилиями образы мыслей, действий, взаимоотношений руководителей и персонала.

Структурный аспект анализа управленческой культуры является наиболее существенным, поскольку позволяет более детально исследовать феномен управленческой культуры.

Исходя из приведенного выше определения, в управленческой культуре можно выделить три аспекта: рациональный, поведенческий и эмоциональный. В другой плоскости можно рассмотреть «культуру подчинения» и «культуру управления». Для того чтобы развести категории «управленческая культура» и «культура управления» мы несколько сужаем последнее понятие, оставляя ему как объект приложения только деятельность управленца по осуществлению своих должностных обязанностей. Исходя из этого, управленческая культура характеризует одновременно культуру управления и культуру подчинения.

Теоретической основой нашего исследования являлась теория социальных действий, поскольку она, с одной стороны, отвечает пониманию культуры как результата и процесса деятельности человека и общества, а с другой – позволяет выделить показатели легко доступные для анализа эмпирическими методами.

Используя данную теорию, мы определили управленческую культуру как специфической срез организационный культуры, представляющий собой культурные образцы, которые регулируют деятельность персонала организации в рамках происходящего в организации процесса управления.

Содержание управленческой культуры нами рассматривалось сквозь призму структуры социального действия. В качестве составляющих элементов управленческой культуры в этом случае логично представить нормативные суждения относительно каждого из элементов структуры социального действия: по характеристикам взаимодействующих сторон; ведущим потребностям, побуждающим к взаимодействию и мотивам действия; одобряемым целям действия каждой стороны; предписываемым средствам и методам действия; нормативным условиям, в которых происходит взаимодействие; ожидаемым результатам взаимодействия.

По каждому выделенному структурному элементу были определены показатели и индикаторы, способные, с одной стороны, адекватно отразить их эмпирическое проявление, а с другой – сочетающиеся друг с другом как элементы одной модели. Исследовательская модель состояла из 120 индикаторов, отражающих 20 основных показателей, представленных в 3 основных группах - "культура управления", "культура подчинения" и "условия управления".

Наиболее быстрым и недорогим методом, позволяющим выявить эмпирические проявления показателей и индикаторов, является персональный формализованный опрос. В соответствии с выделенными показателями и индикаторами была разработана анкета.

Исследование проводилось в организациях государственного и муниципального управления, коммерческих и некоммерческих организациях, учреждениях образования, других бюджетных организациях Белгородской области. Всего в анкетировании приняли участие более 140 организаций региона. Но основу выборки, в соответствии с рабочими гипотезами, составили организации государственного и муниципального управления. В каждой организации были опрошены руководители высшего и среднего уровня управления и рядовые сотрудники.

Количественный анализ в основном осуществлялся в двух плоскостях: 1 – анализ ответов респондентов из различных организаций, 2 – анализ ответов руководителей и подчиненных. По направлениям анализа сделаны следующие основные выводы:

1. Управленческая культура органов государственного и муниципального управления характеризуется склонностью к индивидуальной работе, стремлением получить личные позитивы, учётом этой особенности в ходе управления, но при объявлении результатов этой работы коллективным достоянием.

Управленческая культура коммерческих организаций региона характеризуется общей ориентацией на интересы организации, а не личности, приоритетом организационных целей, важностью полученных организацией результатов, которые выполняются коллективно.

В учреждениях образования региона также как и в организациях государственного и муниципального управления важны личные цели управленцев и подчиненных.

Данный факт хорошо объясняется давними традициями по выработке принципов «управления с человеческим лицом» в бюджетной сфере и наличием в только-только появившейся организационной и управленческой культуре жёсткого прагматизма, в котором интересы личности отходят на второе место после интересов организации.

В ответах респондентов из других типов организаций существенных различий обнаружено не было.

2. Количественный анализ позволил наметить 6 типов управленческой культуры, характерных для выборочной совокупности, и отражающих активность и степень развитости управленческой культуры в организации. 1 тип - отрицающая управленческая культура, 2 - инертная, 3 - развивающаяся, 4 - модальная, 5 - активная, 6 - формирующая.

В результате наглядно видно, что первый тип управленческой культуры характеризуется низкими (относительно других групп) требованиями, предъявляемыми к различным элементам большей части управленческой культуры. Только личным целям персонала уделяется особое внимание. В результате они оцениваются респондентами этой группы выше, чем в других кластерах. Гипертрофируя оценки можно сказать, что в подобных организациях управление налажено слабо, и каждый работник заботится лишь о достижении собственных целей. Уровень развития управленческой культуры самый низкий из всех типов. Её активность низка или даже негативна. Такой тип можно условно назвать отрицающим.

Второй тип управленческой культуры характеризуется низкими оценками требований, предъявляемыми к профессиональным (организационным) качествам рядовых сотрудников и низкой возможностью личного прямого влияния сотрудников на руководителей. Иначе говоря, персонал такой организации недооценивает важность своего профессионального мастерства и силу личного влияния на руководство. Уровень управленческой культуры немного выше, чем в предыдущем типе, но всё ещё ниже среднего. Позитивная активность, в сравнении с другими типами – отсутствует. Такой тип культуры можно условно назвать инертным.

Персонал организаций, отнесённых к третьему типу управленческой культуры ценит профессионализм руководства, чем и отличается от остальных кластеров. Уровень развития культуры здесь ещё выше. Позитивная активность уже начала проявляться. Такой тип можно условно назвать развивающимся.

Четвёртый тип – модальный. Ни одного максимума или минимума в ключевых показателях не отмечено. Степень развития управленческой культуры соответствует среднему уровню в социуме.

Для пятого типа характерно высокое требование к профессионализму работников и предоставления широких возможностей личного влияния на руководство. Такой тип можно условно назвать активным. Уровень развития этого типа культуры высокий. В некотором смысле он выступает антиподом 2 типу.

Последний – шестой тип, в противоположность первому типу, в половине показателей имеет максимальные оценки. Только личные цели сотрудников учитываются в процессе управления недостаточно. Однако позитивный потенциал такой культуры весьма высок. Этот тип управленческой культуры можно условно назвать формирующим.

Перечисленные выше типы управленческой культуры в большей или меньшей степени проявляется в каждой организации региона. Как правило, первые три типа (отрицающий, инертный, развивающийся) управленческой культуры больше характерны для бюджетных организаций, в частности, органов государственной и муниципальной власти. Особенности остальных типов (модальный, активный, формирующийся) культуры преимущественно были отмечены среди коммерческих организаций.

Такая ситуация типично не только для нашей страны. «Бюрократический аппарат» обезличен и усреднён. Он силён системностью и последовательностью своих действий. Поэтому ценится не личность, а ресурс. В рыночных структурах – наоборот. Будут квалифицированные специалисты – ресурс появится. В России управленческая культура организаций государственного и муниципального управления дополнительно характеризуется низкой мотивацией, неудовлетворенностью трудом, высокой степенью дистанции власти среди персонала.

Теоретическая модель, разработанная для проведения количественного анализа, была дополнена системой характеристик, отражающих качественную сторону анализа особенностей управленческой культуры. В частности, для организаций государственного и муниципального управления мы определили следующие специфические характеристики российской управленческой культуры:

1. дуалистический характер управления,
   
2. подавление конкуренции,
   
3. покорность власти,
   
4. неправовой характер,
   
5. коллективизм,
   
6. равнодушие к успеху,
   
7. подход к труду, как к удовольствию,
   
8. неопределенность в целях,
   
9. видимость применения демократических принципов к управлению,
   
10. ценность образования.
    

Конечным результатом исследования стало уточнение методики анализа управленческой культуры, которая представляет собой набор действий, объединённых в блоки: подготовительный – содержащий описание необходимых действий для начала оценивания; процедурный – включающий описание действий, совершаемых непосредственно в ходе процедуры оценивания; аналитический – описывающий действия по обработке и интерпретации результатов диагностики.

В заключение стоит заметить, что исследование управленческой культуры в организациях государственной и муниципальной управления региона является существенным моментов в деятельности по формированию (изменению) управленческой культуры в указанных организациях. Определение реального состояния культуры – залог эффективности мероприятий, направленных на закрепление необходимых образцов поведения среди персонала организации.


Шевченко Н.И., доктор философских наук, профессор, действительный член (академик) РАЕН БелГТУ им. В.Г. Шухова

(Грант РГНФ № 03-03-00496 а/ц)


Духовность, нравственность, прогресс.


Под таким названием не один год работает в Белгородском государственном технологическом университете им. В.Г. Шухова Круглый стол, который в 2003 году выиграл региональный грант. Круглый стол носит статус межвузовского, что дало ему право собирать на свои заседания ученых Белгородского государственного университета, Белгородского университета потребительской кооперации, Белгородской государственной сельскохозяйственной академии, Белгородского государственного института культуры и искусства, журналистов, работников музеев – художественного и краеведческого, музея - мастерской С.С. Косенкова, пушкинской библиотеки, предпринимателей, ученых, аспирантов и студентов БГТУ им. В.Г. Шухова. На отдельных заседаниях в работе принимало участие от 150 до 200 человек.

Целью Круглого стола «Духовность. Нравственность. Прогресс» явилось объединение прогрессивных сил вокруг идеи формирования нравственно – духовного пространства как условия социально-экономического прогрессивного развития региона. Заседания проводятся не реже 2-3 раз в год. Разгоравшиеся дискуссии затрагивали проблемы духовности, нравственности, патриотизма, экономического развития в условиях проводимых в стране реформ, роли искусства в нравственно-эстетическом и художественном развитии личности подрастающего поколения, улучшения качества жизни, подготовки специалистов гуманитарной, экономической и инженерно-технической сфер.

Научно-теоретическим основанием проводимых дискуссий было представление о духовности как сущностном выражении человеческой природы и о конкретно-историческом типе мировоззрения на современную и отдаленную перспективу – антропо-жизнецентризм.

Согласно подобного типа мировоззрения в человеческом представлении в условиях тотального техницизма должны быть не технократические доминанты, занимающие всё жизненное пространство современного человека, а гуманистические и демократические.

Техника и технологические процессы, много сделавшие полезного для человека, стали угнетать его, вытеснять на периферию, все более и более занимать центр жизненного развития. Настало время переломить ситуацию, вернуть человека и жизнь как таковую с периферии в центр, тем самым уйти от парадигмы техноцентризма. И хотя это дело не одного дня, между тем настало время об этом говорить, ставить проблему и вести поиск путей для её решения. Участники Круглого стола «Духовность. Нравственность. Прогресс» не однократно об этом говорили на своих заседаниях. Организаторы работы круглых столов видят в этом практическое предназначение их. Ведь гуманистически-демократический подход к возврату человека и жизни как таковой с периферии в центр, это не только теоретический, но, прежде всего – практический вопрос, решение которого лежит через формирование духовности.

Как понятие «духовность» служит для выражения родового качества человека – носителя его интеллектуального, доброволевого, нравственного, эстетического и аксиологического начал. Ведь именно эти качества вывели человека за границы животности. Потеря же этих качеств – возвратит к животности, а медленное, положим, их иссякание – это медленное обретение животности в человеческом обличии. Ни это ли мы видим в терроризме?

Позвольте дорогие читатели, от теоретических размышлений и научного изложения мыслей перейти к стихотворному мышлению и ритмо-поэтическому изложению своих взглядов. Порою подобная форма подачи мыслей дает больше возможностей расставить необходимые акценты. Итак,


Добро творить друг другу будем


Душа томлением полна –

Мир расползается на части…

Террора дикая волна –

И мир в его все больше власти.


Он в злобе собственной ослеп.

Он – как цунами беспощаден.

Но путь борьбы его – нелеп…

Хоть он к борьбе предельно жаден,


Не в меру дерзок и суров,–

Воюет он – лишь против слабых, –

Детей и древних стариков, –

И шлейф кровавой вьется славы.


Чумой в век новый он взошел. –

Есть для чумы противоядье. –

И человек его нашел! –

Коль станем мы – друг другу братья, –


В земной духовности сойдясь,

Добро творить друг другу будем. –

Уйдет с дорог террора страсть.

Творя добро, о нем забудем!


Террор – рождает в мире зло.

Оно – рассадник для террора.

В забвении добра – зло расцвело. –

Так сбросим с глаз к добру мы шоры.–


Тем самым – победим террор –

Наш человеческий цунами.

Пусть от добра бушует шторм

И он духовности – меж нами.


Духовность и добро – не разделимы. Духовность – является человеческой сутью. Она выражает наше существо. Духовность и добро наполняют наш планетарный дом. И опять мне хочется прибегнуть к ритмо-поэтической форме. Стихи рождались в результате очередного заседания Круглого стола «Духовность. Нравственность. Прогресс».

Людское – в нас прибудет.


Духовность и Добро, и Дом –

Три важных в жизни сути.

От них – свет благости кругом.

Они – в нас счастье будят.


Они – житейское тепло.

Они – исток удачи.

От них в любой душе светло,

А в искренней – тем паче.


Они единством скреплены.

И каждая – причинность. –

Одна в другой – укоренены

И с ними – в благе чинность.


Добро – в духовном ищет дом.

Добру – духовность служит.

А дом двоих их – будет в том,

Когда – единство сдружит.


Добро бездомное сейчас.

Духовное – без крова.

Без них – наш дом почти угас. –

Закрыты жизни створы…


Чтоб дом обрел свои углы

И снял бы вид унылый –

Добро и дух нам помогли б,

Своей могучей силой.


Внесем же их в свой общий дом, –

Три – в жизни важных сути.

Они – свет благости кругом. –

Людское в нас прибудет.


Человеческое в нас прибудет, если мы каждый станем творить добро. Не во славу греховного спасения себя после смерти, а во имя живущих «здесь и сейчас», во имя общего благополучия, во имя сохранения жизни на земле.

Заседания Круглого стола «Духовность. Нравственность. Прогресс» как раз и были задуманы для того, чтобы понять смысл духовности, определить её сущность, путем проводимых интеллектуальных споров формировать жизненное духовное пространство. Чтобы наш планетарный Дом «обрел свои углы», наполнился духовностью и добром, есть благородный смысл потратить для этого свою энергию. Именно эту благородную цель и преследуют организаторы круглого стола «Духовность. Нравственность. Прогресс» в осуществлении его работы.