Владимир дашкевич итоги эволюции результаты очеловечивания

1   2   3   4   5   6   7

Бог помочь вам, друзья мои,

И в бурях, и в житейском горе,

В краю чужом, в пустынном море

И в мрачных пропастях земли


Пушкинский герой может быть счастлив только с друзьями. Его девиз — «Друзья мои, прекрасен наш союз!» Его чувство единства с другими мировыми культурами опирается, что немаловажно, на генетическую основу. Именно Пушкин поднял русскую культуру на мировой уровень. Произошло это потому, что своим творчеством Пушкин привёл русскую культуру в естественную для России систему архетипов. И центральное место в этой системе занимал вопрос совести и справедливости. Можно смело сказать, что Пушкин первый создал открытую этическую систему, общую для всех сословий. Это была пятая этическая система в России, но на самом деле она является единственной, потому что она основана на естественной для России связи коллара и художника. Именно этим объясняются слова Достоевского «Пушкин — наше всё».

Но арт-психология исходит из постулата «музыка — модель эволюции». Поэтому самым доказательным аргументом в пользу пушкинской этической системы является то, что она стала фундаментом для всей великой русской музыки. Назовём оперы «Руслан и Людмила» Глинки, «Русалка» и «Каменный гость» Даргомыжского, «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Мазепа» Чайковского, «Борис Годунов» Мусоргского «Алеко» Рахманинова, «Золотой петушок» Римского-Корсакова, «Мавра» Стравинского. Вспомним множество романсов от «Чёрной шали» до «Порока». Но главное — это пушкинская интонация, которая легла в основу всей русской музыки от Глинки до Свиридова.

Нельзя не отметить идейную схватку Пушкина с Православием. Не будем трогать «Гаврилиаду» молодого поэта, но убийственная ирония в пушкинских словах «жил был поп-толоконный лоб» в «Сказке про попа и его работника Балду» не говорит о высоком уважении Пушкина к иерархам Православия. Но у Пушкина нет случайных антипатий в его творчестве — Пушкин не признал за Православием права на создание образа справедливости. Приведём ещё один важный для арт-психологии аргумент, считающий музыку языком подсознания. В Европейской музыке есть величайшие образы церковного творчества. Это музыка Палестрины, Орландо Лассо, Скарлатти, Вивальди, Генделя, Моцарта. Но вершиной музыкальной культуры является церковная музыка Баха. В русской музыке образцов выдающегося церковно-православного творчества практически нет. Это можно объяснить только двойственным отношением русских композиторов к этической системе Православия. Не слышали они её.

Почему мы считаем пушкинскую этическую систему выше и совершенней всех остальных этических систем, действовавших в России? Потому что все эти остальные этические системы обслуживали «своих»: Православие — православных и славянофилов, старообрядчество — раскольников, либерализм — западников, иудаизм и ислам — евреев, мусульман. И только пушкинская этическая система была открыта не только всей России, но и всему миру — потому что пушкинская система архетипов на примере России моделировала эволюцию всего человечества. Это, безусловно, была инициация не национально-группового, а общечеловеческого коллара. Именно поэтому России не присущ изоляционизм.

Российская власть, казалось бы, лояльно относилась у пушкинской этической системе — слишком она была популярна. Но истоки её — призывы к свободе, к милосердию, к вольнодумству — были власти чужды. Предшественники Пушкина Радищев и Чаадаев подверглись репрессиям. Друзья Пушкина декабристы были повешены или сосланы в Сибирь. Самому Пушкину не разрешили выехать в Европу — выражаясь современным языком, он был невыездной. На сообщении о смерти Лермонтова, подхватившего знамя пушкинской поэзии, Николай I написал: «Собаке собачья смерть». Величайший последователь пушкинской этической системы Достоевский был приговорён в смерти.

Следующей мощной этической системой, созданной русским художником, было «непротивление злу насилием» Льва Толстого. Православная церковь не просто встретила её в штыки, она отлучила Льва Толстого от церкви (и не отменила этого отлучения до сих пор). Между тем, толстовская этическая система сыграла историческую роль. Она оказала большое влияние на Чехова — многие его герои, особенно герои его пьес — непротивленцы. Пронзительно она выражена в финальном монологе Сони из пьесы «Дядя Ваня».

Но этим не ограничивается её роль.

Этическая система Толстого, в отличие от западной пушкинской, имела характер восточной ментальности. Она широко распространилась в мире и оказала огромное влияние на лидера индусов Махатму Ганди. Именно опираясь на неё, он ввёл в политическую практику «сидячие забастовки» и добился того, что англичане отказались от колонизации Индии и ушли из неё без единого выстрела — таков был моральный авторитет Толстого!

Этическая система Пушкина по ментальности более западная. Этическая система Толстого близка к восточному менталитету. Поэтому этические системы Пушкина и Толстого вполне совместимы — скорее всего, это две ипостаси единого, естественного для России образа справедливости. Роль художника — гармонизовать сознание и подсознание, монарные и колларные силы человечества. Гармонизуют художники эти силы и внутри своей страны. Можно не сомневаться, что при слабенькой государственной этической системе России без гармонизующих усилий художников, создававших в России мощное этическое поле, — без Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского, Чехова, Чайковского, Репина — Россия распалась бы гораздо раньше. И пророческими оказались слова Чехова: «Когда Толстой умрёт, Россия развалится».

Здесь нам необходимо уделить место теме «Пушкин и совесть». По определению арт-психологии, «совесть это распознающая образная система индивидуального подсознания, которая на основании вложенных в неё архетипов создаёт образ Справедливости и ориентирует на него поведение». Естественно, этическая система является основой работы совести, потому что в ней содержится образ Справедливости. В России сложились следующие этические системы.

1. Язычество
   
2. Православие
   
3. Старообрядчество
   
4. Петровский квазипротестантизм
   
5. Екатерининский квазилиберализм
   
6. Пушкинская этическая система
   
7. Толстовская этическая система
   

К ним ещё необходимо добавить три этические системы живущих на территории России диаспор — иудаизм, буддизм, мусульманство. Такое множество разрозненных этических систем создавало в реальности этический вакуум. Он чрезвычайно затрудняет работу совести. Отсюда такое болезненное отношение к вопросам совести в России, отсюда непредсказуемость поведения русского человека. Его душевные метания — это поиск справедливых решений в условиях этического вакуума. У европейского человека суженое поле поиска справедливости, у русского человека оно очень широкое. Этим объясняются слова Достоевского: «Широк русский человек, слишком широк. Надо бы сузить».

Существовавшая до Пушкина эклектичная система архетипов не создавала действенный образ Справедливости. Это гениально отразил Н. В. Гоголь в комедии «Ревизор» и поэме «Мёртвые души». Гоголь собрал все русские архетипы — Собакевичей, Коробочек, Ноздрёвых, Маниловых, Городничих, Плюшкиных. Мёртвые души — это люди, души которых умерли из-за неработающей совести. А совесть их не работала, потому что не было нравственного ориентира — образа Справедливости.

Вот почему так велика роль Пушкина. Он единственный преодолел этот этический вакуум, выработал естественную для России систему архетипов и тем пробудил работу совести. Но время ему было отпущено недолгое, и после Пушкина появилось множество этических подсистем. Сначала общество раскололось на западников и славянофилов, усугубив противоречия монара и коллара. Потом появились народники, нигилисты, анархисты и т. п.

К этому времени в России сложился социальный слой, обострённо относящийся к вопросам совести и несправедливости — интеллигенция. Чем русская интеллигенция отличалась от западных интеллектуалов? Почему она так озабочена вопросом справедливости? Прежде всего потому, что тоталитарная власть поступила с ней несправедливо. Российская власть своими законами лишила русскую интеллигенцию причитающуюся изобретателям, конструкторам, писателям, музыкантам, литераторам процента со своего авторского труда — интеллектуальной собственности. Понятие «интеллектуальная собственность» появилось после создания в 1770 году во Франции по инициативе Бомарше первого авторского общества — SAKT’а. Вскоре оно было введено в правовое поле и в законодательство западных стран. В середине XIX века в 1852 году по инициативе 124 стран мира была создана Бернская конвенция по защите авторских прав и интеллектуальной собственности. Россия не подписала её. Бернская конвенция была подписана Советским Союзом в 1976 (!) году. В результате в России в отличие от западных стран не сформировалось ключевое понятие цивилизации — интеллектуальная собственность. (Фактически оно в общественном мнении не существует и сегодня, поэтому громадное большинство считает справедливым покупать пиратскую контрафактную продукцию, обкрадывая авторов.) Но для русской интеллигенции отсутствие права на интеллектуальную собственность означало превращение их в интеллектуальных крепостных. Не правы те, кто считает, что интеллигенция была далека от народа. Их сближало рабство. Крепостное право отменили в 1862 году, а интеллектуальную собственность ввели в России более чем через 100 лет, да и то она фактически не работает. А в тех редких даже сегодня случаях, когда учёные или изобретатели пытаются добиться своих прав, они делаются жертвами спецслужб, которые все изобретения объявляют «государственной тайной». Поэтому интеллигенция в России вынуждена остро реагировать на несправедливость, и вопросы совести для неё — главные.

Почему российская, а потом советская власть лишили интеллигенцию интеллектуальной собственности? В этом сказалась одна из двух особенностей России — глобализация власти, претендующей на монополию в создании «образа Справедливости». Ведь интеллектуальная собственность — частица этой справедливости в области искусства, культуры, науки, философии. Власть никогда не поощряла этой деятельности, а тем более не позволяла пользоваться её результатами отдельной личности. Этим объясняется постоянный отток интеллигенции из страны, пренебрежительно названный властью «утечкой мозгов». Этим объясняется то, что интеллигенция стала вечным оппонентом власти в вопросе о справедливости.

В России всегда был дефицит справедливости. Это результат глобализации власти. Но что такое для обычного человека отсутствие эталонного, общего для всех образа Справедливости? Это значит, что его совести не на что ориентироваться. Подсознание отдельного человека создаёт из обрывков архетипов самодельный образ справедливости, свой для каждого. Поэтому общение у нас так часто превращается в цепь бесконечных конфликтов. Поэтому даже близкие люди так часто обижают друг друга. При этом каждому человеку кажется, что прав именно он, что обидели именно его. Платон прав: едва ли в таком обществе можно чувствовать себя счастливым. Может быть, теперь кто-то поймёт, как важна в России роль интеллигенции.

Интеллигенция стала оселком, на котором оттачивается подлинный эталон справедливости, в отличие от сфабрикованного властью официального «образа справедливости». Естественно, споры о том, кто прав — западники, славянофилы, народники, нигилисты, анархисты, почвенники и т. п. и т. п. — велись бесконечные. Но все, кто их вёл, были интеллигентами, потом что сами эти споры и определяют принадлежность к интеллигенции. Отслеживать постоянно обновляющийся образ Справедливости — в этом биологический смысл работы интеллигенции, работы, необходимой для выживания государства, для его стабильного существования. Вспомним слова Платона: «несчастливое государство — это несправедливое государство». Поэтому обвинения в «предательстве интеллигенции», в развале страны и т. п. абсолютно бессмысленны. В интеллигенции есть и обязан быть весь спектр мнений, касающийся этической ситуации в стране. Какие же мнения побеждают и становятся доминирующими, решает множество социальных факторов. Одно очевидно — интеллигенция способствовала тому, что в России из бесчеловечной деспотии возникла «империя с человеческим лицом», из бесчеловечного марксизма возник «социализм с человеческим лицом». Теперь она пытается из бесчеловечной русской олигархии создать «капитализм с человеческим лицом».

В 1861 г. в России было отменено крепостное право. Крестьянство, составляющее в России 90% населения, выработало стойкий самобытный симбиоз двух этических систем: первой системы — язычества и второй системы — Православия. Л. В. Дашкевич, предводитель дворянства в Тамбовском уезде, в работе «Государственные избирательные законы» (1902 г.) писал: «По выражению К. Аксакова, "Крепостное право было для крестьян как бы стеклянным колпаком, под которым сохранялась самобытность их обычаев и порядков от всякого воздействия внешнего мира. Когда этот колпак был разбит, крестьяне попали в общий оборот гражданской жизни"». Ещё в положении 19 февраля 1862 года его авторы опасались, что «непригодный для крестьян закон разложит самые основы крестьянского быта». Наступление капитализма размывало последние остатки этических основ русской жизни. Выдержали его, пожалуй, только представители третьей, протестантской этической системы — старообрядцы. Так же, как и протестанты на Западе, они быстро богатели — достаточно назвать их представителей: Савва Морозов, Рябушинский, Мамонтов.

Положение в России резко усугубилось после столыпинских реформ. Л. Дашкевич пишет: «Столыпинское правительство и третья Дума взяли на себя разрешение самых важных и сложных вопросов крестьянского быта, — а так как крестьянство и Россия синонимы, то и важнейших вопросов всей русской жизни: установление новой формы крестьянского землевладения, новой формы народного суда и новой формы управления деревни. Все эти три вопроса разрешены неудовлетворительно. Легкомысленный по замыслу, насильственный по цели, скудный по подробностям закон привёл в хаотическое состояние и без того запутанное крестьянское право». Л. Толстой писал Дашкевичу: «С прекрасно выраженной мыслью о возмутительном вмешательстве правительства в основные устои жизни народа вполне согласен». Л. Дашкевич отметил, что столыпинские законы дискриминировали не только крестьянство, но и интеллигенцию. Он писал: «Всеобщее избирательное право с одним своеобразным исключением — для оседло проживающих в области образованных людей! Исключением интеллигенции выбрасывается из волости те, которым Россия обязана и делом народного обучения и делом народного здравия — нерв и душа земских учреждений».

Так власть сама пилила сук, на котором сидела — разрушала этический фундамент России — крестьянскую общину и воевала с естественной пушкино-толстовской этической системой России.

Глобализация власти — монополия на справедливость при полной неспособности самой власти создавать и поддерживать официальную этическую систему — привела к этическому хаосу в России. Этическая дискредитация государственной власти приняла в российском обществе всеобщий характер. В среде интеллигенции в этих условиях не могла не родиться идея террора. Достоевский в романе «Преступление и наказание» исследует эту ситуацию. Раскольников до того, как убить старушку-процентщицу, пишет статью: «Необыкновенные люди могут и должны переступить законы ради идеи, спасительной для человечества». Так возник терроризм, давший России Каляева, Халтурина, Веру Засулич и прочих, чьи имена были увековечены преемницей терроризма — советской властью — в названиях улиц и площадей. Самое печальное, что терроризм в России, направленный против государственных чиновников и императора, соответствовал подсознательным ожиданиям общества — в этом сказался этический вакуум. Но что же скрывалось в подсознании террористов? На этот вопрос Достоевский ответил в романе «Бесы». За «идеей, спасительной для человечества» скрывалось стремление к власти и собственности. Пётр Верховенский, готовя себя в будущие вожди, говорит: «Чуть-чуть семейство или любовь, вот уже желание собственности. Мы уморим желание собственности: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве». Ставрогин добавляет: «Одна десятая получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми». Лямшин тоже высказывается: «А я взял бы этих девять десятых человечества, и взорвал бы их на воздух». Щиголёв резюмирует: «И может быть, это было бы самым лучшим решением задачи». Потом эту задачу решит Пол Пот в Кампучии с помощью новой, самой последовательной «идеи, спасительной для человечества», обосновывающей необходимость террора. Этой новой этической системой был марксизм. Так российский глобализм породил отвратительную протестную реакцию — терроризм. А за терроризмом в Россию пришёл марксизм, органично вписавший террор в свою этическую систему.

Действенность этой, шестой по счёту этической системы была в том, что это тоже была система для «своих». Марксизм поляризовал образ Справедливости, разделив его на справедливость богатых и справедливость бедных. Одна объявлялась неверной, другая верной. Опасность этой поляризации отметил ещё Аристотель. В работе «Политика» он писал: «сторонники демократии утверждают, что справедливо то, что будет решено большинством, а сторонники олигархии считают справедливым решение, которое будет вынесено теми, кто владеет большей собственностью. Но и в том, и в другом случае мы имеем дело с неравенством и несправедливостью: если признавать решение меньшинства, то получится тирания; если же признавать решение численного большинства, то справедливость также будет нарушена при конфискации имущества богатых. Итак, чтобы достигнуть такого равенства, которое нашло бы признание с точки зрения тех и других, следует искать его в тех определениях, какие дают те и другие понятию справедливости». В этих глубоких словах показана необходимость единого эталона справедливости для государства и для человечества. В этом суть работы интеллигенции.

Почему марксизм так быстро проник в российский коллар, в подсознание русского человека? Прежде всего потому, что он отвечал двум особенностям России — «мутационному котлу» и глобализации власти. Мощный «мутационный котёл» России стремился к завоеванию новой среды обитания и готов был поглотить весь мир. Глобализованная власть в России монополизировала образ Справедливости и готова была навязать его всему миру. Лучше всего это подсознательное стремление народа и власти выразил Лев Троцкий в словах «Мы железной рукой загоним человечество в счастье». Советская Россия одной из главных идеологических задач сделала «Экспорт Справедливости». Несогласных с марксистским «образом Справедливости» советская власть уничтожала — в точном соответствии с определением тоталитаризма, который сделал Норберт Винер: «Тоталитаризм это управляющая система, которая на сигналы обратной связи отвечает уничтожением их носителей».

Марксистская поляризация образа Справедливости нашла благодатнейшую почву в России — стране с крайне размытой этической системой, социально поляризованной на бедных и богатых. Этот образ Справедливости соответствовал подсознательным ожиданиям бедных.

Лозунг «грабь», близкий бедному человеку, получил нравственное оправдание в его продолжении: «грабь награбленное». Именно поэтому бандитов и уголовников советская власть считала «социально близкими». Тут мы подходим к пониманию сути коммунистической партии России. Арт-психология каждое событие рассматривает в контексте противоречий сознания и подсознания. С точки зрения арт-психологии коммунистическая партия России была «идеобандой». Её сознание — марксистская идеология, но в её подсознании живёт жажда собственности. На верхнем этаже — идеологи (чистые), на нижнем этаже — террористы и уголовники (нечистые).

Новая власть перепрограммировала русский коллар и создала советский, тоталитарный. Этапы развития советского коллара тесно связаны с переделом собственности. Первый этап — экспроприация, проведённая Лениным. Вера в марксистскую идею была очень сильна, идеологический слой был весьма мощным, и он подавлял подсознательное желание собственности. Экспроприацию проводили «нечистые» — террористы и уголовники. Они не строили иллюзии:


Запирайте этажи

Нынче будут грабежи!


С такими словами шли отбирать собственность буржуев блоковские «двенадцать». Но их контролировали и направляли идеологи-марксисты. В ходе советской истории идеологический слой истончался, а скрытая в подсознании подлинная страсть — страсть к захвату собственности — возрастала. Побеждал тезис «кто был ничем, тот станет всем». Сталин, сам террорист в прошлом, тонко почувствовал эту перемену. Возник второй этап власти и собственности в СССР — номенклатура. Представители номенклатуры были фактически временные собственники. Сталин создал ротационный механизм смены номенклатуры — репрессии. Теперь у каждого новичка появился шанс дорваться до власти и собственности. На этом этапе власть утратила былую комфортофобию. Аскетизм старых большевиков выходил из моды. Марксистский «образ справедливости», а с ним и вся марксистская идеология превращались в демагогию. Однако идеологическая машина активно работала и внедряла этот образ в подсознание масс. Советские архетипы, создаваемые под личным контролем Сталина, убеждали массы в истинности этого образа. Эти советские архетипы пользовались огромным успехом, потому что они отвечали подсознательным ожиданиям масс.

Глобализм и монополия в сознании образа Справедливости при Советской власти приняли тотальный характер. Первым делом Ленин выслал из Советской России триста выдающихся представителей интеллигенции — философов, поэтов, учёных. Известно изречение Ленина: «Интеллигенция — это говно общества». Самый сильный удар пришёлся по продолжателям пушкинской этической традиции. Гумилёв был расстрелян, Мандельштам уничтожен в ссылке, Цветаева доведена до самоубийства, Ахматова и Зощенко подвергались гонениям, Булгаков пытался выехать из страны. Куприн, Набоков, Бунин, Рахманинов, Стравинский уехали и не вернулись.

Сказка о том, как разбить золотое яичко, продолжалась на всех этапах Советской власти. Шельмовались великие композиторы — Прокофьев, Шостакович, Хачатурян, был уничтожен Мейерхольд. После смерти Сталина на короткое время наступила оттепель, вызвавшая громадный творческий взрыв — явление шестидесятников, продолживших пушкинскую этическую традицию. Но Советская власть быстро опомнилась — начались процессы над инакомыслящими (и первый из них был над особо близкими к пушкинской традиции Синявским и Даниэлем). Были высланы из страны Бродский и Солженицын. Советская власть бульдозерами уничтожила выставку художников. Но марксистский идеологический слой неумолимо истончался, а под ним явственно проступало стремление партийной номенклатуры к собственности. Об этом свидётельствовали процессы над Рашидовым и зятем Брежнева Щёлоковым. Его дочь Галина не скрывала роскоши и разврата, в которых жила. Идеолог партии Суслов после смерти оставил миллионы, которые никак не могли поделить его наследники. Расцвели понятия «блат», «дефицит», появились валютные магазины — «Берёзки», где этот дефицит можно было приобрести. Советская этическая система трещала по швам. Противовесом ей считалась западная либеральная этическая система, но и там всё было не так просто.

В начале XX века в центре Европы, в Германии произошёл трагический срыв европейской этической системы. Этот срыв был в значительной степени подготовлен Ницше, поставившим целью разрушить христианскую этическую систему, освободить власть от сдерживающего её образа Справедливости. Свою книгу «Антихристианин» он открывает главой «Проклятие христианству». Главной в мире он объявляет волю к власти, свободную от справедливости. «Ценность — это наивысшее количество власти. Человечество просто материал для опыта, колоссальный излишек неудавшегося, поле обломков». Ницшеанская этическая система становится нравственной основой фашизма. В 1928 году Луначарский написал вступительную статью к книге М. Лейтензена «Ницше и финансовый капитал». В этой статье он отметил общность коммунизма и фашизма: «Мы одинаково за диктатуру, мы одинаково за беспомощность в борьбе, мы одинаково за силу, потому что и мы и они действительные силы». Он не добавил того, что было скрыто: в поле подсознания этих «действительных сил» — коммунизма и фашизма — жила воля к концентрации власти и собственности. В сущности, всё произошло по Ницше — Германия после войны превратилась в «поле обломков».

Победа во Второй мировой войне была сильнейшим ударом по философии Ницше и по фашизму. Проведённый странами-победительницами Нюрнбергский процесс над преступниками-нацистами надолго заблокировал фашистские архетипы в сознании граждан Европы — но они продолжали жить в их подсознании. Разоблачение в СССР культа личности Сталина в какой-то степени тоже заблокировало в сознании граждан СССР сталинские архетипы — но они продолжали жить в их подсознании. Для того чтобы фашистские и сталинские архетипы не проснулись, человечество должно было постоянно обновлять образ Справедливости, создавать новые архетипы. Но нарастающий процесс монаризации привёл к тому, что колларный образ Справедливости стал неактуальным, его стал вытеснять монарный образ Комфорта. Комфортофилия, как это неоднократно было в России, заразила советскую власть и прежде всего её верхушку — номенклатуру. Её подсознательное стремление к захвату собственности активизировалось.

В послевоенной Европе и в США кофмортофилия также доминировала. Эрих Фромм в книге «Анатомия человеческой деструктивности» в главе «Злокачественная агрессия —некрофилия» обнаружил новую форму психопатологии — «рыночный характер» и «кибернетическую личность». Он выявил доминирующую тенденцию превращения комфортофила в некрофила. В 60-е годы по миру прокатилась волна протеста против комфортофилии. Появилось молодёжное движение хиппи, новая протестная рок-музыка, давшая миру ряд прекрасных проявлений, из которых выделялся ансамбль «Битлз». В России мощное явление шестидесятничества совпало со смертью Сталина и с разоблачением сталинских репрессий. Советская этическая система стала разваливаться. Этическая система новой волны — шестидесятничества — развивала пушкинскую этическую систему. Надо сказать, что советская власть сделала попытку вписать Пушкина в свою идеологию. Но пушкинская этическая традиция, призывающая «славить свободу и милость к падшим призывать», оказалась несовместимой с советской этической традицией и привела к появлению среди советской интеллигенции «инакомыслящих» — диссидентов. Волна шестидесятников в Советском Союзе руководствовалась пушкинской этической традицией и ставила более высокие этические задачи, чем европейские шестидесятники. В Европе и США возникшая протестная волна против комфортофилии была ей же задушена. С помощью пиар-технологий индустрия шоу-бизнеса быстро устранила протестные мотивы из рок-культуры и вписала её в спектр масс-культуры развлечения и комфорта. В Советском Союзе шестидесятники, идя по пути Пушкина, ставили целью создать новый, высший архетип эволюции — архетип дружбы, братства и единства. Никогда ещё в России не было таких этический противоречий, как в годы, предваряющие распад СССР. Остро проявлялась работа «мутационного котла», вызвавшая стремление к завоеванию новой среды обитания. Высшим результатом этой работы стал прорыв человечества в Космос, и первым человеком, который вышел в Космос, стал Гагарин. Но в эти же годы советские войска оккупировали Чехословакию, а потом вошли в Афганистан. Это были конвульсии колларного организма, подсознания России, абсолютно лишённые политического смысла. И первыми против этого выступили лучшие представители интеллигенции — диссиденты.

Сейчас, спустя годы, уже ясно, что шестидесятничество в СССР привело к победе пушкинской этической системы, и что «социализм с человеческим лицом» стал реальностью. Но здесь столкнулись две взаимоисключающие тенденции. Первая тенденция — взрыв советской культуры. Советские поэты — Слуцкий, Самойлов, Бродский, Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина; советский театр — Эфрос, Товстоногов, «Современник», «Театр на Таганке»; советская литература и драматургия — Володин, Шукшин, Вампилов, Астафьев, Распутин; советское кино — Тарковский, Герман, Абдрашитов, Тодоровский; совестские художники — Неизвестный, Зверев; советские композиторы — Шостакович, Шнитке, Свиридов, Таривердиев, Гаврилин, Борис Чайковский, — весь этот спектр (причём имена многих не названы) говорил о том, что советская культура стала мировым лидером, приближающимся к созданию высшего архетипа эволюции — архетипа братства, дружбы, единства. Особенно ярко проявилось это приближение в новом жанре — авторской песне. Нигде, пожалуй, образ дружбы не стал таким доминирующим, как в этом жанре, создавшем в обществе новое братство, гимном которого стала песня Окуджавы «Возьмёмся за руки, друзья». Мало кто в то время думал о продолжении: «чтоб не пропасть поодиночке». А оно стало пророчеством.

Второй тенденцией советского общества была нарастающая комфортофилия номенклатуры. Идеологический слой руководства коммунистической партии истончился до предела, а страсть к захвату собственности выросла в геометрической прогрессии. Идеобанда окончательно превращалась в банду. Началась перестройка, которую Войнович остроумно назвал «борьбой народа с партией под руководством партии». Лицемерил ли Горбачёв, начав перестройку? Безусловно, нет. Но автономия сознания и подсознания это реальность. И подсознательное стремление к захвату собственности в конце концов тоже стало реальностью. Но для этого понадобился другой партийный лидер — Ельцин.

Отсутствие доминирующей этической системы в России привело к одному последствию — подсознание граждан России очень легко перепрограммируется. Комфортофоб, попадая во власть, тут же превращается в комфортофила, а колларий — в монария. Получается своего рода ванька-встанька. В масшатабах страны это приводит к эффекту маятника между доминацией сознания и доминацией подсознания, между тотальной колларизацией и тотальной монаризацией. (Между прочим, этот маятник объясняет, почему вслед за лысым партийным лидером в России обязательно идёт волосатый: у лысого более сильное сознание, у волосатого более сильное подсознание. Поэтому на смену лысому Ленину приходит гений подсознания Сталин, на смену лысому Хрущёву — волосатый Брежнев. В конце цепочки на смену лысому Гобачёву пришёл волосатый Ельцин. Как говорится, в каждой шутке есть доля шутки.)

Так или иначе, но Горбачёва сменил Ельцин — человек с не очень сильным сознанием, но чрезвычайно мощным подсознанием. Он точно почувствовал, чего от него ждёт партийная номенклатура, частью которой он был. Номенклатурным начальникам надоело быть временными собственниками, которых лишали дач, машин, обслуги, когда они выходили на пенсию. Они хотели стать абсолютными собственниками. В результате советская власть и Ельцин провели III этап передела собственности — приватизацию. Итак, три этапа советской власти:

I этап — экспроприация (Ленин)

II этап — номенклатуризация (Сталин)

III этап — приватизация (Ельцин)

Марксистская идеология в годы перестройки ничуть не мешала этому процессу, который осуществлялся партией-идеобандой. Её руководителями владела одна цель — вышедшее из подсознания стремление к собственности. Именно поэтому Ельцин затормозил процесс над коммунистической партией наподобие Нюрнбергскому. Многие упрекают Гайдара в том, что он не объяснил народу суть либеральных экономических реформ, которые он проводил. Сейчас Гайдар написал книгу «Долгое время» (Россия в мире — очерки экономической истории). И в ней он тоже ничего не объяснил, подменив этические проблемы экономическими. В сущности, он повторил тезис Адама Смита: «Для того чтобы поднять государство с самой низкой ступени варварства до высшей ступени благосостояния нужны лишь мир, лёгкие налоги и терпимость в управлении: всё остальное сделает естественный ход вещей». Теория Адама Смита казалась справедливой, потому что ей предшествовала мощная работа протестантской этики по созданию образа Справедливости. Гайдар проигнорировал справедливость и дал возможность ельцинской номенклатуре провести приватизацию, как она этого хотела — поэтому приватизация была в народе прозвана «прихватизацией». Этическая система, которая объявляла собственность священной и неприкосновенной, номенклатуру вполне устраивала. Но власть сделала всё, чтобы изъять из этой этической системы образ Справедливости, который был ей опасен. Образ Справедливости был с успехом заменён образом Комфорта. Действительно, в магазинах появился дефицит — но денег у населения на этот дефицит не было, потому что власть, руководствуясь «высшими экономическими соображениями», их отняла. Обманутая интеллигенция не вступилась за справедливость и смолчала, а потом была задвинута властью на обочину. Так возник псевдолиберализм, в котором мы живём.

Никакой идеологической борьбы в этом не было. Водораздел человеческой эволюции — это не смена идеологических этикеток, а борьба сознания и подсознания, монара и коллара. Кто в этом сомневается, советую проверить банковские счета руководителей бывших республик СССР, ставших в ходе приватизации их президентами, и спросить — куда подевалась их бывшая коммунистическая идеология? На III этапе советской истории она была заменена на псевдолиберализм. Конечно, это был обман не только народа, но и честных партийцев. Впрочем, кто о них думал? Применяя испытанные приёмы манипуляции массовым подсознанием, власть объявила о новой идеологии, и партийцы послушно жгли партбилеты и шли в церковь.

Итак, с точки зрения арт-психологии никакого коренного демократического переворота в России 90-х годов не было, потому что не было системного перепрограммирования её коллара на новую этическую программу. Идеологическая борьба — абстракция, если люди не отдают свои жизни за новую справедливость. И тем не менее в России произошёл трагический поворот. Новая комфортофильная власть с помощью олигархов и большого бизнеса заразила страну комфортофилией. Монополизировав средства массовой информации, подключив шоу-бизнес и масскультуру, применив все формы политтехнологий, белого и чёрного пиара, имиджмейкерства, коммерческой и политической рекламы — всё то, что арт-психология называет чёрными шаманскими схемами и методом трансляции повторяющихся образов — новая власть вытеснила из подсознания масс остатки образа Справедливости и внедрила в него образ Комфорта.

Каналы подсознательной связи коллара оказались забиты шумами, колларная информация перестала доходить до адресата. Русский коллар потерял ту способность, которая выделала его из других колларов — интенсивно вырабатывать программы выживания — архетипы. Колларный импульс ослаб, и русские художники воспринимали его с трудом. Количество архетипических произведений резко сократилось, их способность обновлять образ Справедливости уменьшилась. Россия погрузилась в царство попсы и масскультуры, отличие которых от подлинной культуры в том, что она не несёт образ Справедливости и является всего лишь видом Комфорта. Комфортофилия подкосила русскую культуру в тот момент, когда она вышла в мировые лидеры и находилась на подступах к созданию высшего архетипа Эволюции — архетипа братства. Это была огромная культурная катастрофа Человечества.

И тут в действие вступил парадокс обратимости колларного времени. Недаром К. Юнг называл архетипы «доминантами коллективного бессознательного», т. е. коллара. Архетипы это программы выживания, по которым коллар, который является гигантским биологическим компьютером, работает.

Поэтому когда в настоящем нет новых мощных архетипов, создающих этическую систему, коллар ищет их в прошлом, где они находятся в спящем состоянии. Тогда эти архетипы пробуждаются и колларное время поворачивается вспять. Монарное время необратимо — научно-технический процесс продолжается, люди создают новые виды вооружений, запускают ракеты в Космос. А колларное время обратимо, и человек начинает ретродвижение в сторону архетипов прошлого. Это процесс одичания, расчеловечивания. И Россия стала его лидером именно потому, что она дошла до верхней точки эволюции, приблизилась к вершине — шестнадцатому архетипу.

Тем быстрее произошло падение. Комфортофилия привела к ретродвижению и европейские страны. Но там мощная страхующая система политических сдержек и противовесов. И прежде всего, её пока что спасают последствия Нюрнбергского процесса, заблокировавшего фашистские архетипы. Однако сейчас они начинают пробуждаться, что сказывается в движении скинхедов, увеличении неофашистского движения, явственном росте антисемитизма.

В России это ретродвижение проходит чрезвычайно интенсивно. Процесса типа Нюрнбергского в ней не было, и советские архетипы чрезвычайно живучи. В настоящее время Россия является моделью парадокса обратимости колларного движения и она подвержена максимальным эволюционным рискам. Прежде всего это риск расчеловечивания, движения в сторону варварства, рабства, шаманства, риск развала страны, не сдерживаемой этической системой. Этапов передела собственности в советской России было три — экспроприация, номенклатуризация, приватизация. Собственность сначала была изъята у старых владельцев, потом перешла во временное пользование номенклатуры, затем в их лице приобрела постоянных собственников. Теперь эти этапы должны пойти в ретроспекции. Ельцин прошёл путь от горбачёвского либерализма до брежневского застоя, возродив силу номенклатуры, которая теперь называется бюрократией. Путину, очевидно, предстоит путь от хрущёвского волюнтаризма до сталинской деспотии.

Этот арт-психологический прогноз не имеет политической подоплёки и никак не является критикой в адрес Путина. Но работа Коллективного бессознательного, или коллара, это серьёзная работа, и она подавляет сознание любого человека. Вспомним Юнга. В работе «Растворение сознания» он пишет «Встреча узко ограниченного индивидуального сознания с чудовищной протяжённостью Коллективного бессознательного представляет собой опасность, ибо Коллективное бессознательное обладает откровенно растворяющим действием на сознание». Все политики опираются на рейтинги, а рейтинг это не что иное, как число, выражающее подсознательные ожидания масс. В этом, кстати, одно из слабых мест демократии — Гитлер соответствовал подсознательным ожиданиям масс и потому пришёл к власти вполне демократическим путём. Юнг так и написал: «Гитлер — воплощение Коллективного бессознательного немецкого народа». Так что ретродвижение и обратимость колларного времени — это работа подсознания, и справиться с ним политику очень трудно — если только он не осознает гигантский масштаб проблемы.

Ретродвижение в России приводит к фактическому возрождению номенклатуры — верхушки бюрократического аппарата и потому сопровождается постоянным переделом собственности в пользу бюрократии, в которой выделяются силовики и специалисты. Сращение бюрократии и криминала совершенно естественно — никакая этическая система коррупцию не сдерживает. Это ретродвижение грозит завершиться новой экспроприацией и гражданской войной богатых и бедных, как это записано в памяти российского коллара. Двойственность и противоречия Ельцина и Путина, их метания между либерализмом и деспотизмом определены именно ретроимпульсами ретродвижения. Этим объясняется и уникальное в своём роде явление «управляемой демократии». Кстати, Гайдар в книге «Долгое время» сам признал поражение либерализма. Он пишет: «По определению Пшеварского, демократия — это система, в которой правящие партии проигрывают выборы». «Есть все видимые элементы демократии, за одним исключением — исход выборов предопределён, от избирателей ничего не зависит».

Очень показательна статья М. Ходорковского «Кризис либерализма в России». Он пишет: «Время лукавства прошло, и из каземата СИЗО № 4, где сейчас нахожусь, это видно, быть может, чуть лучше, чем из других, более комфортабельных помещений». Ходорковский видит причину кризиса в том, что либералы, внезапно получившие власть, подошли (к ней) излишне поверхностно, если не сказать легкомысленно«. Но он противоречит сам себе: «Либеральные лидеры называли себя смертниками и жертвами, а свои правительства "кабинетами камикадзе"». Далее он продолжает: «Но к середине 90-х годов они слишком сильно обросли "Мерседесами", дачами, виллами, ночными клубами, золотыми кредитными карточками. Этот богемный образ, приправленный демонстративным цинизмом, премного способствовал дискредитации либерализма в России». Находя приватизацию в России несправедливой, он видит выход всё же в легитимизации приватизации. Он пишет: «Легитимизация приватизации нужна... нам и нашим детям, которые будут жить в России — и ходить по улицам российских городов без глубоко эшелонированной охраны».

Но Ходорковский здесь не прав. Вспомним Аристотеля, который первым понял, что экспроприация и тирания станут невозможными только тогда, когда и у бедных и у богатых будет единый образ справедливости, то есть единая этическая система. И кризис либерализма в России — это крах псевдолиберализма. Настал неизбежный для России момент, когда либеральная декорация обвалилась и под ней обнаружился подлинный хозяин — советский бюрократический аппарат, который раньше называли номенклатурой. В чём с Ходорковским нельзя не согласиться, это в его понимании механизма власти. «Мы (крупный бизнес) всегда были зависимы от могучего бюрократа в ультралиберальном тысячедолларовом пиджаке». «Мы помогали им ошибаться и лгать».

Итак, российский коллар двинулся вспять, возрождая советские архетипы. Общество охватила ностальгия. Целые радиостанции транслируют блатные песни времён нэпа, называя их почему-то «шансон». Эфир заполнили «Старые песни о главном». Вернулся сталинский ретрогимн. Сам Сталин стал самой популярной фигурой, его роль в истории положительно оценивают 70% граждан. Парламентская оппозиция исчезла — вместо неё появилась искусственно созданная Кремлём ретропартия «Единая Россия». Появились такие парадоксальные политические явления, как ретромилитаризм, ретро-холодная война, ретроантиамериканизм. Вернулись чувство страха и несвободы. Парламентаризм, права человека, свобода слова вновь приобретают привычный советский характер. Конструкция постепенно превращается в декларацию. Вновь нарастает глобализация власти, называемая сейчас «вертикалью».

Вот схема прямого и обратного движения колларного времени: