Geum.ru

Правовое обеспечение военных реформ 60 70-х годов XIX века в россии (историко-правовое исследование)

Вид материалаИсследование
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10
§ 2. Кризис военной организации России в первой половине XIX века

и социально-правовые предпосылки военных реформ


Военные реформы в России второй половины XIX века были объективно обусловлены рядом причин внутреннего и внешнего порядка. Главным же побудительным мотивом стала неспособность русской армии выполнить свое главное и неизменное функциональное предназначение - обеспечить военную безопасность России. В свою очередь, это усугубило кризис самой русской армии.

Комплексный и системный характер кризиса армии России в первой половине XIX века предполагает и его соответствующий правовой анализ. Руководствуясь принципом историзма, реформы в армии нельзя рассматривать в отрыве от анализа тех экономических, социально-политических, правовых и военно-политических процессов, происходивших в мире и в самой Российской империи в течение всей первой половины XIX века.

Среди наиболее значимых факторов, оказавших влияние на состояние русской армии данного периода, следует выделить:

- социально-экономический кризис в самой Российской империи, поразивший основные сферы жизнедеятельности российского общества;

- внешнеполитическую обстановку в мире, устойчивую антироссийскую направленность политики ведущих европейских государств;

- революционное движение, получившее особый размах в Европе в 40 -50-х годах XIX столетия, в подавлении которого Россия и ее вооруженные силы принимали непосредственное участие;

- дестабилизацию внутриполитической обстановки в России, под воздействием указанных выше факторов;

- превращение самой России в военно-монархическое государство, в котором военные потребности подчинили себе все сферы развития российского общества и, соответственно, поглощали многие его ресурсы, столь необходимые для развития экономики и культуры;

- отсутствие эффективной системы правового обеспечения преобладающего большинства общественно-политических процессов и, особенно, в такой жизненно важной сфере, как военная.

Нельзя не учитывать также практически не прекращавшуюся на протяжении всей первой половины XIX века войну на Кавказе. Она не только «перемалывала», ослабляла наиболее боеспособные части и соединения русской армии, но и являлась источником антиправительственной оппозиции в самой России. Таким образом, на всем протяжении первой половины XIX века русская армия находилась в режиме чрезвычайного положения, что также крайне негативно сказывалось на ее состоянии.

В целом же, все вышеназванные факторы оказали существенное влияние на состояние русской армии в середине XIX века и предопределили сокрушительное поражение России в Крымской (Восточной - по западным источникам) войне 1853 - 1855 гг.

В этой связи вполне закономерна постановка рассматриваемой проблемы, предполагающая изучение эволюции военной организации России, начиная с окончания наполеоновских войн в Европе вплоть до событий Крымской войны. Это правомерно, так как военная реформа 60 - 70-х годов XIX века, равно как и сам кризис русской армии, своими корнями уходят (как это ни странно) именно в победоносное окончание русской армией Отечественной войны 1812 г. и завершение в целом наполеоновских войн в Европе. Победа над военной машиной наполеоновской Франции продемонстрировала всему миру торжество российской военной мысли, силу и непобедимость ее армии. Это был своего рода пик расцвета и могущества военной организации государства. Никогда еще Россия не имела лучшей армии, чем та, которая, разгромив Наполеона, привела в восхищение всю Европу того времени. Таковой русская армия была по общему признанию современников. Поэтому-то и закономерен вопрос – как могла лучшая в мире армия, в течение всего «постнаполеоновского» периода определявшая военно-политическую обстановку в мире, оказаться в состоянии системного кризиса и потерпеть сокрушительное поражение в Крымской войне?

Изучение имеющейся литературы приводит к выводу, что источником деградации русской армии является не победа в Отечественной войне 1812 г. и наполеоновских войнах в Европе (на этом настаивали некоторые авторы48), а выводы сделанные военно-политическим руководством страны по их итогам. Выводы, которые легли в основу военной политики России на протяжении всей первой половины XIX века. Это утверждение логично вытекает из результатов исследований российских ученых, посвященных этой проблеме49.

Победа русской армии в Отечественной войне 1812 года, а также в целом победоносное завершение наполеоновских войн в Европе (1807-1815 гг.), косвенно, через восприятие их итогов руководством страны в целом, сыграла в отношении русской армии далеко не однозначную роль. С одной стороны, налицо было наличие непревзойденного военного потенциала России. С другой стороны, в самой армии начали формироваться и интенсивно развиваться кризисные процессы, инициированные, как это ни парадоксально, Императором Александром I, который «не замечал ни ее тактического совершенства, ни превосходства над армиями других государств. Напротив, в русской армии Император видел лишь плохое равнение взводов, а также «недостаточно набеленный этишкет замкового унтер-офицера»50. По его высказываниям, военные походы и сражения «испортили его армию, отвлеченную на целых десять лет от своего прямого и единственного назначения – церемониального марша»51. Показателен такой факт, который приводит военный историк А. Керсновский. Император, беседуя со своими приближенными в 1823 году относительно оказания военной помощи Греции, заявил: «Войн и так было достаточно - они лишь деморализуют войска и такие войска стыдно вывести на Царицын Луг, их надо переучить и, главное, подтянуть»52. После того же, как в Париже Александру I было продемонстрировано строевое учение новобранцев, проводившееся под непосредственным руководством британского фельдмаршала Веллингтона, Император заявил, что «Веллингтон открыл ему глаза. … В мирное время необходимо заниматься именно мелочами службы!»53.

Таким образом, наряду с другими объективными и субъективными условиями и факторами, предопределившими деградацию русской армии в первой половине XIX века, необходимо видеть сознательный отказ Императора и его окружения от национальной военной стратегии, а также его ориентацию на чуждые национальной военной традиции принципы подготовки вооруженных сил.

Другая пагубная идея Александра I – создание военных поселений по примеру прусского ландвера Шарнгорста, где солдат, благодаря строго проведенной территориальной системе, не отрывался от своего постоянного места жительства, оставался связанным с бытом и дешево обходился казне. Эту немецкую идею решено было осуществить в русских условиях, для чего уже в 1809 году в Могилевской губернии был поселен Елецкий мушкетерский полк. Но начавшаяся в скором времени война с Францией помешала продолжению этого опыта. По окончанию Отечественной войны мысль о военных поселениях вновь завладела Императором, который видел в этом «верное средство увеличить в несколько раз силу армии благодаря приросту «осолдаченного» населения при сокращении расходов на содержание вооруженной силы»54. С другой стороны, по мнению Александра I, возможность для солдата оставаться хлебопашцем, заниматься привычными полевыми работами и жить с семьей должна была смягчить тяжесть 25-летней суровой солдатской службы, улучшить быт солдата и обеспечить его существование по окончании службы. Для реализации этой идеи в поселенные войска был переведен один из лучших в русской армии Гренадерский корпус в составе 3-х дивизий (18 пехотных полков и 3 артиллерийские бригады). С 1816 г. военные поселения стали насаждаться как система, и уже к 1825 году были переведены на оседлость 375 тыс. солдат, то есть почти треть всей армии55.

Таким образом, Александр I, увлеченный прусской системой подготовки резерва армии (ландвера), попытался перенести данную систему в основу содержания русской армии в мирный период. При этом игнорировалось тот обстоятельство, что прусский поселенец лишь два месяца в году был солдатом, остальные же 10 он посвящал земледелию и иному труду с тем, чтобы обеспечить себя и семью средствами к существованию. Естественно, все эти тонкости Александром I и возглавлявшим в тот период Департамент военных поселений генералом А. Аракчеевым во внимание не принимались. В итоге, лучшие соединения русской армии, покрывшие себя славой в Отечественной войне 1812 года, превратились волею Императора и его окружения в военно-рабочие отряды. Первое серьезное испытание русской армии в ходе польской кампании 1831 года показало слабую боевую подготовку поселенных войск, а сопровождавший ее «холерный бунт» выявил огромное деморализующее влияние военных поселений на воинский дух и дисциплину. Наиболее же существенным следствием реализации данной идеи, помимо деградации лучших армейских соединений, явился окончательный подрыв престижа военной службы как среди солдат, так и среди офицеров. Таким образом, идея «дешевой» (а точнее – «бесплатной армии») закономерно потерпела крах, нанеся при этом непоправимый ущерб самой армии.

Не менее пагубное влияние на состояние военной организации государства оказала и внешнеполитическая деятельность руководства России первой половины XIX века, в рамках так называемого «Священного Союза». Сущность и предназначение данного Союза, созданного по инициативе Александра I, были изложены в статьях, основной смысл которых сводился к тому, чтобы не допустить изменений установившегося после Венского конгресса 1815 года миропорядка, как во внешнеполитическом аспекте, так и в плане внутреннего устройства участников данного Союза. Волею Александра I Россия добровольно приняла на себя, и в течение всех последовавших вплоть до начала Крымской войны лет неуклонно реализовывала, роль военного средства в наведении «порядка» в европейских странах. На практике это проявилось в подавлении вооруженных выступлений в Польше в 1831 году и в Венгрии в 1848 году. Планировались также военные акции в отношении массовых выступлений в Италии, Нидерландах и в ряде других государств.

Таким образом, практически в продолжение сорока лет (с 1815 года по 1853 год) Россия не имела собственной прагматической политики, добровольно отказавшись от своих национальных интересов во имя чуждых ей идеалов монархического Интернационала. «С удивительной прозорливостью, – пишет историк А. Керсновский, – Россия спасала всех своих будущих смертельных врагов. Русская кровь проливалась за всевозможные интересы, кроме русских. Постоянные же вмешательства России во внутреннюю жизнь европейских народов сделали русское имя всюду одиозным. Россию боялись и ненавидели. Европейские же правительства, используя в своих интересах усердного и бескорыстного «русского жандарма», отводили затем от себя на него все недовольство, всю ярость своих народов»56. В этом, как нам представляется, состоит первопричина русофобства европейского общественного мнения XIX века, продолжавшегося в течение XX в. и имеющего место в начале XXI столетия. Практически все последующие руководители нашего государства, как показала история, поддерживали традиции проведения подобной интернациональной «благотворительной» политики.

В первой половине XIX века стремление продемонстрировать силу и мощь армии, хотя бы в условиях подавления восстаний, как в России, так и за ее пределами в Европе, целиком соответствовало стилю Александровской и Николаевской эпохи, прикрывавших внешним блеском процесс внутренней своей деградации. Выполнение функций по наведению «порядка» русской армией в Европе снижало боеспособность ее частей и соединений, развращало армию и отвращало от службы лучших представителей офицерского корпуса России, которые осознавали всю пагубность подобной политики и всячески стремились уклониться от исполнения подобной интернациональной миссии.

Наиболее значимое влияние на кризисное состояние армии оказала социально-экономическая обстановка, сложившаяся в стране в данный период. Усугубляемая субъективизмом Императора и высшего военного руководства России при решении государственных дел, она характеризовалась усиливавшимся кризисом феодально-крепостнической системы, проявлением пороков самодержавного деспотического режима, препятствовала вызреванию в стране новых капиталистических отношений.

В динамично развивавшихся странах Европы в этот период уже происходила промышленная революция, которая объективно влекла и переход к новым производственным и социально-политическим отношениям. В свою очередь, в Российской империи продолжала господствовать феодально-крепостническая система. Именно это, в конечном итоге, определило «выключенность» России из общецивилизационного развития и закономерно поставило ее вне мировой экономической системы.

Как представляется, будет вполне правомерно при характеристике состояния русской армии накануне реформ 60 - 70-х годов XIX века также отметить ее несоответствие тенденциям развития военного дела, которое в рассматриваемый период приняло комплексный характер. В Европе шло становление массовых миллионных армий и переход в их комплектовании от устаревшей рекрутской повинности к всеобщей воинской повинности. В связи с этим в военную терминологию вводится понятие о «вооруженном народе» как необходимом и подготовленном резерве армии. Смысл данного понятия заключался в том, что наряду с миллионной армией в вооруженном противоборстве должно было быть готовым принимать участие и все население страны. Таким образом, потенциал массовых армий многократно возрастал. Наконец, более чем существенными в середине XIX века явились результаты промышленной революции, позволившие оснастить вооруженные силы государств новым современным вооружением (нарезными винтовками и дальнобойными артиллерийскими системами) взамен устаревших кремниевых ружей и гладкоствольных орудий. Все эти изменения в военной сфере в полной мере отразились на состоянии армий ведущих европейских государств. В Российской империи данные тенденции в развитии военного дела в армии искусственно сдерживались руководством страны, что закономерно сказывалось на ее состоянии.

Так, характерной особенностью русской армии в рассматриваемый период, и, соответственно, ее отличием от большинства европейских армий был ее постоянный численный состав как в мирное, так и в военное время. Это объясняется спецификой ее системы комплектования, являвшейся практически неизменной с петровских времен и основывавшейся на принципах рекрутского набора. Но если для Петра I комплектование армии по рекрутскому набору было, безусловно, прогрессивной мерой, востребованной к жизни необходимостью создания регулярной армии, то к середине XIX века, в эпоху массовых армий, данная практика вошла в противоречие с развитием военного дела.

Постоянная по своим качественным и количественным параметрам армия фактически была лишена возможности усиления ее резервами. Важнейшим следствием данного противоречия явилось то, что русская армия практически не имела возможностей для быстрого развертывания во время войны.

Для более полной характеристики существовавших в рассматриваемый период принципов комплектования армии, следует обратить внимание на специфику самой рекрутской повинности. Ее главная особенность заключалась в том, что она была общинной, то есть призыв проводился не индивидуально, а путем разверстки по отдельным группам населения. Вся Империя в отношении рекрутских наборов была разделена на две полосы – восточную и западную. Набор рекрут в каждой полосе производился через год из расчета 5-7 человек на тысячу человек. Ежегодный контингент рекрутов с 1835 по 1854 г. составлял в среднем около 80 000 человек57.

Увеличить контингент призываемых за счет сокращения сроков службы, чтобы таким образом создать кадры запаса, необходимые для развертывания армии в случае войны, было невозможно, так как рекруты, зачисленные в армию, освобождались от крепостного права, что непосредственно затрагивало интересы феодалов-крепостников, всячески препятствовавших какому бы то ни было увеличению рекрутов.

Таким образом, в реальности все обученные военному делу находились исключительно в строю, основное же население не было готово ни к мобилизации в случае начала войны, ни к ведению боевых действий.

На практике это проявлялось следующим образом: по списочному составу русская армия накануне Крымской войны составляла внушительную цифру: 27 745 офицеров и 1 123 583 солдат58. Но списочный «миллионный» состав армии существовал исключительно на бумаге, так как на самом деле число боеспособных солдат и офицеров было едва ли больше полумиллиона. Более чем значительным был некомплект в войсках, достигавший в частях и соединениях до 20 %, а в бумажную «миллионную» цифру входили инвалиды, кантонисты59, войска внутренней стражи, местные, гарнизонные, караульные команды и т.д. Кроме этого в полевых войсках пятую часть составляли разного рода «нестроевые», что еще более снижало численность боеспособных солдат и офицеров. Таким образом, общая численность боеспособных солдат и офицеров к началу 50-х годов XIX века едва ли составляла 350-400 тыс. человек60. Названная же выше цифра, превышающая миллион солдат, тяжелым бременем ложилась не только на экономику страны, но и на саму армию.

Осознавая пагубность такой системы комплектования армии, Военное министерство уже с 1834 г. предприняло некоторые меры к созданию обученного людского запаса. Их суть сводилась к тому, что солдаты, прослужившие в армии значительное количество лет, увольнялись в бессрочный отпуск до окончания общего срока службы (в гвардии - после 22 лет, в армии - после 15-20 лет). В результате в запас уходило ежегодно около 27 000 человек. Таким образом, к 1853 году в запасе насчитывалось уже порядка 212 433 чел.61 Формирование обученного запаса, безусловно, являлось востребованной мерой, но, учитывая то, что в запас направлялись в основном больные солдаты, и к тому же пожилого возраста, на практике данный резерв армии был значительно меньше.

Существенные недостатки были и в организации военного управления русской армии, характеризовавшейся громоздкой и неэффективной системой управления. Об этом в частности свидетельствует структура военно-сухопутных сил России. Так, накануне войны 1853-1856 гг. военно-сухопутные силы России состояли из регулярных и иррегулярных войск. Регулярная армия подразделялась на действующие войска, резервные и запасные. Действующие войска предназначались для боевых действий, резервные и запасные - для пополнения убыли действующих войск во время войны, а также формирования новых частей. Помимо этого, существовали еще местные и вспомогательные войска, назначением которых являлось несение внутренней службы. К этой же категории причислялись и крепостные войска.

Вся пехота действующих войск состояла к началу 50-х годов из 110 полков (в том числе гвардейских и гренадерских) и 93 отдельных батальонов (9 стрелковых и 84 линейных)62. Состав пехотного полка определялся, как правило, четырьмя батальонами, состоявшими в свою очередь из четырех рот. В каждом батальоне первая рота именовалась гренадерской, а остальные три - мушкетерскими. Это деление являлось архаичным, так как не имело никаких оснований: все роты были одинаково вооружены и проходили одинаковую подготовку. Четыре пехотных полка составляли дивизию, подразделявшуюся на две бригады.

Характерной особенностью военного управления в дореформенный период являлось то, что большая часть войск и часть центральных военных управлений не подчинялись Военному министерству. К примеру, так называемая «Первая» или «Действующая армия»63, состояла из четырех армейских корпусов, расположенных в Польше и западных губерниях. Во главе ее стоял главнокомандующий, соединявший в своем лице и звание наместника Царства Польского. Как правило, эти две должности одновременно замещал один из ближайших родственников царя.

Расположенные на окраинах (Оренбург, Сибирь, Кавказ) армейские корпуса представляли собой не столько войсковую оперативную единицу, сколько административный орган, являясь, по своей сути, своеобразными военно-административными округами. Командиры данных корпусов являлись одновременно и военным, и гражданским начальником местного края. Исключительное организационно-правовое положение указанных корпусов определяло их автономность от Военного министерства.

Полномочия Военного министерства по управлению войсками, таким образом, распространялись лишь на корпуса во внутренних губерниях России, являвшие собой незначительную часть русской армии, к тому же уступавшими по боеспособности войскам корпусов, дислоцировавшимся на границах Империи. В этих условиях, направлять и руководить ходом военного строительства и подготовкой армии к войне Военное министерство, очевидно, было не в состоянии.

Аналогичной была рассогласованность и в структуре центрального аппарата военного управления. Так, например, непосредственно в подчинении Военного министерства состояли департаменты: инспекторский, в ведении которого был личный состав и внутреннее устройство войск (за исключением артиллерийских и инженерных частей, не подчинявшихся Военному министру); департамент Генерального Штаба, занимавшийся вопросами дислокации и размещения войск; провиантский, действовавший лишь в районе внутреннего управления, так как снабжение продовольствием Первой армии и отдельных корпусов производилось самостоятельно; комиссариатский, ведавший вопросами вещевого и денежного снабжения, а также устройством госпиталей; артиллерийский и инженерный департамент, решавший хозяйственные вопросы, а также вопросы обеспечения вооружением и инженерным имуществом всех родов войск. Кроме перечисленных выше департаментов было еще два: медицинский, занимавшийся медицинским и ветеринарным обслуживанием войск, и аудиторский (судебный). Военно-учебные заведения возглавлял главный начальник военно-учебных заведений, находившийся в непосредственном подчинении Императора и также не подчинявшийся Военному министру (см. приложение 2).

Пестрота в организации управления приводила к тому, что командовать войсками было более чем сложно, поскольку наделенных полномочиями командовать должностных лиц было очень много, и их полномочия не имели четкого разграничения. Что же касается Военного министерства, то оно, являясь согласно утвержденному Императором «Учреждению Военного министерства» (1836 г.)64 основным органом военного управления, на практике таковым не было, поскольку все функции управления войсками были сосредоточены исключительно в руках Императора и его приближенных.

Таково было крайне сложное и нерациональное управление войсками на уровне центрального управления. Не менее запутанным являлось и управление войсками на местах. Местных органов Военного министерства, в строгом смысле этого слова, практически не существовало. Лишь некоторые департаменты Военного министерства, такие как комиссариатский, провиантский, артиллерийский и инженерный, имели свои представительства на местах в виде различных комиссий или своего рода округов. При этом функции данных представительств заключались в снабжении войск, расположенных лишь в строго определенных районах. Районы этих округов не совпадали, и одна и та же часть войск для удовлетворения своих нужд вынуждена была обращаться в разные места. На практике данное положение проявлялось следующим образом: войска, расположенные в Харькове, должны были обращаться по вопросам провиантского довольствия в Кременчуг, по вопросам комиссариатского (вещевого) - в Воронеж, а артиллерийское снабжение шло из Киева. Ко всему этому надо еще сказать, что каждое из местных хозяйственных учреждений – комиссий или округов, обладало крайне незначительной властью, и все вопросы решались обычно в Военном министерстве65. Таким образом, бюрократизм, со свойственной ему безответственностью, пронизывавший все русское общество XIX века, наиболее остро сказывался в системе военного управления.

Бюрократизм и нерациональность в организации военного управления проявлялась не только в обеспечении армии различными видами довольствия, но и в выработке основных направлений боевой подготовки войск. При этом, если для вопросов организации снабжения было характерно отсутствие единого планирующего органа, то в области подготовки войск, напротив, по словам одного из лучших генералов русской армии того периода А. Ридигера, господствовали «излишняя централизация управления и забвение основных правил военного искусства»66. Это обстоятельство, по его мнению, и явилось первопричиной поражения России в Крымской войне.

Об этом позволяет также судить и анализ документов, регламентировавших систему боевой подготовки русской армии67. Основу ее составляла, так называемая «линейная» (пассивная) тактика, в соответствии с которой боевые порядки войск представляли собой сомкнутые построения в одну или несколько линий (при этом войска строились в одну линию, не эшелонируясь в глубину). Основными критериями «линейной» тактики были: механическое сплочение боевого порядка как единого целого, сохранение чисто внешнего механического единства и пассивное, выжидательное начало. В этих условиях требовалось лишь автоматическое выполнение команды, исключавшее какую-либо инициативу не только командиров частей отдельных подразделений, но и крупных воинских соединений.

Таковы были основные положения линейной тактики, нашедшие свое законченное выражение в прусской армии конца XVIII - начала ХIХ века, а затем искусственно насаждаемой в русской армии в течение первой половины XIX века. В целом, как показывает анализ этой так называемой «линейной» тактики, явившей собой основу подготовки войск, ее результатом стало коренное противоречие традиционному для русской армии со времен Суворова инициативному, наступательному характеру ведения боевых действий. Тем не менее, именно «линейная» тактика, во многом повторявшая основные элементы прусской системы подготовки войск начала XIX века (и изжившая себя уже к началу наполеоновских войн), для высшего военного руководства России первой половины XIX века являлась образцом для подражания. Вследствие этого и вся система обучения войск не была подчинена задаче подготовки армии к действию в боевой обстановке, а, наоборот, все внимание сосредоточивалось на усвоении линейной тактики, рассчитанной на внешний эффект на смотрах и парадах. При этом основное внимание в подготовке войск было сосредоточено на обучении их действию в сомкнутом строю, а общий характер обучения войск сводился исключительно к выработке из солдат и офицеров манекенов, способных стройно маршировать на смотрах и парадах, а не инициативно действовать на полях сражений. Все это находило свое отражение как в уставах, так и в системе подготовки командного состава.

Например, в главе II «Военного устава о пехотной службе» (Построение колонн к атаке)68 точно указывалось на сколько шагов должны выходить командиры взводов для перестроения своих подразделений к атаке, как должны производиться равнение колонн, построение и т. д. Вполне естественно, что все эти детали не имели никакого значения в боевой обстановке. Неслучайно по этому поводу один из официальных военных историков армии Российской империи генерал Н. Глиноецкий в своей «Истории Николаевской академии Генерального штаба» писал: «Усилению уставного элемента в курсе тактики начала пятидесятых годов немало способствовало также и то, что за безусловный образец тактического развития войск стали принимать не столько боевые примеры и теоретические из них выводы, сколько деятельность Красносельского лагеря, где при всех с достоинством производимых в нем занятий на первом плане стояли по преимуществу смотровые условия»69. Но даже подобная критическая характеристика состояния тактического обучения войск не в полной мере отражала реальное положение дел. В действительности же «смотровые условия» не «преимущественно» стояли на первом плане, а определяли собой всю тактическую подготовку войск, в результате чего и создавалась на плацах особенная «мирно-военная» тактика, ничего общего не имевшая с действительными боевыми требованиями. Система эта, по словам современников, совершенно убивала в войсках (особенно у командиров) всякое чувство реальности. Все было построено на фикции – начиная с «показных атак» дивизионного и корпусного учения и заканчивая «показом» заряжания и «показом» выстрела одиночного обучения. Вполне естественно, что порочность тактических принципов, навязываемых русской армии, обнаружило непригодность всей системы обучения войск. А это, в свою очередь, означало неспособность как командных кадров, так и солдат действовать соответствующим образом в боевой обстановке. По этому поводу достаточно резкую оценку существовавшей системы подготовки офицерских кадров дал в своем путевом дневнике в 1840 году Д.А. Милютин, бывший тогда еще капитаном Гвардейского Генерального штаба. «Наши офицеры образуются совершенно как попугаи, – писал он в дневнике. До производства их в офицеры они содержатся в клетке и им беспрестанно толкуют: «Попка, налево, кругом», – и попка повторяет «налево, кругом»; «попка, на караул», – и попка повторяет это; … когда попка достигнет до того, что твердо заучит эти слова и притом будет уметь держаться на одной лапке ему надевают эполеты, отворяют клетку, и он выступает из нее с радостью, но с ненавистью к своей клетке и прежним своим наставникам»70. Представляется, что в этих словах будущего военного министра России была отражена довольно объективная оценка всей системы подготовки военных кадров императорской России первой половины XIX века.

Дополнительным подтверждением этому служит и анализ некоторых положений «Курса тактики», основного учебного пособия для подготовки офицеров рассматриваемого периода. В главе IV данного учебника, регламентирующего боевые порядки пехоты, в частности говорится: «При наступлении или отступлении боевого порядка необходимо соблюдать общее равнение батальонов в каждой линии и верно сохранять интервалы между батальонами. …. Необходимо, чтобы шаг во всех батальонах был одинаков, чтобы все знаменные унтер-офицеры, идущие перед батальонами, равнялись между собою и шли параллельно одни другим по линиям, перпендикулярным к общему фронту»71. Таким образом, в ходе боевых действий русской армии изначально предписывалось неукоснительное соблюдение плац-парадной подготовки. Не менее красноречиво в «Курсе тактики» определялось и место артиллерии в боевых порядках, в соответствии с которым «батареи необходимо всегда располагать впереди первой линии пехоты, дабы «не мешать равнению батальонов первой линии». Естественно, что подобная система тактического образования не имела ничего общего с подготовкой войск к действиям в боевых условиях. Поэтому вполне закономерно, что данная система тактических принципов показала свою непригодность к действиям в боевых условиях.

Все более очевидным становился и тот факт, что существовавшая система военно-учебных заведений, несмотря на свою разветвленность и многочисленность, ни качественно, ни количественно не удовлетворяла потребности армии в подготовке образованных офицерских кадров. Так, за период своего дореформенного существования Военная Академия выпустила всего 283 офицера72. Число слушателей в ней было ничтожно: по штатам на курсе в конце 40-х годов значилось 25-27 слушателей, в действительности их было еще меньше73.

Наиболее многочисленный класс военно-образовательных учреждений - кадетские корпуса - давали не более 600 выпускников в год при ежегодной потребности в восполнении естественной убыли офицеров в 2,5 тысячи74. В силу этого, число офицеров, окончивших кадетские корпуса и специальные военные училища (артиллерийское и инженерное), было всего лишь 25-26%.

Комплектование офицерских должностей на 60% осуществлялось за счет так называемых «недорослей из дворян», поступавших в армию юнкерами и вольноопределяющимися. Производство в офицеры лиц этих категорий производилось в зависимости от сословной принадлежности и полученного образования. Кроме того, в офицеры производились и унтер-офицеры обязательных сроков службы, т.е. призванные по рекрутскому набору. Лица этой категории производились в офицеры, прослужив в унтер-офицерском звании 12 лет, а также при условии, что за время пребывания на военной службе они не имели строгих дисциплинарных взысканий. Таких среди офицеров было около 10% 75.

Всего в период с 1825 по 1850 гг. из 59000 офицеров, вступивших в ряды армии, выпускников кадетских корпусов и специальных военных училищ было менее 19000 человек, а более 36000 человек были произведены из унтер-офицеров76.

Крымская война стала суровым испытанием для всей военной системы Российского государства, в том числе для системы подготовки офицерских кадров. Ее состояние на основе итогов войны образно, но в то же время вполне объективно, оценил в своем исследовании П.А. Заусцинский: "Несмотря на огромные личные и материальные средства России, на пламенный патриотизм населения, на беспримерное самоотвержение армии, Россия вынуждена была уступить. Вооружение войск оказалось никуда негодным, обучение их – поверхностным и не боевым; управление ими в бою – не выдерживающим самой снисходительной критики; снабжение их боевыми и жизненными средствами – плохим; лечение – недостаточным; пополнение убыли – неорганизованным. Все строевые чины армии, от генерала до солдата, умели геройски умирать за царя и Отечество, но, за очень немногими исключениями, не умели сражаться"77.

Военная неудача со всей очевидностью высветила острую необходимость приведения военной системы государства, в том числе и военного образования, в соответствие с потребностями безопасности страны. Прозрение в этом наступило лишь тогда, когда русская армия потерпела сокрушительное поражение в Крымской войне.

Для России результаты данной войны, таким образом, явились более чем наглядным свидетельством пагубности безответственного подхода органов государственной власти к проблемам военной безопасности государства и состоянию ядра его военной организации – русской армии.

Поражение в Крымской войне еще более обострило внутриполитическую обстановку в стране, вызвав значительный размах антиправительственного движения, а также и известный рост революционно-демократических идей. В результате войны «правительство получало двойной удар: извне – поражение в Крыму, изнутри – антиправительственное крестьянское движение»78.