Geum.ru

Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого ("Преступление и наказание", "Война и мир") пособие для студентов -заочников 4 курса

Вид материалаДокументы

Содержание


Роман-эпопея Л. Н. Толстого «Война и мир»
Подобный материал:
1   2   3   4

Литература


1.

Анциферов Н.П. Петербург Достоевского// Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Быль и миф Петербурга.- М. , 1991.

Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского, М., 1963.

Белкин А. Роман Достоевского «Преступление и наказание». — В кн.: Русская классическая литература. Разборы и анализы. М., 1969.

Белов С. В, Роман Достоевского «Преступление и наказание». Комментарий. Л., 1979.

Гроссман Л. П. Достоевский. М., 1965, ЖЗЛ.

Гроссман Л.П. Достоевский- художник // Творчество Ф.М.Достоевского.-М., 1959.

Днепров В. Идеи. Страсти. Поступки. Из художественного опыта Достоевского.-Л., 1978.

Евнин Ф.И. Роман «Преступление и наказание».// Творчество Ф.М.Достоевского.-М., 1959.

Карякин Ю. Самообман Раскольникова. М., 1976.

Кирпотин В. Я. Разочарование и крушение Родиона Раскольникова. М., 1970.

Кожинов В. В. Роман Достоевского «Преступление и наказание». — В кн.: Три шедевра. М., 1971.

Мережковский Д. Достоевский// Акрополь. Избранные литературно- критические статьи.- М.,1991.

Мочульский К. Достоевский. Жизнь и творчество// Гоголь. Соловьев. Достоевский.- М., 1995.

Писарев Д. И. Борьба за жизнь.—Собр. соч. в 4-х томах, т. 4. М., 1956.

Страхов Н.Н. “Преступление и наказание”.// Литературная критика.- Мю, 1984.

Савченко Н.К. Сюжетосложение романов Ф.М. Достоевского.- М., 1962.

Чирков Н.М. О стиле Достоевского. Проблематика. Идеи. Образы.- М., 1967.

Этов В. И. Ф. М. Достоевский. Очерк творчества. М., 1968.


2.


Волкова Л. Д. Роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» в школьном изучении. Л., 1977.

Кудряшов Н. И. О процессе руководства восприятием литературного произведения старшеклассниками («Преступление и наказание»).// Искусство анализа художественного произведения.- М., 1971


Роман-эпопея Л. Н. Толстого «Война и мир»


Величайшее творение Л. Н. Толстого «Война и мир» относится к непревзойденным вершинам мирового реалистического романа. Изучение его в школе сопряжено с рядом трудностей, связанных как с объемом романа, так и со сложностью философско-нравственных проблем, структуры, жанра произведения.

«Война и мир» предлагает читателю исполинскую картину с 1805 по 1820 год. Место действия—вся Европа от Волги до Аустерлица, действующие лица в равной мере и стотысячные громады войск, и девочка Наташа, и всесильный Наполеон, и простой, добродушный гений русского народа Кутузов, и пленный солдат Платон Каратаев, и представители высшего светского общества, как князь Василий Курагин или князь Болконский и граф Безухов.

Бородинское сражение и псовая охота, огромные передвигающиеся полчища войск и чуть заметные движения человеческой души, массовые убийства и незаметное личное горе, исторические свидания Александра с Наполеонов и встреча Пьера с Наташей — в один клубок жизни соединяются все эти исторические и романические события.

Совершенно справедливо первый критик «Войны и мира» Н. Н. Страхов писал: «Какая громада и какая стройность! Ничего подобного не представляет нам ни одна литература. Тысячи лиц, тысячи сцен, всевозможные сферы государственной и частной жизни, история, война, все ужасы, какие есть на земле, все страсти, все моменты человеческой жизни, от крика новорожденного ребенка до последней вспышки умирающего старика, все радости и горести, доступные человеку, всевозможные душевные настроения, от ощущения вора, укравшего червонцы у своего товарища, до движений героизма и дум внутреннего просветления—все есть в этой картине... Она могла быть только плодом гениального прозрения».

Созданию этой стройной громады было посвящено, по признанию самого Толстого, 7 лет упорнейшего труда при самых благоприятных условиях жизни. Первая часть романа была напечатана в журнале «Русский вестник» в 1866 году под условным названием «Тысяча восемьсот пятый год», последняя—в 1869 году. Отдельным четырехтомным изданием «Война и мир» вышла в 1873 году.

История создания романа, многочисленные его редакции раскрывают сложный путь писателя от первоначального замысла повести о возвращающемся из Сибири декабристе до народно-героической эпопеи. Первый замысел помести о декабристе, из которой выросла эпопея «Война и мир», относится к середине 50-х годов. В одном из вариантов вступления к роману «Война и мир» Толстой отмечает: «В 1856 году я начал писать повесть с известным направлением, героем которого должен был быть декабрист, возвращающийся с семейством в Россию. Невольно от настоящего я перешел к 1825 году, эпохе заблуждений моего героя, и оставил начатое». Дважды Толстой возвращается к работе над «Декабристами», и, раскрывая заблуждения и несчастья своего герой, он обращается к историческим корням декабризма, к 1812 году.

Однако действие романа «Война и мир» начинается не с 1812 года, а с 1805. «Мне совестно было,—признается Толстой,—писать о нашем торжестве в борьбе с бонапартовской Францией, не описав наших неудач и нашего срама... Ежели причина нашего торжества была не случайна, но лежала в сущности характера русского народа и войска, то характер этот должен был выразиться еще ярче в эпоху неудач и поражений. Итак, от 1856 года возвратившись к 1805 году, я с этого времени намерен провести уже не одного, а многих моих героинь и героев через исторические события 1805, 1807, 1812, 1825 и 1856 года». Этот грандиозный замысел не был осуществлен Толстым, и повествование в «Войне и мире» охватывает время с 1805 по 1820 годы.

Черновые варианты первой части романа свидетельствовали, что Толстого даже в ранний период работы интересовали не только судьбы отдельных личностей и их психология, но и история, общественная жизнь дворянства, особенно передового, из среды которого вышли будущие декабристы. Исторические события, их закономерности, народные массы и их роль, судьбы и значение великих личностей становятся предметом глубоких исследований, размышлений Толстого. Был период, когда Толстого «охватила мысль написать психологическую историю Александра и Наполеона», воссоздать всю «подлость, все безумие, все противоречие людей, их окружавших, и их самих». Но затем это намерение отпало, и образы Наполеона, Александра вошли в «Войну и мир» как важные средства развенчания теории «великих людей», творящих историю.

Работая в 1866 году над «1812 годом», Толстой создает вариант романа, конец которого соответствовал предполагаемому названию — «Все хорошо, что хорошо кончается». Здесь остаются живыми и князь Андрей, и Петя Ростов. Роман заканчивается двумя сыгранными в Отрадном свадьбами: Наташи и Пьера, княжны Марьи и Николая Ростова. Однако этот вариант был отброшен Толстым. Роман «Все хорошо, что хорошо кончается» хотя и был в полном смысле слова историческим романом, но не был еще национально-исторической эпопеей. Дальнейшая работа над романом .как раз и шла по пути выделения роли народа в Отечественной войне 1812 года.

Изображение войны 1812 года как центрального события русской истории начала XIX столетия, имеющего общенациональное значение, выделение ведущей роли народных масс, чьей волей, жизнью, подвигом решалась судьба России и Европы, и частные судьбы отдельных героев—определило «Войну и мир» как народно-героическую эпопею. Немаловажное значение для определения жанра «Войны и мира» как эпопеи имеет, конечно, и широта временного охвата действительности (15 лет), и обилие действующих лиц (их в романе 559), и значительные исторические события от Шенграбенского и Бородинского сражений до изгнания Наполеона, о которых ведется повествование спокойным, объективным стилем от лица всезнающего и всеобъясняющего автора, где одна пластически совершенная картина сменяется другой. «Эпопея, — писал Н. В. Гоголь в «Учебной книге словесности», — объемлет не некоторые черты, но всю эпоху времени, среди которой действовал герой с образом мыслей, верований и даже познаний, какие сделало в то время человечество... и не одно частное лицо, но весь народ, а часто и многие народы совокупляются в эпопею, оживают на миг и восстают точно в таком виде перед читателем, в каком представляет только намеки и догадки история».

Важнейшие исторические события с 1805 по 1820 годы: дипломатические отношения России с Францией, Пруссией, Австрией, Шенграбенское и Аустерлицкое сражения, Тильзитский мир, преобразовательные реформы Александра I и деятельность Сперанского, вторжение Наполеона в Россию, сдача Смоленска, Бородинская битва, оставление и сожжение Москвы, партизанская война, изгнание Наполеона — все это является остовом, фабулой, основой, на которой воздвигается сложная громада сюжета «Войны и мира».

Сложность структуры произведения заключалась в том, что роман об исторических событиях и исторических лицах должен был органически сочетаться с романом о жизни, об идейно-этических поисках художественных, вымышленных образов. И весь этот историко-романический материал освещался, объяснялся прямыми историко-философскими авторскими рассуждениями. Необычность жанра своего произведения понимал сам Толстой и в 1868 году в статье «Несколько слов по поводу книги «Война и мир» отмечал: «...Это не роман, еще менее поэма, еще менее историческая хроника. «Война и мир» есть то, что хотел и маг выразить автор в той фирме, в которой оно выразилось».

Важнейшим композиционным принципом романа, благодаря которому создается «стройность громады», является антитеза и сопоставление. Этот принцип проступает уже в первых главах романа, а затем все рельефнее и четче проявляется в повествовании о 1812 годе, оставаясь ведущим и при обрисовке мира, и при изображении войны. В романе противопоставлены чопорный Петербург с его царским двором, диктующим законы и правила поведения в свете, и хлебосольная, патриархальная матушка-Москва, великосветское аристократическое дворянство и поместное, не потерявшее еще связей с народом, дворянское собрание «плешивых, беззубых», совершенно равнодушных к судьбе родины, стариков, озабоченных лишь тем, чтобы подобающим образом выразить перед императором «охвативший» их патриотический восторг к истинно патриотические чувства народа, создающего ополчение и партизанские отряды.

Кутузов и Наполеон, Наташа Ростова и Элен Курагина, партизаны Денисов и Долохов, семья Курагиных и семья Болконских изображены в романе в явно контрастном плане. Принцип антитезы порождает прием сопоставления, когда автор раскрывает противоположные поступки, поведение, реакции различных групп людей в одной и той же ситуации. Так противопоставлены и сопоставлены вечер Анны Павловны Шерер и именины Ростовых, состояние Кутузова и Александра I во время смотра перед Аустерлицким сражением, Кутузов и Наполеон во время Бородинского сражения и т. д.

Объективные, достоверные исторические события в «Войне и мире» сменяются полнокровными картинами художественного романа о вымышленных героях, будучи скрепленными невидимыми, но прочнейшими связями, объединяющими историю, художественный вымысел и философско-публицистический материал в единое целое.

Картины мира и войны, следование событий и эпизодов, изображение солдатской массы и индивидуальных характеров объединяются в единое целое «мыслью народной», которую любил Л. Н. Толстой и подчеркнул ее как главную в романе. Она выдвинула в качестве центральной тему народного подвига, определила жанр произведения как народно-героическую эпопею, обусловила равноценность сцен охоты и Бородинского сражения, состояния Николая Ростова после проигрыша и состояние Пьера в плену.

Сложна, многотемна и в то же время целостно-едина и идейно-проблемная сторона романа. Эта сложность и единство определяется тем, что Толстой на материале исторического прошлого ставил и разрешал не только важные проблемы 10—20 годов XIX века (вопрос о крепостном праве, о роли передового дворянства, о характере первых наполеоновских войн и войны 1812 года), но и острозлободневные проблемы своей эпохи, эпохи 60-х годов (проблема отношений мужика и барина, нравственно-политические искания передовой молодежи, вопросы любви, семьи, роли женщины и т. д.). В то же время все эти проблемы освещаются и подчиняются авторской сверхзадаче: научить людей «полюблять жизнь», творить мир, искоренять войны. Как видим, эта задача звучит актуально и в наше время, и во все времена, для всех честных людей мира.

Особую сложность для учителя и учеников представляет работа над изображением войны в романе.

«Мысль народная» явилась кардинальной в философии истории Толстого и в изображении войны.

Взгляды Толстого на войну, на роль народных масс в истории складывались в период его военной службы на Кавказе и участия в Севастопольской обороне. В дневнике 1853 года Толстой замечает, что война—такое жестокое и бесчеловечное дело, что честный человек участвовать в ней не может. Но при своем отрицательном отношении к войне, как к повальному сумасшествию, Толстой выделял справедливые, отечественные войны, ведущиеся за освобождение родной страны от иностранных захватчиков. В ней участвуют все честные люди, объединившись в единый рой, в единую семью, в единое народное море, которое низвергает враждебную силу. Такой была для русских война 1812 года, изображение которой и будет основой эпического повествования Толстого в «Войне и мире».

Окончательно и четко взгляды Толстого на войну выразятся в 3-м томе при обрисовке народной войны двенадцатого года, но уже и в изображении Шенграбенского и Аустерлицкого сражений выявляются важнейшие стороны философии истории Толстого.

Прежде всего, уже в первом томе ясно выявлено кардинальное положение писателя—движущей силой истории, от которой зависит исход совершающихся событий, является народ. В одном из черновиков эпилога Толстой прямо заявлял, что, в противоположность современным историкам, воссоздающим исторический процесс как смену царей и королей, он «старался писать историю народа».

В историко-философских отступлениях, в изображении военных событий, сражений Толстой показывает, что не короли и генералы, не штабная верхушка, разрабатывающая диспозиции, определяют исход событий, а народ, солдатская масса, дух армии.

Величайшая заслуга Толстого-философа, Толстого-историка заключалась и в том, что он пытается выявить «ту таинственную силу», которая движет массами, те объективно существующие законы, от которых в конечном счете зависит исход исторических событий.

Толстой отрицает волюнтаризм в истории, он утверждает, что войны, революции совершаются не по воле или прихоти владык и героев, царей и генералов, а по объективным, пока еще не изученным, не уловимым умом законам. Эти объективно существующие законы были раскрыты марксистской философией, но гениальность Толстого сказалась уже в том, что он понял и признал существование объективной необходимости, объективных законов, движущих историю.

Вопрос «какая сила движет народами» станет главным предметом исследования писателя при изображении народной войны двенадцатого года, но, уже рисуя Шенграбенское и Аустерлицкое сражения, Толстой указывает главную силу, от которой зависит исход события,—это солдатская масса, дух армии.

Изображение центральных сражений в «Войне и мире»—Шенграбенского, Аустерлицкого и Бородинского—имеет характерное построение: оно ведется в порядке постепенного сосредоточения рассказа на главном эпизоде.

Шенграбенскому сражению предшествуют такие эпизоды, как смотр около Браунау, Кутузов в штабе, приезд фон Мака (т I, ч II, гл. I—III), гусары в походе, переход через Энс, обстрел (гл. IV—VIII), Болконский в Брюнне, свидание с австрийским императором, возвращение в главную квартиру Кутузова (гл. IX—XIII), дело под Шенграбеном (XIX—XXI).

Сцены смотра и поджог моста, совещания в штабе Кутузова, военные эпизоды вскрывают, во-первых, конфликт между русским и австрийским командованием, желающим ценой русской армии остановить Наполеона, и, во-вторых, подчеркивают единство русского генералитета (Кутузова, Багратиона, Болконского) и солдатской массы, озабоченных только одним желанием — спасти русскую армию.

Военные эпизоды, переход через Энс, обстрел и поджог моста подготавливают читателя к главному эпизоду Шенграбенского дела, а большое эпическое вступление, данное в авторском повествовании, замедляет действие, еще более подчеркивает эпический характер описания. Так, предваряя батальные сцены, Толстой пишет: «Кутузов через своего лазутчика получил 1-го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безысходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России» ...Дать французам предупредить себя—значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобно Ульмскому, или общей гибели. И Кутузов, чтобы обеспечить отступление 45-тысячной армии, отдает приказ Багратиону, который со своим 4-тысячным авангардом должен был «неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим» (т. I, ч. II, гл. XV).

С огромными потерями Багратиону с его отрядом удалось совершить этот невероятный подвиг. Он был совершен безымянными гусарами, поджегшими мост, атаками 6-го егерского полка и бесстрашной роты Тимохина, героизмом тушинской батареи. В ходе развития Шенграбенского дела Толстой убедительно показывает: настоящий герой—это простой, скромный человек.

Воссоздавая батальные сцены, Толстой показывает, что действия на отдельных участках сражения складываются стихийно. Солдаты, которые четверть часа назад ели кашу, пили водку, балагурили, как только раздались первые выстрелы, решительно преобразились. Охваченные единым ритмом движения, единым чувством—«Началось! Вот оно! Страшно и весело»—солдаты вступают в бой. Переполненные чувством счастливой решимости, с протяжным криком «Ура-а-а!», перегоняя Багратиона и друг друга, нестройною, но веселою толпой бросились солдаты 6-го терского полка в атаку на французов и обеспечили отступление правого фланга (т. I, ч. II, гл. XVIII—XIX).

Рисуя подвиг батареи Тушина, Толстой настойчиво проводит мысль, что во время сражения его участники действуют согласно обстоятельствам, не ожидая приказов, отступая от заранее намеченного плана, действуют стихийно, в каком-то' лихорадочном состоянии. Забытая батарея Тушина, не получившая вовремя приказа об отступлении из-за трусости Жеркова, лишившаяся прикрытия, которое «ушло по чьему-то приказу еще в середине дела», продолжала бомбить французов, подожгла Шенграбен, где были сосредоточены большие силы французов. «Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись со своим фельдфебелем Захарченко, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню» (т. I, ч. II, гл. XV).

Воссоздавая действия солдат батареи, Толстой и здесь подчеркивает единство духа, чувство, охватившее и прислугу, и капитана Тушина. Они не испытывали «ни малейшего страха... Напротив, становилось все веселее и веселее». И в этом состоянии Тушин и его солдаты бегали от одного /оружия к другому, прицеливались, считали снаряды, направляли их на неприятеля, т.е. делали то, что нужно было в данный момент, не думая о славе, героизме и наградах. Энергичные действия батареи Тушина, как и отчаянная атака роты Тимохина, обеспечили успех дела.

Обращаясь к изображению сражения под Аустерлицем, Толстой резче, чем при описании Шенграбенского сражения, подчеркивает чуждость интересов штабной верхушки, генералитета во главе с императорами Александром I и Францем солдатским массам. Толстой рисует бездарность австрийского и русского двора, корыстолюбие и карьеризм офицеров типа Берга и Друбецкого, иронизирует над ура-патриотическими чувствами придворных льстецов, высмеивает тех, кто увлечен парадной стороной войны.

Аустерлицкое сражение предваряется эффектной картиной смотра около Ольмюца, когда 80-тысячная масса союзных войск демонстрировала свою любовь к императорам. «Все после смотра, — иронизирует Толстой,— были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений» (т. I, ч. III, гл. VII).

Важнейшим эпизодом, раскрывающим бездарность военного руководства, доктринерство и догматизм австрийской военной науки, является военный совет перед Аустерлицким сражением, когда обсуждался не имеющий ничего общего с действительностью план самоуверенного Вейротера (гл. XII). Только Кутузов, Багратион и Ланжерон понимали никчемность плана и истинную сложность обстановки, но противостоять мнению государя они не могли: Кутузов чувствовал себя не главнокомандующим, а подчиненным.

Начиная с XIV главы воссоздается само Аустерлицкое сражение: утренний поход в тумане, беспорядочное скопление войск, путаница, противоречивые приказы, рождающие в русских солдатах чувство «совершающегося беспорядка и бестолковщины», неожиданная атака французов, вынырнувших из тумана,— все это опровергало планы, приказы, диспозиции.

«Смешанные, все увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут назад войска проходили мимо императора. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой» (т. I, ч. III, гл. XVI).

Воссоздавая картину Аустерлицкого сражения. Толстой с особой яркостью и силой подчеркивает, что исход сражения не зависит от воли и желаний отдельных личностей (даже если это императоры Александр I и Франц), от заранее подготовленного плана, а зависит от общего духа армии, от настроения, чувства солдатских масс, определяемых в свою очередь тысячью случайностей, разнообразными обстоятельствами. И роль полководца, учит Толстой, прежде всего и состоит в том, чтобы понимать этот дух армии, поддерживать его, учитывать, насколько возможно, конкретные обстоятельства и давать свободу инициативе младших начальников.

Обращаясь к изображению войны 1812 года, Толстой прежде всего подчеркивает ее общенародный, общенациональный, отечественный характер. С тех пор, как наполеоновские войска перешли границу и война стала идти на русской территории, «скрытая теплота патриотизма», объединяя всех русских людей в единый мир, создает новые отношения между людьми, необычное их поведение, новые условия жизни.

Прежние условия жизни, когда интересы, активность людей были направлены в разные стороны (Курагины ищут личной выгоды, Болконский жаждет жить для славы, Пьер мучительно ищет общие законы бытия), теперь, в 1812 году, резко изменяются. «Распадение прежних условий жизни»—так характеризует Толстой состояние героев в 1812 году.

Говоря о последних днях Москвы перед сдачей. Толстой пишет: «... чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться... Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться».

Катастрофическая ситуация освобождала людей от сковывающих условностей, от внешней формальности, от пассивной покорности, от второстепенных отношений и поступков.

«Двенадцатый год,—пишет советский исследователь С. Г. Бочаров,—перемещает силы и ценности. Настоящая сила, от которой зависит национальная жизнь,—народ—поднимается из безвестности и становится хозяином положения... Создаются новые отношения между людьми на совершенно новой основе, чем прежде, невозможной до этой войны, да и после нее, но такие отношения, которые должны были бы быть всегда — «общая жизнь», человеческое единство во имя простой и ясной, не разделяющей... людей, но связывающей их задачи»14. Уже со времен Смоленского сражения русские люди были объединены общим чувством беды, нависшей над родиной, и ненавистью к врагу. Бывший купец Ферапонтов, заботившийся раньше только о наживе, в критической ситуации проявляет лучшие стороны своего характера. Когда ему представилось, что «решилась Рассея... решилась», он отдает свое добро солдатам, всем, кому угодно, лишь бы оно не досталось французам. «Тащи все, ребята! Не доставайся дьяволам,—закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу» (т.3,ч. II, гл. IV).

1812 год создал национальное единство, общую жизнь, складывающуюся, как и раньше, из индивидуальных интересов, судеб, поступков, которые теперь, однако, «каким-то чудом складываются в единое направление, общий поток, выражают единую волю».

Эту единую волю создает не внешняя для человека сила (рок, фатум), а сила, таящаяся в личности каждого человека как «скрытая теплота патриотизма», направляющая в единый поток, в едином направлении поступки и действия Пьера и князя Андрея, Пети и Денисова, Наташи и княжны Марьи, Кутузова и Тимохина.

Князь Андрей выражает чувства всей армии, всех солдат, когда говорит: «Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все по моим понятиям, и так же думает Тимохин и вся армия...» (т. 3, ч. II, гл. XXV).

Единая воля, единый патриотический дух проявились и в стихийном выезде жителей Москвы: для русского человека не было вопроса, хорошо или дурно будет под управлением французов, под властью французов нельзя было быть. Старый раненый солдат точно и просто выразил всеобщее чувство народа и армии перед Бородинским сражением: «Всем народом навалиться хотят; одно слово—Москва» (т. 3, ч. II, гл. XIX).

Особенностью изображения Бородинского сражения является большое количество эпизодов, предваряющих изображение батальных сцен. Но и в предваряющих эпизодах, и в самой картине сражения Толстой воссоздает всенародный героический подъем, готовность разгромить врага, выиграть сражение. Это всеобщее чувство, единую волю видит Пьер в напряженно-сосредоточенном лице Андрея Болконского в ночь перед сражением, в настроении солдат роты Тимохина, которые отказались от водки и оделись в чистые рубахи, в сосредоточенно-радостном состоянии артиллеристов, едущих занимать позиции, в дружном и веселом хохоте мужиков-ополченцев, работающих на огромном кургане. Слова Кутузова «Чудный... бесподобный народ!» относятся и к армии, и к ополченцам, и ко всему народу.

Начиная повествование о Бородинском сражении, Толстой утверждает, что не количество пушек, не заранее разработанный план, не выбор места, не приказания главнокомандующего определяют исход сражения, а дух армии, единая воля, охватившая весь народ от главнокомандующего Кутузова до мужика-партизана Тихона Щербатого.

Проводя эту мысль, Толстой особо выделяет то обстоятельство, что Бородинское поле не имело особых преимуществ по сравнению с другими плацдармами, что первоначальный план сражения уже к его началу был резко изменен, т. к. ночью французы перешли Колочу и взяли важнейший пункт русских укреплений—Шевардино; что приказы Наполеона как никогда были верны и точны, что русских войск было в 4 раза меньше французских, и, несмотря на эти отрицательные факторы, русская армия стояла до конца сражения на занятых позициях.

Сам эпизод Бородинского сражения дан в зарисовке действий Курганной батареи на фоне пейзажа, несущего важнейшую идейную нагрузку. Поднявшись на курган, Пьер «замер от восхищения перед красотою зрелища... вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца... кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотом и розовым оттенком свет и темные, длинные тени... Все это было оживленно, величественно и неожиданно» (т. 3, ч. II, гл. XXX).

Как верно отмечает А. А. Сабуров в своей монографии о «Войне и мире», «День Бородина—светлый и торжественный день в жизни русского народа, и это подчеркивается солнечным пейзажем, образами света, тепла, огня, сопровождающими картину Бородинского сражения»15. «... Везде блестели молнии утреннего света то по воде, то по штыкам войска», и на лицах солдат «все светлее и светлее вспыхивали молнии скрытого разгорающегося огня».

«Скрытая теплота чувства светилась на всех лицах солдат Курганной батареи,—пишет Толстой,—молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами».

О ходе сражения на различных участках фронта (об атаке на левом фланге или натиске французов на русский центр) мы узнаем не из конкретных батальных сцен, а из донесений Кутузову или Наполеону, из их распоряжений.

Так, о героизме и стойкости русских солдат мы узнаем из растерянности и недоумения Наполеона, который, посылая стройные ряды на неприятеля, ждет известий о победе. «Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами» (т. 3, ч. II, гл. XXXXV).

Толстой показывает, что руководство, воля Наполеона бессильны, страшный размах руки падал волшебно-бессильно» (т. 3, ч. II, гл. XXIV). Используя прием антитезы и сопоставления, Толстой параллельно воссоздает ставки Наполеона, где царят растерянность, недоумение, и ставку Кутузова. И здесь Толстой рисует напряженную обстановку: одно за другим поступают тревожные сведения о ранении Багратиона, о взятии французами флешей, об огромных потерях на левом фланге. «На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени» (т. 3, ч. II, гл. XXV). Но и в этой обстановке Кутузов спокойно, не по-наполеоновски руководил сражением, не суетился, не сосредоточивал внимания на себе, казалось даже, что он ничего не предпринимал, а лишь соглашался или не соглашался с тем, что ему предлагали. «Да, да, сделайте это» или «нет, не надо, лучше подождем»,— говорил он. Но в то же время Кутузов зорко следит за ходом сражения, не допуская своевольных ошибочных указаний, готовый в любую минуту вмешаться в ход событий; Кутузов «долгим военным опытом,— пишет Толстой,—знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся со смертью, нельзя одному человеку, знал, что решают участь сражения не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, на сколько было это в его власти» (т. 3, ч. II, гл. XXXV).

Во время Бородинской битвы Кутузов более всего заботится о том, чтобы не спал патриотический дух армии. Поэтому он стремится, чтобы сведения о ранении Багратиона или о взятии флешей не просочились в армию, и, напротив, приказывает оповестить всю армию о победах на отдельных участках фронта и о готовящемся наступлении на неприятеля завтра. Толстому удалось воссоздать величие Кутузова, избранного главнокомандующим народом и осуществившего то, что хочет народ, что нужно народу. Его простая, скромная и потому истинно величавая фигура «не могла улечься в лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история» (т. 4, ч. IV, гл. V). В отличие от Наполеона, который любит патетические речи, всюду заботится о внешнем эффекте, «Кутузов,—пишет Толстой, — никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он принесет отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи».

Важнейшей чертой Кутузова является его близость к солдатской массе, эта близость определяется тем народным духом, который носил в себе главнокомандующий. То народное чувство, которое в чистоте своей носил в себе Кутузов, то полное отсутствие личных интересов и забота об армии и Родине, то умение видеть неизбежный ход событий и принимать их приводит Кутузова к трагическому, но единственно верному решению—отдать Москву неприятелю.

Отступление из Москвы стало неизбежностью, и «эту неизбежность чувствовал каждый русский человек»,—отмечал Толстой. Убедившись после Бородинского сражения, что «защищать Москву не было никакой физической возможности», Кутузов, несмотря на недовольство двора, интриги окружающих, приказывает отступление. Он уверен, что армия, соединившись с партизанами, заставит французов «лошадиное мясо жрать», изгонит неприятеля с родной земли.

Оставление Москвы—важный этап народно-героической эпопеи, раскрывающий полнейшее единство армии и народа. Москва, как и вся страна, встречала неприятеля прекращением жизни, полным запустением, и напрасно Наполеон с высот Кремля ждал депутацию бояр, перед которой хотел показать свое «величие, великодушие». Вместо мира русский народ приготовил неприятелю пожар, партизанскую войну. В Москве французская армия, получившая сокрушительный удар под Бородином, окончательно нравственно разложилась, превратилась в толпу мародеров, которую по частям уничтожали партизанские отряды.

Партизанское движение возникло уже после вступления французов в Смоленск, но особенный размах, отмечал Толстой, оно получило после занятия французами Москвы и поспешного бегства из нее.

Толстой рисует самые различные типы партизанских отрядов:

«Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские, были мелкие сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был начальником партии дьячок, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов» (т. 4, ч. III, гл. III).

Толстой, описывая партизанское движение, настойчиво подчеркивает его стихийное возникновение. И прежде чем партизанское движение было принято нашим правительством, пишет Толстой, «уже тысячи людей неприятельской армии—отсталые мародеры, фуражисты — были истреблены казаками и мужиками». Толстой показал широчайшее участие народных масс в партизанской войне, которая велась не по правилам «фехтовального искусства», а народными средствами: дубиной, топором, вилами, средствами, продиктованными высокой целью,—очистить родную землю от захватчиков. Толстой пишет: «Дубина народной войны поднялась со всею своею грозною и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие» (т. 4, ч. III, гл. I).

Народная война жестока и беспощадна, о чем свидетельствует образ удачливого мужика Тихона Щербатого, самого нужного человека в партизанском отряде. Еще раньше, чем примкнуть к партизанскому отряду Денисова, он у себя в Покровском образовал небольшую «партию» и стал уничтожать зазевавшихся французов, особенно грабителей. В отряде Денисова он выполнял самую тяжелую, грязную работу, требовавшую неутомимой силы, бесстрашия и острой смекалки. Владея топором, «как волк зубами», Тихон не раз приводил пленных, пешком не отставал от кавалерии, а после ранения он еще больше возненавидел всех французов, уничтожал, казнил их и не брал в плен.

Беспощаден, холоден, расчетлив и жесток Долохов, вступивший в отряд народных мстителей. Он тоже не берет пленных, он убежден, что идут на войну, «чтобы убивать или умереть. Третьего быть не может».

Толстой завершает свою эпопею апофеозом народной войны, беспощадной, но героической и священной. «... благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменится презрением и жалостью» (т. 4, ч. III, гл. I).

Изображая беспощадную партизанскую войну, Толстой, однако, показывает в ней и другие тенденции, тенденции мира и человеколюбия. Выражением этих начал являются Василий Денисов, Петя Ростов и образ пленного мальчика, французского барабанщика—«Висени».

Денисов «своим русским чутьем первый понял значение партизанской войны и первый узаконил ее». Но он старается противостоять излишней жестокости, всем существом своим противодействовал ей.

Он раздраженно спорит с Долоховым о пленных, осуждающе резок с Тихоном, который без особой необходимости убил француза и снял с него сапоги. Показательны в этом отношении забота Денисова о Пете Ростове, которого он долго не отправлял в опасное дело, великодушие и доброта, проявленные им к «Висене». Внесением темы мира Толстой вновь осуждает войну, как бесчеловечное и жестокое дело, и выражает идею объединения всех честных людей в единый прочный человеческий '.мир. Толстой настойчиво подчеркивает существование закона всеобщей жизни, действующего во время войны и во время мира. Понимание этого закона и жизненное воплощение его определяют характеры и судьбы как исторических лиц романа, так и художественно вымышленных героев его.

«Мысль народная» включает в себя важнейшую для Толстого идею наличия объективного закона общей жизни для всех людей, независимо от сословия и звания. Этот общий закон состоит в том, что люди творят самою жизнь тем, что бессознательно, стихийно живут, трудятся, заботятся о здоровье, едят, любят, рожают, воспитывают детей, старятся и умирают. И этот всеобщий закон живет в душе каждого (положительного) героя, стремясь выразиться, несмотря на разрозненность судеб, на разнонаправленность интересов отдельных лиц и семейств. Стремление понять, а главное—умение жить такой жизнью—и делает героев Толстого положительными. Народ стихийно, бессознательно живет этой жизнью, свободно подчиняясь природным законам; цивилизованный же человек, с его развитым личным началом, с его верой в силу разума и личности, познает этот закон мучительно трудно и становится счастливым, если ощущает в себе эту всеобщую, единую жизнь.

Такие герои, как Василий Курагин и его дети, как Борис Друбецкой и Берг, преисполнены лишь индивидуалистическим началом, они живут по законам разъединения людей, заботясь лишь о собственном благополучии. Они вступают в столкновение с законом «общей жизни», частенько одерживают победу, добиваются успехов, приносят большие несчастья лучшим людям (Наташе, князю Андрею, Пьеру), но в конечном счете, по мысли Толстого, побеждает высшая справедливость и правда, закон единения людей, и поэтому ни Друбецкой, ни Элен Курагина, ни Анатоль Курагин не награждаются писателем истинным счастьем—духовной связью с любимыми, семьей, человеческим общением.

Трудный путь сомнения, падения, ошибок проходят Пьер и князь Андрей, прежде чем понять и принять этот закон всеобщей жизни. Обращаясь к анализу характеров главных героев романа, учителю следует обратить внимание не только на идейную наполненность образов, но и на художественные средства их создания.

Толстой, как и Достоевский, вошел в историю мировой литературы как непревзойденный психолог. Но психологизм Толстого, его средства изображения душевных движений резко отличаются от психологизма Достоевского. Если Достоевского интересует, прежде всего подсознательное, спрятанный за семью печатями подземный мир души человека, если все свое внимание он уделяет раскрытию безрезультатной борьбы полярных начал в душе человека16, то Толстого «интересует самый психологический процесс—«диалектика души». «Внимание графа Толстого,—пишет Н. Г. Чернышевский,—более всего обращено на то, как одни чувства и мысли развиваются из других; ему интересно наблюдать, как чувство, непосредственно возникшее из данного положения или впечатления, подчиняясь влиянию воспоминаний и силе сочетаний, представляемых воображением, переходит в другие чувства, снова возвращается к прежней исходной точке и опять и опять странствует, изменяясь, по всей цепи воспоминаний»17. Такое изображение душевного состояния героев вытекало из философии человека Толстого, который видел и старался воспроизвести текучесть, изменяемость человеческого характера, чувств, мыслей. Как бы ни был противоречив герой Толстого, какие бы контрастные чувства и мысли не боролись в его душе, эта борьба всегда разрешается, противоречие снимается, рождая новое качество. В эволюции персонажей Толстого всегда можно найти узловые пункты, в которых после медленных изменений, мучительного кризиса проявляется новое качество, взгляды героя. Эти пункты даются Толстым как нравственное прозрение героя, всегда сопровождаемое каким-нибудь величественным явлением природы или важнейшим событием в судьбе человека и народа. Природа как бы подчеркивает преходящность, ложность позиций человека, в противоположность вечным явлениям бытия, мира, вселенной. Именно такую функцию несет образ высокого неба, увиденного князем Андреем под Аустерлицем, 1812 год и плен для судьбы Пьера.

Стремление передать текучесть человеческого характера приводит Толстого к широчайшему введению в повествование внутреннего монолога и авторского комментирования. Кризисные периоды героя, его мучительные размышления о смысле жизни, о назначении человека, о смерти и рождении, о вечных законах бытия даются Толстым, как правило, во внутренних монологах. Таковы внутренние монологи Пьера после дуэли с Долоховым и разрыва с женой, его размышления в плену, внутренние монологи князя Андрея перед Аустерлицким сражением и после ранения, во время поездки в имение Ростовых и «разговора» с дубом и т. д. и т. д.

Внутренние монологи чаще всего окружены авторским комментарием, порой даны в авторском пересказе. Если в романах Достоевского господствует диалог, в котором герои и автор вступают в диалогические отношения, то в романах Толстого господствует голос всезнающего, всеобъясняющего автора. Его мысли, его идеи в романе истинны и неопровержимы. Поэтому авторский комментарий, авторское разъяснение господствует и при изображении батальных сцен и судеб целых народов, и при передаче мельчайших переживаний отдельного человека.

Важную роль в раскрытии характера человека, его душевного состояния играет портрет. Толстой не дает портрет героя сразу, как Тургенев, перечисляя черты его лица и особенности одежды. Ставя перед собой задачу показать через портрет внутреннее движение души человеческой, Толстой главное внимание уделяет изображению выражения лица, движению, жесту героя и, самое главное,—глазам—как зеркалу души. Глаза передают истинное состояние героя даже тогда, когда он говорит не то, что чувствует. Вспомним поразительный диалог глаз Николая Ростова и Сонечки, когда в противоположность вежливым и пустым словам героев, «глаза их встретились и нежно поцеловались». Самое различное выражение глаз князя Андрея передает его душевное состояние. Презрительно прищуренные глаза Андрея в салоне Анны Павловны Шерер подчеркивают его чуждость пустой и фальшивой жизни великосветской среды; пустой и равнодушный, тусклый, без огня взгляд князя Андрея во время разговора с Пьером после Аустерлица и смерти жены говорят о разочаровании, духовном кризисе героя; нежный и добрый взгляд, обращенный к Наташе, воссоздают перемену его душевного состояния.

В портретной живописи Толстого обращает на себя внимание многократное повторение одной и той же детали внешности. При каждом появлении Наташи Толстой говорит о ее живых черных глазах, стремительности движений и стройности этой тоненькой «странно-тоненькой» девочки. Деталь портрета порой наполняется различным содержанием и воссоздает текучесть человека. Так, короткая верхняя губка маленькой княгини Волконской то передает ее кокетливую оживленность, усиливая прелесть молодой женщины, то придает ее лицу выражение маленького хищного зверька, то выражает укор окружающим, а короткая верхняя губка уже мертвой княгини обвиняет и как бы спрашивает: «Что я вам сделала, зачем вы меня убили?»

Рисуя образ Пьера, Толстой каждый раз подчеркивает его большой рост, массивность фигуры, добрые, умные и одновременно робкие глаза. Уже при первом появлении его в салоне Анны Павловны Шерер, Толстой, нарисовав его полную, массивную фигуру, «умные, наблюдательные глаза», их «естественный взгляд», показывает невмещаемость Пьера в рамки и правила великосветского общества. Не случайно Пьер вызывает беспокойство и страх хозяйки салона.

Жизнь Пьера первого периода—это жизнь в великосветском кругу Курагиных, Шерер, где «царит атмосфера интриги», где «каждый имеет свой интерес и цель и преследует их с энергией и активностью. За наследство умирающего графа Безухова борются ожесточенно Василий Курагин и Анна Михайловна Друбецкая, устраивающая карьеру своего сына Бориса. Пьера женят на Элен, брата Элен Анатоля хотят женить на Марье Волконской. Долохов ищет опасного и злобного развлечения, Элен ищет любовников»18.

Пьер осознает, ощущает лицемерие, фальшь, пустоту окружающей его сферы, в которой он чувствует себя чужим. Его положение незаконнорожденного, его громоздкая неуклюжая фигура, его оригинальные, серьезные суждения, его умный проницательный и добрый взгляд рождают в курагинском мире беспокойство, страх. Пьер—представитель передового дворянства начала XIX века. Он европейски образован, сторонник конституции и французской революции, которую он называет великой, Пьер—бонапартист, восхваляющий Наполеона за то, что тот «избавил народ от Бурбонов», и, став выше революции, «подавил ее злоупотребления, удержав все хорошее—и равенство граждан, и свободу слова и печати...» (т. 1, ч. 1, гл. IV).

Пьер выше среды, его окружающей, но, хотя она и чужда ему, он живет в ней, подчиняясь ее условностям, принимая ее аксиомы. Курагины, Друбецкие и многие другие пользуются Пьером как оружием для достижения своих целей. Итогом жизни первого периода является бессмысленная дуэль с Долоховым, разрыв с женой, бегство в Петербург. Это кризисное состояние Пьера Толстой передает через внутренний монолог.

Анализируя свои отношения к Элен и Долохову, Пьер незаметно, как продолжение мыслей о себе и Элен, ставит вопросы бытия человека вообще. Есть ли целесообразность и связь в человеческой жизни, или царит в ней неразбериха, есть ли правые и виновные? Кто прав? Кто виноват?

Ожидая лошадей в Торжке, он видит торговку в порванной шубе, в тo время как у него сотни рублей, которые он не знает, куда деть. Смотритель обманывает, чтобы получить лишние деньги, дурно ли это или хорошо? «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил этот офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным. А Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, и через год убили тех, кто его казнил, тоже за что-то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить? Что ненавидеть? Для чего жить и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?» (т. 2, ч. II, гл.1).

Мир распался для Пьера, все кажется ему запутанным, бессмысленным, отвратительным. Общего основания, чтобы измерить правоту того и другого, нет, законом является разъединение. Все случайно, беспорядочно, разумной связи нет. Такое ощущение мира для Пьера, героя Толстого, означает тупик, почти невозможность жить, и это передано сравнением с винтом.

«О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, все на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его» (т. 2, ч. II, гл. I).

Но из кризисного состояния, когда оказывается невозможно жить в разобщенном абсурдном мире, выводит Пьера учитель, «благодетель» Иосиф Алексеевич Баздеев, который вводит Пьера в своеобразный «монастырь», в круг братьев-масонов.

Пьер временно увлекается масонством, оно привлекло его тем, что главной целью ставило собственное исправление и очищение, чего в светском кругу Пьер до конца не мог достигнуть. Отгородившись от запутанных мирских обстоятельств, Пьер с радостью подчиняется законам братьев, объединенных любовью к богу, деятельной любовью. Он активно включается в масонскую деятельность, выделяет огромные средства, ездит за границу, изучает деятельность шотландских и прусских лож, готовит проект о преобразованиях масонского общества. Но проект не был принят, и Пьер увидел и лицемерие, и карьеризм братьев-масонов, которые клянутся в любви к ближним, а не платят по рублю на сборы для бедных. Он убедился, что и в среде масонов царит интрига и борьба «за мундир и призы».

Пьер в этот период предпринимает ряд попыток улучшить положение своих крестьян, освободить их от крепостной зависимости. Но и эти шаги терпят крах, обнаруживая непрактичность, доверчивость Пьера, которого обманывал управляющий. Всезнающий автор объясняет читателю: «...он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьянам, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность» (т. 2,ч.II, гл. X).

К 1812 году Пьер подошел с теми же нерешенными вопросами. Кто прав? Кто виноват? Как и зачем жить? Еще безысходнее кажется тупик, в который он попал после разочарования в масонстве. Он стремится забыться: пьет, ездит в клуб, читает. И только 1812 год откроет перед Пьером путь к общей правде, покажет, что закон бытия людей—не разобщение, не бессмысленный хаос, а мир, внутренняя разумная связь, целесообразный порядок. Объезжая Бородинское поле накануне сражения, Пьер все еще задает себе роковой вопрос: «Зачем?» Зачем, почему артиллеристы, едущие занимать позиции, веселы, не думают о смерти, а объединены каким-то радостно-напряженным чувством? Почему раненые солдаты весело подмигивают едущим навстречу артиллеристам? Почему так воодушевленно, дружно-сосредоточенно роют укрепления мужики-ополченцы? Что их всех объединяет?

Объясняя состояние Пьера, Толстой пишет: «Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он нашел ту скрытую (latante), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая объясняла ему то, зачем эти люди спокойно как будто легкомысленно готовились к смерти».

Радостно-напряженная работа ополченцев, сосредоточенно-праздничное ощущение сражения Болконским, Тимохиным, солдатами, чувство дружной, единой семьи артиллеристов Курганной батареи, всеобщее возбуждение, светившееся в людях убеждает Пьера в том, что все они объединены не личными стремлениями, а общими; он понял характер всеобщего чувства народа и смысл, и значение этой войны. Пьер сам оказался охваченным этим всенародным чувством Родины, он стремится сблизиться с теми, кто так недавно был для него загадкой. «Не отставать ни в чем от них»—становится законом его поведения. Он сближается с народом, разделяет с ним его страдания и тяготы. Теперь он знает, что надо делать, как должно жить, он находит мерило для оценки явлений — «надо быть, как они». И он, оставшийся в Москве с романтической мечтой убить Наполеона, соприкоснувшись с действительностью, отказывается от этой мечты и окунается в чужие жизни: спасает ребенка во время пожара, вступается за честь выброшенной на улицу женщины, «он как бы очнулся к жизни после тяжелого обморока» (т. 3, ч. П1, гл. XXXILI).

В плену продолжается дальнейшее сближение Пьера с народом, он разделил с ним до конца ужасы плена, холода, голода, издевательств, и здесь у народа научился «полюблять» жизнь в самых простых ее проявлениях. Он увидел и оценил простое и общее содержание жизни, знание, которое стихийно присутствует в народном характере и так мучительно добывается мыслящими интеллектуальными людьми.

«...у Пьера,—отмечает Бочаров,—чувство целесообразности бытия, открытое двенадцатым годом, переходит в преклонение перед каратаевским благообразием. А мир