Geum.ru

Автор: "Черные" Бета

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   25

– Вы поссорились при жизни?


– Это трудно назвать ссорой. Скажем так, у меня был очень сложный период, и я совершил несколько ошибок, на которые он мне указал. Думаю, в какой-то мере это изменило отношение Гарри ко мне. Он больше не считал меня смелым и решительным человеком. – Люпин вымученно улыбнулся. – Ты всегда говорил, что для волка я слишком бесхребетен и больше похож на медузу. Что я трус, каких мало. Можешь радоваться: сама жизнь доказала, что ты был прав.


– Что ты такое натворил, Люпин?


– Возможно, ты не знаешь об этом, но у нас с Тонкс родился ребенок.


– Почему не знаю? Знаю. Волдеморт сообщил об этом Беллатрикс. Она была очень расстроена, правда, не думаю, что тем фактом, что ее не позвали на роль крестной матери.


Оборотень горько усмехнулся.


– Что ж, тогда историю можно сделать немного короче. Когда я узнал, что Тонкс беременна, я испугался. Никогда в жизни не испытывал такого страха. Мой ребенок… При мысли, что он родится с ликантропией, меня тошнило от страха и отчаянья. Я не хотел обрекать его на все то, что пережил сам. Я не хотел, чтобы он страдал, так сильно, что готов был признать, что и его рождения я не хочу вовсе. Я наделал кучу глупостей, Снейп. Настолько преступных глупостей, что мне еще долго придется расплачиваться за них. Мир мертвых не предполагает сделок с собственной совестью, а я совсем не уверен, что до самого скончания мира мне хватит времени, чтобы себя простить.


– Простить за что? За страх? Он – часть человеческой природы, Люпин. Как раз его отсутствие вычеркнуло бы тебя из числа людей.


– Я согласился бы с тобой, что не заслуживаю упреков, если бы смог в нужный момент обуздать свою панику, – сказал Люпин. – Думать о тех, кого люблю, и кто любит меня, а не жить запертым в собственных кошмарах. Я едва не бросил беременную женщину в разгар войны. Узнав, что стал отцом здорового ребенка, я напился до чертиков, но моя радость была щедро разбавлена горечью. Все мои мысли были о том, что он заслуживает нормального полноценного отца. Что я – угроза для него, и совершенно не гожусь быть любящим родителем.


– И ты поделился своими сомнениями с Поттером? – Снейп искренне недоумевал.


– Отчасти. – Северус рассмеялся. Он давно так громко не выражал свое веселье, хотя практически все в нем было фальшивым. Люпин вздрогнул, как от пощечины. – Что?


– Садисты… – констатировал он, с трудом подавив свой неискренний хохот. – Я был прав еще в одном умозаключении. Вы, гриффиндорцы, от природы законченные садисты. Как это укладывается в вашу мазохистскую систему ценностей, пожалуй, даже я не знаю, но так оно и есть. Отлично, Люпин. Твоя выходка – на десять баллов по слизеринской шкале подлости. Сказать мальчишке, чьи родители погибли, спасая его, который отдал бы жизнь за право их узнать, что ты готов отказаться от своего ребенка только в силу того, что в твоей голове поселились особенно жирные тараканы, – это так благородно... Ты считал, что он поймет тебя и скажет, что это мило и практично? Знаешь, Люпин, я никогда не предполагал, что ликантропия делает из людей идиотов. Это я мог бы позволить себе так оскорбить его чувства, потому что мне доставляло удовольствие время от времени этим заниматься. У меня был мотив. Не самый логичный, не лучший в мире, но он был. А что двигало тобой? Желание, чтобы кто-то тебя понял? Озвучил, что прощает за трусость? Я даже рад, что ты этого от него не дождался.


Оборотень кивнул, но на его лице было написано раздражение. Никто не любит слушать правду о себе, даже от человека, чье мнение тебе вроде бы безразлично.


– Мы с Гарри все уладили. Он простил меня и даже согласился стать крестным отцом моего ребенка. Сына, которого я никогда больше не увижу! Которого не сможет воспитать его мать, потому что она тоже меня простила, чего я совершенно не заслуживал. Потому что она любила меня так сильно, что оставила его дома, чтобы сражаться рядом, плечом к плечу. Потому что…


Снейп усмехнулся. Ему было не понять чувства Люпина. Насчет его поступков у него складывалось свое мнение. Ненормальное, наверное, лишенное гриффиндорских представлений о благородстве, но оно у него было.


– Потому что ты – бесхребетная медуза, Люпин. Ты вообще любил в своей жизни хоть кого-нибудь?


Оборотень вскочил на ноги.


– Да как ты…


– Смеешь?


Северус закрыл глаза. О да, он посмел. Возможно, это было его ошибкой. Наверное, ему никогда не стоило признавать за собственными чувствами подобную власть, наделять их статусом, позволявшим определять само его право на существование. Без них он, наверное, был бы хоть немного счастливым, чуть более живым, вот только… Да, всего одно маленькое «только», одно самовнушение, прощение – и он перестал бы быть собой. Не существовало бы человека, который годами проходил мимо зеркал, не замечая себя в них. Значило ли это, что он не существовал вовсе? Не значило. Это было очень болезненное состояние полужизни. Настолько близкое и понятное, что он поселил в себе миллионы демонов, способных вылиться в целое море. Знакомое, понятное, единственное возможное в своей форме небытие как таковое. Не в состоянии сохранить, потеряв даже малое, он столь многое в себе изменил, похоронил вместе с единственным порывом, стремлением быть нужным и оцененным, а по сути – всего лишь любимым. Всего лишь… Какое заблуждение. Для него это чувство значило все на свете. Даже неразделенное и толком никому не нужное. Пока существовал его источник, оно бурлило в крови, но стоило ему иссякнуть, засыпать безнадежностью даже слабый родник надежды – и он сам иссяк, высох до самого дна, и чтобы как-то компенсировать эту потерю, впустил в себя целое море. Злое, равнодушное ко всему, но хоть немного живое. Так что странного в том, что однажды он в нем попросту утонул? Даже сам не заметил, как захлебнулся, и она… Она, снова явилась, когда его душа уже была полностью и безоговорочно мертва. Слишком загублена и проклята даже для мира мертвых. Так что ему оставалось? Сейчас казалось, что все, чем он обладал, – это лишь тонкая ниточка любопытства, намотавшаяся на запястье, когда Поттер сказал, что у него есть какой-то план. Это слишком маленькая причина для того, чтобы нервничать или рассказывать кому-то собственную теорию о системе ценностей. Или она достаточная? Может, имеет смысл говорить, если так хочется высказать и что-то рвется изнутри, обретая форму, заключенную в слова.


– Да, я многое могу позволить и скажу то, что не скажет Поттер или твой лохматый приятель. Даже женщина, которую ты убил, никогда тебя ни в чем подобном не упрекнет, а вот я, пожалуй, выскажусь. То, что тебе дорого, Люпин, надо пытаться сберечь до последнего вздоха, до разрыва нервов и безрассудства. К черту логику. Ради этого можно пожертвовать честью, совестью и даже собственным рассудком. Любимых людей на войну не пускают. Ты мог бы подвергнуть ее заклятию и силой отправить домой. И плевать, что гриффиндорцы так не поступают, плевать, что она никогда не простила бы тебя за то, что ты умер без нее. Когда любишь, Люпин, ничто не имеет смысла, кроме жизни любимого человека. Сейчас было бы кому оплакать тебя и воспитать твоего сына, но ты не сделал тот выбор, который должен был сделать. Ты убийца, Люпин. Ты убил ее тем, что не смог сказать «нет», не смог или не захотел понять, как много эта женщина для тебя значит.


– А ты? – глаза оборотня гневно сверкали. – Кто тогда ты?


Снейп отрешенно взглянул на мертвое море. Ему показалось, или полоска берега стала немного шире? Впрочем, это было неважно, он просто кивнул.


– Я тоже убийца, Люпин. Только мне пришлось с содеянным жить, а это намного хуже смерти. Может, дело в моем опыте, но знаешь… Вся разница между нами в том, что я в состоянии признать свои грехи, а ты, похоже, застрял в мире мертвых навечно. Потому для того, чтобы освободиться от чего-то, для начала нужно просто признать правду, а ты все еще продолжаешь себе лгать.


Оборотень задумчиво молчал несколько минут, а потом встал. Улыбка на его лице скорее напоминала ее тень, и оттого при взгляде на нее делалось как-то особенно грустно.


– Ты всерьез ошибаешься в одном, Снейп. Разница между нами не в том, сколько времени ты провел со своей болью. Она в ином… Ты считаешь, что сполна расплатился и больше никому ничего не должен. Все, что в тебе осталось, – это бравада. Ты говоришь: «Я убийца», – и предпочитаешь с этим существовать, потому что то, что происходит с тобой сейчас, нельзя назвать жизнью. Я, возможно, лгу себе и слишком мертв для того, чтобы по-настоящему что-то исправить, но я хочу! Я ищу способы что-то изменить для Гарри, дать ему шанс, и не потому, что я раскаиваюсь за свои слова, а потому что, несмотря на все ошибки, которые я совершил, он бесконечно дорог мне, и я буду сражаться на его стороне, даже если он не дает мне такого права.


– Что ты можешь, Люпин?


Оборотень пожал плечами.


– Не так много, как ты, Снейп. – Он поднял руку, останавливая слова, готовые сорваться с губ Северуса. – Это не упрек, а простая констатация факта. Я не могу тебя винить, потому что, будь это место моим лимбо, я не знаю, как поступил бы – отдал бы свой шанс Гарри или вернулся, чтобы увидеть, как растет мой сын. На самом деле не знаю… – Люпин резко вздернул подбородок. – Хотя я сейчас не слишком правдив. Мне есть в чем упрекнуть тебя, Снейп. Если я чего и не в силах понять, так это твоего бездействия. Рано или поздно ты должен будешь выбрать, и все, так или иначе, закончится. Так почему не сегодня? Зачем тебе это чертово лимбо? Зачем эти мучения на грани жизни и смерти? Впрочем, не отвечай. Я понимаю, что если ты выберешь жизнь, Гарри умрет, но ведь ты же не выберешь ее, Снейп! Мы оба это прекрасно знаем. Ну так ради кого или чего ты его мучаешь? В чем смысл?


Может, и не стоило объяснять, но он сделал Люпину одолжение, наградив его правдой.


– В твоем безупречном плане есть один недостаток. Поттер никогда не примет от меня такой подарок. Он скорее погибнет, чем станет жить с пониманием, что кто-то умер, чтобы он мог существовать.


Оборотень улыбнулся уже совершенно обычной, даже немного восторженной улыбкой.


– Он совершенно потрясающий, да? Один такой на целом свете.


После сказанных слов повисла пауза. Снейп некоторое время смотрел на море, но потом перевел раздраженный взгляд на Люпина.


– Что?.. Неужели ты ждешь, что я соглашусь с этим сомнительным заявлением?


Оборотень покачал головой.


– Да, нет... Просто мне кажется, тот факт, что он отказался от своего шанса, несмотря на то, что ты ему толком ничего не предлагал, произвел на тебя довольно сильное впечатление, Северус. 


– Абсурд, – холодно отрезал Снейп, хотя Люпин был прав. Очень прав, но ничто в мире не заставило бы его признать это. Слишком унизительно, не говоря уже о том, насколько дикой была мысль, что некоторые качества Гарри Поттера способны его восхищать.


***


После перенасыщенного взаимными упреками разговора Люпин не появлялся несколько дней. Самым странным в этой ситуации было то, что Северуса Снейпа его отсутствие волновало. Он тратил свое время на то, чтобы бороться с любопытством и одиночеством, но если первое относил к характерным для себя чертам, то наличие второго отчего-то стало беспокоить. Удивительная вещь. Казалось, Снейп привык всегда быть один. Даже в перенаселенном людьми замке он чувствовал себя защищенным от любопытных взглядов и навязчивых собеседников. Медленно, год за годом он возводил вокруг себя стену отчуждения и сам не заметил, как она полностью вычеркнула его из числа людей, которые могут быть кому-либо интересны. Немногим удавалось посягнуть на его личное пространство, пожалуй, только Дамблдору и… Ну да, Гарри Поттеру. Как часто он злился на себя за то, что сыну чертова Джеймса удается вызывать у него всплеск эмоций, чаще всего – гнев, от которого хочется кричать во все горло. До хрипоты, иногда не подбирая слов, просто орать, пока не сядет голос, с тайной надеждой, что барабанные перепонки объекта раздражения лопнут раньше, чем это случится. Он реагировал на Гарри Поттера остро, до легкого подрагивания пальцев, до состояния, когда казалось, что слюна во рту превращается в яд и слова, срывающиеся с языка, жалят снова и снова. О, в какое бешенство он впадал по мере того, как в мальчишке зрело умение дать отпор, ответить ударом на удар быстро, безжалостно, хлестко. Они сражались на маленькой личной войне, и чем дольше длилась битва, тем чаще Северус ловил себя на мысли, что его бастионы не так уж надежны. Было ли все бессмысленно? Нет, не было, черт возьми. Потому что в минуты, когда в венах закипал гнев, Снейп чувствовал себя хоть немного живым, страстным и необузданным в своей ярости. Возможность выплеснуть на кого-то свою застаревшую накопившуюся горечь была сродни наслаждению, и он не собирался отказывать себе в нем. Так уж вышло, что его обездолили обстоятельства. Он вынужден был многое отдать Поттеру, поспешно выталкивая из себя собственные воспоминания. Неоправданно много, куда больше, чем когда-либо хотел, и теперь тот не желал войны, а он сам не чувствовал себя вправе ее требовать, потому что вооружил противника тем единственным оружием, которое могло уничтожить остатки его души, – знанием, что из себя представляет Северус Снейп. В таких обстоятельствах худой мир был достаточно приемлемым вариантом. Увы, к его несчастью, он предполагал, что иногда придется слушать, о чем говорит Поттер, и даже пытаться понять, что он за человек. Больше не существовало возможности обойтись портретом, сотканным Северусом из лоскутов собственного прошлого. Да, о Поттере стоило думать, хотя это было непростым решением. Снейп старательно стремился избежать любых шагов к постижению этого незнакомого взрослого человека. Ему куда проще было негодовать по поводу его планов. То, что гриффиндорец не мог придумать ничего безопасного, было очевидно. Все попытки Северуса убедить себя, что это никоим образом его не касается, с треском провалились. Он пытался все списать на любопытство, он говорил себе, что Поттер крайне необременительный сосед и его отсутствие ничего не изменит, но... Его не покидала мысль об одиночестве. Не о том, которое понятно и желанно, а о другом. Когда от холода в собственных комнатах не спасают даже пылающий камин и виски, что ты пускаешь по венам в попытке отравить им свою кровь, чтобы согреться, сбежать от этого чувства. Неважно, куда, подойдет любой способ – от пьяного угара до скрипа пера по пергаменту, которое оставляет резкий отзыв на удачную работу, потому что тишина иногда даже страшнее холода. В ней все застывает, кажется, что само время замирает, и нужно хоть что-то… Бой часов, скрип половиц под ногами, все, что угодно, лишь бы она ушла и ты мог почувствовать, что все еще жив. Вот от такого одиночества он никогда не умел отыскать спасенья. Сколько его ни гони, оно всегда возвращалось. В нем не было ничего хорошего, любые попытки убедить себя, что его тоже стоит понять и принять, были бы ложью. Даже сознательно обрекая себя на пустоту, сталкиваться с ней по-настоящему страшно. Привыкнуть к этому страху можно. Северус Снейп думал, что он привык, до такой степени, что даже счел свое мертвое море чем-то родным, но сейчас ему казалось – что-то не так с этим его выбором. Было острое желание послать все к черту. Просто не думать о том, что его тревожит. Но теперь, когда он пребывал в собственном лимбо – то ли в раю, то ли в чистилище, многие вещи не имели смысла. Чтобы послать что-то к дьяволу, его пришлось бы для начала выдумать, поселить где-то поблизости, а кто в здравом уме будет жаждать такого соседства? Во всех этих мыслях, разумеется, был виноват только Поттер. Снейп готов был проклясть все и вся за то, что тот занимал столько места в его жизни. Может, в силу этого он предпочел классифицировать свое состояние как скуку и даже пытался найти способы себя развлечь.


Прошло три дня в томительном ожидании ответов, когда он решил снова позволить себе книги, всего несколько, но самых интересных – чтение которых всегда доставляло ему удовольствие. Однако на этот раз они его подвели. Северус листал пожелтевшие страницы, понимая, что значение слов от него ускользает. В голове царил не слишком привычный беспорядок. Возможно, в чем-то кентавр был прав. Ответственность за его растерянность следовало возлагать не на соседа по небытию, а на одну не в меру воинственную красную планету, потому что стоило Снейпу почувствовать вкус борьбы, понять, что где-то совсем близко в одной еще живой душе растет и ширится противостояние – и он делал все, чтобы оказаться к нему причастным. Словно любая война – с собой или обстоятельствами – была его истинным домом. Настоящим смыслом существования. Однажды он услышал слова: «С войны не возвращаются». Он уже не помнил, кто и по какой причине их сказал, не знал, принадлежали ли они чужому перу или были спровоцированы секундным откровением говорившего. Все это было не так уж важно, значение имело лишь то, что Северус очень хорошо запомнил эту фразу. Она часто воскресала в памяти, провоцируя долгие размышления. Был один разговор с Дамблдором… Когда тот в очередной раз заговорил о том, как прекрасен обновленный мир после грозы, что все, за что они сражаются, будет великолепно, и те, кто доживут и воочию увидят этот новый отстроенный мир, смогут сказать, что они боролись не зря, понять и принять те жертвы, что легли на алтарь свободы, Снейп не выдержал и резко возразил:


– Вы на самом деле верите в это, директор?


– Я должен, – кивнул Дамблдор. – Все мы должны в это верить, иначе борьба теряет всякий смысл.


Северус усмехнулся.


– А зачем он? Борьба – сама по себе процесс, и он порою куда более захватывающий, чем цель, к которой ведет. Человек быстро привыкает существовать, постоянно чему-то себя противопоставляя, обесценивая сначала жизнь своего врага, а потом и свою собственную. Вы называете это жертвенностью, а я – тяжелой формой отравления войной. Однажды уничтожив кого-то, ты уже не можешь стать прежним. Чужая кровь впитывается не в кожу, но в душу.


– Эта слабость, Северус. Нельзя позволить сражению управлять тобой. Оно – средство, а не цель, мой мальчик.


– Ну, так объясните это детям, которых заставляете воевать. Сделайте так, чтобы они не захлебнулись яростью и адреналином битвы, не впустили ее в свою кровь, иначе потом ваш прекрасный новый мир может показаться им серым и пресным. Ведь он уже не сможет предложить того азарта, бега на опережение, на разрыв аорты, что дала им война.


Дамблдор улыбнулся.


– Я верю в них, Северус. Верю, что они сами все поймут и не станут такими, как…


Он ухмыльнулся.


– Как кто? Как я? Как Упивающиеся Смертью? Все мы тоже когда-то были детьми, которых слишком рано отправили на войну. Мы сражались не на той стороне? Возможно, но взгляните, что происходило на этой. На вашей так называемой светлой стороне. Позовите в этот кабинет Невилла Лонгботтома и объясните ему, что его родители не зря были принесены в жертву. Что в светлом будущем, если он, конечно, до него доживет, все будет просто отлично и однажды он поймет, что они сошли с ума не напрасно. Вызовите Поттера и скажите, что его мать умерла, потому что вам нужен был герой. Что ему тоже суждено погибнуть, но это все ради мира, мира, который он даже никогда не сможет увидеть!


– Северус… – Дамблдор говорил с упреком в голосе. – Неужели ты думаешь, что я кому-то желал смерти? Но это война. Она, к сожалению, не бывает без потерь.


– Вот… Вы спорите со мной, Дамблдор, но сейчас говорите как генерал, который ведет свою армию в бой, предполагая, какие ее ждут потери. Вам, конечно, хотелось бы, чтобы их не было, но морально вы к ним готовы. Вы знаете, что будут жертвы. Пока что они для вас безымянны, но их жизнь уже ничего не стоит. Все мы отравлены войной. Вы даже больше других. На скольких сражениях вы побывали, Альбус? Хоть одно забылось? Кем был населен ваш мир после победы над Гриндельвальдом? Радостными и улыбающимися людьми или призраками тех, кто отдал ради него жизнь?


– С этим можно справиться. Только требуется время.


– В это я тоже должен поверить? Я смотрел, как пытают и убивают людей, и не сделал ничего, чтобы помочь им, потому что того требовала роль, которую вы на меня возложили. Ни один мускул не дрогнул на моем лице, когда я слушал все эти крики… Моя душа переполнена ими. Думаете, это пройдет? Однажды я просто смогу забыть обо всех этих жертвах, о Лили? Нет. Вы сами знаете, что все это ложь и никакого светлого мира из грязи, боли, крови, пота и слез не может быть рождено. Война навсегда заканчивается только для тех, кто не смог с нее вернуться. Остальным же… Для них нет надежды. Требуется, чтобы сменилось не одно поколение, прежде чем человечество сможет преодолеть боль и очиститься от сражений. Те дети, которых вы отправили на войну… Для них гроза никогда не кончится, и не будет никакого обновления.


Снейп считал, что покинул мир живых не зря. Слишком многое в нем противилось дальнейшему существованию. Так почему сейчас все эти воспоминания воскресли? Может, для того, чтобы его душа обрела покой, он был недостаточно мертв? Возможно. В одном Люпин был совершенно прав: он никогда не собирался вернуться. Жизнь его больше совершенно не интересовала, а смерть… Можно было бы сказать себе, что, как любую душу, его пугает небытие, полное забвения. Что он не хочет переживать всю вереницу своих грехов снова и снова, потому что не хочет избавляться от них. На подобное очищение у него не было бы сил, да и особого смысла он в нем не видел. Лимбо его устраивало. Оно казалось достаточным наказанием, которое Северус сам себе назначил. Здесь он был никто и ничто, но одновременно мог считаться полноправным хозяином собственной души. Ему казалось, что так может продолжаться бесконечно. Принимая решение впустить Поттера в свое личное "нигде", он полагал, что это ничего не изменит, но сын Лили не оправдал еще одного ожидания. Даже его ненавязчивое присутствие переворачивало с ног на голову этот полумертвый мир. В нем начиналась очередная война, где-то в небе ликовала красная планета, и Снейп, чувствовал, что его душа рвется куда-то, словно ей приспичило срочно стать волонтером, приобщиться к новому сражению.