Geum.ru

©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9

Глава 18



*


Аню сбил автомобиль, когда она стояла на автобусной остановке. Пьяный водитель на машине вылетел на тротуар, протаранил остановку с людьми и врезался в фонарный столб. Аня погибла на месте. Кроме нее больше никто не пострадал. В машине сработала подушка безопасности, и водитель отделался легкими ушибами.

Похороны состоялись на третий день. Брат Ани сообщил мне, где находится ее могила, назвав участок и номер места на питерском кладбище.

Павел узнал обо мне случайно, когда разбирал Анины вещи. В ящике стола он нашел распечатку нашей с Аней переписки по электронной почте. Она бережно хранила эти листы в отдельной папке.

Прощаясь, он оставил номер своего телефона. «Если понадоблюсь, ты сможешь меня найти. Звони в любое время» – сказал Павел. Я ответил «Да». Потом положил трубку.

За весь разговор я произнес всего несколько слов.


*


Смерти нет.

Смерти нет.

В детстве я в это свято верил. Как раз тогда, лет в десять, я прочитал рассказ О. Генри «Последний лист». Героиня истории, девушка, прикованная тяжелой болезнью к постели, была уверена, что умрет тогда, когда в окне с дерева упадет последний осенний лист. Тогда ее добрый друг, старый художник, втайне нарисовал и прикрепил на этом дереве бумажную копию листочка, которую не смог бы сорвать ни один ветер. Девушка вылечилась, и я уверовал в то, что смерть можно перехитрить, подчинить своей воле. Смерть не наступит, пока не упадет последний лист. Ее можно предотвратить, если сложить тысячу бумажных журавлей или раскрутить Землю, как это сделал Супермен, в обратную сторону. Она существует только в газетах, книгах и фильмах, и не имеет к твоему миру никакого отношения.

Но смерть есть.

Смерть есть.


*


Две недели я не ходил в институт. Я не хотел никого видеть, ни единого лица. Хотелось закрыть глаза и стать слепым. Хотелось закрыть уши и стать глухим. Я никогда не отличался разговорчивостью – в те дни я был нем, я замолк.

Я выходил из дома рано утром и в течение многих часов бесцельно бродил по улицам. Выбирал тихие улицы и пустые переулки, прятался во дворах, направлялся в глухие скверы – и медленно вышагивал километр за километром. Иногда останавливался и садился на лавку. Было холодно, я дышал открытым ртом, изо рта шел пар, я вставал и шел дальше.

Когда уставал, заходил в кафе. Я садился у окна и пил чай. Я смотрел в окно, там ездили автомобили, ходили люди, но я их не видел. Мне приносили счет, я расплачивался и снова выходил на улицу.

Иногда забредал в кинотеатр. Я выбирал самый скучный и длинный фильм, покупал билет. Садился подальше от всех зрителей и невидящим взглядом смотрел кино. В те дни я посмотрел с десяток фильмов, но не помню ни их названий, ни содержания. Помню лишь темный кинозал и голоса сотен разных актеров и актрис. Бессмысленные голоса.

Я часто приходил в бассейн и подолгу плавал. Плыл по пустой дорожке до изнеможения. В конце нырял и, задержав дыхание, опускался ко дну. Проходила минута, полторы – я выныривал наверх. Прислонялся лбом к холодному кафелю и часто дышал.

В те дни мне домой позвонил лишь один человек, одногруппник. Спросил, почему я перестал ходить в институт, и сострил на этот счет. Я тут же положил трубку. Непроизвольно. Я не мог слышать чей-то смех в этот момент. Я не мог ощущать чьи-то эмоции. Меня распирала боль, и любой контакт с внешним миром для меня был как соприкосновение с оголенным электропроводом.

Я тогда положил трубку, а в моих ушах еще звучал его смех. Телефон зазвонил вновь, я не поднимал трубку. Я подошел к окну и стал смотреть на канал. Затем резко повернулся и, открыв ящик стола, вывалил наружу ворох пивных этикеток. Вышел с ними на балкон и, щелкнув зажигалкой, стал поджигать одну этикетку за другой. За час я сжег всю свою коллекцию. Потом собрал в совок пепел, смешанный со снегом, и выбросил в мусорное ведро.

Той ночью я стоял у окна и смотрел, как падает на улице снег.


Это случилось на исходе той второй недели. Бродя по окраинным улицам, я наткнулся на четырнадцатиэтажный дом. Уже стемнело, у подъезда горел лишь один фонарь. Я остановился и начал вглядываться в темноту, пытаясь вспомнить, откуда я пришел, и понять, куда мне следует идти дальше. На улице не было ни души. Во всем доме был потушен свет, но из квартир доносились голоса. Я догадался: у жителей отключили электричество.

Поддавшись неведомому порыву, я направился к двери подъезда. Открыв дверь с обесточенным домофоном, пешком стал подниматься наверх. Я поднимался, ступенька за ступенькой, не останавливаясь, все выше и выше. Дойдя до последнего этажа и увидев чердачную лестницу, я полез вверх. Добравшись до конца, открыл дверь и оказался на крыше.

Меня обдал порыв сильного ветра. Я медленно подошел к парапету. Отсюда был виден весь район. Были видны дома ближние и дальние, светлые, были видны улицы и автомобили. А я внезапно вспомнил, как точно так же, весной, стоял на крыше питерского дома вместе с Аней. Как она взяла меня за руку…

И здесь со мной что-то произошло. Я не плакал, узнав о смерти Ани. И когда рассказывал об этом матери – не плакал. Я не плакал вообще.

Но тут я ощутил, как на моих глазах выступили слезы, выступили неожиданно, помимо моей воли. И я разрыдался. Разрыдался всерьез.

Здесь на высоте, в окружающем меня безмолвии, в темноте и одиночестве, я дал волю своей боли. Дул холодный ветер, я сидел, сжимал кулаки и плакал. Слезы леденели, щеки мерзли, но я не вытирал лица. Я сидел на корточках, прислонясь спиной к парапету, плакал и глядел в звездное небо.


*


Зачем Аня умерла? Я не мог понять, почему это произошло. Этого не должно было быть. Это неправильно. Это несправедливо. Я задавался вечным вопросом – почему именно она? Нам еще столько надо было друг другу рассказать. Нам еще столько нужно было вместе сделать.

Я в первый раз испытал потерю близкого человека. В те дни я понял, что ты становишься взрослым, когда теряешь близкого человека. Но это слишком высокая цена за право стать старше.


Я все время думал: а если бы Аня осталась жива? Да, может быть, наши отношения развивались бы дальше не так хорошо, как они начались. Возможно, позднее мы бы расстались. Я понимаю, что любимого человека, ушедшего слишком рано, человек склонен идеализировать.

Но мне даже не дали попробовать. Я только начал верить в то, что любовь существует, а судьба решила по-своему. Со смертью Ани кончилась моя юность.


*


У меня остались ее фотографии, ее письма и ее стихи. В те дни я не мог спокойно глядеть на Анины фото и читать наши письма. Лишь ее стихотворения странным образом не бередили душу, а успокаивали ее. Тот февраль был месяцем без сна. Ночью я лежал в темноте с открытыми глазами и слушал тиканье часов. Иногда я вставал, включал настольную лампу и читал Анины стихи.

В конце февраля я сделал копии Аниных стихотворений и съездил в редакции трех литературных журналов. Я решил сделать то, что сама Аня не успела сделать при жизни: опубликовать эти стихи. Отдав рукописи, я вдруг ощутил душевное спокойствие. Я вновь поворачивался к внешнему миру лицом, я возвращался к нему.

Спустя неделю я приехал в редакцию первого из трех литературных журналов. Она располагалась в центре Москвы, в одном из старых советских зданий. Найдя нужный кабинет, я зашел и очутился в приемной. Вскоре ко мне вышла женщина лет сорока, которая представилась заведующей отделом поэзии. В руках у нее была копия Аниных стихотворений.

Я ждал. Она протянула мне листы.

– К сожалению, ваши стихотворения нам не подошли, – сказала она.

Я молчал. Потом спросил:

– Почему?

Женщина слегка пожала плечами. На ней были надеты очки, поверх которых она смотрела на меня. Она взглянула сквозь них на текст.

– Стихи незрелы. Очень силен подражательный момент. Ваша подруга любит Ахматову? – спросила она.

– Да.

– Это заметно.

Я смотрел на нее.

– То есть опубликовать их вы не сможете? – спросил я.

– Нет, – покачала она головой. – Но пусть пишет дальше. Потенциал есть. Сколько ей лет?

Я ответил не сразу.

– Двадцать.

– У нее еще все впереди, – сказала женщина, возвращая рукопись. – Приходите позже.

Мне не хотелось ничего объяснять. Женщина попрощалась со мной и ушла к себе. Некоторое время я еще стоял в приемной. Секретарша, находящаяся тут же, вопросительно взглянула на меня. Я вышел за дверь.

В редакции второго журнала заведующего отделом поэзии на месте не оказалось. Меня приняла секретарь, пожилая, угрюмая женщина. Она сидела за столом и читала книгу. Горела настольная лампа, в окнах было темно, бурчал допотопный приемник. Я спросил про Анины стихотворения. Женщина нехотя оторвалась от чтения и открыла общую тетрадь, лежащую рядом. Полистав ее, нашла что-то.

– Ваши стихи не приняты, – сообщила она.

– Можно узнать причину? – спросил я.

– Не знаю. Спрашивайте редактора. А вообще, у нас рукописи не рецензируются…

Я спросил:

– Могу я забрать стихотворения?

– …и не возвращаются.

Женщина вновь углубилась в чтение. Я толкнул старую, обитую дермантином дверь и вышел из кабинета.

На следующий день я ехал в редакцию третьего журнала, уже не питая надежды. Я понял – то, что Анины стихотворения были важны и нужны мне, еще не значило, что в них нуждается остальной мир. Это было знакомое ощущение. Ты не часть мира, ты отдельный мир. Твои мысли и чувства ничего для других не значат. Смерть Ани случилась только для меня, мир эта смерть не изменила. Он даже ее не почувствовал.

В приемной редакции меня попросили подождать – я приехал в обеденное время. Я сидел на жестком стуле и глядел на большие старинные часы с кукушкой, украшавшие угол приемной. Больше здесь ничего примечательного не было. Обстановка была такой же, какой была, видимо, и двадцать лет назад. Даже люди здесь, наверно, работали те же.

Когда часы пробили два, секретарша сказала, что я могу пройти. Я зашел в кабинет. Это было просторное помещение, посередине которого стоял длинный стол для заседаний. На дальнем его конце сидел редактор, седой мужчина лет пятидесяти, в старомодном однобортном костюме. Он пил чай из стакана с подстаканником. В чае плавал лимон.

Я сказал, что хочу узнать решение редакции по поводу стихотворений. Редактор неторопливо сделал глоток чая, и только потом полез в тетрадь.

– Нет. Ваши стихи не прошли, – объявил он.

Я не стал выяснять причину. Я был готов к этому, мне было уже все равно.

– Могу я их забрать? – спросил я.

– Да. Конечно.

Он встал и подошел к массивному шкафу из темного дерева. Редактор открыл шкаф ключом и начал копаться в бумагах, которые кипами лежали на полках. Это был шкаф для неопубликованных рукописей. Хранилище ненужных текстов.

Наконец, он нашел копию Аниных стихотворений. Закрыл шкаф, отдал мне листы. Они были уже изрядно помяты.

Я положил стихи в сумку. Редактор сказал:

– Стихи в целом небезнадежны. Вообще, у нас есть поэтический клуб. Каждую среду проходят встречи поэтов, в том числе молодых. Это довольно интересно. Если ваша знакомая захочет, она тоже может прийти. Ей будет полезно.

– Она умерла, – сказал я.

Редактор развел руками:

– Очень жаль.

Мне больше не хотелось здесь оставаться. Я попрощался и вышел из кабинета.


*


На 23 февраля я получил по электронной почте поздравительную открытку. Это была открытка от девушки, с которой я познакомился, отдыхая в студенческом лагере Анапы на первом курсе. С тех пор я ее больше не видел и даже забыл, как зовут. К открытке прилагалось небольшое письмо.

«Привет! – писала она. – Помнишь меня? Во-первых, с праздником. А, во-вторых, как ты там? Прошло полтора года – с ума сойти. Как жизнь, как учеба? Я эту сессию чуть не завалила. Вот недавно рылась в своем барахле, нашла брелок с дельфином. Тот самый. Помнишь, ты мне его починил? Ты, кстати, так и не позвонил тогда. Обещал фотки. Ну, да ладно. Может, встретимся?»

Сначала я хотел сразу же удалить письмо. Мне не хотелось встречаться ни с кем, тем более, с какой-либо девушкой. Но потом я перечитал письмо еще раз. Ее звали Аней. Письмо пришло в феврале. Все так же, как и год назад. В моей душе была пустота – может, судьба давала мне новый шанс?

Я ответил на письмо и договорился о встрече в кафе.


Мы встретились после пар в институте. В тот день шел дождь со снегом. Небо затянула серая пелена, под ногами чавкала снежная кашица. Чахоточный февраль доживал последние дни.

Я немного опоздал. Она уже сидела в кафе, читая глянцевый журнал. С того лета она почти не изменилась. Странно, но я почти не помнил, как мы с ней проводили время. Кажется, пару раз на дискотеке она приглашала меня на танец. Иногда мы лежали вместе на пляже, играли в бадминтон. Собственно, больше ничего и не было. Один раз поцеловались. Это случилось в баре, где я пил пиво, а она – вино. Случайный хмельной поцелуй. Он был из разряда тех поцелуев, которых вполне могло и не быть.

Я сел и сразу же понял, что пришел зря. Девушка, сидевшая напротив меня, была мне абсолютно безразлична. Мне не нужна была она, мне не нужна была эта встреча. Я заказал себе кофе, она пила зеленый чай. Кажется, в Анапе она говорила, что любит именно зеленый чай. Но мне и это было все равно.

Она рассказывала, что произошло в ее жизни за это время. Иногда громко и заразительно смеялась. Я глядел в окно, делая вид, что слушаю ее. Порой кивал, порой вставлял дежурные фразы. По окну текли капли дождя, на улице в воздухе кружились снежинки. Я мешал ложкой остывший кофе и думал о своем.

Аню не вернуть. Другой такой нет, и уже не будет. Возможно, будет другая, но такая же – вряд ли. Это иллюзия, о которой она и сама говорила: найти замену близкому человеку невозможно. Новый человек в твоей жизни может стать близким человеком, но это будет другой близкий человек. Каждый из людей неповторим.

Я глотнул кофе и услышал:

– Ты меня слушаешь?

Я взглянул на нее. Она смотрела на меня, поджав губы. Я кивнул. Я оказался совершенно никаким собеседником, но мне было все равно. Хотелось, чтобы все это побыстрей закончилось.

– Ты чего такой скучный? – спросила она. – Расскажи хоть, как у тебя дела.

– У меня все хорошо, – сказал я.

– Очень информативно.

Я молчал и пил кофе. Я понимал, что она обижена. Но ничего не мог с собой поделать.

– У тебя сейчас есть девушка? – спросила она.

Я покачал головой.

– Я тоже недавно с парнем рассталась. Прямо перед Новым Годом – нет ничего хуже. Не представляю, как можно жить в одиночестве. Если честно, ужасно себя чувствую.

Я глядел на дно своей чашки. Кофейная гуща была похожа на грязный столичный снег.

– А ты все такой же. Ничего о себе не рассказываешь, – сказала она.

– Да. Я почти такой же.

У нее зазвонил мобильный телефон. Она с кем-то начала говорить. Говорила минут десять, оживленно, весело.

– Может, сходим на следующей неделе в кино? – предложила она, закончив разговор по телефону.

Я пожал плечами. Обычно это означает «не знаю». Но в данной ситуации это выглядело как «нет».

Она допила чай и поднялась со своего места. Совершенно чужая мне девушка. Сунула журнал в сумочку.

– Ладно. Мне бежать надо, с подружкой пересечься, – сказала она. – Рада была тебя видеть. Я тебе позвоню.

Я знал, что она не позвонит. И я ей не позвоню. Мы не были нужны друг другу. Я понял это с самого начала. Я знал, что и она это поймет.

Я тогда просидел в кафе еще с полчаса. Подошел официант, что-то спросил. Сначала я его не услышал. Он повторил свой вопрос, я посмотрел на него и заказал еще чашку кофе.

За окном тек длинными каплями дождь, снега не было. Я почувствовал дрожь в теле. Меня колотило всерьез. Не от холода, от чего-то другого, безотчетного. Я ощутил неизбывную боль, почти то же, что ощутил несколько дней назад, когда стоял на крыше дома.

И тогда я взял лежавшую на столе салфетку и, достав ручку, написал на ней три слова. Всего три слова. Мне нужно было хоть что-то хоть как-то выразить. Я написал:

«Спаси и сохрани».