Geum.ru

©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9

Глава 16



*


Октябрь в том году в Москве выдался удивительно теплым и сухим. Желтые, красные листья усеивали дороги и аллеи, один за другим отключались фонтаны, а в воздухе продолжало пахнуть чуть сырым, но все же летом. Прогуливаясь вдоль канала, я наблюдал купающихся – и прохладным утром, и свежим вечером. Солнце в закат садилось медленно, алея на раздевающихся людях, и на раздевающихся деревьях. Придя домой, я подолгу стоял у окна, глядя в осенний вечер, вдыхая осенний воздух, втекающий в открытую форточку. Я прикладывал лоб к оконному стеклу – стекло было холодное и тем приятное.

«А у нас в Питере дожди. Не забудь взять зонтик» – написала Аня за день до моего приезда.


Но зонтик я все-таки забыл. Вечерело, мелкие гулкие капли летели с неба на землю – свет фонарей на вокзале был смазан этим обволакивающим, типично питерским дождем.

Кто-то тронул меня за руку. Я повернулся. Рядом под зонтом стояла Аня. Она улыбалась.


*


Мы доехали за сорок минут. Я пытался в сумерках, сквозь залитое дождем окно автобуса разглядеть места, мимо которых мы проезжали, но видел лишь свет фар, темные лужи, гнутые очертания деревьев.

Выйдя из автобуса и пройдя сквозь ряд домов, мы остановились у девятиэтажного здания. Это было общежитие. Анин номер располагался на восьмом этаже, в конце длинного коридора с обшарпанными стенами. Зайдя внутрь, я оказался в крохотной прихожей с ванной и туалетом. Отсюда можно было попасть в две комнаты, одна из которых была комнатой Ани. Сняв верхнюю одежду и обувь, мы зашли. Аня закрыла дверь, включила верхний свет. Потом повернулась ко мне.

– Вот здесь я и живу, – сказала она.


Комната была небольшой. Напротив двери располагалось окно, довольно огромное для комнаты такого размера. Оно было задернуто тюлевыми занавесками. В углу, на подоконнике стоял горшок с кактусом.

Я сразу же вспомнил фотографию, которую Аня присылала мне весной. Посмотрел налево – над заправленной кроватью висела географическая карта России. Рядом с кроватью стоял большой шкаф для одежды. Одна из створок его дверей была зеркальной. Между шкафом и окном висела небольшая картина: на ней толстый и полосатый кот ел бутерброд.

На столе у окна располагался компьютер, канцелярские приборы, бокс для дисков, лежали тетради, разные бумаги. Обычный рабочий беспорядок. На черном кресле-вертушке высилась стопка книг. На пол, покрытый ковром, упал исписанный тетрадный лист.

Справа располагалась еще одна кровать. Вплотную к кровати было придвинуто большое мягкое кресло, над которым свисало бра. По всему креслу были разбросаны мягкие игрушки разного цвета и размера – коты, собаки, слоны, медвежата. Я увидел там и свой подарок Ане – плюшевого рыжего кота.

Аня прошла вперед, подняла с пола лист, положила на стол. Переложила туда же книги с кресла-вертушки. Села, глянула на меня.

– Тесновато, конечно, – сказала она.

– Зато очень уютно. А где соседка?

– Уехала на выходные к себе домой. Кушать хочешь?

– Чаю бы попил.

Она прошла на маленькую кухню, которая была устроена в углу комнаты. Здесь была электроплитка с двумя конфорками, лежали разделочные доски, столовые приборы, банки, пачки, пакеты. Рядом со столом стоял маленький холодильник.

Помыв руки и вернувшись, я сел за стол. Аня резала хлеб. На столе уже было выложено печенье, масло, варенье, печеночный паштет, сыр.

Я посмотрел в сторону окна и только сейчас заметил рисунок, висевший на стене под книжной полкой. Тот самый портрет Ани с котенком, который я нарисовал в Москве. Я тут же вспомнил про Белоглазика. Но о том, что сказала тогда мама, Ане решил не рассказывать. Не хотел расстраивать.

Я чихнул. Аня посмотрела на меня.

– Есть лимон. Давай положу в чай, – сказала она.

Я кивнул. Мы будто поменялись местами – и заботу теперь проявляла Аня. Наверное, в Питере я чувствовал себя так же, как она – в Москве. Немного чужим, немного одиноким. По-настоящему в гостях.

Она отрезала дольку лимона и опустила в мою чашку. Желтая долька всплыла и прибилась к краю. Я сделал глоток.

– Что-то ты сегодня немногословен, – Аня откусила печенье. – Что хочешь в Питере посмотреть?

– То, что ты захочешь показать.

Я взял хлеб и намазал его паштетом. Паштет был очень вкусным. Съев один бутерброд, я сделал себе второй. Аня налила мне вторую чашку. За окном продолжал идти дождь. На мониторе компьютера плыла заставка, показывающая время с точностью до секунды: «21:53:05», «21:53:06», «21:53:07»...

– Представляешь, вчера мобильник в метро посеяла, – сказала Аня.

Я взглянул на сотовый телефон, лежавший на кровати. Перевел взгляд на Аню. Она кивнула:

– Сейчас объясню. Дело было вечером, в час пик. В общем, читаю книжку в тряске и толпе, на плече сумка, в другой руке пакет, а мобильный у меня в кармане куртки лежит. Забыла после разговора в сумку переложить. И вот в какой-то момент чувствую – нет телефона. Трогаю – и впрямь нет. Ну, думаю, своровали. Все как-то некстати, расстроилась жутко, забеспокоилась – с тобой же надо было держать связь…

Аня посмотрела себе в пустую чашку. Продолжила:

– Приехала в общагу, думаю, что же делать. И решила позвонить себе на сотовый – так, без особой надежды. Набрала с городского – а там отвечают. Какой-то парень. Он сказал, хорошо, что я позвонила, собирался уже кому-то из базы звонить. Сказал, чтобы я не волновалась, что можно встретиться где-нибудь, и он вернет телефон. И мы вскоре пересеклись. Пришел, представился Сережей, такой в пальто, улыбчивый. Протянул телефон, и говорит, что сам терял телефон не раз, но никто не возвратил, говорит, что знает, каково это. Сказал, что ничего в телефоне не смотрел и «эсэмэсок» не читал. Я ему говорю, Сережа, как тебя отблагодарить, может, денег дать? А он говорит – да ладно, что ты. Погладил по плечу и ушел. Вот и все.

Аня поправила свое кольцо «Спаси и сохрани».

– Хороший парень, – сказал я.

– Ага. Мы так отвыкли от доброты, что такие ситуации воспринимаешь как чудо.

Она улыбнулась. Я взял ее за руку, она села мне на колени. Мы поцеловались. Верхний свет сквозь старую люстру ниспадал тусклым потоком. Дождь за окном стих.

В дверь постучались. Аня вышла в прихожую. Через некоторое время вернулась.

– Долг вернули. Очень вовремя.

Она сложила грязные чашки, ложки. Я убрал обратно в холодильник продукты. Аня ушла мыть грязную посуду в ванную, и я слышал журчанье воды и тихий звон чашек. Придя обратно, она протерла тряпочкой кухонный стол. Все это время я сидел и смотрел на нее. И еще в окно. Дождя уже не было.

Я прошел к креслу и сел в него, сдвинув игрушки. Вставать с него не хотелось. Аня включила бра рядом с креслом и выключила верхний свет. Свет бра был мягче и рассеянней. Стало еще уютней.

Затем Аня подошла к компьютеру, тронула «мышку». Вскоре заиграла знакомая песня. Это были Dire Straits – «Brothers in Arms».

Она подошла ко мне, я взял ее за руку.

– Мне надо к однокурснице спуститься, – сказала она. – Ты посиди, я скоро приду. Полчасика, не больше. Хорошо?

Я кивнул. Аня отпустила мою руку, взяла пару книжек и тетрадку со стола и ушла.

В комнате было немного душновато. Я подошел к окну и, дотянувшись до форточки, приоткрыл ее – в комнату сразу же ворвался свежий озонированный воздух. Я поглядел в окно. Внизу горели фонари, свет которых отражали лужи, в темноте угадывались очертания гаражей, мелькали люди-тени. В воздухе испарялась влага, все было продрогшее, застывшее, питерское.

Я подошел к книжной полке. Раскрыл одну из книг и сразу ощутил знакомый аромат со страниц. Это были духи, которыми Аня пользовалась в нашу первую встречу. Я запомнил этот запах.

Из колонок все еще тихо звучала «Brothers in Arms». Она почему-то не кончалась. Я понял, что Аня включила в плеере опцию «повтор одной песни».

Я отложил книгу и сел на Анину кровать, на мягкое зеленое покрывало. Затем, как был, в водолазке и джинсах, прилег. Здесь тоже ощущался запах – только уже запах ее волос. Вытащив из-под покрывала подушку, я положил ее под голову. Я лежал и неотрывно смотрел на плюшевого рыжего кота, сидевшего на кресле прямо напротив меня.

Когда Аня пришла обратно, я уже спал. Я заснул сразу же, как только закрыл глаза. Стоило мне закрыть глаза, и я заснул.


*


Проснулся я от шума электрочайника. Когда сквозь дрему открывал глаза, он как раз вскипал. Некоторое время я вспоминал, где нахожусь. Я лежал так же, как лег вчера, в джинсах и водолазке, только теперь укрытый клетчатым пледом. Было утро, от окна шел серый туманистый свет, слышался далекий металлический перестук.

Потом я увидел Аню. Она стояла ко мне спиной у кухонного стола – что-то готовила на электроплитке. Повернулась ко мне:

– Вставай, соня. Уже десять часов.

Я откинул плед и сел.

– Представляешь, прихожу вчера, а ты спишь. Даже не разделся.

Она стояла и помешивала ложкой содержимое небольшой кастрюли. Я встал и пошел умываться. Когда пришел обратно, на столе стояли две тарелки с манной кашей. От них шел белый дымок.

Мы с Аней сели, она взяла сухой хлебец и начала его грызть.

– А ты крепко спишь. Пробовала поначалу разбудить, но потом стало совестно.

– В последнее время мне почему-то очень хочется спать. Даже на парах засыпаю.

– Я, наоборот, все чаще не могу уснуть.

Аня посмотрела в окно, я тоже. Там была застывшая гипнотизирующая серость, сплошное свинцовое небо.

– Сегодня будет дождь, – сказала она.

– На небе ни тучки.

– Сегодня будет дождь, – повторила Аня.


Позавтракав, мы вышли из общежития и добрались до города. Аня оказалась права – на улице стал накрапывать мелкий дождь. Небо было темно-серым, насупленным, сосредоточенным, словно решало какую-то математическую задачу.

Я раскрыл зонт, Аня шла рядом. Мы дошли до Гороховой улицы и, перейдя на другую сторону Садовой улицы, вскоре зашли в Мучной переулок. Сразу стало тише – и даже дождь капал здесь медленней.

– А я сегодня тоже хорошо спала. И видела красивые сны. Там было много незнакомых людей, незнакомых лиц. У тебя не бывает такого – снятся люди, которых ты никогда не видел? При этом точно знаешь, что они существуют.

– Я давно не видел снов.

Аня взяла меня за руку.

– Бывает, – сказала она. – А вот мне забавно. Может, и я кому-нибудь так снюсь. Какому-нибудь папуасу на далеком острове. Очень странно сниться тому, кого не знаешь.

Я чихнул. Аня засмеялась:

– Вот. Правду говорю.

Мы вышли к каналу Грибоедова – мимо нас прошла семейная пара с ребенком лет пяти. Ребенок держал в руках леденец. На нас с Аней он посмотрел внимательно и серьезно.

Пройдя немного, оказались у Банковского моста. По краям мост сторожили четыре серых грифона с позолоченными крыльями.

– Помнишь, в Москве пророчила тебе, что ты разбогатеешь? – сказала Аня. – Если потрешь крыло грифона, пророчество сбудется обязательно.

Я притронулся к крылу. Оно было мокрым и холодным. Провел по гладкой поверхности, на ладони осталась влага.

Вдалеке виднелась церковь Спаса на Крови. Ее купола темнели в сером тумане дождя. Люди шли вдоль канала, с зонтами и без зонтов. В такой дождь сложно было определиться с тем, брать зонт или не брать, – это был и не дождь даже, а какая-то капельная пыль, тонкая водяная вуаль.

Я гулко кашлянул. Аня повернулась, посмотрела в глаза, провела ладонью по моей щеке.

– Смотри, не заболей, – сказала она.


*


Но я явственно ощущал, что заболеваю. Горло начало першить, я сглатывал слюнные комки; в плечах, бедрах, кончиках пальцев растекалось жидкое вяжущее тепло; в ногах чувствовалась ватность, а голова чуть гудела, как включенный на самый нижний регистр мощности камин. Даже дождь вокруг нас, который не переставал идти все это время, был каким-то тихим и болезным. Я ощущал его теплый натужный дух, прерывистое сопение, мягкий, словно боящийся боли, ритм. Он был простуженным так же, как и я. Он обволакивал, как влажный компресс.

Все то, что мы с Аней на прогулке видели, я воспринимал как в кинотеатре. Картинка жила отдельно от меня. От Банковского моста мы прошли по каналу к Невскому проспекту, оттуда последовали на Дворцовую площадь. От площади мы прошли через мост на Васильевский остров, к Ростральным колоннам. Затем оказались на Заячьем острове, в Петропавловской крепости. Выйдя из крепости, очутились на Троицкой площади, откуда по Троицкому мосту перешли на противоположную набережную. А потом прогулялись по Летнему саду.

Мы гуляли по центру Питера почти до трех часов дня. Встретили на Невском проспекте внезапное шествие кришнаитов в желтых одеяниях, с музыкой, хоровым пением. На Дворцовой площади увидели одинокого саксофониста в длинном черном плаще, а на стрелке Васильевского острова покормили голубей. В Петропавловской крепости мы побыли в Ботном домике и Петропавловском соборе, постояли у шемякинского Петра, прогулялись по крыше Невской куртины, попили медовухи. Я был словно во сне, и, чувствуя рядом Аню, слушая ее, держа за руку, я на самом деле находился в другой реальности – где царят терпкие запахи, сухой кашель, осторожные движения, дремота и пот.

После того, как мы вышли из Летнего сада, Аня предложила отобедать. Я согласился и сказал ей, что после обеда хочется поехать обратно, в общагу.

– Все в порядке? – спросила Аня.

– Все нормально, Анют. Немного отдохну. У нас завтра еще целый день.

Дождь что-то шептал. Таким шепотом врачи разговаривают с больными.


Мы зашли в кафе на Невском проспекте. Здесь было два зала – синий, для курящих, и зеленый, для некурящих. Заняв столик у окна, я спросил у Ани, что она будет есть, и ушел к стойке. Придя с едой на подносе, я увидел, как Аня ищет что-то в своей сумочке.

– Я надеялась, что взяла с собой аспирин, – перерыв всю сумку, вздохнула она.

Я положил поднос на стол и сел.

– Со мной все в порядке, Анют.

Она улыбнулась и кивнула головой.

– И чего вы только в сумочках не храните… – сказал я, наблюдая, как она складывает свои вещи обратно в сумочку. – Об этом можно написать целый трактат.

– Трактата будет мало. Тут можно создать многотомное учение.

Я заметил среди других ее вещей календарик на этот год. На нем был изображен мост у площади Европы в Москве.

– Где ты его купила? – спросил я, рассматривая календарик.

– Секрет.

Я глядел на многочисленные отметки красным фломастером на календаре, пытаясь разгадать, что они значат. Аня с улыбкой смотрела на меня.

– Что это? – спросил я. – Дни рожденья? У тебя так много друзей?

– Все гораздо прозаичней. Это отметки месячных. Критических дней.

Я немного опешил:

– Что серьезно?

– Да, – она засмеялась. – Все очень серьезно.

– Ничего себе.

Я вернул календарик Ане. Она положила его в сумочку, взяла вилку и принялась за котлеты.

– Надеюсь, я тебе аппетит не испортила? – спросила Аня.

– Еще как. Теперь кусок в горло не лезет.

Аня погрозила мне вилкой.

За окном, припадая каплями, словно пальцами, к стеклу, продолжал идти дождь. В кафе звучала музыка. Guns&Roses пели свою «Knocking on heaven`s door».

– «Море… В раю только и говорят, что о море» – процитировал я известный фильм.

– В десятом классе пересмотрела его шесть раз. Актер, игравший главную роль, мне очень нравился.

– Там два главных героя. Который из них? Маленький и волосатый?

– Ну-ну.

Она поправила прядь волос. После дождя ее волосы были влажны. Даже зонтик не помог.

– У нас в Архангельске до моря рукой подать. Насмотрелась. Наверно, в раю была бы хорошей собеседницей.

– Туда еще нужно суметь попасть.

Я пошутил, но Аня была серьезна.

– Это немного странно, но я хочу попасть в рай, – сказала она. – Конечно, прожив перед этим долгую жизнь. Поэтому часто анализирую свои поступки, даже мысли. Но я не святоша, не люблю показную добродетель. Просто мне удобней жить, не причиняя зла, не делая плохого. Это же так дискомфортно. В общем…

Аня некоторое время подбирала слова, потом с надеждой посмотрела на меня.

– Анют, я тебя понял.

Она вздохнула и снова взяла вилку. Я незаметно для нее тронул тыльной стороной ладони свою щеку. Щека пылала. Камин в моей голове перевели на усиленный режим.

Я глянул в окно. Дождь был похож на ожившую реку. Реку Неву. Не реву. Лоб был горяч, были горячи руки, горяча грудь. Мне захотелось снять свитер, снять майку, все снять. Анин голос был и звонок, и далек одновременно. Она сидела рядом, это было важно. Важно, что в чужом и мрачном городе я не один.

– Ты поел? – сказала она откуда-то издалека, но рядом. – Можем уже идти.


В автобусе мне стало еще хуже. Камин давно отправили на свалку, в голове разожгли масленичный костер. В горле сдавило. Хотелось замереть, заснуть. Аня пару раз что-то спросила, я не отвечал. Я смотрел в окно, где горячими каплями с неба падал расплавленный дождь. Потом Аня взяла меня за руку. Я непроизвольно сжал ее.

От автобуса к общежитию я шел, как в тумане, осознавая лишь то, что рядом идет Аня. Зайдя в комнату, я успел снять куртку, обувь. Сделать пару шагов. А потом потерял сознание.


*


Следующие пятнадцать часов я помню смутно, расплывчато. Это был бесконечно долгий сон с вкраплениями яви. Я потерял ощущение времени и места – казалось, я завис в неведомой реальности, ином измерении, словно персонаж Бредбери. Мне что-то снилось – я думал, что это явь. Я видел окружающий мир – но думал, что сплю. Я помнил о прошлом, но настоящее от меня ускользало. И было жарко, липко, тошно.

Рядом была Аня. Я все время чувствовал ее. Она мне снилась, и я видел ее вживую. Вот ее лицо склоняется надо мной – обеспокоенное, тревожное, нежное. Вот ее рука трогает мой лоб – приятная, холодная, мягкая. Она укрывала меня, переворачивала, держала за руку, я сквозь беспамятный морок ощущал ее тихое дыхание, ласковый шепот. Я приоткрывал глаза, мне хотелось что-то сказать, но я был нем. Комната плыла и покачивалась, словно была каютой на большом корабле. Не было ни дня, ни ночи – время застыло, как застыл свет бра, который струился рядом.

Были звуки – чьи-то голоса, голоса призраков, подземных жителей, оживших вещей, чего угодно. В какой-то момент я почувствовал ужасный холод, но потом мне опять стало тепло. Я пробовал шевелиться, но было лень, было неудобно, я затихал и снова видел сны. Далекие страны. Другие города. Множество сказочных персонажей, убежавших из неснятых мультфильмов. Раздвоившиеся лица, что-то бормочущие на непонятном языке. Море и ослепительно белый песок.

Я привык. Я думал, это никогда не кончится.


*


Я пришел в себя, как мне показалось, внезапно. Сначала услышал дождь – он шел за окном, издавая невнятное шуршание. Я открыл глаза и постепенно начал различать окружающую обстановку – так в объективе постепенно наводится резкость. В комнате горело бра, царил легкий полумрак. Я увидел Аню.

Она сидела в кресле, напротив кровати, и читала книжку. Устроившись удобней, поджав под себя ноги, укрывшись пледом, Аня читала, переворачивая тихо шелестевшие страницы. На ней была блузка, волосы были забраны назад и закреплены заколкой. Одна прядь выбилась и упала на щеку. На шею падала неровная тень.

Я лежал неподвижно, наблюдая за ней. Мне было лучше, намного лучше. Теперь была только явь. Вскоре я осознал, что лежу на Аниной кровати под тремя одеялами, укрытый по плечи. На мне не было ничего, я лежал обнаженным.

Я шелохнулся, высунул руку, Аня подняла голову. Отложила книжку, подошла.

– Как ты?

– Уже лучше.

– А горло? Болит?

– Вроде нет.

Аня потрогала лоб. Рука была прохладной, мне хотелось, чтобы она держала ее вечно. Она отошла, взяла что-то со стола. Это был градусник. Я сунул его себе под мышку.

– Какой сегодня день? – спросил я.

– Всего лишь воскресенье, – улыбнулась она. – У тебя во сколько поезд?

– В девять вечера.

– Прошло не больше суток.

– А мне кажется, что прошла целая вечность…

По компьютеру тихо играла музыка. Я прислушался и узнал – это были Duran Duran с песней «Perfect Day».

– Ты меня вчера напугал… – сказала Аня. – Часто падаешь в обморок?

– Второй раз в жизни. Первый раз было шесть лет назад, в лагере.

Я поправил сдвинувшийся градусник.

– Думала позвонить тебе домой. Да домашнего твоего не знаю, а мобильный твой разрядился. Чтобы включить – код нужно ввести. Конспиратор.

Она посмотрела на меня.

– Но, может, оно и к лучшему. Что бы я сказала твоей маме? Боюсь представить этот разговор.

– А где моя одежда? – спросил я.

– На батарее. Сушится.

Некоторое время я молчал. «You just keep me hanging on, you just keep me hanging on…» – все пели Duran Duran. Аня забыла выключить в плеере опцию «повтор одной песни». А может, она специально так делала.

– Я раздела тебя. Ты был мокрым насквозь. Одежду хоть выжимай.

– Ясно…

Аня склонилась ко мне и, касаясь щекой моей щеки, шепнула:

– Не смущайся. Думаешь, я никогда не видела голых мужчин?

Опять приятный холод. Холод ее щеки. Мне захотелось обнять Аню, прижать к себе. Вместо этого я вытащил градусник. Протянул Ане. Повернув градусник к свету, она сказала:

– 36,9. Все не так уж плохо.

– В прошлой жизни ты не была медсестрой?

– Почти угадал. В детстве хотела стать врачом. Ухаживать за больными умею. У меня мама часто болеет. А знаешь, чего я боялась в детстве больше всего? Заснуть с градусником под мышкой.

В моем животе заурчало.

– Сейчас что-нибудь приготовлю. Но сначала попей чай. Тебе нужно сейчас больше пить.

Она достала из шкафа какой-то халат. Я запахнулся, сел на кровати. Голова кружилась, краски, царившие в комнате, расплывались и блекли. Я встал и пошел в туалет.

Вернувшись, разделся и лег обратно. Мне было лучше, я знал, что через несколько часов уеду, но уезжать не хотелось. Я лежал, смотрел на Аню, которая что-то готовила на плите, смотрел на то, как она садится, встает, чистит, режет. На то, как поворачивает голову, поправляет прядь, вытирает руки полотенцем. Звучала музыка. Шел дождь. Горел свет. Я пил теплый чай с вареньем и хотел, чтобы это продолжалось бесконечно.

Аня подвинула к кровати табуретку. Поставила туда тарелку с картошкой и котлетой. Рядом положила хлеб и вилку.

– Я чувствую себя турецким султаном, – сказал я.

– У тебя в гостях я тоже чувствовала себя принцессой. Теперь моя очередь исполнять желания.

– Возьми вилку тоже. Поедим вместе.

– Из одной тарелки?

– Ага.

Я подоткнул под себя одеяло, чуть приподнялся и облокотился на подушку, Аня села и уперлась спиной мне в колено.

Мы сидели и ели. Мне казалось, ничего вкусней в жизни я не ел.

– Никогда не думал, что в общежитиях может быть так хорошо, – сказал я. – Кажется, что мы остались одни.

– Ага. Одни на всем белом свете. Как в каком-то фантастическом рассказе.

Я чувствовал приятную тяжесть тела Ани. Она подцепила вилкой кусок котлеты и протянула мне. Я съел и в свою очередь зачерпнул порцию картошки своей вилкой – она открыла рот и проглотила.

– И так же, как в твоем стихотворении, – сказал я. – Кстати, хотел спросить, а почему оно называется «В середине дождя»? Это же неправильно. Правильней – «во время дождя».

– Вот. Знала, что спросишь.

Она отложила вилку.

– Да, грамматически это неверно. Но я хотела показать дождь, как что-то, что имеет не только временные, но и пространственные границы. Так же на самом деле и происходит. Дождь ведь идет только на ограниченном участке. Он ограничен определенным пространством.

– Да. Обычно это заметно, когда едешь на поезде

– Именно. В середине дождя – это значит посередине пространства дождя. В эпицентре.

Аня призадумалась и сказала:

– Наша жизнь тоже скорее ограничена не временем, а пространством. Кто знает, что находится за ее границами.

– За границами жизни?

Аня кивнула.

– В раю дождя нет, – сказал я.

– Да. В раю дождя нет.

Мы замолчали. Duran Duran продолжали петь об «идеальном дне». Шорох дождя гармонично вписывался в мелодию песни – казалось, музыканты дают живой концерт. Где-нибудь в стране вечных ливней.

Аня встала, налила себе и мне чай с лимоном и села обратно, опершись на мое колено. Пила Аня маленькими глотками, держала чашку обеими руками. Ноги подобрала под себя. Локон волос всё спадал на щеку. Мне хотелось до него дотронуться.

Лампочка бра вдруг резко вспыхнула – и свет погас. В комнате остался гореть лишь тусклый свет монитора. Сквозь задернутую занавесь темнел серый день.

– Перегорела… – шепотом сказала Аня. – Всю ночь горела и перегорела.

Она поставила чашку на табуретку. К своей чашке я не притронулся.

– Ты будешь пить чай? – спросила она.

Так же шепотом. Я покачал головой. Аня подняла руки, убрала заколку. Волосы рассыпались по плечам. Сняла блузку, повернулась ко мне. Склонилась – мы долго, протяжно целовались.

– Ты не боишься тоже заболеть? – спросил я.

Волосы ниспадали мне на щеку. Ее глаза были близко.

– Ни капельки… – прошептала Аня.


*


Мы медленно шли по платформе, освещенной белым светом фонарей, вдоль длинных поездов, мимо спешащих людей. Дождь кончился, оставив после себя в воздухе влажные тени. Эти невидимые тени повисли над землей, словно призраки. Они пахли прохладой, асфальтом и вечерним туманом.

До отхода поезда было еще двадцать минут. Мы стояли у дверей вагона, как тогда, в Москве. Только уезжал теперь я.

Я держал Анины руки. Мне казалось, она мерзнет, мерзнут ее ладони. Я дышал еще простуженным дыханием на ее пальцы, стараясь согреть. Она не мерзла, но мне хотелось ее согреть. А еще я говорил. Очень много говорил. И таких слов я не говорил еще никому.

– Ты знаешь, я сейчас счастлив. Счастлив как никогда. И счастлив из-за тебя. Мне никогда не было так хорошо, как сейчас. Я не хочу уезжать. А когда я буду ехать в поезде – я буду думать о тебе. Я буду думать о тебе завтра. И послезавтра. Я буду думать о тебе все время. Ты мне очень дорога, Анюта. Очень дорога. Ты мне нужна. Понимаешь? Нужна!

Она в ответ только молча улыбалась. Улыбались ее глаза. Те глаза, которые никогда раньше не улыбались. Когда я целовал ее, она их закрыла. Ей было хорошо – я это чувствовал. Я ее чувствовал как себя самого.