Михаил Мухамеджанов
| Вид материала | Документы |
- Михаил Мухамеджанов, 5756.28kb.
- Автор файла (январь 2009г.): Мухамеджан Мухамеджанов, 250.83kb.
- Источник: приан ру; Дата: 25. 07. 2007, 1194.96kb.
- Симфония №6, фа мажор,, 117.38kb.
- Михаил Зощенко. Сатира и юмор 20-х 30-х годов, 1451.23kb.
- Белоголов Михаил Сергеевич «79 б.» Королёв Сергей Александрович «76 б.» Лущаев Владимир, 13.11kb.
- Михаил кузьмич гребенча, 73.67kb.
- Бюллетень книг на cd поступивших в библиотеку в 2010 году, 544.6kb.
- Алексеев Михаил Николаевич; Рис. О. Гроссе. Москва : Дет лит., 1975. 64с ил. (Слава, 1100.71kb.
- Михаил Илларионович Кутузов великий сын России, величайший полководец, генерал-фельдмаршал, 113.48kb.
- Дядя Леша! – снова заплакала она. – Не мой он!.. Не мой!
Ибрагим слышал весь разговор слово в слово.
После того как Алексей Васильевич с ребятами выговорили ему все, что о нем думают, он решил уйти с работы. Удар был сильным. Люди, которое относились к нему с симпатией и уважением, обвинили его во всех смертных грехах и без всяких объяснений потребовали, чтобы он немедленно убирался из парка. Весь день он пытался понять, что случилось, но ответа так и не находил. Его душили обида и слезы. Он дождался самого позднего вечера, времени, когда Люда в диспетчерской остается совсем одна, чтобы прийти к ней, попрощаться, попытаться объяснить, почему он уходит, заодно и выяснить, почему ребята неожиданно так резко переменили к нему свое отношение? Главное, он не мог понять, почему это сделал Алексей Васильевич, к которому относился с особой симпатией? Этот разговор, который он подслушал случайно, все прояснил.
Понимая, что появляться в диспетчерской сейчас не стоит, он вышел с территории парка так же, как и прошел. Охранник все так же дремал, просматривая очередной сон, а собаки повиляли хвостами и снова улеглись возле будки.
Еще утром после сурового разговора с ребятами в ремонтной зоне ему казалось, что тетушка одержала окончательную сокрушительную победу в их постоянном жестоком споре о людях.
- Человек в сущности своей зверь, мерзость и никогда не отплатит добром за добро, – говорила ему она во время их последней встречи, когда он приезжал в отпуск из армии. – Людей надо гноить, подчинять своей воле, безжалостно гасить все их чувства, как это делается у вас в армии. Только со своими, мусульманами еще можно чуть-чуть расслабиться, да и то надо быть начеку, иначе и они сядут на шею, укусят в самое больное место.
- Тетушка, - спрашивал он ее. – Неужели, так поступают абсолютно все? А как же тогда быть с моими дедами, с бабушкой, отцом, бабой Ирой, с вами, наконец?
- Эти люди избранные Аллахом. Их, как ты видишь, не так уж много, но даже у них есть непростительные слабости. Я уж не говорю о себе, но даже твой любимый дедушка Ниязи бросил нас всех в самое нелегкое для нас время, бабушка и твой отец попустительствовали отвратительному воспитанию Амира и твоего дяди Шамиля. Это я назвала их самые большие грехи. Пожалуй, только Саид-бек и баба Ира могут претендовать на роль святых, но и у них, поверь, тоже есть, что скрывать. На свете нет совершенных людей, все мы грешны, а тех, кем можно гордиться, считанные единицы. Родились в грехе, в грехах и помрем. Ты думаешь, за что нас всех Аллах наказал, когда наслал на нас войну, эту проклятую власть, к которой ты стал вдруг испытывать уважение? Да, все за грехи наши. Твои деды в гробу теперь не лежат спокойно, когда видят, как их внук добровольно пошел в их проклятый комсомол, а теперь еще собрался в эту мерзкую партию. Там, видите ли, много добрых и порядочных людей. Другое дело, если бы ты вступил в эту дьявольскую шайку по воле обстоятельств, мол, все вступают, и я с ними, ненавидя этих уродов, безбожников, Иванов, не помнящих родства. Главное, осознавая, что это сейчас необходимо, без этого спокойно не проживешь. Так нет же! Они все добрые, честные, только просто заблуждаются. Вот они тебе и покажут, как они заблуждаются. Вспомнят, кто ты, откопают твою родословную, и тогда только держись! Не посмотрят не все твои добрые дела, на то, что их любишь, и сожрут тебя, даже не поперхнувшись. Когда-нибудь ты вспомнишь мои слова, хорошо, если это случится, когда еще поздно не будет.
- Тетушка! - спрашивал он ее, не желая так просто сдаваться. – Неужели вы считаете, что не найдется ни одного человека, кто за меня заступится. Ведь те же деды, отец, бабушка, мама, братья, баба Ира, вы, тетушка встали бы за меня грудью, я в этом уверен.
- Мой дорогой! Какой же ты еще маленький. Конечно же, встали бы и умерли за тебя, но ведь мы же все любим тебя, души свои в тебя вкладывали, кровь свою. Даже волчица до последнего вздоха будет защищать свое чадо, а вот остальные этого не сделают никогда. Да и мама твоя, которую ты назвал, не самый удачный пример. Ведь не смогла же она противостоять мне, все только плакала, да волосы на себе рвала, а вот защитить по-настоящему так и не решилась. Слаба она, как и твоя любимая бабушка, а уж о твоих братьях и говорить не хочу. Вот и получается, что держаться тебе надо только нас. Хорошие или плохие, но мы всегда тебя поддержим, а другие вряд ли. Вернее, я даже уверена, что никогда не поддержат просто так. Другое дело, если ты им будешь чем-то крайне необходим, а когда эта надобность отпадет, они выбросят тебя, да еще и плюнут в твою сторону. Никто не помнит добра, не желает его помнить. Это ведь, как долг. А кто хочет помнить свои долги? Только очень честные и добрые люди, а их в наше время днем с огнем не найдешь. Даже те, кто будет помнить и захочет тебе помочь, не станет против всех. Своя рубашка ближе к телу, а они все вообще строем ходят, как твои пионеры и комсомольцы. Так что будь уверен, затопчут и еще посмеются: еще от одного дурачка избавились! А ты ведь еще, извини, самый настоящий дурачок. Все им веришь, добро спешишь делать, уважаешь, любишь, как своих дружков евреев. Повторяю, дорогой, держаться нужно только наших. Они хоть и такие же идиоты, но, по крайней мере, хотя бы из-за страха оказаться среди чужих, будут держаться тебя. Из-за уважения, которое ими впитано с молоком матери. Твои любимые евреи, как ты знаешь, своего Христа затоптали, что им какой-то таджик? Так же будут поступать и твои любимые русские, которые и своих-то не уважают, сами себя готовы изжить, лишь бы досадить ближнему. Так что думай, сынок, хорошенько думай! Может, твоя хитрая и коварная тетка права окажется?
«Все! – думал Ибрагим после тяжелого разговора с таксистами. – Погулял по Москве и хватит! Приехали, сливай воду!»
Вспомнил он поговорку, которую любил повторять Славка, и подумал, что Славка был первым, кто его предал. Это было и понятно, мама с ее истерикой была ему дороже, да и сам он, обвинил его во всех грехах, забыв добрую армейскую дружбу, все доброе, что между ними было. Тетушка оказалась права: своя рубашка всегда ближе к телу. Она оказалась права во всем, и возразить ей было нечем.
Институтские ребята, как он ни старался, тоже предпочитали держаться от него в стороне, поглядывая с опаской, хотя с ними он старался быть добрым и отзывчивым. Нет, не старался, а просто был таким, отдавая душу. А теперь еще и эти, неплохие, отзывчивые, грубоватые таксисты его тоже предали.
Ну что же, не хотят его видеть, считая монстром, злобным азиатом, значит, так оно и есть. Тетушка права, надо в этом честно признаваться и ехать домой. И все-таки что-то ему подсказывало, что все это не так, не может этого быть. Да все они, конечно, не ангелы и во многом виноваты, но и он не ангел, значит, и его вина в чем-то есть. Нужно все еще раз взвесить и хорошенько подумать, может он все-таки сам допустил какую-то грубую ошибку, раз умудрился настроить против себя даже дядю Лешу, добродушного, умного и сердечного человека? Уж кого-кого, а его нельзя было обвинять в нелюбви к инородцам и иноверцам. Его трое православных детей переженились на людях, самых противоположных религий, двое сыновей - на еврейке и казашке, а дочь вышла замуж за корейца. И весь этот интернационал, включая новых родственников, он любил, даже обожал не меньше своих чад, а может даже и больше.
Что касается таксистов, тех же институтских ребят, там этот интернационал пестрел так, что напоминал огромную карту мира. И ведь все жили дружно, и особых разборок на национальной почве не возникало. Что же все-таки случилось? Чем он мог так себя противопоставить?
«Нет, тетушка! – подумал он. – Не все так просто! Так просто я не сдамся. Зубами буду скрипеть, а на лопатки не лягу. Сами же учили бороться до конца. Пока не докопаюсь до истины, с места не стронусь».
С таким настроем он осторожно подошел к диспетчерской и случайно подслушал разговор Людмилы и дяди Леши, который внес некоторую ясность в причину, из-за которой у него неожиданно испортились отношения с мужиками, тем же дядей Лешей. Да, Алексей Васильевич был во многом прав, его Ибрагим наделал много ошибок. Это оказалось очень хорошей школой и доходчивой учебой, как и что не надо делать. Главное, он понял, что еще не поздно все исправить. Недаром дед, та же тетушка любили повторять, что Аллах дает возможность покаяться даже самому страшному грешнику. Значит, у него еще есть возможность восстановить все отношения с ребятами-таксистами, улучшить отношения с институтскими, другими своими знакомыми. И ведь это поможет и в будущем. Значит, нужно еще вдумчивей изучать людей, стараться вставать на их сторону, как бы влезая в их шкуру, понимая, что у них есть свои слабости, обстоятельства. Главное, не выпячивать свое «я», прислушиваться к людям, их душам.
Он был доволен, что ему удалось разгадать эту сложную жизненную загадку, однако оставалось еще и привести в действие его желание восстановить свое доброе, заслуженное с таким трудом имя, а это было не просто.
Он понял, что, вероятнее всего, его основной грех перед ребятами заключался в том, что увлекся этим делом с наказанием настолько, что не заметил, как впал в грех «гордыни», о котором предупреждали его учителя, те же дед и тетушка. Обычное человеческое тщеславие. «Я это придумал, я это совершил, я, я, я, - все я». Он совершенно забыл, что, если бы его не поддержали, он один ничего бы не смог сделать. Он сам превратил себя в монстра. Он просто не выдержал испытание славой, когда вдруг все стало получаться. А ведь судебный процесс мог пойти совершенно по-другому.
Когда адвокат предъявил справку об избиении своих подзащитных, он неожиданно вспомнил о визите той скорой помощи, которую догадался вызвать не он, а ребята из соседнего парка. Он только подхватил, вернее, присвоил идею и неплохо ее исполнил. Другой неприятный случай был с ребятами. Когда их стали вызывать в высокие инстанции, и они стали приходить к нему за советом, он от них отмахивался, даже стал прикрикивать, что сами, мол, не маленькие, должны отвечать за себя. А дальше покатилось и поехало. Ведь, в конце концов, он так заважничал, что стал им снисходительно улыбаться, похлопывая по плечу, мол, «как я вас выручил, облагодетельствовал. Смотрите, какой мудрый, находчивый, чтобы вы все без меня делали?».
Посмотрев на себя со стороны, он даже плюнул, до того это было неприятно и противно. Ну, с этим ясно. Он и прежде страдал приступами бахвальства, а тут совсем перешел все границы. Слава Аллаху, спасибо дяде Леше, Люде и ребятам, что не позволили распоясаться дальше. Теперь надо идти к ним, падать на колени и не вставать, пока не отпустят этот грех.
Ну, а дальше нужно серьезно пересмотреть свое поведение. Тетушка во многом права. У людей тоже немало грехов, а это и зависть, и другие пороки, создающие неприятные прецеденты. Не все же могут делать то, что удается ему, не у всех такая сноровка, смекалка, в конце концов, не у всех такое здоровье, помогающее выдержать то, что с успехом удается ему. Зачем их обижать, дразнить, показывать их немощность и недостатки? Значит, нужно подальше спрятать свои удачные качества, ну и конечно, тщеславие, не убирая их совсем, иначе тоже не поверят. Выработать какую-то золотую середину, чтобы устраивала обе стороны. Это, безусловно, тоже будет не просто. Жить двойной жизнью, скрывая эмоции, он до этого не пробовал и не представлял, насколько это трудно, но другого пути не было. Нужно было учиться и этому, иначе нужно будет действительно уезжать из России.
Уладить отношения с Людой будет сложнее. Она в него влюблена, и не может быть объективной. Она же не знала, насколько ошибалась, возводя его в ранг святого. Да, она ему нравилась, но совсем не так, как та девушка, которая осталась дома, с которой они так плохо расстались. Именно это не давало ему ни с кем сблизиться, а не его, как считала Людмила, порядочность. Люда ему понравилась тем, что с ней было приятно, хорошо. Дома у нее было уютно, тепло, его ждали, радовались. От ее маленького сынишки Вовки пахло его домом, напоминавшим его братьев. Он с радостью приходил туда, чтобы прислонить к кому-то и чуть обогреть свое одинокое, истосковавшееся по теплу сердце. Можно сказать, он не любил ее совсем, хотя и желал, как женщину. А не приближался к ней не только потому, что щадил ее и не хотел нанести душевную рану, а еще и потому, что не хотел ломать налаженные дружеские отношения по принципу: дома и на службе никаких романов. Она ошибалась, думая, что у него никого нет. Он не был безгрешен, женщины были, конечно, но не так много, как ему хотелось, и требовала природа.
И ярким примером этому явилась та самая Надя, за честь которой он заступился в жестоком поединке с Игорьком и его дружками. К сожалению, а может и к счастью, он быстро в ней разочаровался. Для него было сильным ударом узнать, что она отдалась ему не по любви, а из-за глубокой признательности, потеряв при этом свою девственность. Оказалось, что на это ее уговорила мама. Он не хотел в это верить, но, увидев ее в ее институте, убедился в этом окончательно. Она легко и спокойно подчинялась чужой воле и обстоятельствам, заняв «достойное» место вместо отчисленных дружков Игорька. А Ибрагим впервые встретил человека, который вообще не умел любить.
Да, все эти события явились хорошей школой жизни и Ибрагим, как хороший ученик, неплохо освоил эту науку. Он сумел наладить отношения и с ребятами, и с Алексеем Васильевичем, и с Людмилой. Да и все остальное стало получаться лучше и безболезненней, как для него, так и для окружающих. А результаты сказались на всех его последующих действиях. Он стал еще осторожнее, вдумчивее, внимательнее. Главное, что, не потеряв прежних качеств и навыков, он приобрел новые. Поэтому все дела, которые он задумывал, не только получались, но и не оставляли неприятных, негативных последствий, по крайней мере, их становилось все меньше. Конечно, еще многому надо было научиться, но ведь его жизнь только начиналась. Какое счастье, когда у тебя еще все впереди, а тебя уже есть небольшой багаж мудрости и знаний. Значит, есть еще надежда его пополнить.
И сегодняшний экзамен в этих суровых горах он вероятно бы не выдержал, если бы так жадно не овладевал знаниями. Ведь экзамены – это та же учеба. Вроде бы отдаешь знания, и тут же их получаешь. Вообще, это удивительный процесс, придуманный жизнью. И она сурово наказывает тех, кто считает, что уже чем-то полностью овладел, поэтому стоит поспешить наполнять свои багажи до самого последнего вздоха. Может, в этом-то и заключается секрет бессмертия?
Ибрагим очень любил и ценил жизнь, именно поэтому и не смирился с обстоятельствами, решив бороться до конца. Одно из главных условий: решиться и начать, а дальше уже память, ум и жизнь обязательно подскажут, как поступать дальше. Был бы только этот багаж знаний, опыта, любви, смелости…
Выскочив из окна дедовского дома, он не сразу бросился на тропу, а, рискуя быть пойманным, задержался для того, чтобы найти хоть что-то, что могло пригодиться в трудной и опасной дороге, а так же постараться запутать свои следы.
Вначале он направился к большой дороге и пробежался в двух совершенно противоположных направлениях метров по двести. В конце каждой пробежки он вскарабкивался на отвесные скалы, спрыгивал с них и по своим же следам возвращался обратно.
Вернувшись в поселок, он осторожно пробежался по нему, отыскивая то, что можно было бы прихватить с собою в горы. Стараясь близко не подходить к дому деда, он облазил все остальные. Так он нашел старые огромные калоши, сильно ношенный халат деда Мансура, которые пришлось позаимствовать у его дома, старую курпачу, висевшую на заборе дома тетушек Дойе, кетмень, несколько обрывков бельевой веревки, старый половичок, старый медный чайник, висевший в нужнике, короче все, что пригодилось бы в горах. Завернув все это в половичок, он крепко стянул тюк веревкой, спустился к реке, набрал воды в чайник, наломал сухих стеблей конопли и нарвал листьев табака. Рассовав их за пазухой рубашки, он надеялся отбить нюх у собак, которые уже проснулись и внимательно наблюдали за его действиями.
Чтобы окончательно запутать следы, еще раз для верности, он лихо пробежался по поселку в противоположную сторону от того места, где начиналась тропа, и стремительно взлетел на почти вертикальную десятиметровую скалу.
«Совсем, как отец Федор», - усмехнулся он, вспомнив смешной эпизод из «Двенадцати стульев».
Затем осторожно сполз со скалы, внимательно оглядел поселок и присел «на дорожку» на камень, сорвавшийся от скалы.
«Ну что, тетушка, повоюем? – с грустью улыбнулся он, понимая, что надолго, а может, и навсегда прощается с родным домом. – Раз мне объявили войну, ничего другого не остается, как принять вызов. Посмотрим, кто кого? Да помогут мне мои деды и Аллах! И вам, тетушка спасибо и за науку, и за любовь! И, как говорят в нелюбимой вами России, не поминайте лихом»!
Взвалив на плечо тюк с собранным в дорогу скарбом, он встал и быстро побежал в направлении тропы, бросая через себя сорванную коноплю и табак.
-9-
Южная студеная ночь вступала в свои права. Быстро темнело и становилось нестерпимо холодно. На абсолютно черном памирском небе загорались звезды, да такие яркие и большие, каких не увидишь ни в России, ни с мостика подводной лодки. Склон, на котором находился Ибрагим, мешал увидеть луну, уже начавшую серебрить вершины гор. Они в это время года были спокойными, как и реки, что шумели тише, не то, что зимой или весной, когда происходили сходы лавин, случались оползни, камнепады и землетрясения.
Любуясь этим великолепным, мертвым и немного жутковатым миром, он почувствовал, что основательно промерз. Холод вернул его к реальности и заставил подумать о том, что весь день ничего не ел. Удивительно, но есть не хотелось.
«Все-таки хорошее и удивительное блюдо - плов», - подумал он и вспомнил, как дед рассказывал ему про великого завоевателя Тимура, приказавшего своим кашеварам приготовить такую еду, какой можно было бы вкусно, сытно и вдоволь накормить его огромную армию, совершающую марш-бросок по пустыне, чтобы не тащить за собой обоз. Воистину это было гениальное изобретение, насытившись которым несколько дней не думаешь о еде.
А вот пить хотелось и очень. На таких высотах обезвоживание организма происходило намного быстрее. К сожалению, чайник был пуст, а до снега надо было еще добраться. Он вздохнул, вспомнив, как дед именно на дне этого ущелья устроил привал, разжег костер, накормил, напоил внука горячим, чаем, а перед тем, как тронуться дальше, проверил его обувку. Ботиночки оказались сырыми после переправы. Пришлось немного задержаться, пока дед подсушивал их над костром.
Эти приятные воспоминания немного приглушили жажду. Тут его взгляд упал на ноги. Он грустно усмехнулся. На правой ноге красовалась большая старая, но еще целая калоша, перевязанная его носовым платком после того, как левая потерялась во время переправы через бурный, довольно широкий приток Муксу во втором ущелье. На левой ноге болтались обмотки курпачи, перевязанные оторванным рукавом от рубашки одного из братьев.
Затем он с той же усмешкой окинул взглядом весь свой нехитрый скарб и впервые за этот день рассмеялся, представляя, как выглядит со стороны. Зрелище было не для слабонервных. С таким, громко сказано, снаряжением не то, что в горы, даже по окрестностям поселка гулять было небезопасно.
И все же все эти вещи очень даже пригодились. Прежде всего, халат деда Мансура и этот дурацкий медный чайник, мешавшийся всю дорогу, из-за которого он дважды чуть не сорвался в пропасть. Пригодился и половичок, из которого было смастерено подобие заплечного мешка, где лежали пока еще невостребованные вещи: та же веревка, кетмень и несколько тряпок. Очень кстати пришлась и старенькая, довольно длинная, украденная у тетушек Сайе курпача, в которую он теперь кутался и обрывками которой обмотал ногу. Утром ее нужно будет разодрать окончательно и укутаться тело, чтобы не замерзнуть на снежном плато.
В брюках, которые сильно испачкались, но оставались еще целыми, в заднем кармане, закрывающемся на молнию, лежали документы, маленький перочинный ножик и деньги. Выручила флотская привычка раскладывать брюки под постель, чтобы лишний раз не гладить. Денег было много, около семи тысяч, пять из которых он собирался отдать родителям, а остальные оставить себе, чтобы ни от кого не зависеть все два месяца каникул. Теперь все они абсолютно бесполезные в горах, в крупных купюрах лежали в документах.
Кроме подаренных командиром часов, оставшихся в доме деда, было жаль удобные, отличные, новенькие чешские туфли, которые он купил в туалете московского ГУМа, переплатив плюгавому парню - спекулянту почти в два раза. Пришлось долго и отчаянно торговаться, чтобы тот скинул двадцать рублей с объявленных ста. Этой весьма полезной привычке его обучила родина.
ОТЕЦ
-1-
«Что ж мне так не везет с обувью?» – усмехнулся Ибрагим. Действительно, как только он сам с переплатой приобретал новые удобные туфли, они тут же пропадали. И таких случаев было уже три. В первых таких туфлях, купленных в Ташкенте, где происходили соревнования по борьбе на кубок среди среднеазиатских республик, уехал в Россию старший брат. Второй, почти анекдотичный произошел с ним во время побывки из армии.
Узнав, что дня два он будет находиться в Ленинграде, отец в письме попросил его зайти в мечеть на Васильевском острове, где сам побывал еще во время войны. Выполняя просьбу отца, Ибрагим снял перед входом в мечеть свои новые туфли, которые купил на сэкономленные матросские деньги, значительно переплатив продавцу обувного отдела ленинградского Гостиного двора. К знакомым командира, у которых он остановился, пришлось возвращаться по городу в старых рваных калошах.
Дома он рассказал отцу, как выполнил его просьбу, и весело добавил:
- Знаешь, как обидно, папа?.. Пока я совершал намаз в ленинградской мечети, Аллах спер у меня новенькие туфли.
И первый раз за всю свою жизнь получил пощечину от отца.
- Как можно говорить такую гадость? – вспылил отец. – Да чтобы у тебя язык отсох за такие слова! Может быть, и права Наргиз, что ты в России меняешься не в лучшую сторону?
Немного успокоившись, он долго говорил с сыном об Аллахе, который велик и всемогущ. Что человек без веры слеп душой и готов на любую подлость.
- Ты только посмотри, - говорил он, - что произошло с Россией, которая отвернулась от Бога. Они жгли иконы, убивали своих попов, осквернили все свои церкви. Устраивали в них свои дьявольские пляски, превратили в склады, даже туалеты. И что получилось? Он наказал их. Наслал на них самую страшную войну. Даже немцы, которых мы победили, живут лучше. А эти? Живут, как шакалы, за деньги, жилье, еду рвут друг у друга глотки. Вот ты все время тянешься к России. А что там хорошего? Культуры нет, все злые, завидуют, если живешь чуть-чуть лучше, честнее. Одно ворье, жулик на жулике. А пьянство? Как они пьют. У них же не осталось настоящих мужчин. Им же нельзя иметь детей. Все их дети тоже пьют, курят, никого не уважают. Что из них вырастает? Конечно, там есть много умных, порядочных людей, но распознать их бывает очень трудно, особенно в городах. Приспосабливаясь, горожане так научились обманывать, что сразу и не разберешь, кто из них человек, а кто - зверь и подлец. А знаешь, почему мы так боимся, что ты женишься не на нашей девушке? Да потому, что многие их женщины - порождение самого дьявола. Они пьют, курят и, самое главное, никого не уважают. У них нет ни совести, ни женской чести. Уж я-то знаю. Да и ты – не мальчик, наверное, и сам это испытал. Мне не интересно, сколько их у тебя там было, но уверен, что серьезно строить семейные отношения стоит только с нашими. Попробуй подойти к нашей девушке, женщине. Да она и сама умрет, и тебя зарежет, а честь свою будет защищать до последнего вздоха. Ведь ты же знаешь Коран, и сам верил в Аллаха. Я не понимаю, что с тобой случилось? Мы с мамой были так рады, что у нас растет такой мудрый и добропорядочный сын. А тут вдруг такое неуважение. Мне даже страшно за тебя.
Слушая его, Ибрагим был очень удивлен тем, что его отец – коммунист, прошедший с боями пол-Европы, командуя штрафным батальоном, в котором не верили ни в черта, ни в Бога, оказывается, искренно верил в Аллаха. До этого ему казалось, более того, он был уверен, что отец только делает вид, чтобы не обижать чувства верующих, да и не особенно выделяться. Вспоминая слова отца, он отметил, что его рассуждения очень походили на рассуждения деда, и подумал, что во многих случаях с ними согласен.
Таджики более уважительно относятся друг к другу, женщинам и особенно почитают стариков. Таджички в моральном отношении были намного выше тех же россиянок. Увидеть их непочтительно разговаривающими со стариками, даже своими детьми или мужем было просто немыслимо. А уж представить курящую или пьяную таджичку невозможно было даже самом невероятном фантастическом романе.
Ибрагим часто вспоминал случай, когда он нечаянно увидел курящей одну из старших сестер. Бедная сорокалетняя женщина, у которой дети были вдвое старше его, готова была провалиться «сквозь землю», умоляя десятилетнего мальчишку молчать и обещая выполнить за это его любое желание.
И все же он пытался возразить отцу, отстаивая свое мнение о России, приводя в пример тех же подводников, с которыми прослужил уже больше года. Увы, спор ни к чему не приводил. Каждый оставался при своем мнении. Отец соглашался, что подводники это особый род войск и моряки всегда отличались своей обособленностью и честью. Но когда речь зашла о их семьях и всех остальных россиянах, Ибрагим был вынужден согласиться с отцом. Крыть, как говориться, было нечем. Отец вместе тетушкой представляли силу, противостоять которой было трудно, а какие-то моменты и невозможно.
-2-
У Ибрагима с отцом в детстве как-то не сложились отношения. Нет, он очень любил папу, может даже больше, чем мать, но ему казалось, что тот его не любит, поэтому часто бывает несправедливым. И причиной этого, как он считал, был его старший брат Рашид.
Все вокруг только и говорили, как хорошо, что у Рахимджана растут мальчики, помощники, продолжатели славного рода, как они любят друг друга, уважают. Отец и тетушка тоже были очень этим довольны. Если бы все они только знали, как эти братья ненавидели друг друга? Свидетелем этой ненависти была только мама, но ее почему-то никто не слушал.
Отец вечно пропадал на работе и не мог видеть, как старший сын Рашид еще с самых первых дней появления в доме братика, начал откровенно над ним издеваться и устраивать мелкие пакости. Правда, делал он это тихо, как говориться, исподтишка, когда рядом с ними никого не было. При людях он становился заботливым и внимательным, особенно при отце и тетушке.
Именно ему младший братик обязан тем, что начал быстро развиваться, взрослеть и умнеть. Ему как-то сразу стало понятно, что жаловаться бесполезно, а защитить себя сможет только он сам. Поэтому пришлось смириться и терпеливо ждать, когда он подрастет и сможет дать достойный отпор своему мучителю. Эта мысль помогала ему стойко переносить все те неприятные моменты, которые устраивал этот злорадный урод.
Самое интересное, что мучитель неожиданно начал отставать сам. Видимо, ему надоело, вернее, уже не доставляло удовольствие устраивать каверзы, видя, что этот маленький «гаденыш» перестал на них реагировать. Действительно, что толку щипать бесчувственное тело, даже прищемить дверью пальцы, когда этот звереныш только вскрикивает, да убегает куда-нибудь зализывать боль. Даже не плачет, гад, не говоря уже о том, чтобы кому-то пожаловаться, правда, только смотрит так, что кишки наружу выворачивает. Еще чего доброго прибьет, когда подрастет, а растет он быстро, да и взгляд этот становится все злее и осмысленнее.
Отцом же все это было воспринято, как установление еще более теплых, дружеских отношений между братьями. Он просто сиял от счастья, наблюдая за тем, что взгляд младшего сына немного потеплел и тот уже не смотрит на старшего волком. Самое грустное, что своим желанием еще больше сблизить сыновей, он все больше отдалял от себя младшего, который почему-то смотрел своим волчьим взглядом теперь уже на него самого. Это немного приостанавливало его отцовские чувства, заставляя прислушиваться к словам сестры, говорившей о том, что не стоит вмешиваться во взаимоотношения братьев, что они должны разобраться сами.
Между тем он все чаще стал ловить не себе этот сверкающий ненавистью взгляд и никак не мог понять истинной причины. Разговоры с Ибрагимом тоже ни к чему хорошему не приводили. Тот отдалялся и замыкался в себе все дальше и больше. Хотя это было и понятно. Сын заступался за маму, которую, как он считал, незаслуженно обижают, особенно тетушка, унять которую было не под силу даже ему, отцу семейства. Оставалось только надеяться на то, что сын подрастет и все поймет сам. Он был до жути упрям и ничего не принимал на веру. Этим можно было даже гордиться, но переживать все это было сложно и невыносимо. Как-никак Рашид был его сводным братом, и вина отца была очевидной. Требовалось время, чтобы все это уладить.
С появлением в семье младшего братишки Амира, Ибрагима словно подменили. Все свое внимание он переключил на предмет своего обожания и уже никого к нему не подпускал, даже мать. Самое любопытное, что его почему-то стал побаиваться даже Рашид, который к этому времени подрос и действительно стал слушаться среднего, который неожиданно для всех стал занимать в доме главенствующее положение и не только среди детей. Со стороны наблюдать это было довольно смешно.
Пятилетний ребенок отдавал распоряжения домочадцам, но самое смешное, все его слушались. В первую очередь его поддерживала двоюродная четырнадцатилетняя сестра Зебо, которую по приказанию тетушки прислали в помощь по хозяйству матери. До этого ей приходилось крутиться одной на кухне, бегать на базар за продуктами и еще учиться в школе. Слава Аллаху, что ей еще помогали подружки и соседи. С появлением в доме беспокойного младенца ей пришлось бы совсем худо. Мама Ибрагима была никудышной хозяйкой, ее стряпню, увы, не ела даже соседская собака, не говоря уже о том, что успокоить маленького Амира мог только Ибрагим.
Ко всему прочему он оказался довольно мудрым руководителем, не отдавая распоряжения, а предоставляя обязанности на выбор. Понятно, что Рашид теперь только рад был исчезнуть из дома, забежав мимолетом на базар, в магазин и в молочную кухню, чтобы не слышать постоянные вопли младенца. А, кроме того, находясь дома, постоянно нужно было таскать и греть воду, да еще полоскать бесконечные пеленки, которые этот засранец пачкал с бешеной скоростью.
С Ибрагимом теперь никто не спорил. Результаты его правления не заставили себя долго ждать. Помимо установившегося порядка, он откуда-то все время приносил новые рецепты, и обеденный стол разнообразился так, что отведать новые блюда сбегалась вся округа. Конечно же, больше всех был доволен отец, для которого с трудом удавалось сохранить часть его доли. Правда, к своему ужасу он заметил, что во многих блюдах довольно часто присутствует проклятая Аллахом свинина. Уж он-то прошедший с боями всю Европу и Украину знал ее на вкус, а уж в так всем полюбившихся шпикачках она несомненно должна была присутствовать по технологии.
Из разговора с сыном он понял, что часть рецептов, как он и предполагал, дали тому поволжские немцы. Однако Ибрагим никому даже Зебо об этом не рассказал, как его ни просили. Он понимал, что означает мясо этого нечистого животного для мусульманина, и приврал всем, что это особый вид жирного козла, который обитает в труднодоступных районах. На самом деле он менял его на мумие, добывать которое научил его дед, который и рассказал, что в России пробовал свинину, даже угостил салом, что привезли ему его друзья.
- Понимаешь, папа, - говорил Ибрагим. – Раз уж мы с дедом ели это мясо, и Аллах нас не наказал, то и другим его тоже можно давать пробовать. Ведь они же не знают, что едят свинину. Пусть думают, что это козел, так им будет спокойнее. А я ведь сэкономил деньги в доме, и все вкусно поели. Может я грешен, но дед сказал, что Аллах для всех един, и не разрешает есть свинину только потому, что боится за наш народ, что он ее неправильно приготовит. Она ведь портится быстрее, чем другое мясо. Но если его правильно приготовить, даже засолить, оно будет лежать даже дольше, чем вяленая баранина. Вон немцы едят свои колбасы, которые готовили несколько лет тому назад, и ничего с ними не случается. Конечно, если ты запретишь, я брошу это дело, но сам теперь, наверное, никогда не откажусь от свинины. И тогда получится, я буду получать удовольствие от еды, а мои братья и вы нет. Это же несправедливо. А потом я же на самом деле хотел сэкономить деньги, которых в доме и так не хватает, но уверяю, никто об этом не узнает. Вы же уже полгода едите свинину, я ее даже в плов даю класть Зебо. Она только удивляется, как быстро она готовится, а масла нужно меньше. В шурпу, лагман и манты ее только добавляю, и от этого блюдо становится только вкуснее. А котлеты без нее сухие и тоже невкусные. Все только удивляются, какая Зебо стала хозяйка. Соседи говорят: «Вот мужу повезет, у нее же руки золотые». Ведь я же еще принес рецепты, которые мне дали армяне, дагестанцы, чеченцы. Дед мне корейские и китайские блюда показал. А сколько русских блюд? Это я уже у русских знакомых выпросил. Вот разбогатеем, купим большую сковородку, мы еще блины будем печь. А потом папа не я один беру у немцев свинину. Я знаю несколько шашлычников, которые тоже покупают ее, а на базарах говорят, что это баранина. И ведь у них самые вкусные шашлыки.
- Так ты решил стать поваром? – улыбнулся отец.
- Нет, папа! Готовить я не умею. Пусть это делает Зебо. У нее это лучше получается. У меня все горит и переваривается. Просто я хочу, чтобы наша еда была вкусной и полезной. Вот и все.
- Ну, что ж, сын, дерзай дальше! Как ты понял, противиться я не буду, только уж ты поосторожнее со свининой. Нужно будет нашим сказать, чтобы не очень-то угощали соседей, хотя какое там. К дому же подойти нельзя, такой аромат сшибает, что не захочешь, а войдешь
И это была их первая совместная тайна, которая их сдружила.
Жили они тогда в Канибадаме в старом родовом доме с огромным садом.
Советская власть ввела налоги на сады и домашних животных. Описывалось каждое фруктовое дерево, каждая лоза, соответственно, и каждое домашнее животное. Чтобы не платить, люди вырубали сады, выгоняли животных, а что самое страшное, уничтожали виноградники в домах. Этот виноград, как правило, даже не использовали в пищу, но его описывали так же, как и элитный, который шел на изготовление вина, соков и сахара.
Когда вырубили сад и виноградник в доме Ибрагима, жить стало просто невыносимо. Люди и животные мучились под палящими лучами жаркого южного солнца. Исчезла тень, а с ней и прохлада. К середине дня стал пересыхать арык. Дохли одна за другой переписанные комиссией и измученные зноем куры.
Однажды отец вернулся с работы раньше обычного, собрал домочадцев и объявил:
- Всякому терпение бывает конец. Сегодня мы попытаемся положить конец этому безобразию.
Он вынес из дома огромную кипу газеты «Правда», которую выписывал, как коммунист, и свернутые рулоном плакаты с портретами членов Политбюро, которые получал, как агитатор. До этого все это он не разрешал трогать никому. Теперь же он достал стремянку и с улыбкой произнес:
- В России газетам находят применение в качестве подложки под обои и еще кое-где, а мы тоже найдем им свое место. Ибрагиму, как самому маленькому и легкому, придется труднее всех. Его одного может выдержать навес над нашим палисадником. Что делать сынок? Ты должен всех нас спасти от жары. Обязательно надень что-нибудь на голову от жары. Или ты боишься?
От этих слов и оказанного доверия Ибрагим был готов покрыть не только навес над их двором, но и навесы всего города. Оказывается, отец его уважает и поручает такое ответственное задание.
После того, как газеты и плакаты проволокой были прикреплены к навесу, у отца начались неприятности. Его персональное дело стали разбирать на партийных комитетах, несколько раз штрафовал пожарник.
Солнце коробило бумагу, а члены правительства, распечатанные на всех полосах газет и плакатах, «корчили жуткие рожи», пугая и веселя всех окрестных соседей. Правоверный мусульманин, входя в дом, с ужасом поглядывал наверх и читал молитву, а православные гости - перекрещивали лбы и просили защиты у Николая угодника.
-3-
Ибрагиму только – только исполнилось шесть лет, когда в их дом приехали фронтовые друзья отца вместе со своими женами и детьми.
Они появились в полдень, их сразу же усадили за достархан во дворе дома, и началось нескончаемое азиатское застолье. Отец извинился за то, что из-за вырубленного виноградника нарушены комфортные условия, а они, в свою очередь, пожаловались на то, что «Лысый обормот*» и в России «накуролесил» с садовыми деревьями и домашней живностью. Краснощекий дядя Владимир со слезами на глазах рассказывал, как его отец от отчаяния зарезал единственную корову-кормилицу и за бесценок продал всех коз, свиней и часть домашних птиц. Затем все дружно осудили переименование Сталинабада* в Душанбе, Сталинграда - в Волгоград и выпили за Великого Сталина.
После этих тостов начались воспоминания о войне, стали появляться родственники, соседи. Все радовались приезду дорогих гостей и от души старались их ублажить, удивить. Огромный достархан, до этого заставленный гостинцами и дарами, уже не вмещал всех блюд, сладостей, кулинарных изысков и даров, которые продолжали прибывать с катастрофической быстротой, поэтому приходилось наваливать, втискивать и выставлять их в несколько ярусов. Обилие и разнообразие яств поражало и удивляло. Еще бы, Ферганская долина богата на все это сама, а, если к этому еще и добавить хлебосольные традиции, мастерство и изобретательность каждой хозяйки. Без привычки выдержать все это не так-то просто, особенно непривычным желудкам.
Первыми из-за стола выкатились дети, и Ибрагиму пришлось вставать вместе с ними. Ему очень хотелось послушать воспоминания отца и его друзей о войне. Отец это делал нечасто, если не сказать, что он вообще этого не делал никогда, но законы гостеприимства были святы, Ибрагим должен был ублажать своих ровесников. Вслед за детьми последовали их мамы, уставшие от неудобных поз, главное, удивленные, что остаются за столом с одними мужчинами. Все приходившие в дом женщины, даже не здороваясь, сразу же исчезали на женской половине.
Гостьи вдоволь нагулялись по довольно большому пустынному родовому саду, попытались помочь женщинам, скопившимся на тесноватой кухне, и где-то к концу дня выразили желание погулять по городу.
Желание гостя - закон. Отец позвал Ибрагима и, как единственному свободному «мужчине», поручил сопровождать уважаемых гостей на прогулке. Таджикским девушкам и женщинам в такое время появляться на улице, было не принято.
Ибрагим, гордый от сознания, что именно ему поручено такое важное и ответственное дело, с радостью согласился и спросил отца, куда бы он рекомендовал им пойти? Тот ответил, что полностью доверяет инициативе сына, и Ибрагим возгордился еще больше.
И вот тетя Валя и тетя Маша, так звали этих женщин, захватив с собой своих детей, в его сопровождении вышли на улицу. На прогулку они надели подаренные им красивые национальные атласные платья и тюбетейки, расшитые золотом. Это им порекомендовали женщины, чтобы не было так жарко во время прогулки по улицам, еще не остывшим от дневного зноя.
Большеглазая и темноволосая тетя Валя в национальном наряде была очень похожа на таджичку. Второй, светловолосой, коротко остриженной тете Маше платье тоже очень шло и нравилось, так как скрадывало чуть-чуть полноватую фигуру. Их детям: девочке Оле и мальчику Ване тоже подарили по тюбетейке.
Из всей гуляющей компании только Ибрагим был в пионерской панамке, которую привез из пионерского лагеря его старший брат Рашид
Ибрагим неплохо знал свой небольшой город. Помогая маме по хозяйству, он часто бегал на базар за пшеном для кур, лепешками и керосином, а так же за папиросами для отца в район Фирузоба*, куда побаивались ходить другие мальчишки с его улицы.
Там он нашел взаимопонимание с чеченской шпаной, родители которых были высланы с Кавказа. Сначала подрался, а потом подружился с их главарем Тагиром. Конечно же, дракой это было назвать смешно, просто, защищая отцовский «Беломор», он отчаянно бросился на парня, который был старше и выше его в два раза. Тагир оценил этот поступок и объявил, что «снимет шкуру с каждого, кто хоть пальцем тронет этого отважного маленького батыра».
Больше всего Ибрагиму нравилось ходить к баракам, где жили немцы, высланные с Поволжья. Там было очень интересно. По вечерам часто устраивались домашние концерты, аттракционы для детей, чтение книг вслух и прослушивание грампластинок. Туда-то в первую очередь он и хотел повести гостей. Но женщины почему-то отказались принять его предложение, и тогда он повел их в центр города, к базару.
Прежде он никогда не ходил на базар в это время суток, поэтому опустевший город его поразил и испугал одинокими случайными прохожими, какой-то странной тишиной, которую изредка нарушали звуки, напоминавшие о том, что за трехметровыми глиняными дувалами еще теплится жизнь.
Не лучшее впечатление производил и вид базарной площади. Везде валялись горы мусора, в котором копошились бродячие собаки и огромные жирные вороны, которые со злобным лаем и гневным карканьем бросились на непрошеных гостей. В дополнение ко всему появился старик в рваном халате и стал на них кричать.
Удивленные и ошарашенные таким приемом, они вернулись на улицу, по которой пришли и там гостьи попросили Ибрагима перевести им слова старика. И Ибрагим поведал, что старик бранился именно на них за то, что они «потеряли разум и стыд, забыли Аллаха, шляются по городу сами, да еще таскают с собой детей. За это он посылает на их головы самые страшные проклятия».
Обе женщины улыбнулись, а тетя Маша спросила:
- Значит, женщинам одним у вас гулять нельзя? А где же тогда они гуляют с детьми?
- У нас есть театр, дом культуры, но сейчас они на ремонте, можно пойти в кинотеатр. Правда, я этот фильм уже два раза смотрел.
- Нет! – возразила тетя Маша. – В кино уж мы точно не пойдем, правда, Валя? Хочется просто погулять на свежем воздухе. Здесь на улице-то от духоты с ума сойдешь, а сидеть в помещении, брр!
- А где у вас вообще собираются люди? – спросила тетя Валя. – Неужели они все так и сидят по домам?
- Люди? – задумался Ибрагим и радостно воскликнул. – Так они, наверное, сейчас на автовокзале! Нет, скорее всего, их там уже нет. Значит, на железнодорожном вокзале! Правда, до него идти километра три. Там люди точно есть.
- Нет уж! – поморщилась тетя Валя. – На вокзалы мы точно не пойдем. А где же ваши знаменитые сады, виноградники, орешники? Ведь ваш город, кажется, называют ореховым?
- Так это надо идти в другую сторону, за канал и Пулотон*, - объяснил Ибрагим. – Это далеко, через весь город.
- Так у вас есть река!? – воскликнула тетя Валя.
- Да! - гордо кивнул Ибрагим. – Наш город стоит на Большом Ферганском канале.
- Так отведи нас туда, пожалуйста! – разом воскликнули обе женщины. Они были согласны идти куда угодно, лишь бы не возвращаться обратно в дом.
Ибрагим пожал плечами, так далеко он ходил только с взрослыми. Он уже давно порывался отправиться туда и даже дальше, но родители категорически запрещали, опасаясь, что он будет ловить и собирать там «ядовитую гадость».
- То, что это он делал вместе с дедом, еще можно как-то допустить, - причитала мама. - Но самостоятельно, - это уже ни в какие рамки.
Теперь представился случай, и начинала сбываться его мечта. Он обрадовался, оживился и уверенно повел их в сторону канала.
По дороге гости расспрашивали его о жизни в городе, и он поведал им все, что слышал из разговоров взрослых.
Сначала он рассказал, как люди отпраздновали отъезд обратно в Россию строителей канала.
- Было так весело и многолюдно, - говорил он. – Вызвали солдат с настоящими автоматами.
- А зачем солдат? – удивилась тетя Маша.
- А чтобы наши мужчины не побили строителей камнями, - объяснил он.
- За что!? – воскликнули обе женщины сразу.
- За то, что они приставали к нашим женщинам. Ведь многих уже побили так, что местные больницы не смогли всех принять. Пришлось отвозить кого-то в Ленинабад, кого-то в Исфару, а кого-то в Коканд. Дядя Анвар говорил, что пятерых лечили в самом Душанбе.
- Ничего себе, праздничек! – ужаснулась тетя Валя.
- Это еще что!? – продолжал он. – В прошлом году наши мужчины сожгли городскую милицию, побили всех милиционеров. Тогда тоже вызывали солдат, но никого не арестовали.
- Как же такое могло произойти? – спросила ошарашенная тетя Маша. – Неужели и в самом деле никого не арестовали?
- Никого, - уверенно произнес он. – Милиционеры сами виноваты.
- В чем же? – продолжала допытываться тетя Маша.
- Они – ленинабадцы, - объяснял он.
- Послушай! - спросила тетя Валя. - Ведь Ленинабад, если я не ошибаюсь, ваш районный центр. Так почему же людей из районного центра так невзлюбил ваш город?
- Они заносчивые, злые и глупые, – ответил Ибрагим.
- Прямо-таки все? – продолжала спрашивать она.
- Конечно. Они нас не любят, а мы их.
- Как это не любят? – вмешалась тетя Маша.
- Не любят. Так все наши родственники говорят, – ответил он и добавил: - Нас еще кулябцы не любят и кургантюбинцы.
- Господи! – воскликнули обе женщины сразу, а тетя Валя спросила:
- Да за что же вас так не любят? Что вы им такого сделали?
- Мы – канибадамцы! – гордо ответил Ибрагим.
Женщины переглянулись и оживленно заговорили друг с другом.
- Боже праведный! - воскликнула тетя Маша. - Республика маленькая, да еще сплошные горы, а они друг друга не любят, калечат, да еще и сжигают. Дикость какая!
- Ну, а что же ты хочешь? – отвечала ей тетя Валя. - Это же Азия, может быть у них так принято? Видишь, какие у них заборы? Это же крепости. Может они воюют друг с другом? Смотри, как тихо в городе. Как-то жутковато. Может, вернемся?
- Ты что с ума сошла? – отвечала ей подруга. - Опять сидеть с пьяными мужиками и слушать их бред? У меня ноги до сих пор болят от сидения на корточках. Между прочим, мы просидели часов пять в своих коротких платьях среди одних мужиков. Женщин-то они к столу не допускают.
Ибрагим слушал их разговор и думал, почему и в самом деле их не любят люди из других городов? Ведь многие его родственники жили в них. Бабушка была из Куляба*, дядя Анвар родился в Ленинабаде*, а другие родственники просто расползлись по всему Таджикистану, Узбекистану и даже намного дальше.
Только чуть повзрослев, он узнал, что таджики при знакомстве друг с другом, прежде всего, интересуются происхождением, чтобы найти земляка, полагая, что, таким образом, находят единомышленника. И он ценился даже больше родственника.
Услышав, что гостьи заговорили о воинственности таджиков, Ибрагим решил им возразить.
- Нет, мы не воюем. Мы приглашаем врагов к себе в гости и кормим так, чтобы они «подавились своими же словами».
Женщины переглянулись и захохотали. Ибрагим озадачился. Гостьи его неправильно поняли, ведь он хотел сказать, что таджики предпочитают дружить, чем воевать. Он часто слышал, как родители, поссорившись с соседями, обсуждали, как бы лучше их принять, чтобы восстановить мир. И он снова попытался объяснить это.
- Мы очень дружим с соседями, с которыми больше всего ругаемся. Самую злую на улице соседку Мархамат - апу мама кормит так, что в доме очень быстро кончаются продукты.
Женщины развеселились еще больше, втянув в веселье своих детей. Поняв, что не может правильно объяснить им обычаи взрослых, он решил переменить тему и рассказал, как толпа фанатиков забросала камнями двух девушек за то, что они отрезали косы, сделали короткие стрижки и надели модные коротенькие платья.
- Ну и нравы! - снова поежилась тетя Маша и обратилась к подруге. – Нам, наверное, никогда этого не понять. Это же дикость и средневековье. Слава Богу, что на улицах у них вечерами так пустынно, иначе бы они и нас поколотили бы. Ведь мы наверняка делаем что-то неправильно по их мнению. После этих рассказов что-то мне гулять расхотелось.
- Ты знаешь, и мне что-то стало тревожно, - согласилась тетя Валя. – Недаром нам говорили, что здесь на Востоке можно нарваться на неприятности, тем более мы без мужиков, ведь женщин-то они ни в грош не ставят. Кажется, нужно возвращаться.
Услышав их, Ибрагим понял, что его мечта добраться до заветных мест без присмотра взрослых снова рушится. Кроме того, он обиделся за свой город. Ведь у гостей сложилось впечатление, что здесь страшно. Правда, он был виноват сам, что рассказал им эти страсти. И он решил заступиться за свой народ.
- Наш народ очень добрый и радушный, - громко заявил он. – Мы никогда не обижаем никого просто так, а к гостям относимся с особым почтением. И вас никто не обидит. Я скажу, что вы гости из России и вас будут почитать. Хоть я и маленький, но тоже мужчина. Поэтому буду вас охранять до последнего вздоха. Вы же женщины, а мы женщин очень уважаем и защищаем.
- Конечно, конечно Ибрагим! – улыбнулась тетя Валя. – Ты молодец! Ради Бога, не обижайся! Просто на самом деле нужно возвращаться. Солнце уже заходит, скоро будет темно.
- Я, наверное, напугал вас, вот вы и боитесь, - продолжал защищать свой народ Ибрагим. – Но я вам честно говорю, наш народ очень добрый. Знаете, какие у нас бывают добрые и веселые праздники?
Ему очень хотелось идти дальше, и он стал рассказывать о празднике Навруз*.
Таджики называют Навруз пробуждающим красоту. С его приходом снова просыпается и возрождается природа. Земля одевается в зеленый наряд из сочных трав и цветов. Начинают петь соловьи, журчать ручьи, реки и водопады. Дети собирают подснежники и с песнями раздают их соседям, родственникам и знакомым. Эту традицию называют «гулгардони»*. Люди, принимая из рук ребят цветы, прикладывают их к глазам и благодарят Аллаха за то, что он помог преодолеть зиму и принес весну.
Хозяйки в домах начинают готовить специальное к этому празднику национальное лакомство «суманак»*. Это проросшая пшеница, разрезанная на квадратики, растолченная в специальной ступе и приготовленная на очень медленном огне в виде халвы. Интересно, что во время его приготовления вокруг котла с суминаком собирается все семья, приходят соседи, родственники и друзья, которые поочередно помешивают содержимое котла и поют хорошие задушевные песни.
Еще более интересным бывают праздничные гуляния и застолья. В центральной зале дома, где обычно происходят такие праздники, зажигают свечу, а подсвечник украшают зеленой травой, весенними цветами. На достархан по традиции обязательно выставляют семь видов сладостей и яств, названия которых начинается на букву: «син». Кроме суминака это: сумот, самбуса, сабзи, санджид, себ*, сок и др.
С самого раннего утра начинают раздаваться звуки карнаев, сурнаев и наев, которые сзывают народ на самую большую центральную площадь, где обычно праздную народные многолюдные торжества. В самом центре площади зажигается большой костер, который обходят все присутствующие в знак доброй надежды и избавления от невзгод.
В разных концах площади происходят разные представления, соревнования и другие веселые действия. Где-то, сменяя друг друга, поют певцы, играют музыканты, пляшут танцоры. Где-то комики и канатоходцы веселят народ, показывая свое мастерство. В другом месте молодежь читает друг другу стихи и четверостишья. Повсюду идут состязания: скачки, петушиные бои, стрельба из лука, метание ножей, перетягивание каната, армрестлинг и другие развлечения.
С разных уголков страны съезжаются всадники и устраивают любимое всеми «козлодрание»*. Знаменитые борцы республики устраивают соревнования по национальной борьбе «гуштингури»*. Победителей ждут ценные призы, включая автомобили, ковры и другие предметы обихода.
В самый разгар праздника в небо выпускаются голуби.
Во время Навруза люди забывают о своих предрассудках, клановой принадлежности, не говоря о военных действиях. Это подлинный праздник жизненного возрождения, красоты, единства и согласия всех народов не только Таджикистана, но и других республик, где он прижился и полюбился.
- Надо же, какие у вас прекрасные мусульманские праздники, - восхищенно сказала тетя Маша.
- Это не мусульманский праздник, – возразил Ибрагим. - Он языческий, и достался нам в наследство от огнепоклонников, так сказал мне папа. Он еще сказал: «Чем мы хуже русских, у них там тоже бардак в религии». А как пишется слово «бардак»? «Бордак» или «бардак»?
Ответа он не дождался. Дикие истошные крики, вопли и стоны заставили их обернуться и посмотреть туда, откуда они раздавались.
От увиденного все разом застыли от ужаса.
По узкой среднеазиатской улочке прямо на них бежала огромная разъяренная толпа каких-то жутких мужчин, размахивающих большими палками, неистово что-то выкрикивающих и вырывающих волосы из своих всклокоченных бород. Их одежда представляла какие-то жалкие обноски, взгляды были безумными и злыми.
- Что это? – округляя глаза, шепотом спросила тетя Валя.
- Дервиши*, - вскрикнул Ибрагим, в глазах которого вспыхнул животный страх.
Прежде Ибрагиму приходилось их видеть на базарах, где они просили милостыню. Их жуткий вид всегда вызывал неприятные ощущения, и никакие рассказы об их набожности, святости не могли погасить в нем отвращения. Да и не могли они вызвать другое чувство своими безумными глазами, жуткими грязными лохмотьями на голом болезненном теле, какими-то немыслимыми шапками, хиркой* и большими посохами, которыми они отгоняли собак. Теперь же их было столько и они так жутко орали, что у него заныло под ложечкой и стали подкашиваться ноги.
- Что они хотят? – со страхом в голосе продолжала спрашивать тетя Валя.
Увидев, что Ибрагим застыл пораженный не меньше их, она крикнула, чтобы все бежали за ней, и побежала первой. Все устремились за ней. Ибрагим, сорвавшийся с места последним, скоро всех опередил. Бегал он неплохо и знал, что сумеет убежать от этой страшной толпы. Для него ничего не стоило, преодолеть трехметровый дувал*и скрыться в лабиринте городских построек. Этому его научило постоянное лазание по горам, но он понимал, что эти городские женщины и их неуклюжие дети сделать этого не смогут при всем своем желании. И он сбавил темп. Ведь ему же отец поручил сопровождать гостей, и оставить теперь их одних он не мог. Более того он должен был следить, чтобы они случайно не свернули в переулки, оканчивающиеся тупиками, что уже несколько раз пытались сделать.
В Таджикистане в кишлаках и небольших городах дома, а уж тем более дувалы ставились так, как пожелает хозяин. Никто и никогда не соблюдал никакой архитектуры, более того соседи между собой часто вели долгие ожесточенные бои за каждую пядь земли. Были случаи, когда на отвоеванных территориях и жить-то уже было некому, но дувал ставился все равно. В старой части города сохранились места, где, добираясь до своего дома, хозяевам приходилось преодолевать два-три чужих соседских двора. Только уже при Советской власти стали наводить с этим порядок.
Ибрагим и гости бежали как раз по старой части города, которая вела к Исфаре. Толпа фанатиков ускоряла бег и уже стала их догонять, но ему даже пришлось сбавить темп, чтобы не отрываться от своих гостей. Позже отец с братьями посчитали, что их пробежка составляла километра два. И это по пыльным душным улицам, под заходящим, но все еще жарким южным солнцем.
Вот так и неслись они по главной улице, подгоняемые страхом и ужасом, пока тетя Валя не подвернула ногу.
- Бегите дальше! – кричала она. – Умоляю, оставьте меня, спасайтесь сами!
Ее пыталась поднять тетя Маша. Рядом кричали дети.
Наконец толпа их настигла.
Ибрагим зажмурил глаза, прикрыл голову руками и вжался в дувал. Страх парализовал его и на какое-то мгновение даже лишил сознания. Он слышал, как рядом с ним с дикими криками и ужасающими воплями проносится табун, заглушающий истошный рев детей и крики женщин. Один раз его толкнули, он вжался в глиняный дувал и тот него начал осыпаться.
Крики и вопли женщин и детей начали стихать, но топот и тяжелое дыхание не прекращались так долго, что он даже прекратил дрожать. Наконец стали стихать и удаляющиеся звуки топота. Скоро и они исчезли совсем. На какое-то мгновение наступила странная тишина, которую неожиданно снова нарушил детский плач.
Голос тети Маши заставил его вздрогнуть.
- Дети успокойтесь!.. Все живы?.. Боже!.. Что это было?.. Валя, ты совсем не можешь идти?
Ибрагим осторожно приоткрыл глаза, но из-за пыли ничего не увидел.
«Значит, я умер», – подумал он и удивился, что рядом дружно ревут Оля и Ваня.
«Почему они плачут? – думал он. - Ведь они же тоже должны были умереть, а мертвые не плачут. Так ему объясняла мама. Они же должны быть рады, что сейчас увидят Великого и Всемилостивого Аллаха».
Ему захотелось крикнуть им, чтобы они перестали плакать, что сейчас их ожидает великая радость, но тут голос тети Маши заставил его повернуть голову в ее сторону.
- Ну, все, дети, успокоились!.. Ибрагим, милый, что это было?
Сквозь плотное облако пыли он разглядел, как она пытается поднять тетю Валю, которая скривила лицо от боли и пытается подняться сама.
- А почему вы не радуетесь, что сейчас увидите Всемогущего и Всемилостивого? – удивленно спросил он. - Нужно привести себя в порядок, а то Он разгневается и не пустит всех нас в рай.
Обе женщины переглянулись, одновременно повернули головы в его сторону, и, не мигая, расширив от ужаса глаза, уставились на него.
- Мальчик миленький!.. Ты только успокойся! – ласково сказала тетя Маша, подошла к нему, осторожно взяла за плечо и внимательно посмотрела в глаза. - Ибрагим, ты себя хорошо чувствуешь?
- Хорошо! – ответил Ибрагим.
Она снова внимательно посмотрела на него.
- Ты, правда, хорошо себя чувствуешь? До дома дойти сможешь?
- Конечно! Здесь недалеко, – ответил он и понял, что жив. Ему вдруг опять стало страшно, захотелось плакать, и он присоединился к компании ревущих детей.
- Ну, слава Богу! – обрадовано вздохнула тетя Маша и пошла поднимать подругу.
Когда вся компания начала вываливаться из калитки во двор дома, мужчины протрезвели, повскакали из-за достархана и стали цепенеть от ужаса.
Измученная тетя Маша втащила стонущую тетю Валю и, закрыв глаза, рухнула на землю. Ее серые от пыли и липкие от пота волосы плотно облегали череп, а лицо стало черным, как у негритянки.
У тети Вали растрепалась коса, и волосы, серыми змейками спускаясь на грязное измученное лицо с обезумевшими огромными глазами, сделали ее похожей на злую, сказочную колдунью. Цветистые атласные платья обеих женщин были землисто-серого цвета, как будто их не стирали года два.
Тюбетейка каким-то чудом сохранилась только на девочке Оле, которая пыталась поднять маму и размазывала по щекам смесь из глины, пыли и слез.
Мальчики дружно ревели в унисон.
Двор мгновенно заполнился высыпавшими из кухни женщинами, которые начали причитать, охать и ахать.
После того, как женщин отнесли в дом и туда же отвели плачущих Олю и Ваню, отец успокоил Ибрагима и попросил рассказать, что же с ними произошло. Когда Ибрагим закончил свое, прерываемое всхлипываниями, повествование, отец воскликнул:
- Как же я забыл?.. Это ведь хоронили уважаемого Каримджана. Большой был человек!.. Очень уважаемый.
И он поведал своим русским друзьям, как хоронят покойников по мусульманским обычаям.
Ислам бережет женщин и детей от тягостного зрелища захоронения усопшего, поэтому они прощаются с ним дома. Потому-то Ибрагим и не мог объяснить происходящего гостям, так как никогда всего этого не видел. По крайней мере, он даже не мог видеть, что делают с покойником после того, как его выносили за ворота. А там его заворачивали в саван, клали на носилки и несли на кладбище. И положено это делать было только взрослым мужчинам. Именно они должны были поднять покойного на носилках с началом захода солнца, а захоронить - обязательно до захода.
Дом уважаемого Каримджана находился в противоположном от кладбища конце города, поэтому похоронная процессия очень спешила. Следует отметить, что праздники, свадьбы, юбилеи и иные торжества в Таджикистане всегда многолюдны, а так как радость и горе люди здесь делят вместе, то и на похороны собираются всем миром. С уважаемым жителем прощался весь город, а, кроме того, наняли дервишей, которые должны были отгонять во время пути злых духов и открыто выражать свои чувства по поводу его кончины. Видимо их неплохо возблагодарили, вот они и старались. В результате в процессии участвовало более четырехсот мужчин. И в это необычное стечение обстоятельств попали погулявшие по городу гости.
На следующий день все дружно смеялись, вспоминая вчерашнюю прогулку.
Русские женщины привели себя в порядок и встречали гостей. Входившие в дом мужчины справлялись о здоровье гостей и, поглядывая на повязку на ноге тети Вали, желали ей скорейшего выздоровления. Вечером гостям вручили абсолютно новые национальные атласные платья и тюбетейки, потерянные ими во время прогулки.
-4-
Подрастая, Ибрагим все больше и больше тянулся к отцу. В нем крепла уверенность, что отец единственный, кто его по-настоящему поймет. И не раз убеждался в этом. Когда у него испортились отношения с тетушкой, отец был первым, кто занял в этом противостоянии его сторону.
Мама же наоборот, неожиданно стала принимать тетушкину сторону. Она не понимала и не одобряла действий сына. Ее пугало его бродяжничество, долгое отсутствие и нежелание возвращаться домой. Братья Ибрагима вместе со всеми тоже осуждали «дурной» характер среднего непутевого брата.
Поссорившись в очередной раз с тетушкой, отец решил навестить сына в Москве.
Они не виделись почти три года и были страшно рады друг другу. Ибрагим заметил, как постарел отец и еще больше стал похож на деда. Если бы он не брился, а носил бороду, можно было подумать, что перед Ибрагимом стоит его строгий и добрый дедушка Ниязи.
Отец и раньше бывал в столице. Последний раз он приезжал сюда двенадцать лет тому назад вместе с мамой и двумя сыновьями, когда Ибрагиму исполнилось восемь лет. Сейчас его естественно удивляло и поражало, как изменилась и похорошела Москва.
- Ты представляешь сынок, – удивлялся он, - здесь генералы теперь ходят по улицам толпами, а один генерал ругался с другим за то, что тот не уступил ему место в метро. Они, оказывается, даже в общественном транспорте ездят. Я за один только час насчитал их столько, сколько не видел за всю свою жизнь. А еще кричим на весь мир, что не хотим войны. Если у нас их столько развелось, сколько же тогда в Америке? Ты случаем не знаешь? Вы же вроде плавали к Америке. Или это военная тайна?
- Нет, папа! – улыбался Ибрагим. – Не знаю, и никакая это не тайна. Мы туда не плавали, а ходили. Просто мы Америку только в перископ и видели, правда, но я никаких генералов не заметил.
- Как это, ходили, по дну что ли?
- Да нет, просто у моряков так говорят.
- Ах, да! Я что-то такое слышал. Твой брат Рашид говорил, что ходил на корабле куда-то, а на самом деле никуда он не ходил, балбес. Его к морю даже близко не подпустили. Выкинули из одной мореходки, тетя засунула в другое училище, а он и там опять набедокурил. Такие вот дела. Вот ты у меня действительно плавал, извини, ходил. Да еще как. Что же ты нам про медаль ничего не сказал? Я уж не говорю о других заслугах. Тетушка чуть ложку не проглотила, когда ей газету показали, где ты - мастер спорта страны, да еще медаль правительственная. Она же думала, что ты здесь уже загибаешься, кушать просишь на улицах. Ну, ладно мне, тете не сказал, а маме, брату? Они тоже обиделись. Даже странно как-то.
- Извини, папа, но для этого были причины. Тебе бы и маме обязательно бы рассказал, но, если уж рассказывать, то нужно было рассказывать все. Я ведь еще и коммунистом стал, а ты сам знаешь, как к этому тетушка относится. Ей же пришлось бы объяснять, по убеждениям я вступил в партию или нет.
- Ну, и как ты вступил?
- По убеждению.
- Так понятно. Значит, мы теперь оба убежденных коммуниста. Наргиз теперь точно с ума сойдет. Ну, что же, от души поздравляю! Какой подарок ты еще для тетушки приготовил, да и для нас тоже? Если ты скажешь, что у тебя здесь кто-то есть, меня она точно со свету сживет.
- Нет, папа, никого у меня нет, хотя, если честно признаться, чуть не женился.
- Хвала Аллаху! Хотя бы за это бить не будут. А что случилось, если не секрет? Ты не понравился или она тебе?
- И то, и другое. Короче, не сошлись характерами. А потом я решил, что мне еще рано об этом думать. Хочу закончить институт, а там посмотреть.
- Значит, домой не собираешься?
- Почему же, вот окончу первый курс и полечу на каникулы.
- И на том спасибо!
- Папа, тебя что-то не устаивает?
- Да, нет, сын, все устраивает, даже больше того.
- Тогда что же ты говоришь об этом с такой грустью?
- Все никак не привыкну, что ты стал у меня таким взрослым. Хотя нет, я, наверное, ошибаюсь. Я уже давно перестал видеть в тебе ребенка. Даже уже и не помню.
- Как это не помнишь?
- Вот именно, не помню. Ты как-то сразу перестал быть ребенком. Я и не заметил, как это произошло.
- А это плохо?
- Даже не знаю. С одной стороны это очень хорошо. Я всегда гордился тобой, именно этими твоими качествами. Тетушка так просто с ума сходила от гордости, что воспитала такого независимого и ответственного человека. А с другой стороны я уже давно перестал чувствовать себя твоим отцом.
- Как это, папа? – удивился Ибрагим.
- Да так сынок. Ты ведь перестал с нами советоваться, не считаешь нужным сообщать о своих успехах, неудачах, как будто нет меня, мамы, тетушки, нас всех. Ты просто ставишь нас в известность, но только потом, когда дело уже совершилось. Мне даже интересно, если ли в мире вообще кто-то, у кого ты спрашиваешь совета? Мы все, конечно, виноваты сами. Мы привыкли, радовались, что ты и только ты отвечаешь за свои поступки, и стал это делать с самого раннего возраста. И это всех устраивало. Как же, ты и зарабатывал, чуть ли не с шести лет, причем, даже больше, чем я мог себе представить, и семье помогал, как никто. А получилось, что мы просто украли у тебя детство. Вот и получается, что я не могу однозначно ответить на твой вопрос, хорошо ли все это? Видимо, это действительно хорошо и этим можно по праву гордиться, но многого я просто не понимаю. Безусловно, дети должны быть намного умнее своих родителей, но ведь получается, что ты уходишь от нас все дальше и дальше. Мне ведь иногда кажется, что ты годами и умом перерос даже тетушку. Ты только не обижайся, а постарайся понять меня правильно. Ведь все это я говорю только для тебя, опасаясь, что все это занесет тебя так высоко, откуда падение может, окончится не просто болью, но и гибелью. Вот ты умный человек, я в этом нисколько не сомневаюсь. Тогда представь себе, как к тебе будут относиться другие, если мы, близкие тебе люди порой совершенно не понимаем твоих действий? Мы ведь все только потом, после твоего отъезда в армию начали узнавать о тебе такие подробности, от которых волей-неволей приходишь в шок. А ведь ничего плохого ты не делал, наоборот, все было достойно, даже выше всяких похвал. Тетушка была просто в ужасе от твоих спортивных успехов, а никто из нас даже не догадывался об этом. Ведь это ты даже скрыл от меня, кто так радовался твоим успехам. Я уже не говорю о том, что первым привел тебя в спортивные секции. Сам же я не могу заниматься спортом из-за ноги, вернее, ее отсутствия. Разве я заслужил такое недоверие?
- Прости, папа! – грустно сказал Ибрагим. – Может, я действительно во многом не прав, но ты сейчас только что ответил на этот вопрос. Узнай тетушка и вы все о том, что я кандидат в мастера спорта, и тогда бы моей независимости пришел конец. Думаю, тебе не нужно объяснять, чтобы за этим последовало?
- Что-то я опять тебя не понял?
- Мне тоже хотелось бы попросить у тебя прощенья за то, что своим объяснением причиню тебе боль, но разве твоя жизнь тебя устраивает?
- Но я доволен своею жизнью. Что тебя в ней не устраивает?
- Я ни в коем случае не хочу сказать, что твоя жизнь чем-то нехороша. Но ведь она могла бы сложиться иначе, если бы в нее не вмешалась тетушка.
- Ах, вот ты о чем.
- Да, отец! Я не хочу, чтобы в мою жизнь вообще кто-то вмешивался, тем более руководил. Подсказки, советы, конечно же, приму даже с удовольствием, но строить свою жизнь буду сам без чьей либо опеки. Надеюсь, ты меня понимаешь?
- Но ведь тогда ты рискуешь остаться один.
- Ты хотел сказать, без своих близких.
- Да, без родных и без родины тоже.
- Но я, надеюсь, ты меня не оставишь?
- Конечно же, нет!
- Ну вот видишь, ты меня не оставишь, а я тем более не собираюсь от вас отказываться. Думаю, и мама тоже от меня не откажется. А тетушка – это еще не вся родина, слава Аллаху. Но и ее я не собираюсь бросать. Какая-никакая она моя родная тетя. И как раз из-за нее я вам всем и кажусь странным, скрытным. Действительно мне приходится быть шпионом в своей собственной семье. Ты думаешь, мне не хочется похвастаться своими успехами? Еще как хочется, но я честно и откровенно боюсь, что все это выйдет мне боком. Тетушке только дай, за что-то зацепиться, и она вытрясет душу. Ей хочется, чтобы я думал о делах нашего рода, а я не хочу. Мне вообще все это неинтересно, так как оно не имеет никакой перспективы. Что толку сгонять людей в стаю, когда они только и мечтают, сбежать на сторону. Я не понимаю, нужны ли сейчас родственные связи? Может, я когда-нибудь и пойму это, но только не сейчас. Сейчас я просто хочу учиться и жить. Хочу познать мир, так нет же, меня пытаются впутать во все эти родовые интриги. Вот мне и приходится изворачиваться, ловчить, даже откровенно врать. Кстати, как раз тетушка-то меня всему этому и научила. Меня теперь таким же странным и здесь, в России считают. Даже выродком называют, монстром. У меня это что-то врожденной и очень полезной привычки получилось. И ты знаешь, очень помогает. Меньше лезут в душу. Ну, теперь-то хоть понятно, почему я так поступаю?
- Да, сын, теперь понятно. Собственно говоря, я об этом догадывался. Значит, ты действительно решил идти против всех и, вероятно, останешься один в этой борьбе. Думаю, что наши не поймут и не пойдут за тобой. Они просто не готовы к такому.
- А ты отец?
- Ну, что ты спрашиваешь? Я же приехал и все этим сказано. Конечно, я поддержу тебя, хотя мне, честно говоря, страшно, да и староват я для таких подвигов. Как подумаю, что все от нас отвернутся, даже жутко становится. Да, точно становишься похожим на своих дедов. Те ничего не боялись и ты туда же. А тебе самому-то не страшно?
- Страшновато, конечно, порой бывает до жути, но что интересно, страх помогает преодолевать иные трудности, даже смелым делает, но я о нем просто не думаю, да и некогда. Я, конечно же, понимаю, что тебя пугает, но я же не неволю. Ради Бога, оставайся со всеми, но и пойми меня, пожалуйста! Я ведь ничего особенного не хочу, просто хочу жить так, как живут здесь, в России.
- Но тогда тебе действительно жить здесь. У нас так не получится.
- Знаешь, папа, давай договоримся так. Я пока поживу здесь, поучусь, раз уж поступил в московский Вуз, а потом посмотрим.
- Пять лет, сынок, это слишком много, тем более для твоего возраста. Ты ведь не сможешь жить один. Может, все-таки подумаешь о своей невесте. Девушка она неплохая, из хорошей семьи. И нам спокойнее будет, и тетушка успокоится, опять же помогать будет. Мы ведь чего боимся, окрутит тебя здесь какая-нибудь стерва, нарожает детей, и что мы будем делать? Я же вижу, что опыта у тебя в этом никакого. Согласись, ведь нет же! Об этом мы тоже потом узнали. Мы-то грешным делом думали, что ты чуть ли ни всех душанбинских красоток собрал, а ты оказывается, даже не знал, что это такое. Все твои подружки потом веселились, шалавы, что ты так девственником в армию и ушел. Ну, что разве не так? Между прочим, одна только тетушка верила, что у тебя никого нет. Ругала себя, что маму и бабушку твою послушалась. Уж не знаю, что у тебя в армии было, но тоже, думаю, опыта не прибавилось. Ты уж извини, что о таком речь завел, но ведь это дело нехитрое, а расплачиваться потом всю жизнь приходится. Так что подумай, крепко подумай об этом!
- Ладно, отец, подумаю, но ничего обещать не буду. И все-таки будет лучше, если Ниссо посватают за кого-нибудь другого. Пять лет, как ты сказал, это действительно много, но пока я совсем об этом не думаю. Мне бы учебу наладить, да со спортом все уладить, куда мне еще жену? Так что передай мои пожелания родным, а там посмотрим. Ладно, что мы все о грустном, ты лучше расскажи, как дома? Кстати, как я устроился, тебе нравится?
Отец был доволен, как устроился сын. Он ожидал увидеть, что тот мается в общежитие, может быть, даже голодает.
Ибрагим же жил в хорошей просторной комнате, неплохо обставленной, перегороженной стенкой «Москва» на две половины. Кое-что из мебели было уже куплено им самим. Это были и раскладной диван, и журнальный столик, и два удобных кресла, и книжные полки. Он похвастался перед отцом небольшой собственной библиотекой, состоящей из редких интересных книг. Его особой гордостью была библиотечка поэзии. Кроме этого он обзавелся радиоприемником «Спидола», магнитофоном «Комета» и немецкой гитарой фирмы «Мюзима», купленной в магазине «Лейпциг». Отца порадовало, что сын не забыл и о своих бытовых условиях. В кухне стоял его новый холодильник «Зил», намного вместительнее хозяйского, чайный и кофейные сервизы, своя новая кухонная посуда и даже электрический самовар.
Особенно порадовали отца музыкальные национальные инструменты рубаб и дойра, висевшие на стене вместе с гитарой, а так же вместительный чугунный казан для плова, украшавший холодильник.
Ибрагим рассказал отцу, что женщина, у которой он снимет комнату, одинока, и относится к нему, как к сыну. А он, в свою очередь, тоже ее очень уважает и помогает по хозяйству. Он так же рассказал о койке в общежитие, где появляется во время сессии или задержавшись у институтских друзей.
Чтобы не напоминать отцу о неприятных моментах и не обижать его, он не стал рассказывать о своих заработках, которые позволили бы ему снимать даже квартиру. Свой достаток он объяснил тем, что живет довольно скромно и ему вполне хватает стипендии.
Отец протянул ему двести рублей, извиняясь, что больше пока помочь не может. Ибрагим с благодарностью принял их, подумав про себя, что эту сумму мог бы спокойно заработать за неделю.
Он и сам хотел вручить отцу деньги, значительно превышающие подаренные, но не знал, как это сделать, чтобы не обидеть, а главное, объяснить их происхождение. Только прощаясь, уже на аэродроме, ничего не объясняя, он положил в его карман завернутые в газету три тысячи.
-5-
«Недаром тетушка удалила отца, - думал Ибрагим, сидя в своем уступе. - Он бы такого не допустил».
Ибрагим был уверен, что отец никогда бы не позволил так унизить сына, хотя и хотел женить его на мусульманке. По крайней мере, попытался бы уговорить. Ни хитрить, ни ловчить отец не умел, но всегда находил мудрое решение, которое всех устраивало.
«А вдруг я делаю что-то не так? – подумал он. – Может, надо было подчиниться? В конце концов, что плохого в свадьбе, этой девушке? В крайнем случае – развестись.
Он вспомнил, как происходил процесс развода у мусульман. Нужно всего лишь три раза повторить жене фразу «уч талак»*, и супруги становились свободными друг от друга. Правда, при этом необходимо было сделать все, чтобы не ущемить бывшую супругу материально, а так же сохранить для нее все другие жизненные блага до тех пор, пока другой мужчина не возьмет ее в жены. И если таковой не находился, ответственность перед Аллахом и людьми оставалась на бывшем муже.
Прибегать к такому виду расторжения брака было глупо и смешно. Это рождало столько анекдотичных случаев, что даже самые истовые мусульмане старались развестись другими, светскими способами. Чего стоил один обряд воссоединения разведенной пары?
Если бывший муж, разведенный таким образом, решался снова восстановить семью, он должен был «отдать свою бывшую супругу замуж за другого мужчину», а тот в свою очередь, передать ее обратно. Ибрагим знал нескольких бедолаг, которые прибегли к такому виду развода и стали всеобщими посмешищами. Ярким примером был двоюродный брат отца дядя Рустам, который потерял, таким образом, первую семью, а новую ему не позволила создать его обиженная бывшая жена - Гульсара. Она все время ревела над своей тяжкой долей, все женщины, включая новую претендентку, ей сочувствовали, на создание новой семьи уже не было денег, а потом уже и здоровья. Дядя Рустам уже был бы рад снова воссоединиться, но так и не смог найти никого из друзей, кто бы решился хотя бы на время взять Гульсару замуж. Вот так и прожили эти два чудака без семьи, без детей до старости.
Другой пример был еще курьезнее. Во время очередной ссоры муж сгоряча прогнал так свою жену. Опомнившись, он решил ее вернуть с помощью своего друга. В результате были потеряны и друг, и жена, которые решили не расставаться.
Смех смехом, но то, что произошло с Ибрагимом сегодня, и в самом деле было ужасно.
Получалось, что своим сегодняшним поступком он действительно порывал все связи с близкими, родными людьми, перечеркивал всю свою прошлую жизнь. Рушились так же планы, после окончания института работать на высокогорной памирской станции, чтобы быть ближе к дому. И родной дом, и родители, и братья становились теперь недоступными. Все, что было родным и близким, в одночасье стало чужим, и может быть, уже потерянным навсегда. Он стал одиноким и абсолютно никому не нужным.
«За что!?.. За что!? - неожиданно стали душить его обильные слезы. - За то, что я не хочу жить так, как они?.. За то, что хочу учиться?.. За то, что не хочу портить жизнь себе и другим?.. Этой славной девочке, которая меня не любит? - и тут словно бы споткнулся.
«А вдруг любит? А я ничего не понял, - подумал он и тут же себе возразил. – Нет!.. Этого не может быть».
Ведь они и встречались-то всего раза три, да и то в детстве. Какая здесь может быть любовь? В конце концов, он поступил, как честный человек. Несколько раз спросил, она ответила – нет. И все, какие могут быть еще разговоры? Ему действительно сейчас не до жены.
«Это на самом деле сейчас невозможно, просто глупость какая-то!» - уговаривал он себя, гоня мысли о том, что женщины непредсказуемы и иногда делают не то, что думают. Ему вдруг вспомнились строчки из одного стихотворения Абулькасима Лахути*, которое он попытался перевести на русский язык.