Alexander Livergant Boris Kapustin, Frances Pinter, Andrei Poletaev, Irina Savelieva, Lorina Repina, Alexei Rutkevich, Alexander Filippov рассел бертран p 24 исследование

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 24

ГЛАВА XXII

ЗНАЧИМОСТЬ И ВЕРИФИКАЦИЯ

В ГЛАВ E XXI я рассмотрел то, что может быть названо пародией на эмпиризм, и выступил против нее. Я не имел намерения выступать против всех возможных форм эмпиризма, а только хотел выявить определенные следствия того, что обычно признается в качестве научного знания, следствия, которые, как мне кажется, недостаточно осознаются большинством современных эмпиристов. Мои рассуждения способствуют приданию точности тому, что я утверждаю, сравнивая это с мнениями, почти совпадающими с моими. С этой целью я намерен в настоящей главе исследовать в подробностях некоторые части работы Карнапа «Проверяемость и значение»¹. Данная работа представляет важный и тщательный анализ, в частности, различия между «редукцией» и «определением», что проливает свет на теорию научного метода. Если у меня и имеются разногласия с Карнапом, они почти целиком возникают из убеждения, что он несколько запаздывает со своим разбором проблем и что некоторые более ранние проблемы, которым главным образом и посвящена настоящая работа, являются куда более важными, чем Карнап склонен считать. К защите этого мнения в полемической форме я сейчас и перехожу.

Карнап начинает с обсуждения отношения между тремя понятиями: «значение», «истина» и «верифицируемость». (То, что он называет «значением», является тем, что я называю «значимостью» т. е. это свойство предложений.) Он говорит:

¹ Carnap R. Testability end Meaning //Philosophy of Science, w. Ill, IV, 1936 и 1937.

347

Значимость и верификация

«Двумя главными проблемами теории познания являются проблема значения и проблема верификации, С первой связан вопрос, при каких условиях предложение обладает значением, в смысле познавательного, фактического значения. Со второй — вопрос, как мы приобретаем знание чего-либо, как можем установить, является ли данное предложение истинным или ложным. Ответ на второй вопрос обусловлен ответом на первый. Очевидно, мы должны понимать предложение, т. е. знать его значение, прежде чем пытаться установить, истинное оно или нет. Но с точки зрения эмпиризма имеется еще более тесная связь между двумя проблемами. В определенном смысле существует единственный ответ на оба вопроса. Если бы мы знали, что означает для данного предложения быть истинным, мы бы знали, каково его значение. И если для двух предложений совпадают условия, при которых мы можем считать их истинными, эти предложения обладают одним и тем же значением. Таким образом, значение предложения в определенном смысле тождественно со способом определения его истинности или ложности; и предложение имеет значение только в том случае, если подобное определение возможно».

Карнап считает упрощением тезис, «что предложение значимо, если и только если оно верифицируемо и что его значением является метод его верификации». Такая формулировка, говорит он, «ведет к слишком большому ограничению научного языка, исключая не только метафизические предложения, но также некоторые научные предложения с фактическим значением. Наша текущая задача могла бы поэтому формулироваться как смягчение требования верифицируемости. Речь идет именно о смягчении, а не о полном отбрасывании данного требования».

Менее продуманная точка зрения сформулирована, например, Шликом¹: «Установление значения предложения равнозначно установлению правил, в соответствии с которыми предложение должно употребляться, и это все равно что спрашивать, каким образом оно может быть верифицировано (или фальсифицировано). Значением суждения является метод его верификации (курсив

¹ Schlick M. Meaning and Verification //Philosophical Review, v. 45, July 1936. 348

Значимость и верификация

мой. - Б. Рассел). Не существует никакого способа понимания какого-либо значения без того, чтобы в конечном счете указать на остенсивные определения, и это, очевидно, означает указание на "опыт" или "возможность верификации"».

В этом отрывке Шлик приходит к ложному выводу из-за невнимания к различию слов и предложений. Все, что необходимо словам, как мы видели, это иметь остенсивные определения, и, таким образом, они должны зависеть от опыта в их значении. Но существенным для использования языка является то, что мы можем правильно понимать предложение, составленное из слов, которые мы понимаем, даже если мы никогда не могли обладать опытом, соответствующим предложению как целому. Художественная литература, история, вся переданная информация зависят от этой особенности языка. Выражаясь формально: если дан опыт, необходимый для понимания имени «а» и предиката «Р», мы можем понять предложение «а обладает предикатом Р», не нуждаясь для этого ни в каком опыте, соответствующем данному предложению; и когда я говорю, что я могу понять предложение, я не имею в виду, что мы знаем, как установить, не является ли оно истинным. Если вы говорите: «На Марсе имеются обитатели такие же сумасшедшие и безнравственные, как и на нашей планете», я понимаю вас, но не знаю, как выяснить, говорите ли вы правду.

С другой стороны, когда говорят, что «значением суждения является метод его верификации», при этом упускают суждения, которые наиболее близки к достоверным, а именно суждения восприятия. Для них не существует «метода верификации», поскольку именно они обеспечивают верификацию всех остальных эмпирических суждений, которые могут быть в какой-то мере известны. Если бы Шлик был прав, мы впали бы в бесконечный регресс, поскольку суждения верифицируются посредством других суждений, которые, в свою очередь, должны получать свое значение от способа верификации еще и другими суждениями, и так далее ad infinitum¹. Все, кто придают «верификации» фундаментальный статус, не замечают реальную проблему, которая заключается в отно-

¹ До бесконечности (лат.) — Прим. перев.

349

Значимость и верификация

шении между словами и внеязыковыми событиями в суждениях восприятия.

Процесс верификации никогда не исследовался в достаточной степени теми, кто считает его фундаментальным. В простейшей форме этот процесс происходит, когда я сначала ожидаю какое-нибудь событие, а затем воспринимаю его. Но если событие происходит неожиданно для меня, я также способен воспринять его и образовать о нем суждение восприятия; тем не менее в этом случае отсутствует процесс верификации. Верификация подтверждает более сомнительное менее сомнительным и поэтому существенно неприменима к суждениям восприятия, которые наименее сомнительны.

Теперь давайте вновь обратимся к Карнапу. Он говорит: «если бы мы знали, как устанавливать истинность данного предложения, мы бы знали, каково его значение». Отсюда, исходя из сказанного ранее, мы должны различать предложения, содержащие переменные и содержащие только константы. Давайте сначала рассмотрим случай, когда предложение содержит одни константы; возьмем, например, некоторое субъектно-предикатное предложение «Р(а)>>, в котором предикат «Р» и имя «а» имеют остенсивные определения. Из этого следует, что я уже имел опыт, выраженный предложениями «Р(Ь)>>, «Р(с)>>, «P(d)».,.. посредством которого я приобрел привычку ассоциировать «Р» с Р; из этого также следует, что я уже приобрел опыт, выраженный предложениями «Q(a)>>, «R(a)»_r «5(a)».,.. посредством которого я приобрел привычку ассоциировать «а» с а. Но предположим, что я никогда не имел опыта, который мог бы выразить предложением «Р(а)>>. Тем не менее мне, как предполагается, «известно, как установить истинность данного предложения». Я не вижу, что это могло бы значить, за исключением того, что мы можем вообразить объект восприятия, который привел бы нас к произнесению предложения «P (a)» как суждения восприятия. Определенно это является достаточным условием для понимания предложения, но я не уверен, что такое условие является необходимым. Например, если мы слышим, как утверждается «Р(а)>>, мы можем действовать подходящим образом без

350

Значимость и верификация

каких-либо опосредствующих звеньев между услышанным и действием, и в таком случае мы должны признать, что понимаем предложение.

Давайте теперь рассмотрим более общий случай, когда предложение содержит по крайней мере одну переменную. В соответствии с тем, что было сказано в предыдущих главах, сомнительно, чтобы суждение, неявляющееся суждением восприятия, не содержало хотя бы одну переменную; поэтому случай, который обсуждался в последней главе, возможно, никогда не имеет места. Так или иначе, когда кажется, что подобное происходит, рассматриваемое предложение, как правило, если не всегда, оказывается предложением существования: «Существует χ такой, что...»

В случае предложения формы «существует χ такой, что...» нелегко сказать, «как устанавливать истинность данного предложения»; эта процедура включает другое предложение такой же формы. Рассмотрим случай убийства, совершенного, согласно вердикту уголовного суда, неизвестной личностью или личностями. (Для простоты опустим слова «или личностями».) В каком смысле нам известно, «как устанавливать истинность данного предложения»? Простейшая гипотеза о том, что придет какой-нибудь очевидец преступления и скажет, что он видел, как убийство совершил мистер А. Я не рассматриваю возможность лжесвидетельства. Итак, учитывая возможность появления новых свидетелей, мы располагаем рядом гипотетических объектов восприятия: В или С или D... или Ζ видели, что преступление совершил А; А или С или D... или Ζ видели, что преступление совершил В; А или В или D... или Ζ видели, что преступление совершил С; и так далее, где А, В, С,.. Ζ — все существующие люди. Итак, знать, что было бы для данного предложения установлением его истинности, означает знать, что представляет видение одним человеком другого, совершающего убийство, т. е. знать, что подразумевается другим предложением той же формы.

Вообще говоря, предложение «существует χ такой, что fie» может быть признано истинным, если «/а» или <
351

Значимость и верификация

тия. Предложение имеет огромное число возможных верификаторов, и поэтому мы не можем заранее охарактеризовать его верификацию иначе, чем с помощью другого предложения существования.

В этом месте, однако, следует вспомнить, что мы говорили о памяти, благодаря которой мы можем с помощью прошлого восприятия знать суждение существования, не зная при этом того суждения восприятия, которое существовало в том случае, который и породил у нас нынешнее смутное воспоминание. Если память принимается — я думаю, что мы должны поступить именно так — в качестве независимого источника знания (независимого логически, но не причинно, поскольку все виды памяти причинно связаны с предшествующими восприятиями), тогда предложение может считаться верифицируемым, если оно выражает текущее воспоминание, либо логически следует из него. В этом случае появляется вид верификации, который заключается в предъявлении суждения существования, выражающего мнение-воспоминание. Этот вид верификации, однако, ввиду того, что память подвержена искажениям, уступает использованию восприятия, и мы стараемся где только можно заменить его верификацией, основанной на восприятии.

Я пока что опускаю случай универсальных суждений, таких как «Все люди смертны». Отмечу лишь, что в этом случае интерпретация фразы «как устанавливать истинность данного предложения», совсем непростое дело.

Между методом, который отстаиваю я в теории познания, и методом, который отстаивает Карнап (совместно со многими другими), имеется различие в исходном пункте, которое крайне важно и (как я полагаю) недостаточно осознано. Я начинаю с предложений о частных событиях, таких как «Это — красное», «Это — яркое», «Я-сейчас испытываю чувство жары». Свидетельствами в пользу подобных предложений являются не другие предложения, а внеязыковые события; свидетельство целиком состоит из такого единичного события, и ничто происходящее в другом месте или в другое время не может подтвердить или же опровергнуть данное свидетельство. Предшествовавшие события связаны причинно с

352

Значимость и верификация

моим использованием языка: я говорю «красный», поскольку предыдущий опыт выработал у меня такую привычку. Но обстоятельства, при которых сформировалась привычка, не влияют на значение слова «красный», которое в действительности зависит от того, что представляет привычка, а не от того, как она сформировалась.

Каждое предложение указанного выше вида логически не зависит от остальных, всех вместе и каждого в отдельности. Следовательно, всякий раз, когда говорят, что одно такое предложение увеличивает или уменьшает вероятность другого, это должно происходить благодаря некоторому принципу взаимосвязи, который, если ему доверяют, должен заслужить доверие на основе других свидетельств, чем восприятие. Наиболее очевидным примером такого принципа является индукция.

Предложения, которые Карнап имел в виду, должны, в свете того, что он говорит о них, быть другого вида. Несколько цитат помогут сделать данную мысль ясной.

«Мы отличаем проверку предложения от его подтверждения в связи с пониманием процедуры, например, проведения определенных экспериментов, которые ведут к подтверждению в некоторой степени самого предложения или же его отрицания. Мы будем называть предложение проверяемым, если мы знаем метод его проверки; и мы будем называть его подтверждаемым, если мы знаем, при каких условиях предложение могло бы быть подтверждено» (с. 420).

«Предикат "Р" языка L называется наблюдаемым для организма (например, личности) N, если для подходящих аргументов, например для "W, tf способен при подходящих обстоятельствах прийти к заключению, на основе небольшого числа наблюдений, о целостном предложении, скажем "Р(Ъ)" такому, что либо "Р(Ъ)"_Глибо "не-Р(&)" подтверждается в столь высокой степени, что мы либо принимаем, либо отвергаем "Р(Ь)">> (с. 454).

Этот отрывок делает очевидным, что Карнап имеет в виду предложения определенной степени общности, поскольку множество различных событий являются носителями их истинности или лож-

353

f

Значимость и верификация

ности. В первом отрывке он говорит об экспериментах, которые в определенной степени подтверждают предложение или его отрицание. Он не говорит нам, что мы извлекаем из каждого эксперимента. Тем не менее, если каждый эксперимент не учит нас чему-либо, трудно увидеть, как он может иметь хоть какое-нибудь значение для истинности или ложности содержательного [original] предложения. Кроме того, каждое содержательное предложение должно иметь опору в событиях, происходящих в различное время, в противном случае эксперименты, осуществляемые в различное время, не могли бы увеличивать или уменьшать вероятность его истинности. Предложение должно, следовательно, обладать большей степенью общности, чем предложения, воплощающие результаты нескольких экспериментов. Эти последние поэтому должны иметь более простую логическую форму, чем предложение, которое они подтверждают либо опровергают, и нашу теорию познания следует начинать скорее с них, чем с предложения, которое они предназначены доказывать или опровергать.

Весьма близкие замечания уместны в отношении второй цитаты. Карнап говорит о «небольшом числе наблюдений», необходимых для заключения об истинности «Р(Ь)>>. Тогда, если более чем одно наблюдение возможно, Ъ должно быть способным происходить неоднократно, вследствие чего b не может быть событием, а должно иметь характер универсалии. Я убежден, что подобное следствие не входило в намерения Карнапа, но я не вижу, как его можно избежать, за исключением, быть может, принятия теории собственных имен, которую я защищал в главе VI; эту теорию Карнап был бы вынужден отвергнуть по причине той важной роли, которую он отводит пространству-времени.

Даже если мы принимаем теорию собственных имен главы VI, мы в действительности не освобождаемся от трудности, возникающей из повторяемости экспериментов. Предположим, что в двух различных случаях я вижу данный оттенок цвета С. Мое восприятие в каждом из этих случаев представляет комплекс, из которого С необходимо вычленить посредством анализа, и если я намерен использовать оба случая для получения знания о С, мне понадо-

354

Значимость и верификация

бится суждение тождества: «Этот оттенок цвета, который я вижу, тождественный с определенным оттенком, который я вспоминаю, глядя на него». Подобное мнение уводит меня далеко за пределы любого текущего восприятия и не может обладать сколько-нибудь приемлемой степенью достоверности. Итак, в любой теории возможность повторений, допускаемых Карнапом, порождает трудности, которые он, кажется, не осознает. Они показывают, что тот вид предложений, который он рассматривает, не является видом, с которого следует начинать обсуждение эмпирического свидетельства, поскольку предложения Карнапа и менее просты, и менее надежны, чем предложения иного вида, существование которых подразумевается карнаповской дискуссией (хотя он, кажется, не догадывается об этом).

Любое употребление языка предполагает на деле определенную степень общности, которая необязательна в познании. Рас_:смотрим, например, определение «предиката». Предикатом является класс сходных звуков, связанных с определенной привычкой. Мы можем сказать: «пусть P будет классом сходных звуков. Тогда P для данного организма N является "предикатом"¹, если существует класс E сходных событий такой, что вхождение любого элемента в класс E вызывает у N побуждение произнести звук класса Р». Класс звуков P обладает этим свойством для N только в том случае, если N часто сталкивается на опыте с совместным проявлением £ и Р. Повторяемость и общность, на самом деле, существенны для обсуждаемого вопроса, поскольку язык состоит из привычек, привычка включает в себя повторяемость, а повторяемость может быть только одной из универсалий. Но в знании все сказанное не является необходимым, поскольку мы используем язык и можем использовать его корректно без того, чтобы быть осведомленными о процессе, посредством которого мы и приобретаем указанные навыки.

Подойдем к проблеме с другой стороны: Карнап определяет, что он подразумевает под наблюдаемым предикатом, но вообще говоря, не то, что подразумевает под предложением, истинность ко-

¹ Или, точнее, предикатом, обладающим остенсивным определением.

355

Значимость и верификация

торого может быть проверена с помощью наблюдения. Для него предикат «Р» является наблюдаемым, если существует предложение «?(&)», которое может быть проверено наблюдением; но такая формулировка не помогает нам установить, может ли быть проверено наблюдением предложение Р(с). Я бы сказал, что до тех пор, пока у нас нет множества предложений формы «?(&)», которые уже проверены с помощью наблюдения, слово «Р» следует считать лишенным значения, поскольку привычка, которая конституирует значение, еще не выработана. Я бы сказал, что более подходящим предметом наблюдения является не слово, а предложение: «Р» и «с» оба могут иметь значение, полученное из опыта, но может не существовать наблюдения, определяющего истинность или ложность предложения «Р(с)>>. Действительно ли такое случается, это, по моему мнению, важный вопрос. И я хотел бы добавить, что подобным же образом для предложений, фундаментальных для эмпирических данных, только единственное, неповторимое событие позволяет утверждать или отрицать предложение «Р(с)>>. Но коль скоро возможно повторение событий, мы выходим за рамки эмпирического базиса.

Слово «наблюдаемый», подобно всем словам, включающим возможность, таит в себе опасность. Как мы уже поняли, карнаповс-кое определение говорит, что «Р» является «наблюдаемым», если определенные наблюдения могли бы иметь место. Но мы не можем, для начала, знать, что наблюдения возможны, хотя они и происходят в действительности. Поэтому представляется необходимым заменить слово «наблюдаемый» на «тот, который наблюдался», и говорить, что предикат «Р» является наблюдавшимся, если на самом деле произведены наблюдения, помогающие сделать заключение о «Р(Ь)» для некоторого Ь.

Кроме того: карнаповское определение, коль скоро оно остается в силе, является чисто каузальным: наблюдения служат причиной того, что наблюдатель убежден либо в Р(Ь), либо в не-Р(Ь). Ничего не сказано о том, как показать, есть ли какой-нибудь довод (в противовес причине), в силу которого наблюдения вели бы к подобному убеждению. И я не вижу, как можно что-нибудь ска-

356

Значимость и верификация

зать по данному вопросу, руководствуясь карнаповской точкой зрения.

Могло бы показаться, что определение «наблюдаемого» предиката «Р» сводится к следующему выражению: «А наблюдает "Р", если существует "Ъ" такой, что обстоятельства приводят А к утверждению "Р(Ь)" либо "не-Р(Ь)"». Другими словами, поскольку все утверждения А должны быть результатом обстоятельств, «А наблюдает "Р", если А утверждает "Р(Ь)" либо "не-Р(Ь)"». Сказанное превращает теорию в целом в изобретение, ведущее в никуда.

В течение всей приведенной выше дискуссии я не утверждал, что Карнап отстаивает ошибочные взгляды. Я только обращал внимание на то, что следует обсудить ряд предварительных вопросов и что если их игнорировать, отношение эмпирического знания к нелингвистическим событиям не может быть должным образом понято. Отличие моих взглядов от взглядов логических позитивистов главным образом и состоит в том, что я придаю большое значение обсуждению этих предварительных вопросов.

Наиболее важный из этих вопросов следующий: можно ли что-нибудь извлечь, и если да, что именно, из единичного опыта? Карнап и вся школа, к которой он принадлежит, знание понимают как научное знание и прежде всего как суждения, подобные такому: «Металлы проводят электрический ток». Ясно, что такие суждения требуют большого числа наблюдений. Но если ни одно единичное наблюдение не приносит никакого знания, как может ряд наблюдений принести знание? Каждое индуктивное рассуждение базируется на значительном числе посылок, которые в сравнении с заключением носят частный характер: «Медь является проводником электричества» — менее общее суждение, чем «Металлы являются проводниками электричества», но само это суждение индуктивно выведено из посылок «Это —медь, и она проводит электричество», «То — медь, и она проводит электричество» и т. д. Каждая из перечисленных посылок, в свою очередь, индуктивно выведена из посылок, в конечном счете основанных на группе единичных наблюдений. Каждое единичное наблюдение что-то приносит наблюдателю. Может оказаться трудным точно выразить в словах, что

357

Значимость и верификация

можно извлечь из одного наблюдения, но не невозможным; я вместе с логическими позитивистами отвергаю понятие невыразимого знания. Я не вижу, как можно отвергнуть тезис, что наше знание реальной действительности воздвигнуто, посредством умозаключений из посылок, происходящих из единичных наблюдений.

Я потому рассматриваю единичные наблюдения как источники фактических предпосылок, что не могу принять в формулировке последник понятия «вещи», которое обладает определенной длительностью и может, следовательно, быть получено только из многократных наблюдений. Точка зрения Карнапа, позволяющая использовать понятие «вещи» при формулировке фактических предпосылок, как мне кажется, игнорирует Беркли и Юма, не говоря уже о Гераклите. Вы не можете войти дважды в одну и ту же реку, потому что на вас непрерывно текут новые воды; но различия между рекой и столом — только дело степени. Карнап мог бы сказать, что река не является «вещью», но те же аргументы убедили бы его, что и стол не является «вещью».

Карнап выдвигает аргумент, который следует обсудить в этой связи, пытаясь доказать, что «не существует фундаментального различия между общим и единичным предложением с точки зрения верифицируемости, различие только в степени». Его аргумент состоит в следующем: «Возьмем, например, такое предложение: "На этом столе находится лист белой бумаги". Чтобы удостовериться, действительно ли данная вещь является бумагой, мы производим ряд простых наблюдений и затем, если еще остаются какие-то сомнения, мы можем провести некоторые физические и химические эксперименты. В этом случае, как и в случае закона, мы пытаемся исследовать предложения, которые мы вывели из обсуждаемого предложения. Эти выведенные предложения являются предсказаниями будущих наблюдений. Число таких предсказаний, которые мы можем получить из данного предложения, бесконечно; поэтому предложение никогда не может быть полностью верифицировано».

Вопрос о достоверности или полной верификации — не тот вопрос, который мне хотелось бы обсуждать. Во всех рассуждениях по

358

i

Значимость и верификация

этому вопросу, известных мне, кроме тех, автором которых является Рейхенбах, вопрос, является ли суждение достоверным, смешивается с вопросом, является ли оно фактической предпосылкой. Я готов согласиться с тем, что суждения восприятия, подобные воспоминаниям (хотя и в меньшей степени), подвержены ошибкам; однако это не имеет отношения к обсуждаемому вопросу: «Какую форму должны мы придать суждениям, принимаемым в качестве фактических предпосылок?»

Очевидно, что если ничего нельзя извлечь из единичного наблюдения, то ничего нельзя извлечь и из множества наблюдений. Поэтому наш первый вопрос должен быть таков: «Что можно извлечь из одного наблюдения?» То, что можно извлечь из одного наблюдения, не может выражаться словами, относящимися к классам или вещам, таким как «бумага» и «стол». Мы видели в предыдущей главе, что предложение «Вот собака» не может быть фактической предпосылкой, хотя предложение «Вот собакообразное пятно цвета» — может быть¹. Фактические предпосылки не должны содержать слов, которые сжато выражают результаты индукции, такие как «собака», «бумага», «стол».

Аргумент Карнапа, процитированный выше, на самом деле включает обращение к таким фактическим посылкам, которые я считаю существенными, но он обращается к ним таким образом, как если бы они не играли важной роли. «Чтобы удостовериться, действительно ли данная вещь является бумагой, мы производим ряд простых наблюдений». Что же мы извлекаем из каждого по отдельности наблюдения? Об этом Карнап хранит молчание. К тому же он говорит: «Мы пытаемся исследовать предложения, которые мы вывели из обсуждаемого предложения. Эти выведенные предложения являются предсказаниями будущих наблюдений». Таким образом, признается, что возможны предложения, чье назначение — выражать то, что можно извлечь из единичного наблюдения, и становится очевидным, что такие предложения выступают фактическими посылками, из которых мы выводим, что «это — бумага».

¹ Предполагается, что «собакообразность» используется при определении «собаки», но не наоборот.

359

Значимость и верификация

Что касается «достоверности» фактических предпосылок, то по этому поводу следует сказать то, что говорится ниже.

Во-первых, мы придаем нашим фактическим предпосылкам такую форму, что никакие их две группы не могут быть взаимоисключающими, а также ни одна из этих посылок не может ни в какой степени быть превращена в вероятную или же невероятную никаким числом других посылок. Взаимосвязь фактических посылок, благодаря которой они способны подтверждать либо опровергать друг друга, зависит от правил умозаключения, особенно от индукции; эти правила никогда не являются демонстративными, они имеют результатом только вероятностные суждения и, следовательно, не опровергаются тем, что не происходят события, которые они оценивают как вероятные.

Во-вторых, все основания для веры в фактическую посылку, коль скоро она является посылкой, сосредоточены в событии, на которое она указывает. Это означает, что свидетельством в ее пользу является неповторимое событие, а не предложение или суждение мнения; событие является полным в тот момент, когда оно происходит, но моментом раньше оно не существовало, а после того как перестанет существовать посылку нельзя будет подкрепить никаким последующим свидетельством.

В-третьих, если мы намерены, вслед за многими философами, считать, что фактические предпосылки можно отвергнуть с помощью последующих свидетельств, то только потому, что мы априори принимаем недемонстративные формы вывода, которые опыт не в состоянии ни подтвердить, ни опровергнуть, но которые при определенных обстоятельствах мы считаем более достоверными, чем свидетельства чувств.

В итоге: фактические предпосылки могут не быть достоверными, но не существует ничего более достоверного, что могло бы продемонстрировать их ложность.

г

360

ГЛАВА XXIII ОПРАВДАННАЯ УТВЕРЖДАЕМОГО

Вспомним, что в начале гл. XXI были выделены четыре теории истины, из которых я защищаю четвертую, а именно теорию корреспонденции. Третья, теория когеренции, была рассмотрена и отвергнута в гл. X. Вторая, заменяющая понятие «истины» понятием «вероятности», может быть представлена в двух формах, одну из которых я считаю приемлемой, а вторую должен отвергнуть как ошибочную. В той форме, в которой она ограничивается утверждением о том, что мы никогда не можем быть уверены в истинности некоторого данного суждения, выраженного словами, я ее принимаю. Однако в той форме, в которой заявляется, что понятие «истины» не является необходимым, я ее отвергаю. Мне представляется, что высказывание «"р" вероятно» в точности эквивалентно высказыванию «"р — истинно" вероятно» и что когда мы говорим «"р" вероятно», нужна некоторая вероятность того, что это высказывание истинно. Я не вижу причин, по которым защитники вероятности должны отвергать понятие «истины» в утвержде-

361

Оправданная утверждаемость

ниях, подобных вышеприведенным. Таким образом, я не оспариваю воззрений проф. Рейхенбаха, ибо убежден в том, что при небольшой модификации они вполне совместимы с моими собственными убеждениями.

Напротив, первая из упомянутых четырех теорий радикально отличается от защищаемой мной теории, поэтому она нуждается в особом анализе. Это теория д-ра Дьюи, согласно которой место понятия «истины» должно занять понятие «оправданной утверждае-мости». Я уже рассматривал эту теорию в книге «Философия Джона Дьюи», которая представляет собой том I «Библиотеки живущих философов». О деталях моего анализа и, что еще более важно, об ответах д-ра Дьюи на мои возражения читатель может узнать из этого тома. В настоящей главе я хочу ограничиться главным принципом данной теории и рассмотреть его настолько непредвзято, насколько это позволяют аргументы, вынуждающие меня отвергнуть его.

Из ответа д-ра Дьюи, помещенного в указанном томе, можно заключить, что я непроизвольно исказил и даже окарикатурил его воззрения. Мне бы совсем этого не хотелось, тем более, что я убежден в наличии серьезных расхождений в наших воззрениях, которые можно выявить лишь в том случае, если мы сможем понять друг друга. Расхождения между нами настолько глубоки, что трудно найти слова для выражения их сути, которые были бы приемлемы для обеих сторон. Однако именно это я попытаюсь сделать.

Насколько я могу понять д-ра Дьюи, его теория в общих чертах сводится к следующему. Среди разнообразных видов человеческой активности имеется один, называемый «исследованием», самой общей целью которого, как и многих других видов активности, является увеличение взаимной адаптации человека и окружающей среды. Средствами исследования являются «утверждения», и утверждения «оправданны» в той мере, в которой приводят к желаемым результатам. Как и в любой другой практической деятельности, в исследовании время от времени изобретаются новые, лучшие, средства, а старые средства отбрасываются. Как одни машины позволяют нам создавать еще лучшие машины, точно так же

362

Оправданная утверждаемое

одни результаты исследования могут быть хорошим средством получения новых, более совершенных результатов. Этот процесс не имеет конца, поэтому ни одно утверждение не может быть оправдано на все времена, а оправдывается лишь на данной стадии исследования. Таким образом, «истина» как статическое понятие должна быть отброшена.

Его позицию может прояснить следующий отрывок из ответа д-ра Дьюи на мою критику¹ :«Исключительная привязанность м-ра Рассела к анализу рассуждений проявляется в его предположении о том, что именно суждения являются предметом исследования. Эта позиция принимается им неосознанно, причем он считает несомненным, что и я вместе с Пирсом ее разделяю. Однако согласно нашей точке зрения и позиции любого последовательного эмпирика, материалом и объектом исследования являются вещи и события, а суждения представляют собой лишь средства исследования, так что, будучи заключениями некоторого данного исследования, они становятся средствами дальнейших исследований. Как и другие средства, они подвергаются изменениям и улучшениям в процессе использования. Когда предполагают, что (1) суждения с самого начала являются объектом исследования и (II) все суждения в качестве внутренне присущего им свойства обладают истинностью или ложностью, а затем (III) приписывают эти предположения таким теориям, как теория Пирса или моя, отрицающим оба эти предположения, как раз тогда и получают ту путаницу, которую якобы обнаруживает Рассел в наших словах».

Прежде всего, следует сказать несколько слов для разъяснения моей личной позиции. Надеюсь, что любой читатель данной книги понимает, что я отнюдь не считаю суждения фундаментальным предметом исследования, ибо моей главной проблемой было отношение между событиями и теми суждениями, к высказыванию которых они принуждают человека. Верно, что я не считаю вещи объектом исследования, ибо рассматриваю их как метафизическую иллюзию. Однако в отношении событий я не расхожусь с д-ром Дьюи. Опять-таки, что касается научных гипотез, таких как кван-

¹ Russell В. The Philosophy of John Dewey, p. 573.

363

Оправданная утверждаемого»

товая теория или закон тяготения, я склонен (с некоторыми уточнениями) принять его позицию, однако все подобные гипотезы я рассматриваю как рискованные построения, опирающиеся на фундамент более простых и менее сомнительных убеждений, и в трудах д-ра Дьюи я не нахожу адекватного рассмотрения этого фундамента.

Что касается истинности и ложности, то я бы интерпретировал по-разному факты, касающиеся исследований и изменяющихся гипотез. Я бы сказал, что исследование начинается, как правило, с некоторого неясного и сложного утверждения, но постепенно заменяет его несколькими утверждениями, каждое из которых менее неясно и сложно, чем первоначальное утверждение. Сложное утверждение можно разложить на несколько утверждений, некоторые из которых истинны, а какие-то — ложны. Неясное утверждение может быть истинным или ложным, но часто ни тем, ни другим. Утверждение «Слон меньше мыши» является неясным, но тем не менее безусловно ложным. Однако утверждение «Кролик меньше крысы» нельзя с определенностью отнести к истинным или ложным, ибо некоторые молодые кролики меньше старых крыс. Когда теория гравитации Ньютона была заменена теорией Эйнштейна, была устранена некоторая неясность ньютоновского понятия ускорения, однако почти все утверждения, вытекающие из теории Ньютона, остались истинными. Следует сказать, что так происходит всегда, когда старая теория открывает путь к созданию лучшей теории: прежние утверждения утрачивают способность быть истинными или ложными как вследствие выявления их неясности, так и вследствие того, что они маскировали несколько суждений — как истинных, так и ложных. Однако я не знаю, как констатировать это улучшение, если не говорить об идеалах точности и истины.

Одна из трудностей- в теории Дьюи возникает, на мой взгляд, благодаря вопросу: какова цель исследования? Для него такой целью является не достижение истины, а, по-видимому, некоторая гармония между исследователем и окружающей средой. Я ставил этот вопрос раньше (в упомянутом выше томе), но не увидел никакого ответа на него. Другие виды деятельности, например строительство домов, издание газет или производство бомб, имеют оче-

364

Оправданная утверждаемое

видные цели. Когда мы рассматриваем их, различие между хорошими и плохими средствами очевидно: хорошее средство уменьшает количество работы, необходимой для достижения цели. Однако «исследование» нейтрально в отношении различных целей: когда мы хотим что-то сделать, предварительно необходимо некоторое исследование. Если я хочу позвонить приятелю, мне нужно найти номер его телефона в справочнике, постаравшись найти самое последнее издание, ибо сведения в нем могут изменяться. Если я хочу управлять государством, я должен сначала изучить ранее незнакомую мне область, чтобы стать политическим деятелем. Если я хочу строить корабли, то либо я сам, либо кто-то из моих помощников должен познакомиться с гидростатикой. Если я хочу разрушить демократию, я должен исследовать психологию толпы. И так далее. Теперь вопрос: каков результат моего исследования? Д-р Дьюи отвергает традиционный ответ, согласно которому я приобретаю некоторое знание, и благодаря этому знанию мои действия оказываются более успешными. Он устраняет промежуточную ступень «знания» и говорит о том, что единственным существенным результатом успешного исследования является успешное действие. Если рассматривать человека с точки зрения науки, а не с позиций картезианского скептицизма, то здесь следует обсудить два вопроса. Первый: какого рода психологическое явление следует описывать как «убежденность»? Второй: существует ли какое-либо отношение между «убежденностью» и окружающей средой, которое позволяет нам называть эту убежденность «истинной»? На каждый из этих вопросов я пытался дать ответ в предыдущих главах. Если существованию таких явлений, как «убежденности», нельзя противиться, встает вопрос: можно ли их разделить на два класса — истинные и ложные? Если же нет, то нельзя ли разложить их на такие составные элементы, которые могут быть разделены на эти два класса? Если на каждый из этих вопросов отвечают утвердительно, то опирается ли различие между «истинным» и «ложным» на успех или неудачу результатов убеждености или же оно коренится в некотором другом отношении убежденности к подходящим явлениям?

365

Оправданная утверждаемое

Я готов согласиться с тем, что некоторую убежденность в целом нельзя оценивать как «истинную» или «ложную», поскольку она составлена из разных как истинных, так и ложных суждений. Я готов также признать, что некоторые убежденности благодаря своей расплывчатости не являются ни истинными, ни ложными, хотя другие, несмотря на их расплывчатость, будут истинными либо ложными. Но я не могу пойти дальше этого и во всем согласиться с д-ром Дьюи.

С точки зрения д-ра Дьюи, некоторая убежденность «оправданна», если она полезна в качестве средства для некоторой деятельности, т. е. приводит к удовлетворению желания. Именно таким, по крайней мере, представляется мне его мнение. Однако он указывает¹, что следствия считаются проверкой правильности лишь «при условии, что эти следствия введены операционально и предназначены для решения специфической проблемы, связанной с операциями» (подчеркнуто Дьюи). Вторая половина этого условия совершенно ясна. Если я иду куда-то, руководствуясь ошибочной убежденностью в том, что здесь живет мой давно пропавший дядюшка, но в пути встречаю давно пропавшую тетушку, которая затем оставляет мне свое состояние, это не доказывает «оправданной утверждаемости» того, что «мой давно пропавший дядюшка живет здесь». Однако первая половина данного условия, говорящая о том, что следствия должны быть «введены операционально», остается для меня несколько туманной. Отрывок из «Логики» д-ра Дьюи², в котором встречается эта фраза, не проясняет ее. Однако в его ответе на мои замечания³ имеется отрывок, который я приведу здесь целиком, поскольку он предназначен для исправления моей якобы ошибочной интерпретации:

«УСЛОВИЕ относительно вида следствий, выступающих пробным камнем правильности, было вставлено во избежание той интерпретации, которую м-р Рассел придал моему использованию след-

¹ ibid., р. 571.

² Предисловие, с. IV. •³ Ibid., р. 571.

Збб

Оправданная утверждаемое

ствий. Оно прямо говорит о том, что необходимо, чтобы они были такими, какими они должны быть для решения специфической проблемы проводимого исследования. Интерпретация следствий м-ром Расселом связывает их с личным желанием. Мне приписывается стремление видеть в самом результате определение истины. М-р Рассел начинает с того, что превращает сомнительную ситуацию в личное сомнение, хотя я неоднократно указывал на различие между этими вещами. Я также много раз повторял, что личное сомнение является патологией, если оно не отображает проблематичной ситуации. Затем, превращая сомнение в личный дискомфорт, он отождествляет истину с устранением этого дискомфорта. Единственным желанием, о котором здесь, по моему мнению, можно говорить, является желание честно и беспристрастно разрешить проблему, содержащуюся в ситуации. «Удовлетворенность» есть выполнение условий, предписываемых проблемой. Личная удовлетворенность появляется тогда, когда любая работа делается хорошо, в соответствии с требованиями самой работы, однако она никоим образом не входит в детерминацию правильности, поскольку, напротив, сама детерминируется этой правильностью».

Я НАХОЖУ этот отрывок весьма путаным. Создается впечатление, будто м-р Дьюи считает, что сомнительная ситуация может существовать без сомневающейся личности. Я не могу думать, что он имеет в виду именно это. Он же не хочет сказать, например, что существовали сомнительные ситуации в отдаленные астрономические и геологические эпохи, когда еще не было жизни. То, что он говорит, я могу интерпретировать лишь одним способом: допустить, что «сомнительной ситуацией» для него является та, которая вызывает сомнения не только в отдельном индивиде, но в любом нормальном человеке или в любом человеке, стремящемся к получению определенного результата, или в любом научно подготовленном наблюдателе, включенном в исследование этой ситуации. В идею сомнительной ситуации входит некоторая цель, т. е. какое-то желание. Когда мой автомобиль не хочет двигаться, это

367

г

Оправданная утверждаемое™

создает сомнительную ситуацию в том случае, если мне нужно ехать, но не в том случае, когда я хочу оставить его там, где он стоит. Единственный способ устранить все ссылки на реальное желание состоит в том, чтобы сделать это желание чисто гипотетическим: ситуация «сомнительна» в отношении некоторого данного желания, если в этой ситуации неизвестно, что именно нужно сделать для выполнения данного желания. Когда я говорю: «Неизвестно», то во избежание той субъективности, которую осуждает д-р Дьюи, я должен иметь в виду: неизвестно тому, кто имеет соответствующую подготовку. Допустим, например, что я нахожусь в ситуации 5 и стремлюсь к ситуации S'. При этом я считаю (неважно, правильно или ошибочно), что есть что-то такое, что я мог бы сделать для преобразования S в 5'. Однако эксперты не могут сказать мне, что именно нужно для этого сделать. Вот тогда, в отношении моего желания S будет «сомнительной» ситуацией.

Устранив все ссылки на сомнения и желания отдельной личности, мы можем теперь сказать: S «сомнительна» по отношению к S', если людям неизвестно какое-либо человеческое действие, которое преобразовало бы S в S', но столь же неизвестно, возможно ли вообще такое действие. Процесс исследования будет состоять в осуществлении серии действий Д А',А",... в надежде на то, что одно из них все-таки преобразует S в S'. Отсюда следует, конечно, что S и 5' характеризуются с помощью универсалий, ибо в противном случае каждая из них могла бы встретиться лишь однажды. А, А', А",... также должны быть охарактеризованы с помощью универсалий, ибо мы стремимся получить приблизительно такое утверждение: «Всегда, когда вы находитесь в ситуации S и хотите получить ситуацию S', вы можете осуществить ваше желание, совершив действие А». Здесь А должно быть видом действия, в противном случае его можно было бы осуществить лишь один раз.

Таким образом, если устранение субъективного желания д-ром Дьюи принять всерьез, то мы обнаружим, что он стремится к открытию каузальных законов старого типа «С причинно влечет £», причем С есть ситуация плюс действие, а Е представляет другую ситуацию. Если эти каузальные законы достигают своей цели, то

368

Оправданная утверждаемое

они должны быть «истинными» в том самом смысле, которого д-р Дьюи хотел бы избежать.

Важное различие между нами, как мне представляется, обусловлено тем, что д-р Дьюи интересуется, главным образом, теориями и гипотезами, в то время как я в основном занимаюсь утверждениями о конкретных событиях действительности. Как указано в предыдущей главе, я полагаю, что любая эмпирическая теория познания должна связать фундаментальные утверждения с конкретными фактами, т. е. с неповторимыми, уникальными событиями. До тех пор, пока мы что-то не усвоили из отдельного события, ни одна гипотеза не может быть ни подтверждена, ни опровергнута, но то, что мы усвоили из отдельного события, само не может быть подтверждено или опровергнуто последующим опытом. Весь вопрос о том, каким образом мы усваиваем исторические факты благодаря опыту, как мне кажется, игнорируется д-ром Дьюи и возглавляемой им школой. Возьмите, например, высказывание «Цезарь был убит». Оно истинно благодаря историческому событию, случившемуся давным-давно. Ничто из того, что случилось после него до наших дней или случится в будущем, никак не может повлиять на его истинность или ложность.

Здесь становится важным различие между истиной и знанием, о котором шла речь в связи с законом исключенного третьего. Если я хочу «верифицировать» утверждение «Цезарь был убит», я могу сделать это лишь посредством будущих событий: чтением книг по истории, рукописей и т. п. Но они являются подтверждающим свидетельством для чего-то иного, нежели они сами. Высказывая данное утверждение, я не подразумеваю при этом, что «всякий, кто заглянет в энциклопедию, обнаружит определенные черные метки на белой бумаге». Мое восприятие этих черных меток является уникальным событием каждый раз, когда я смотрю на них; в каждом случае я могу знать, что вижу их; из этого знания я могу вывести (более или менее надежно), что Цезарь был убит. Однако мое восприятие пятен краски и мой вывод из этого восприятия — не то, что делает утверждение о Цезаре истинным. Оно было бы истинным даже в том случае, если бы я высказал его вообще без вся-

369

Оправданная утверждаемость

ких оснований. Оно истинно благодаря тому, что случилось давно, а не благодаря тому, что я делаю или мог бы сделать.

В общем, предмет наших расхождений можно сформулировать следующим образом. Независимо оттого, принимаем мы или отвергаем слова «истина» и «ложь», все мы согласны с тем, что утверждения можно разделить на два вида, так сказать, на овец и козлищ. Д-р Дьюи полагает, что овца может стать козлом, и наоборот, но признает данную дихотомию в любой конкретный момент: овцы обладают «оправданной утверждаемостью», а козлы — нет. Д-р Дьюи считает, что данное разделение определяется следствиями утверждений, в то время как я полагаю, по крайней мере в отношении эмпирических утверждений, что оно обусловлено их причинами. Эмпирическое утверждение, о котором может быть известно, что оно истинное, имеет объекты или какой-то объект восприятия в числе своих ближайших или отдаленных причин. Однако это справедливо лишь для знания. Что же касается определения истины, причинность важна только для приписывания значений словам.

Высказанные выше соображения относились, главным образом, к прояснению пунктов разногласий. Основания моих собственных воззрений по большей части были изложены в предыдущих главах.

370

Blog

Alexander Livergant Boris Kapustin, Frances Pinter, Andrei Poletaev, Irina Savelieva, Lorina Repina, Alexei Rutkevich, Alexander Filippov рассел бертран p 24 исследование