Geum.ru

©Олжас Жанайдаров, 2004-2007 гг., 2010 г

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9

Глава 17



*


Это были счастливые семь дней. Аня приехала ко мне на новогодние каникулы в начале января. Мы жили вдвоем – родители уехали к родственникам и не беспокоили меня даже звонками. Это было похоже на жизнь на необитаемом острове.

Мы просыпались в двенадцатом часу, будили друг друга поцелуями, толкались в ванной, чистя зубы одновременно. Ходили в кино и музеи, бродили по шумным улицам и тихим заснеженным переулкам. Мы возвращались домой заполночь, смотрели телевизор, пили чай с пряниками. Лежа под одним одеялом, обнимали друг друга, грели друг друга, занимались любовью.

Это была счастливая неделя.


*


На второй день Аня пожелала сходить в Третьяковскую галерею. Посетителей в новогодние каникулы было много. Иностранные гости, с предсказуемым восхищением рассматривающие полотна русских художников. Непоседливые школьники, постоянно норовящие ускользнуть из поля зрения классного руководителя. Интеллигентные пенсионерки, молча и благостно бродящие по залам.

Аня долго и с удовольствием смотрела полотна, иногда что-то комментировала. Я шел рядом, держа ее за руку. Но большого интереса художественные картины у меня не вызывали. Мне всегда было интересней картины писать, чем разглядывать.

– У тебя есть любимые художники? – спросила Аня позже.

Мы стояли в зале, где висели картины Карла Брюллова. Она смотрела на «Всадницу».

– В детстве, когда рисовал, очень нравился Николай Рерих. Его «восточный» период. Индия, Гималаи…

– Опять сплошная природа. – Аня с укором поглядела на меня. – И чем тебе люди не угодили?

Послышалась английская речь: рядом прошла пара иностранцев – муж с женой.

– А меня всегда Брюллов завораживал, – сказала Аня. – У него женщины такими красивыми получаются.

В зале Айвазовского мы пробыли очень долго.

– Очень умиротворяющие полотна, – сказала Аня. – С удовольствием повесила бы какую-нибудь картину себе в комнату. Смотреть и расслабляться.

– Море…

– Самое настоящее. Живое. Сразу вспоминаю родной Архангельск.

В одном из залов столпилась внушительная группа. Экскурсовод, женщина средних лет в коричневой блузке, увлеченно рассказывала историю создания полотна. Это было «Утро в сосновом лесу» Шишкина.

– А, та самая, с конфет, – прошептала Аня. – Как будто детство вернулось.

– Ага.

– Тебе должен нравиться Шишкин. Мастер пейзажей.

– Слишком все просто. Нет тайны.

Дальше располагался зал Василия Верещагина. Аня шла, почти не глядя на картины.

– Военная тематика мне не нравится, – сказала она, остановившись у картины «Апофеоз войны». – Пойдем отсюда. Здесь слишком мрачно.

В зале, где висели картины Исаака Левитана, наоборот, было светло – мы опять попали в уголок тихой природы.

Мы смотрели на картину «После дождя». На нем было изображен Плес – берег реки с промокшими домами, отсыревшими баржами и серым небом.

– Я была в Плесе, – сказала Аня. – Отдыхала в пансионате. Красивый городок.

– Название картины…

– Ага. Так мне нужно назвать свое следующее стихотворение.

Мы перешли в зал, где располагалось грандиозное полотно Иванова «Явление Христа народу». Картину было видно еще издалека. Аня медленно прошла вдоль всего полотна, внимательно осматривая каждую деталь картины.

– Все-таки почему ты перестал рисовать? – спросила она меня чуть позже.

– Просто я не смог быть настоящим художником. Не знаю, как объяснить. Это либо есть, либо тебе этого не дано.

– Я поняла. И я никогда не смогу стать настоящим поэтом.

Некоторое время мы шли молча.

– А ты пробовал писать? – спросила Аня. – Не стихи, нет, а прозу. У тебя замечательный стиль. Это в письмах хорошо видно.

– Не знаю. Надо попробовать.

– Попробуй. Обязательно попробуй. Давно хотела тебе сказать. У тебя определенно есть талант.

– Скажешь тоже.

– Серьезно. Стоит только начать. Как что-нибудь сочинишь, покажи мне. Покажешь?

– Хорошо. Покажу. Уговорила.

Мы остановились у картин Игоря Грабаря. В зале блистала «Февральская лазурь».

– Красота! – воскликнула Аня. – Всё. Хочу на улицу. Хочу январскую лазурь.


*


Погода в те дни действительно была лазурной. Белые деревья сверкали на утреннем солнце, воздух звенел чистотой. Когда шел снег, светлым становилось все вокруг. По вечерам сквозь сонм снежинок светила праздничная иллюминация на улицах.

Я долго уговаривал Аню пойти на каток. Она сопротивлялась.

– Я боюсь. Не умею кататься, – объясняла она. – Каталась всего раз в жизни.

– А в детстве?

– В детстве у меня были лыжи. Вот на лыжах катаюсь прекрасно.

Но на каток мы все-таки пошли. Оказавшись на Пушкинской площади, мы направились в сад «Эрмитаж».

Она действительно не умела кататься. Аня на льду крепко держалась за меня, боясь сделать даже один шаг. Я безуспешно пытался отцепиться от нее.

– Как же ты научишься кататься, держась за меня? – спросил я.

– Не знаю. Но тебя я не отпущу.

Так мы и катались. Я держал ее за руку, поддерживал за талию, и мы медленно преодолевали метр за метром. После получаса нашего катания Аня сказала, что устала. Она и впрямь выглядела уставшей. Щеки раскраснелись, шапка чуть съехала набок.

Я усадил ее на скамейку. Лед катка искрился разноцветными огнями – лучи прожекторов вырисовывали на нем круги и овалы.

– Я не даю тебе нормально кататься, – сказала мне Аня. – Иди, покатайся. Я пока тут посижу.

Дорожка льда шла по извилистой траектории. Я, разогнавшись, обогнал сначала одну, потом вторую группу катающихся, увернулся от встречного фигуриста, резко остановился, а затем свернул на параллельный машрут.

Сделав круг, я направился к Ане.

– Если хочешь, можем уйти, – сказал я. – Ты устала.

– Давай еще чуть-чуть покатаемся. Мне кажется, в следующий раз я покатаюсь еще очень нескоро.

Я взял ее за руку, она поднялась. Некоторое время мы стояли, прижавшись. Я смотрел в ее, уже такое родное лицо. Она сказала:

– Уйдем с катка, как только пойдет снег.

Снег пошел через двадцать минут. Он был крупным, обильным – казалось, в небе кто-то растряс множество подушек, набитых пухом.


На Большой Дмитровке располагалось много разных кафе. Выбрав подходящее заведение, мы зашли внутрь. Помещение было подвальным, без окон, стены стилизованы под кирпич. В некоторых местах из стен торчали вычурные фонари. Казалось, мы попали в староанглийскую таверну.

Мы заказали себе глинтвейн и вернули меню. Аня положила шапку рядом, на стол. Ее щеки были по-прежнему красными.

Я достал из кармана пару конфет-леденцов, протянул одну Ане. Она взяла и спросила:

– Что это?

– От простуды. Для профилактики.

Она развернула обертку и сунула леденец в рот. Долго смотрела на меня, потом сказала:

– Как же я отвыкла…

– От чего?

– От заботы. И привыкнуть до сих пор не могу.

Нам принесли глинтвейн. Он был горяч, от него шел запах корицы и мускатного ореха. Отпив немного, Аня сказала:

– Вкусно. Тепло и вкусно. Надо бы сделать самим.

– Не проблема. Купим все, что нужно, и сделаем.

Через пару дней мы действительно сделали себе глинтвейн. Получилась целая кастрюля – нам хватило на три дня. Перед сном мы выпивали по бокалу горячего напитка, и крепко потом спали.


*


По утрам всегда было солнечно. В зимнем воздухе с рассветом рассыпались мириады зеркальных песчинок – они, отражая свет солнца, переливались всеми оттенками белого. В комнате становилось светло, отдельные лучи подкрадывались к нашим лицам. Отвернувшись, все равно можно было почувствовать их коварное тепло.

Сверху каждое утро играла музыка – этажом выше жил фанат Роберта Майлза. Звуки майлзовской «Children» были нам вместо будильника, но, заслушавшись ими, можно было снова впасть в дрему.

Я поворачивался к Ане, которая спала всегда, засунув руку под подушку. Глядел в ее лицо, дожидаясь пока она проснется. Порой, не дождавшись, целовал в лоб.

– Obsession… – шептал я на ухо.

Это было волшебное слово. Вербальный поцелуй для Спящей красавицы. Аня приоткрывала глаза и улыбалась.

– Почему ты любишь это слово? – спросил я как-то ее.

Это было очередное солнечное утро. Мы, только проснувшись, лежали, глядя в потолок. Ее ладонь была в моей ладони.

– Когда только начала учить в школе английский язык, мне оно попалось в словаре, – сказала Аня. – И чем-то меня заворожило. Я стала употреблять его по любому поводу. А еще была песня с таким названием, мне она очень нравилась.

Она перевернулась на бок и начала гладить меня.

– Еще у всех любила спрашивать его значение. Странно, но очень многие не знали перевода. Даже мой бывший парень. А он английский в совершенстве знал.

Я посмотрел на часы. Как обычно – начало двенадцатого.

– Куда пойдем сегодня? – спросила Аня.

– Решим после завтрака. Мне с утра ничего в голову не приходит.

– Мне тоже.

Я тоже повернулся набок – мы оказались лицом друг к другу. Некоторое время лежали молча.

– Вставать лень, – сказал я.

– Ага.

Она поцеловала меня.

– «И если б знал ты, как сейчас мне любы Твои сухие, розовые губы!» – сказала Аня.

– Конечно, Ахматова.

– Конечно, да.


По ночам мы тоже разговаривали. Но это были совсем другие разговоры – темнота и тишина словно растворяла в себе все сиюминутное, делая нас мягче, серьезней, откровенней.

В одну из таких ночей я сказал Ане:

– Никогда не думал, что смогу впустить кого-то в свою постель на всю ночь.

– А как же раньше, с другими девушками? – спросила она.

– Они никогда не ночевали у меня. Так получалось.

Окно было зашторено, не было видно ничего.

– То есть ты никогда не просыпался дома с другой девушкой в одной постели?

– Никогда. Ты первая.

Мы молчали. Ночью даже молчание было каким-то серьезным.

– А мой бывший парень любил, чтоб мы засыпали вместе. Ему это казалось очень правильным, - сказала Аня. – Наутро он отвозил меня обратно на машине в общежитие.

Она помолчала, потом продолжила:

– Мне это не особо нравилось. Было неудобно. Но он настаивал на своем. Так надо и все. А еще, когда мы спали, любил крепко сжимать меня в объятиях. Очень крепко. Иногда мне казалось, что он может меня во сне задушить.

– Это тот, твой второй парень? – спросил я.

– Да.

Аня взяла меня за руку.

– Если честно, я его боялась, – сказала она.

– Почему ты была с ним, если боялась?

– Он очень любил меня. Просто любовь его была своеобразной. Он был ужасно ревнивым. Запрещал куда-либо ходить без него. Проверял, кому звонила, где была.

– Как же ты начала с ним встречаться?

– Я его тоже любила. Поначалу. На него нельзя было не обратить внимание. Сильный, решительный, смелый… И ухаживал красиво.

Аня сжала мне руку. Я ощутил в темноте, что она смотрит на меня. Словно спрашивала – «Ничего, что я рассказываю о нем?» Я сжал ей руку в ответ – «Все нормально».

– Когда решила с ним расстаться, он долго не оставлял меня в покое. Названивал, предлагал встретиться. Писал письма по электронной почте. Угрожал. А как-то, придя ко мне в общежитие… – Она замолчала. – Меня родители за всю жизнь пальцем не тронули. Никогда, даже в детстве, даже в наказанье.

Я все понял.

– Он тебя… бил?

Я приподнялся на локте и посмотрел Ане в лицо. Но я не видел ее глаз. Она никогда не рассказала бы такое днем.

– Как он посмел тебя ударить? – тихо спросил я.

Она молчала. Потом сказала:

– Ладно. Все что было, то прошло.


*


На четвертый день мы сходили в открытый бассейн. Аня ни разу не плавала в таком бассейне, я плавал в нем давным-давно, еще в детстве, к тому же, ранней осенью. Поэтому Аня поначалу беспокоилась, что мы можем простудиться.

Но, оказавшись в воде, она сразу забыла о своем беспокойстве. Ощущения были замечательными. Тело находилось в теплой воде, лицо холодил морозец. В небе сияло зимнее солнце, над водой стоял горячий пар. Из-за него мы иногда теряли друг друга из виду. Добираясь до края бассейна, мы останавливались и, собрав с бетонных тумб свежий снег, кидались друг в друга холодными белыми комьями. Мы громко смеялись, и пенсионерки, которых было много в бассейне, смотрели на нас с осуждением.

После купания я, одевшись, ждал Аню в холле, у небольшого кафе. Я смотрел в окно, где были видны плавательные дорожки, и слушал плеер.

Когда Аня пришла, я купил пару шоколадок и свежевыжатый сок. Мы сели, я дал Ане один наушник от плеера, послушать музыку.

– А ты хорошо плаваешь, – сказала она. – Я за тобой совсем не успевала.

За окном в тумане теплых испарений продолжали плавать люди.

– Когда-то я плавать совсем не умел, – сказал я. – Однажды даже чуть не утонул. Это было в детском лагере. Мы тогда купались с одной девочкой. Она же меня и спасла.

Я вспомнил про Таню. Как она сейчас? После того, как она уехала в Иваново, от нее не было никаких известий.

– А где эта девочка сейчас? – Аня будто прочитала мои мысли.

– В Иваново. Там она родилась, туда же недавно вернулась из Москвы. – Я помолчал. – Помнишь, я говорил тебе про свою подругу, которая работает проституткой?

– Да. Помню. Это она?

Я кивнул и сказал:

– Она поехала в Иваново для того, чтобы начать новую жизнь.

– Она – сильная девушка?

– Да, Анют, очень сильная.

Я сделал глоток сока и сказал:

– Она мечтала стать учительницей, а стала проституткой. Она мечтала иметь троих детей, но у нее не может быть ни одного. У нее умер отец, осталась мать и два несовершеннолетних брата. Жизнь всегда была к ней несправедлива. Всегда.

– Ты не рассказывал мне об этом.

Аня глядела на меня, подперев ладонью подбородок. Музыка в плеере закончилась, мы сидели в тишине.


Про Таню и ее отношения с Вадимом я рассказал Ане в один из дней, ближе к ее отъезду. Это получилось случайно. Мы тогда были дома, сидели перед телевизором, смотрели фильм. Аня расположилась поодаль от меня, в кресле, и, укрывшись пледом, рассматривала мои фотоальбомы. В определенный момент Аня замолчала – а я был увлечен просмотром фильма и не заметил этого.

Фильм закончился, я обернулся. Аня сидела и смотрела на меня. В ее руках я увидел тетрадь. Ту самую тетрадь Вадима с историей про девушку на английском языке. Эта тетрадь, видимо, лежала между страницами фотоальбома. Я понял, что Аня все прочитала, русский перевод я сделал в той же тетради.

– Этот Вадим… Ты ведь знаешь его? – спросила Аня.

– Знал. Он учился на курс старше. Летом уехал в Америку.

Аня теребила свое кольцо на безымянном пальце. «Спаси и сохрани».

– Это правда? – спросила она. – То, что он написал?

– Точно не знаю, Анют. Но… Мне кажется, да.

Воцарилось молчание. Я взял пульт и выключил телевизор. Подошел к Ане и присел рядом.

– Расскажи мне о нем, – попросила Аня.

– Тебе необязательно об этом знать. Все это не очень весело.

– Я все прочитала. Я уже представляю, что это за человек. Расскажи, – повторила она.

И я рассказал. Рассказал про знакомство с Вадимом, про наши совместные прогулки и походы в кино, разговоры о мире и о вере. Про его отношения с девушками и увлечение проститутками. И про историю с Таней тоже рассказал. Никогда не думал, что могу кому-то об этом рассказать. Но я доверял Ане, уже доверял.

Она внимательно меня слушала.

– После того, как он уехал, ты ничего о нем не слышал?

– Мне кажется, и не услышу...

Аня осторожно сняла свое кольцо, потом снова надела. Взглянула в окно. На улице стояла тихая зимняя ночь.

– Он потерял себя, – сказала Аня. – Точнее, никогда и не был собой. И поэтому он мстит. Неосознанно мстит всему миру.

– Он производит впечатление человека, который знает, чего хочет от жизни.

– Вот именно – «производит впечатление». Он ненавидит лицемерие, а в нем самом есть что-то лицемерное.

Аня отложила тетрадь и взяла меня за руку. Так она брала меня за руку, когда нам предстояло перейти улицу.

– Я всегда стараюсь понять людей, мотивы их поступков, – сказала она. – С самого детства привыкла так делать. Стараюсь войти в положение любого человека. В суде, наверно, могла бы быть и адвокатом, и прокурором.

Аня посмотрела на меня:

– Но как можно спокойно продолжать жить, зная, что из-за тебя умер другой человек? Это ужасно, у меня в голове не укладывается. Как так?.. Он ведь должен был хоть чуточку измениться, но в его душе нет боли, ему вообще все равно.

Я молчал.

– С людьми нельзя как с игрушками. Поиграл и бросил. Нельзя играть чувствами, за людей, близких людей, нужно держаться. Нужно ими дорожить. Найти замену близкому человеку невозможно. Когда-нибудь он останется один навсегда. Это же тупик. – Аня покачала головой. – Да, он умен. Неординарен. Но ум не оправдывает человека. И талант не оправдывает. Понимаешь? Нельзя вести себя зло и эгоистично, оправдывая это своими способностями.

Плед сполз, я снова укрыл им ее ноги.

– Да, я его понимаю. Он потерял мать. – Аня помолчала. – Но ведь нужно верить в людей. Несмотря ни на что. Я верю в людей. Обязательно найдется человек, которому можно будет довериться, который поймет и примет тебя. Каким бы ты ни был. Что бы в жизни у тебя не случилось.

– Ты идеалистка.

– Наверно.

И еще раз повторила:

– Наверно.


*


Как-то мы с Аней оказались на Чистопрудном бульваре. Падал вечерний снег, мы шли, с интересом разглядывая окружающую обстановку. На аллее проходил какой-то праздничный фестиваль: ряженые скоморохи устраивали конкурсы для детей и их родителей, играла веселая музыка, деревья были увешаны цветными нарядами из лампочек.

Неподалеку манил прохожих неоновый свет японского кафе. Мы не устояли перед искушением поесть суши. В то время это было еще экзотической едой.

– Ты, кстати, когда-то говорил, что тебе нравится Япония, – сказала Аня, когда мы сидели за столиком. – Хокку, Акутагава, самураи…

– Да, еще с детства.

Аня окунула ролл в соевый соус и сказала:

– Мне хочется в Японии как-нибудь побывать.

Я сделал глоток сока, она сказала:

– И вообще, надо бы съездить куда-нибудь. Уже так хочется. Хотя бы в Турцию. А то стыдно, нигде не была.

– У тебя есть загранпаспорт? – спросил я.

– Нет. Нужно дома, в Архангельске оформлять.

– Как приедешь в следующий раз туда, начни делать паспорт. Весной или летом можем куда-нибудь съездить.

– Хорошо бы. А деньги?

– Я после сессии собираюсь устроиться на работу.

– Я тоже найду себе уже что-то подходящее.

Мы молчали. И в кафе было тихо, даже музыка не играла. Аня сказала:

– Мне всегда нужна уверенность в будущем. Чей-то ободряющий пример. Чья-то поддержка. Этого мне по жизни не хватает.

Она отложила палочки, посмотрела мне в глаза и сказала:

– А теперь все это есть. Все это есть.


Той ночью мы опять много разговаривали. Точнее, больше говорила Аня – я слушал ее.

– Слушай, я, правда, изменилась? – спросила Аня. – Ты же помнишь, какой я была весной?

– Да, помню.

– Я чувствую, я стала другой.

– Какой?

– Не знаю. Другой. Мне кажется – в чем-то лучше.

Она лежала, прижавшись, положив руку мне на грудь. Друг друга мы не видели, лишь ощущали.

– Я не слишком много говорю о себе? – спросила она чуть позже, прервав молчание. – Может, тебе это не нравится?

– Все хорошо, Анют. Говори все, что хочешь.

Она вновь помолчала и сказала:

– Знаешь, я тут подумала… Мы же фактически только в пятый раз видимся друг с другом. Это наша пятая встреча. А мы уже вместе. Так не бывает.

– Мы знакомы почти год.

– В целом, да.

Я смотрел на свой будильник на столе. Тиканье прекратилось, часы опять остановились.

– А может, я просто чего-то боюсь, – сказала Аня. – Не знаю, иногда так страшно становится. За нас, за будущее, за всё.

Я погладил ее по голове, поцеловал и сказал:

– Все будет хорошо. Ты же мне гадала.

– Я гадала тебе.

– Знаю.

Я вглядывался в остановившийся будильник. Сколько там времени?..

– Костя… – сказала Аня.

– Что?

Она молчала. Я открыл глаза и посмотрел ей в лицо. Но ничего не было видно. Лишь смутные очертания.

– Что, Анюта? – повторил я.

Она прижалась ко мне еще крепче. Сказала:

– Ладно. Ничего.

Кажется, в темноте она улыбнулась.


*


В ночь перед отъездом Ани я внезапно проснулся. Так же, однажды, я проснулся когда-то в детстве, когда очень боялся темноты. Но сейчас мне совсем не было страшно. Я был не один. Теперь не один.

Часы шли, как обычно. Стояла глубокая ночь. Я тронул Аню за руку.

– Ты спишь? – шепнул я.

Она не отвечала. Спала, засунув руку под подушку. Некоторое время я лежал, слушая ее тихое дыхание. Потом осторожно обнял ее. И заснул.


*


На следующий день я проводил Аню на вокзал и посадил на поезд. Было морозно, стоять на платформе было холодно – она, поцеловав меня, сразу же забежала в вагон. Зайдя в купе, Аня села у окна и протерла запотевшее стекло. Мы объяснялись жестами, она улыбалась. Когда поезд отправился, я некоторое время шел вместе с ним. Она помахала мне рукой в последний раз, я продолжал стоять на платформе до тех пор, пока поезд не скрылся из виду.

Спустя несколько часов Аня прислала мне сообщение, что доехала. В тот день мы отправили друг другу очень много сообщений. И на следующий. И через день.

Через неделю, сдав очередной экзамен зимней сессии, я зашел в магазин. У меня возникло желание что-нибудь купить. Что-нибудь в подарок Ане. Я прошел в отдел игрушек и взял огромного кота.

Я был спокоен. Я был счастлив. Я был полон надежд и планов.


В начале февраля наше общение с Аней внезапно прекратилось. Я не мог с ней связаться. Я звонил два дня подряд – мобильный телефон был недоступен. Послал несколько сообщений. Написал по электронной почте письмо. Затем еще одно.

Она не отвечала.

Шестого февраля в моей квартире раздался телефонный звонок. Это был брат Ани. Он попросил меня к телефону. После того, как я сказал, что слушаю, он сделал паузу, а затем сообщил, что пять дней назад Аня погибла.