Alexander Livergant Boris Kapustin, Frances Pinter, Andrei Poletaev, Irina Savelieva, Lorina Repina, Alexei Rutkevich, Alexander Filippov рассел бертран p 24 исследование

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 24

ГЛАВА XX ЗАКОН ИСКЛЮЧЕННОГО ТРЕТЬЕГО

В ЦЕЛОМ в этой книге я избегаю логических вопросов, но в данной главе, как и в предыдущей, я буду иметь дело с логической темой, а именно с законом исключенного третьего. Как знает каждый, Брауер поставил этот закон под сомнение и сделал это, руководствуясь теоретико-познавательными аргументами. Он, в согласии с многими другими, считает, что «истинность» может быть определена только и терминах «верифицируемое™», а это понятие, очевидно, принадлежит к теории познания. Если он прав, то закон исключенного третьего, а также закон непротиворечия относятся к теории познания и должны быть переосмыслены в свете того определения истины и лжи, которое допускает теория познания. Мы рассматривали истинность и ложность предварительным образом в главе XVI и обсуждали попытку определить их в рамках теории познания. Совершенно очевидно, что если твердо придерживаться теоретико-познавательного определения, закон исключенного третьего в его обычной форме не может быть истинным, в отличие от закона непротиворечия. Мы желаем исследовать в этой и следующей главе, жертвовать ли

309

Закон исключенного третьего

законом исключенного третьего или попытаться дать определение истины, которое не зависело бы от познания¹.

В обоих случаях трудности будут очень серьезными. Если мы определяем истину через связь со знанием, логика провалива-ется, и многие до сих пор допустимые формы рассуждения, вклю- | чая большую часть математики, должны быть отброшены как не- t правильные. Но если мы будем придерживаться закона исклю- ч ченного третьего, мы вынуждены будем связать себя с реалис- | тической метафизикой, которая выглядит, если не по букве, то | по духу несовместимой с эмпиризмом. Этот вопрос является фун- | даментальным и имеет огромнейшее значение. I

Прежде чем пытаться решать его, давайте выясним, какие су- | ществуют альтернативы.

Брауер не имел дела с синтаксически бессмысленными фразами, вроде «квадратичность пьет откладывание». Он имел дело с предложениями, которые грамматически и логически корректны, но не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты с позиций теории познания. Нам следует прояснить данную точку зрения, прежде чем обсуждать ее.

Брауер считает, что «истинность» оказывается бесполезным понятием до тех пор, пока у нас нет способа установить, является суждение истинным или нет. Поэтому он подставляет «верифицируемый» на место «истинного» и не называет суждение «ложным», пока неверифицируема его противоречивость. В результате остается промежуточный класс синтаксически правиль- л ных суждений, которые ни верифицируемы, ни противоречат ве- | рифицируемым суждениям. Этот промежуточный класс Брауер | не считает ни истинным, ни ложным, и в отношении предложений этого класса считает закон исключенного третьего ошибочным.

Никто однако не заходит так далеко, чтобы определять «истину» как «то, что известно»; теоретико-познавательное определение «истины» — «то, что может быть известно». Обычно

¹В данной главе мы намерены лишь прояснить вопрос. Серьезная попытка найти его решение будет предпринята в следующей главе.

310

Закон исключенного третьего

употребляется слово «верифицируемый», и суждение является верифицируемым, если оно может быть верифицировано. Это сразу порождает трудности, поскольку возможность является трудно определимым понятием. Если дается его определение, то должно быть объяснено, какого рода возможность будет иметься в виду. Брауер и его школа сделали это в математике с заметным успехом, но насколько мне известно, сделанное ими мало что дает для обычных суждений, таких как исторические гипотезы, относительно которых отсутствуют свидетельства «за» или «против». Многое можно извлечь из «Логического синтаксиса языка» Карнапа, но в основном путем предположений. Он утверждает, что общее суждение, такое как «все люди смертны», которое по своей природе не может быть полностью доказано, должно считаться (приблизительно) истинным, если известно множество примеров его истинности¹ и неизвестен ни один пример его ложности.

Определение «истины» как «того, что может быть известно» позволяет шаг за шагом отходить от базисных суждений. Я допускаю, в соответствии с тем, что было сказано в главе XI, что в настоящий момент мои фактические предпосылки состоят из: (1) очень небольшого числа утверждаемых нынешних результатов восприятий; (2) значительно большего числа отрицательных суждений, полученных из присутствующих восприятий, как мы приходим к высказыванию «это — не красное», когда видим лютики; (3) памяти, коль скоро нет оснований подвергать наши воспоминания сомнению; (4) закона непротиворечия, но не закона исключенного третьего. Для начала закон исключенного третьего будет признаваться истинным для определенного класса суждений, а именно тех, которые могут быть сопоставлены с результатами восприятий. Если вы стреляете из ракетницы пятого ноября и говорите «внимание, сейчас услышите звук выстрела», то либо слышится звук, либо фейерверк отсырел и выстрела не происходит. В таком случае ваше высказывание либо истинно, либо ложно. Существуют и другие случаи, полученные

¹ Для конкретных людей. — Прим. перев.

311

Закон исключенного третьего

из наших восприятий, к которым применим закон исключенного третьего. Но определение класса случаев — та же проблема, что и теоретико-познавательное определение «истины». ·

Можно видеть, что когда проваливается закон исключенно- ? го третьего, также проваливается закон двойного отрицания. Если p — не истинно и не ложно, то ложно, что p — ложно. Если придерживаться правила двойного отрицания, это привело бы к тому, что p — истинно, в то время как по нашей гипотезе p — не истинно и не ложно. Итак, в этой логике «ложно, что p — ложно» не эквивалентно «р — истинно».

Чтобы дать себе шанс, мы, по крайней мере для начала, позволим делать индуктивные обобщения базисных суждений. 1 Обобщения могут оказаться ложными, если встречаются контр- £ примеры; но пока они не встретились, мы, вслед за Карнапом, i условно считаем их истинными. В любом случае, мы будем счи- I тать их подчиняющимися закону исключенного третьего. Мы будем также принимать во внимание показания других, подчиняющиеся требованиям здравого смысла. Теперь мы можем постепенно воздвигать здание науки и, обладая принятыми индуктивными обобщениями, мы примем в качестве истинных такие их следствия, которые не могут быть опровергнуты. Например, .мы скажем, что затмения случались и в доисторические имена, чему учит нас астрономия; но мы скажем это с сомнением, соответствующим индуктивным обобщениям, которые конституируют законы астрономии.

Таким образом, мы можем утверждать или отрицать все суждения, которые, будучи эмпиристами, мы видим основания утверждать или отрицать. Трудности возникают (а) в логике и математике, (б) в отношении нелогических суждений, для которых отсутствуют свидетельства какого-либо рода.

Давайте рассмотрим определенное внелогическое суждение, в отношении которого отсутствует какое-либо свидетельство. Возьмем суждение «Первого января в первый год нашей эры на острове Манхеттен шел снег». Обозначим это суждение как «Р». Что мы знаем о Р? Имея в своем распоряжении индуктивные

312

Закон исключенного третьего

обобщения, история говорит нам, что существовал первый год нашей эры, а геология убеждает нас, что остров Манхеттен в то время существовал. Нам известно, что снег часто выпадает там зимой. Поэтому мы понимаем P так же, как если бы оно было связано со снегопадом, в отношении которого имеется историческое свидетельство. Теоретически лапласовский Вычислитель мог бы установить погоду прошлых времен так же, как астроном предсказывает затмения. Однако на практике это неосуществимо не только потому, что вычисления были бы слишком сложными, но и потому, что потребовалось бы больше данных, чем возможно собрать. Поэтому мы должны согласиться с тем, что нет никаких свидетельств в пользу истинности или ложности P и что, насколько мы можем видеть, мы никогда не будем их иметь. Мы должны сделать вывод, если «истина» определяется эпистемологически, что P — не истинно и не ложно.

Наше нежелание принять это заключение исходит из нашей упрямой веры в «реальный» мир, независимый от наших ощущений. Мы чувствуем, что могли бы быть на острове в указанное время, и тогда мы бы видели, идет ли снег, и факт нашего восприятия снега никак не повлиял бы на погоду. Мы вполне готовы признать, что очевидец снегопада смотрел нашими глазами так же, как чувство холода испытывалось нашими рецепторами; но мы предполагаем, что эти ощущения имеют внешнюю причину, которой, в соответствии с физикой, оказался снег. И мы убеждены в том, что вся эта картин остается неизменной, знаем мы о ней или нет, за исключением случаев весьма тонких наблюдений в квантовой механике.

Но все это уже было нами признано, когда принимались индуктивные обобщения, и мы позволили себе уверовать в то, что остров Манхеттен, возможно, существовал в указанное время. Если мы намерены допускать подобного вида индукции, то, кажется, нет причин препятствовать распространению закона исключенного третьего на каждое суждение, «за» или «против» которого имеется какое-либо свидетельство, пусть и очень слабое. Теперь легко признать наличие свидетельства, что климат

313

Закон исключенного третьего

на острове Манхеттен несильно изменился за последние две тысячи лет, и в таком случае данные о погоде делают вероятным снег в любой день указанного года. Поэтому мы сделаем вывод, что P является истинным или ложным, и хотя мы не можем решить, каким именно, мы кое-что знаем о правдоподобии каждой из альтернатив.

Еще могут быть суждения, в отношении которых нет никаких свидетельств, например: «существует космос, не имеющий с нашим никаких пространственно-временных отношений». Такой космос может быть игрой воображения писателя-фантаста, но по самой природе подобной гипотезы не могут существовать никакие индуктивные аргументы за или против нее. Когда мы чувствуем, что должен существовать или не существовать такой космос, мы, как мне кажется, воображаем Божество, созерцающее все сотворенные им миры, и таким путем тайком восстанавливаем связь с нашим собственным миром, которую на словах отвергли¹. Если мы решительно отбросим эту концепцию и фантастическое преувеличение наших средств восприятия, то можно будет предположить, что наши гипотезы лишены смысла. В таком случае они окажутся ни истинными, ни ложными, но тогда и не суждениями, и, следовательно, не смогут служить демонстрацией того, что существуют суждения, которые не подчиняются закону исключенного третьего.

Мы вынуждены столкнуться с вопросом: при каких обстоятельствах, если они имеют место, предложение, которое является синтаксически правильным, лишено значения? Мы только что предположили, что следующее предложение, возможно, лишено значения: «нечто не имеет пространственно-временного отношения к нашему текущему восприятию», поскольку к этому приводит от-1 каз от воображаемого космоса. Из сказанного, видимо, должно! следовать, что предложение, противоречащее приведенному выше, а именно: «Все имеет какое-нибудь пространственно-вре* | менное отношение к нашему текущему восприятию», также лишено значения; но подобный вывод кажется куда менее правдо* |

¹ Ср. «Создателя звезды» Олафа Степлдона.

314

Закон исключенного третьего

подобным. Если это суждение должно быть лишенным значения, то из-за слова «все». Можно сказать, что слово «все» обязывает к тому, чтобы Вселенная полностью была выставлена для проверки, в то время как на самом деле без конца возникают все новые восприятия, и полное их количество оказывается иллюзорным, за исключением перечисленного множества объектов.

Этот вопрос полного количества является крайне важным. Можем ли определить понятийно исчерпывающее количество, как мы определяем класс людей или натуральных чисел? Кто-то может подумать, что мы можем это сделать в отношении конечного класса, но не иначе. Я, однако, не вижу здесь правды, за исключением случаев, когда общее слово выступает просто сокращением для выражения «эти объекты из данного собрания». В подобных случаях общее слово не является обязательным. Всякий раз, когда, как в случае людей, реальное перечисление объектов оказывается невозможным, не имеет никакого значения, является собрание объектов конечным или бесконечным. Высказывание «все люди смертны» поднимает те же проблемы, и высказывание «все целые числа либо четные, либо нечетные».

Когда мы говорим: «Все люди смертны», говорим ли мы что-нибудь, или же произносим бессмысленные звуки? Я не спрашиваю, является ли данное предложение истинным — меня интересует, значимо ли оно. Прежде всего, давайте исключим некоторые неприемлемые точки зрения. (1) Мы не можем попытаться свести суждение к предписанию, т. е. к следующему выражению «если я вижу человека, я сужу о нем как о смертном». Ведь ситуации, в которых я увижу человека, так же невозможно перечислить, как и людей. Я мог бы с предсмертным вздохом сказать: «Все люди, которых я уже встретил, были смертными», поскольку в этом случае они были бы перечислены; но до этого момента собрание объектов определено только понятийно. (2) Мы не можем сказать: «высказывание о собрании объектов является правомерным, когда существует возможное множество опытов, охватывающих все собрание, но не иначе». Поскольку если мы попытаемся определить «возможные опыты», мы обнаружим, что забрались в столь гипотети-

315

Закон исключенного третьего

ческую понятийную сферу, что из нее желательно поскорее выбраться. Как мы собираемся узнать, является ли опыт «возможным»? Очевидно, для этого потребуется знание, выходящее за пределы действительного опыта. (3) Мы не можем ограничить высказывание «Все люди смертны» прошлым опытом, поскольку в таком случае высказывание означало бы: «Все люди, умершие до настоящего момента, были смертными», то есть тавтологию. (4) Иногда кажется возможным интерпретировать общие высказывания, особенно это касается индуктивных обобщений, как практические советы. В частности, «Все люди смертны» будет значить: «В следующий раз, когда вы встретите человека, я советовал бы вам вести себя с ним как со смертным, поскольку если вы расколете его голову на две части в надежде, что он бессмертный, вас повесят». Но данный совет является полезным только потому, человек является смертным. Если вы всерьез сомневаетесь, действительно ли все люди смертны, вы можете хорошо поступить, занявшись опытами над нашим предметом. Прагматическая интерпретация на деле оказывается всего лишь уверткой.

Если мы исключаем такие предложения, как «Все люди смертны», в которых речь идет о понятийно определенных собраниях объектов, общие суждения будут ограничены историей, точнее собраниями существующих сейчас или существовавших до сих пор объектов. В этом случае мы можем сказать, что «Все люди в этой комнате умрут», но не «вВе дети людей в этой комнате умрут». Подобный запрет выглядит абсурдным.

Мне кажется, что когда мы понимаем слова «человек» и «смертен», можем понять и фразу «все люди смертны», не будучи знакомыми с каждым конкретным человеком. И так же я мог бы сказать, что «все целые числа либо четные, либо нечетные». Но если придерживаться этого взгляда, должно существовать такое явление, как понимание «всякости» [all-ness], независимо от перечисления. Реально это вопрос понимания того, что представляет собой гипотетическое знание. Анализ общих суждений крайне затруднителен, поскольку кажется совершенно ясным, что мы можем знать суждения о всем собрании объектов, не зная некото-

316

Закон исключенного третьего

рых его членов. Мы говорим, что «я ничего не слышу» может быть базисным суждением; однако с точки зрения логики это суждение — обо всем во Вселенной. Мы уже видели в главе XVIII, как избежать подобной трудности.

Когда мы вспоминали снег, выпавший в первый год нашей эры, мы позволили себе делать индуктивные обобщения. Если мы ставим под сомнение закон исключенного третьего, то весьма спорно, что мы имеем право так поступать, разве что в случаях выводимых объектов восприятия. В физических науках индукция всегда выражается в реалистских терминах, например, предполагается, что все, наблюдаемое вами, может происходить и без ваших наблюдений, что и происходит в подходящих условиях. Если мы посещаем безлюдный остров и обнаруживаем там буйную растительность, мы делаем вывод, что там прошли дожди, хотя их никто и не наблюдал. Очевидно, что с позиций индуктивной верификации две гипотезы, различающиеся только в отношении ненаблюдаемых событий, являются строго равноправными. С теоретико-познавательной точки зрения, следовательно, мы можем предположить, что не бывает ненаблюдаемых событий, или же их очень мало, или же их много; мы можем, как это делают физики, использовать любое число ненаблюдаемых событий любого вида, чтобы облегчить формулировку законов наблюдаемых событий. Они служат тем же целям, каким служат в вычислениях комплексные числа, когда вычисления начинаются и завершаются действительными числами.

Имеет ли смысл вопрос о реальном существовании ненаблюдаемых событий? По мнению Карнапа, имеет смысл только лингвистический вопрос: «реальность» является метафизическим термином, который невозможно разумно использовать. Ладно, но давайте будем последовательными. Я лично не наблюдал того, что усвоил из устных и письменных свидетельств или из истории; я наблюдал только то, что попало в сферу моего чувственного опыта. Поэтому в связи с обсуждаемым вопросом, гипотезы, что свидетельство не является всего лишь звуками или графическими формами, и что мир существовал раньше того момента, который я

317

Закон исключенного третьего

в состоянии помнить, являются не более чем языковыми конвенциями.

Изложенный взгляд таков, что его на самом деле никто не придерживается. Если доктор говорит вам, что «ваша жена больна раком», у вас не возникает никаких сомнений, что услышанное вами выражает мысль; у вас также не возникает сомнений в том, что если врач прав, ваша жена испытывает и будет испытывать болезненные ощущения, которые не принадлежат вам. Ваше душевное состояние было бы совсем другим, если бы все сказанное вы воспринимали как лингвистическое сокращение для описания ваших собственных чувственных впечатлений. Но, разумеется, это не аргумент. Тем не менее я замечаю, что те, кто придерживается взгляда, с которыми всегда сражаюсь, избегают применять его к бытию другого человека, а довольствуются его применением к таким объектам, как ледниковый период, которые обладают крайне незначительным эмоциональным содержанием. Это нелогично. Если ледниковый период — всего лишь языковая конвенция, то таковы же ваши родители и ваши дети, ваши друзья и ваши сослуживцы. Конечно, все еще возможно принимать свидетельства. Вы можете сказать: «Мистер А, насколько мне известно, является последовательностью звуков и образов; но я обнаружил, как ни странно это выглядит, что если я интерпрети-1 рую звуки как такие, которыми я мог бы выражать определенные l мысли или восприятия, то они часто оказывались бы истинными, j Поэтому я решил вести себя так, как если бы мистер А был разум- ί ным существом». Но ваше душевное состояние не будет таким, каким оно было бы в том случае, если бы вы верили в «реальное» существование разумного мистера А.

Когда мы спрашиваем: «Может ли не наблюдаемое мной событие реально происходить?», мы задаем вопрос, который, по крайней мере в отношении других человеческих существ, имеет очеШ! большое эмоциональное содержание и, как кажется, вряд ли мо-ί жет быть полностью лишен значения. Нас интересует любовь ненависть других людей, их радости и страдания, поскольку мы твердо убеждены, что они столь же «реальны», как и мы сами. Μι*

318

U

Закон исключенного третьего

подразумеваем нечто, когда это говорим. Литературный персонаж проявляет себя, но вводящим в заблуждение образом: выражаемые им эмоции никогда не существовали в реальности. «Реальные» люди отличаются, но как?

В данный момент мы не касаемся аргументации, что существуют ненаблюдаемые события; нас только интересует аргументация, согласно которой вопрос об их существовании или несуществовании является больше, чем языковым вопросом. Для начала мы ставим вопрос, касающийся восприятий, мыслей и чувств других людей, поскольку выводы, к которым мы приходим в этом случае, очень похожи на то, что нам известно из собственного опыта. В случае ненаблюдаемой материи, кроме ее ненаблюдаемости, она должна заметно отличаться от всего, с чем мы сталкиваемся в опыте, поскольку она не может иметь никаких чувственно воспринимаемых качеств. Эта дополнительная проблема преодолевается рассмотрением опыта других людей. Если мы видим человека, который выглядит страдающим, гипотеза о том, что он действительно страдает, кое-что добавляет к нашим ощущениям, она не является всего лишь принятием языковой конвенции, отличной от принятой в солипсизме.

Бесполезно говорить: «но это не выводит вас за пределы опыта; это выводит вас только за пределы вашего опыта». Вы не можете знать, что это истинно, пока вам неизвестно, что другой человек обладает опытом и является не просто тем, что вы воспринимаете; но сказанное является важной частью знания, которое должно быть оправдано. Эпистемология не может начинать с принятия свидетельств, поскольку правильность свидетельств явно не содержится в базисных суждениях.

В таком случае я делаю заключение, что гипотеза, согласно которой происходит что-то такое, с чем я не сталкиваюсь на опыте, обладает субстанциальным значением, по крайней мере когда это нечто аналогичное моему опыту, например опыт, который я приписываю другим людям.

Сказанное, однако, не улаживает вопрос, обладает ли каким-то значением гипотеза о существовании физических явлений, ко-

319

Закон исключенного третьего

торые никем не наблюдались. Мы должны теперь заняться его рас- | смотрением. l

Следует прояснить некоторые существующие различия. Руководствуясь эмпирическими основаниями, мы полагаем, что не может быть видимых объектов нигде, где нет глаз, нервов и мозга, но нет никакой логической трудности в гипотезе о существовании подобных объектов где-либо еще. На самом деле, каждый человек, не искушенный в науке и философии, убежден в том, что если мы что-то видим, глядя на него, оно остается там же и таким же, когда мы на него больше не смотрим. Данная точка зрения называется наивным реализмом — эта доктрина должна быть ; признана фактически ложной, но она не является логически не- | возможной. Проблема, связанная физикой, выглядит следующим | образом: допуская, что там, где нет носителей ощущений и восприятий, не может быть ничего такого, что обладало бы чувствен- | но воспринимаемыми качествами, известными нам из опыта, есть I какое-либо значение у гипотезы, что там нечто существует? На | самом деле, имеются два вопроса: первый — обладает ли значе- | нием гипотеза, что существует нечто, не доступное опыту? Вто- ί рой — обладает ли значением гипотеза, согласно которой суще- | ствует нечто, не похожее на объекты восприятия, коль скоро мы предполагаем существование событий там, где нет воспринимающего субъекта?

В отношении первого вопроса я не вижу трудности. Тот факт, что явление доступно нам в опыте, не является существенной частью нашего понимания явления — он выступает только причиной нашего знания того, что данное явление происходит. Поэтому нет никаких логических препятствий для гипотезы, согласно которой явления могли бы существовать и невоспринимаемыми. Действительно, все мы знаем, что многих наших ощущений мы не замечаем, и они, строго говоря, не даны нам в опыте.

Больше трудностей возникает в связи со вторым вопросом, а именно обладает ли каким-то значением гипотеза о физических явлениях, настолько отличных от наших восприятий, что они не обладают ни визуальными, ни слуховыми, ни какими-либо дру-

320

Закон исключенного третьего

гими подобными характеристиками? Этот вопрос не совсем о кан-товской вещи-в-себе, которая находится вне времени; тот род событий, который мы исследуем, определенно существует во времени, а также и в пространстве, хотя совершенно не в том, которое предстает нам в восприятиях. Физическое пространство, т. е. пространство физики, непосредственно не воспринимаемо, но оно определимо с помощью установленных связей с пространствами ощущений. Поэтому может показаться, что суждение, касающееся чисто физического явления, может быть сформулировано в терминах, известных из опыта. Если это действительно так, то суждение бесспорно, в некотором смысле, значимо, даже если нам неизвестен способ установления его истинности или ложности. Если значимо высказывание «все существующее чувственно воспринимаемо», то противоположное ему, а именно «существует нечто, не воспринимаемое органами чувств», также должно быть значимым. Если утверждается, что слова «доступный ощущениям» не имеют значения, мы можем заменить их на «зрительные, слуховые и т. д. ощущения». Поэтому возникает впечатление, что мы не можем отказать в значимости гипотезе о существовании событий, не обладающих ни одним из тех качеств, которые, как мы убеждены, причинно обусловлены чувственностью.

Остается исследовать, имеет ли смысл рассматривать подобные гипотезы как истинные или ложные.

Это ставит перед нами вопрос о том «факте», который делает суждение истинным. В соответствии с корреспонденткой теорией истины, как указывает Тарский, суждение «Идет снег» является истинным, если идет снег. На первый взгляд, сказанное не имеет отношения к знанию. Если вы не осознаете, что идет снег, это никак не уменьшает истинность суждения «Идет снег». Вы можете обнаружить несколько дюймов снега на земле, когда, наконец, взглянете на нее, и сказать: «Несколько часов назад здесь должен был выпасть снег». Можно ли быть уверенным, что это был бы тот же самый снег, если бы вы не вздумали взглянуть на него позднее? Все то время, пока вы не следили за погодой, суждение «идет снег» оставалось истинным, хотя вы и не знали, что

321

Закон исключенного третьего

это так. Такова точка зрения реализма и здравого смысла. И она делает закон исключенного третьего самоочевидным. î

Давайте направим наши усилия по укреплению данной точки зрения таким образом, чтобы избежать тех трудностей, которых можно избежать. Во-первых, по поводу «фактов»: они не должны ассоциироваться с такими высказываниями, как «Эта трава — зеленая» или «Все люди — смертны»; факты должны мыслиться как события. Мы можем сказать, что все объекты восприятия являются фактами, но в соответствии с точкой зрения реализма они не исчерпывают всех фактов. Они могут быть определены как те факты, которые известны кому-либо без умозаключений. Но в со- * ответствии с гипотезой реализма существуют и другие факты, 4 которые могут стать известными только на основе умозаключе- | ний, а также, возможно, и такие, которые вообще не могут стать | известными. I

В рамках данной концепции объекты восприятия могут быть | определены как события, имеющие определенное пространствен- i но-временное отношение к живому телу с соответствующими Ц органами чувств. Например, предположим, что вы измеряете скорость звука, и с этой целью время от времени стреляете из ружья, в то время как ваш помощник, находящийся на расстоянии мили от вас, машет флагом, как только слышит звук выстрела. Если мы доверяем физикам, то в пространстве, разделяющем вас и помощника, существуют события, называемые звуковыми волнами. Когда эта цепочка событий достигает уха, она претерпевает различные изменения, так же как солнечный свет претерпевает изменения, когда вызывает образование хлорофилла в растениях. Одно из этих событий, возникающих в результате контакта звуковых волн с ухом, при условии, что ухо придано нормальной голове, является тем, что называется «слышанием» звука. После того как это произошло, цепочка причинных связей отправляется из головы в руки, что и приводит к размахиванию флагом. Что удивительно в деятельности мозга и ощущений, так это характер причинных законов, управляющих данной цепочкой: они включают привычку и «мнемоническую» причинность. Сказать, что мы

322

Закон исключенного третьего

«знаем» объект восприятия, все равно что сказать, что этот объект сформировал определенную привычку в нашем мозгу. Только события в мозгу могут устанавливать в нем привычки; следовательно, только события, происходящие в мозгу, могут быть известны тем способом, каким нам известны объекты восприятия.

Кое-что из приведенного выше технически допустимо в физике и физиологии. Я не имею в виду, что физики и физиологи обязательно готовы к теоретической защите высказанного нами, или же что их результаты несовместимы с другими точками зрения. Я имею в виду лишь то, что язык, который они естественным образом используют, таков, что он обусловливает приведенный взгляд.

Мне неизвестно, существует ли хоть какой-нибудь аргумент, который показывает, что данный взгляд — ложный. Различные идеалистические философские течения пытались доказать его неприемлемость, но поскольку они обращались к логике, я считаю доказанным, что они потерпели неудачу. Теоретико-познавательный аргумент, в отличие от логического аргумента, как всегда убедителен. Он не пытается показать ложность обсуждаемого взгляда, а утверждает только его произвольность, в том смысле, что он грешит против бритвы Оккама, допуская существование сущностей, не вызванное необходимостью. Теоретико-познавательный аргумент говорит, что мы знаем только объекты восприятия; звуковые волны, рассудок и т. д. являются просто удобными гипотезами для взаимосвязи объектов восприятия. Они позволяют мне, когда я стреляю из моего ружья, рассчитать, сколько пройдет времени (в соответствии со зрительными восприятиями, которые я называю «видением секундомера»), прежде чем у меня возникнет восприятие, которое я называю маханием флагом. Однако предполагать, что эти гипотезы выражают какую-то «реальность», все равно, что предполагать, что параллельные «реально» пересекаются в бесконечно удаленной точке, что также является удобной для некоторых целей манерой речи.

Этот теоретико-познавательный скептицизм имеет логическое основание, а именно принцип, согласно которому никогда не

323

Закон исключенного третьего

возможно дедуцировать существование чего-либо из существования чего-то еще. Этот принцип должен быть сформулирован более ясно, без использования слова «существование». Давайте обратимся к иллюстрации. Вы выглядываете из окна и обнаруживаете, что можете видеть три дома. Возвращаясь в комнату, вы говорите: «Из окна видны три дома». Определенного рода скептик, которого я имел в виду, сказал бы: «Вы имеете в виду, что три дома были видны». Вы бы ответили: «Но они не могли исчезнуть за столь короткое время». Вы можете снова выглянуть и сказать: «Да, они все еще на месте». Скептик возразил бы: «Я верю, что когда вы снова выглянули, они были на своем месте, но почему вы думаете, что дома были там же в течение всего промежутка времени между выглядываниями из окна?» Вы будете способны только сказать: «Тогда вам следует сделать вывод, что дома создаются вашим взглядом». Вам никогда не удастся собрать свидетельства против такого мнения, поскольку вы не сможете установить, как выглядят дома, когда на них никто не смотрит.

Наш логический принцип может быть сформулирован так: «Ни одно суждение, говорящее о том, что происходит в некоторой пространственно-временной области, не влечет логически никакого суждения о том, что происходит в другой пространственно-временной области». Если ссылка на пространство-время мыслится как необоснованная связь с физикализмом, она легко может быть элиминирована. Мы можем сказать: «Суждения восприятия, выводимые из одного воспринимаемого события, никогда логически не влекут никакого суждения о другом событии». Я не думаю, что с этим будет спорить кто-либо, кто понимает логику функций истинности.

Но за пределами»чистой математики важнейшие виды умозаключений не являются логическими; они используют аналогию и индукцию. Теперь разновидность частичного скептика, которого мы себе придумали, позволяет делать подобные выводы, поскольку он принимает физикализм всякий раз, когда считает нас способными предсказывать наши будущие результаты восприятий. Он позволит измерять скорость звука и говорить: «Через пять се-

324

Закон исключенного третьего

кунд я увижу, как мой помощник машет флагом»; скептик не позволит только говорить: «Через пять секунд произойдет махание флагом». Эти два вывода, однако, относятся к одному типу с точки зрения индукции и аналогии, без которых наука, как бы она ни была интерпретирована, становится невозможной. Наши логические основания, таким образом, теряют свое значение, и мы должны рассмотреть, способны ли индукция и аналогия сделать вероятным существование невоспринимаемых событий.

В этом месте существует опасность ошибки, столь простой, что ее легко избежать, хотя это не всегда делают. Человек может сказать: «Все, что я когда бы то ни было воспринял, было воспринимаемым; следовательно, имеется индуктивное свидетельство того, что все воспринимаемо». Рассуждать так, все равно что сказать: «Все, кого я знаю, известны, следовательно, вероятно, все уже известны».

После всего сказанного мы остаемся с субстанциальным вопросом: допуская законность индукции и аналогии, можно ли ожидать от этих видов рассуждения свидетельств в пользу невоспринимаемых событий? Данный вопрос хотя и является трудным, но ни в коей мере не относится к неразрешимым. Я, однако, не буду его сейчас обсуждать, поскольку мы согласились с тем (и в настоящий момент это для нас существенно), что различие между теорией, допускающей невоспринимаемьте события, и теорией, не допускающей их, является необязательно чисто языковым.

Хотя приведенное выше обсуждение ни в коей мере не является завершенным, в конце его я прихожу к убеждению, что истина и знание различны, и что суждение может быть истинным, даже если отсутствует метод установления этого. В таком случае мы можем принять закон исключенного третьего. Мы определим «истинность» с помощью указания на «события» (я говорю здесь о внелогической истинности), а «знание» — с помощью его связи с «объектами восприятия». В результате «истинность» оказывается более широким понятием, чем «знание». Это понятие было бы практически бесполезным, если бы знание обладало весьма расплывчатыми границами. Когда мы погружаемся в исследова-

325

Закон исключенного третьего

ние, мы предполагаем, что суждения, которые мы исследуем, явля- | ются истинными или ложными; мы можем либо найти свидетель- ? ства в их пользу, либо не найти. До изобретения спектроскопа казалось невозможным установить химическое строение звезд, но было бы ошибкой считать, что они ни содержали, ни не содержали известные нам химические элементы. В настоящее время нам неизвестно, существует ли где-нибудь еще жизнь во Вселенной, но мы обоснованно полагаем, что она либо существует, либо нет. Вот почему нам необходимо понятие «истины» в той же степени, как и .' «знание», потому что границы знания являются определенными, а " также потому, что без закона исключенного третьего мы не могли $ бы задавать вопросы, которые дают начало исследованиям. |

В следующей главе я продолжу обсуждение вопросов, которые | мы только что рассмотрели, но обсуждение будет энергичным и скорее в форме анализа, чем рассуждения. Прежде чем перейти к плану анализа, я хотел бы прояснить связь обсуждаемого вопроса с проблемами, интересующими всех. Поэтому мне не избежать повторений, за которые прошу у читателей прощения.

326

Blog

Alexander Livergant Boris Kapustin, Frances Pinter, Andrei Poletaev, Irina Savelieva, Lorina Repina, Alexei Rutkevich, Alexander Filippov рассел бертран p 24 исследование