Сердце красавицы
| Вид материала | Документы |
- Вопросы веры и безверия в произведениях Федора Михайловича Достоевского, 616.84kb.
- Сердце, 389.92kb.
- Сердце 1932, 9742.21kb.
- Агни Йога. Сердце, 2368.97kb.
- По диагонали на автобусах, встречает нежное светящееся бирюзовое Средиземное море, 129.2kb.
- « Если в твоём сердце есть сокровища, используй их прямо сейчас», 634.46kb.
- Ошо заратустра: Смеющийся пророк, 3578.01kb.
- О духовном в искусстве, 1273.1kb.
- Конспект открытого урока на тему: ««Собачье сердце», 74.44kb.
- Тема: Михаил Афанасьевич Булгаков. «Собачье сердце». Система образов повести, 201.46kb.
До начала урока оставалось ещё минут пятнадцать, и профессор решил зайти в учительскую, чтобы не выбивать зубами чечётку в насквозь промёрзшем классе.
На этот раз народу в учительской было много. Дамы сидели в креслах и на диванах, а мужчины – физик Герасимов и историк Хиляев, воевали с фрамугой. О фрамуге в школе ходили легенды. Дело было в том, что в жаркие дни открыть сию конструкцию было совершенно невозможно, поскольку в ней что-то заклинивало, зато в мороз и холод она самопроизвольно открывалась, производя жуткий грохот. Школьный столяр Николай Николаевич Непейпиво пытался привести фрамугу в чувство, но, появившись на работе после очередного запоя, с трудом взгромоздился на стремянку и, потянувшись к окну, не удержал равновесия и сверзился с четырёхметровой высоты. Сломав руку и ногу, сей «искусник» надолго пропал. По слухам, он, сидя на больничном с производственной травмой, самоотверженно погрузился в новый, более свирепый запой, имея на этот раз более чем уважительную причину. По этому поводу школьные остроумцы придумали шутку: «Не пей пиво, а пей водку».
Зловредная фрамуга продолжала жить своей жизнью, используя садистские приёмчики и грохоча в самый неподходящий момент. Для того чтобы ставить её на место, в уголке стояло специального для этого предназначенное красное знамя, сохранившееся ещё со времён пионерской организации.
С завидным постоянством, почти каждый день происходило действо, ставшее ритуальным: после того как фрамуга выпадала из своего гнезда, большинство женщин хваталось за сердце, а кто-то из мужчин бежал к знамени и волок его к окну, чтобы верхним концом древка водворить фрамугу на место и производя при этом не меньший грохот.
В данный момент учителя поедали взятую из дома еду – кто бутерброд, кто пирожок, кто котлету, кто яблоко. В столовую мало кто ходил, опасаясь за свою жизнь и здоровье, ибо часто такие походы заканчивались пищевым отравлением и больницей. Правда, существовал ряд людей, которые постоянно питались общепитовской гадостью, и их закалённые пищеварительные тракты с честью выдерживали все испытания. Но таких рекордсменов всё же было не так много, и основная масса более нежных организмов предпочитала не рисковать своим хрупким здоровьем, впрок запасаясь домашней едой.
Наблюдая за физиком и историком и зябко кутаясь в скромные зимние одежды, педагоги слушали рассказ рыхлой и неряшливой музлитераторши Марии Ивановны Егоркиной, которая жевала бутерброд с колбасой и одновременно рассказывала:
-Представляете себе, эта толстая корова, моя двоюродная племянница, до сих пор не удосужилась захоронить прах своих родителей. Они умерли лет пять назад – сначала Юрий Кузьмич, а вслед за ним его жена Лида. Так вот, их тела, как водится, кремировали, а урны с прахом выдали дочери, то есть Ирке, чтобы она их захоронила. И что вы себе думаете? Вместо этого она их держит в кухонном шкафу, а по ночам вытаскивает, ставит на обеденный стол и «разговаривает», да ещё детям дает поиграть. Вы слышали когда-нибудь что-либо подобное? – после этих слов Егоркина запустила в рот палец и стала активно им шуровать, пытаясь вытащить из дупла гнилого зуба кусочек еды.
-Да ей лечиться надо, она же ненормальная, - пробасил физик, он же герой-любовник Герасимов – приземистый крепыш средних лет. В школе он был известен тем, что постоянно пугал наивных и доверчивых коллег страшными историями. – Да и по христианским обычаям она совершает грех: прах надо срочно захоронить. Скажи ей об этом, Маша.
-Да что толку-то? Ей уже все родственники по сто раз об этом говорили, а она знай своё трендит: «Здесь им лучше и ко мне поближе».
-Психушка по ней плачет. Быть ей там – помяните моё слово, - с неподдельным возмущением включился в разговор историк Хиляев – тощий бледный мужчина лет тридцати пяти, отец двоих детей, но, тем не менее, своими повадками очень смахивающий на «голубка». – А кстати, господа, знаете, почему нам постоянно задерживают зарплату? Могу просветить: моя хорошая знакомая работает в министерской бухгалтерии, и она твёрдо говорит, что деньги на школьный счёт перечисляются вовремя. Ни разу не задержали. А почему же мы получаем свои копейки с диким опозданием? Правда, интересный вопрос? Я уверен, что наши ловкачи их прокручивают, а прибыль кладут в свой карман.
-Да брось, Серёга, этого не может быть. Что, у людей совести, что ли совсем нет? – откликнулся физик.
-Ах, дорогой мой, до чего же ты наивен, - жеманно, закатив глаза к потолку, пропел Хиляев. – Тебе в нашей бухгалтерии лапши понавешали на уши, а ты и съел. Это же то ещё жулье, с ними судиться надо. Но лично я им крови уже попортил и ещё попорчу, второй год их по судам таскаю. Вот они где у меня сидят! – и Хиляев продемонстрировал восхищённым коллегам кулак. – Перевели меня из штатных в совместители и думают, что им это с рук сойдёт?! Да ни фига подобного! Они у меня, гады, ещё поплачут кровавыми слезами!
-А за что они вас преследуют, не расскажете? – робко поинтересовался из своего уголка педагог общего фортепиано Иван Васильевич Ермолкин – абсолютно лысый, очкастый мужчина неопределённого возраста. В данный момент он стыдливо поедал из мисочки домашние щи, источающие дивный аромат, от которого у всех начиналось головокружение и активное слюноотделение.
-Это старая история, Ванюша, - играя глазами, ответил историк. – Я много чего знаю про махинации нашей дирекции, поэтому они, эти гады, и решили от меня втихаря избавиться. Но не на такого напали, я им покажу кузькину мать! Всё равно, правда – на моей стороне! Да я из школы ни в жисть не уйду. Мне здесь нравится работать, и живу я близко. Так что, пусть готовятся к боям, победа по-любому за мной!!! – эффектно завершил своё выступление Хиляев, сорвав восторженные аплодисменты слушателей. Правда, историк забыл упомянуть о том, что постоянно приторговывал в школе дешёвым ширпотребом из Турции и Китая, которое привозила его родная сестра. Шмотки раскупались со скоростью света, и потому потерять выгодный рынок сбыта было бы обидно.
У всех присутствующих был зуб на зарвавшуюся администрацию во главе с Бухловым, поэтому на историка смотрели как на диссидента, не дававшего противному начальству спать спокойно. Пытаясь осмыслить услышанное, все замолчали, но тут физик решил заполнить паузу. Он опять, в своём стиле, стал «гнать чернуху», бестактно, не обращая внимания на жующих коллег. Ермолкину уже кусок в горло не лез, и он проклинал себя за то, что припёрся в учительскую за пять минут до звонка на перемену. Обычно он приходил сюда пообедать во время урока и в полном одиночестве, не торопясь, поглощал щи, котлеты с гарниром и компот, приготовленные для него заботливой бабулей. Человеком Ермолкин был чрезвычайно стеснительным и предпочитал не есть при свидетелях. Сегодня же он почему-то не рассчитал время и уселся за стол, достав все свои термосы и мисочки слишком поздно. Только он налил в мисочку щец, как набежал народ, и Ване ничего не оставалось, как приняться за еду, ибо влить щи обратно в термос не представлялось возможным.
Бедный Ваня, у которого в горле застрял кусок котлеты, волком посматривал на Герасимова: разве можно с аппетитом обедать, если тебе рассказывают о людоедах, да ещё с жуткими подробностями, вычитанными из прессы? или – сколько в России каждый день рождается уродов и через сколько лет мы выродимся как нация? или – сколько потребуется экологических катастроф, чтобы наша страна прекратила своё существование? Причём, всю эту информацию физик подавал с таким компетентным видом, как если бы он был председателем партии «зелёных», а по совместительству ещё и следователем по особо важным делам.
Но сегодня Герасимову не повезло: нервы у присутствующих были оголены, и все мысли были направлены в сторону никак не выдаваемой зарплаты, поэтому выслушивать всякие «жуткие кошмары» никто не захотел. Физика неделикатно прервали, и он обиженно умолк. Тут же прозвенел звонок на урок, и на пороге учительской, как чёртик из табакерки, в длинной норковой шубе появилась заведующая учебной частью Нина Михайловна Тихонина. Она, до недавнего времени, будучи замшелой старой девой, в одночасье выскочила замуж, да не за какого-то там алкаша-сантехника, а за крупного чиновника из аппарата президента – пожилого, но очень солидного господина. Произошло это года два назад, когда Нине Михайловне исполнилось пятьдесят три года. Надо ли говорить о том, что это неординарное событие произвело в школе эффект разорвавшейся бомбы? Одинокие и разведённые женщины страшно ей завидовали и злобно обсуждали её неказистые внешние данные, не говоря уже о преклонном возрасте.
Все пальцы Тихониной, до замужества жившей со старой мамой более чем скромно, теперь были унизаны золотыми кольцами с драгоценными камнями. Завучиха не стеснялась демонстрировать свою постоянно пополняющуюся коллекцию всем желающим, не считая это дурным тоном. Её распирало от сознания того, что у неё появилась возможность носить на пальцах целое состояние. Грабителей она не боялась, ибо каждый день, к концу рабочего дня за ней заезжал служебный «Мерседес» и увозил домой – в загородный особняк на Рублёвке. По утрам этот же транспорт доставлял её на работу.
Тихонина была дамой весьма суровой, и её не то чтобы боялись, но опасались и на рожон не лезли. Касалось это и подхалимов, которых при каждой начальственной персоне по традиции состоит целый штат.
Все педагоги молча встали и поспешно разошлись по классам, хотя завучиха не произнесла ни слова: просто вошла и грозно на всех посмотрела. В учительской остался только Ермолкин, который нервно доедал бабкин компот и деликатно выплёвывал вишнёвые косточки в заранее приготовленную салфетку.
Вадим Ильич, обогатившийся новыми впечатлениями, бодрым шагом направился к своему кабинету. Быстро, по привычке оценив ситуацию, он поставил коллегам четыре с минусом: в общем и целом, они неплохие люди, затюканные злой судьбой, но у каждого есть свой «пунктик». Впрочем, в колледже сволочей и придурков намного больше.
Глава 13
Неотвратимо приближался Новый год. Зарплату опять не выдали под каким-то невразумительным предлогом, а коммерческую профессор потратил на новые зимние сапоги из кожзама и тёплую куртку на синтепоновой подкладке. В старье ходить было холодно и стыдно, кроме того, хотелось соответствовать своей модной молодой подружке. В новой, хотя и скромной одежде Мюнстерлендер чувствовал себя человеком, а не ходячим старым и нищим недоразумением.
Поскольку бюджетную зарплату туманно обещали выдать после новогодних каникул, то Вадим Ильич совсем приуныл. Ему надо было купить более или менее приличные подарки сыну, бывшей жене, с которой сохранились хорошие отношения, и конечно Лидочке. Тем более что девушка прозрачно намекнула на то, что приготовила Вадечке «айне клайне презент», что в переводе с условного немецкого означало «маленький такой подарочек». Зная Лидочкины масштабы, Мюнстерлендер с ужасом ждал Нового года и грандиозного дара, поэтому ему не хотелось ударить в грязь лицом и отделаться дешёвой коробкой конфет – это было бы несолидно и унизительно.
Давно заглядывался профессор и на шикарный кошачий домик – симпатичную четырёхэтажную конструкцию, обитую мягким пёстрым материалом. Это великолепие продавалось в магазине для животных, в котором Вадим Ильич покупал корм и игрушки для своего любимца. Кот, следуя своей природе, любил прятаться, а в домике имелось все примочки и заморочки, которые были нужны усатому и хвостатому хищнику: норки разного калибра, смотровые площадки и когтеточка. Это добро стоило денег и немалых, но на сыночка можно было потратиться, чтобы доставить тому удовольствие.
Перехватить деньжат было не у кого, ибо богатых друзей у профессора сроду не было, а из родственников имелась только сестра-пенсионерка, жившая более чем скромно. Тогда у Вадима Ильича и возникла мысль: попросить денег у Мариты. Пусть выдаст ему зарплату авансом, тем более что «своим людям» бизнеследи выдавала деньги из собственного кошелька и под честное слово.
«Не хочется унижаться и просить у этой шкуры денег, да что делать остаётся? С мани-манями дело обстоит из рук вон плохо, а где их ещё взять? То-то и оно, что негде», - размышлял профессор, поняв, что положение у него безвыходное.
-------
Чтобы осуществить задуманное, Мюнстерлендер приехал в школу пораньше, чтобы попросить денег без свидетелей. В коридорах было безлюдно: шёл учебный процесс, а завуч Тихонина бдительно следила за тем, чтобы без дела никто не болтался.
Вся школа – от подвала и до крыши была заполнена звуками. Из классов специалистов и теоретиков звучала разнокалиберная музыка. Смешиваясь, она превращалась в специфический звуковой коктейль: концерт Рахманинова накладывался на каприс Паганини, разрешение тритонов – на арию из «Руслана и Людмилы» и так далее. Но это была специфика работы, и она никого не смущала и не раздражала. Когда же на четвёртом этаже репетировал оркестр, бездарно громыхавший на всю округу, то это уже всерьёз напрягало. Выдержать столь суровое испытание было дано не всем. Оркестр был скорее бандой вредителем, чем творческим коллективом. Дирижировал оркестром закадычный друг и собутыльник Бухлова. Выглядел он как подзаборный пьяница (каковым на самом деле и являлся) и имел незамысловатую фамилию Кривобок. Некоторое время назад тромбонист Кривобок был изгнан из оркестра одного крупного оперного театра за бесконечные прогулы и дебоши, учиняемые на рабочем месте. Тут как раз освободилось место дирижёра школьного оркестра, и Бухлов пристроил дружка на тёпленькое местечко.
Поднимаясь на четвёртый этаж, профессор морщился от мощной волны негатива, исходящей из актового зала. Сначала он даже не мог понять, какую музыку успешно поганит оркестр, но вдруг с ужасом узнал шестую симфонию Чайковского. Вадим Ильич не выдержал и перекрестился: это надо же так изгадить шедевр мировой классики?!
«Да-а-а, такого нигде больше не услышишь, да и слава Богу. Вот во что может превратить воспалённое воображение алконавта гениальную музыку! А дети-то бедные, чем они виноваты, что их заставляют издеваться над классикой? Вообще-то не каждый взрослый профессиональный коллектив может достойно исполнить это произведение, а тут дети, недоучки, которым ещё учиться и учиться мастерству… Лидуша и тут права, когда говорит, что если директор – Бухлов, то и дирижёр – Кривобок, два сапога – пара», - размышлял профессор по дороге, постепенно приближаясь к цели.
Поднимаясь по последнему лестничному пролёту, Мюнстерлендер поднял голову и увидел спускающуюся ему навстречу уборщицу бабу Аню, которую все называли сокращённо – Бабаня. Старушка, убиравшая последний этаж, остановила профессора, ибо поговорить она «не любила». Поставив ведро и швабру на ступеньку, Бабаня начала изливать душу:
-Ох, Ильич, совсем я плоха стала… ох, еле иду… ох, ревматизьма мене совсем замучила… ох, работы скока… ох, грязюки в зал понатаскали, сволочи… ох, умру я скоро… ох, плохо быть старым и больным… ох…
Профессор был человеком воспитанным и не мог на полуслове оборвать старого человека, чтобы идти по своим делам, поэтому он терпеливо слушал Бабаню, переминаясь с ноги на ногу и выслушивая жалобы, которым, казалось, не будет конца.
-Ну, что вы, баба Аня, вы у нас ещё – о-го-го, поживете ещё. Да и какие ваши годы? – говорил он уборщице, вежливо улыбаясь. – Восемьдесят три – это ещё не вечер, – а про себя думал: «Ну, мать твою, хоть бы куда-нибудь провалилась».
Бабаня же, найдя благодарного слушателя, продолжала ныть и стенать:
-Ох, Ильич, живу я с соседями, гадами ползучими. Всю-то они кровушку мою выпили, издеваются как хочут. Ой-ой-ой, бедная я сиротинушка, никому-то я не нужна, всяк мене обидеть норовит. А в школе-то все заразы злые. Только Рае могу пожалиться да тебе, остальным-то на мене наплевать…
Бедный профессор, проклинавший всё на свете, не знал, как избавиться от нудной старухи. Он блеял в ответ что-то невразумительное и нервно смотрел на часы, а время шло… Наконец Вадим Ильич переступил через свою природную деликатность, собрался с духом и оборвал пустившую слезу старушку на полуслове:
-Вы меня извините, моя дорогая, но я очень спешу. Мы с вами ещё потолкуем и постараемся найти выход их этой ситуации, - с этими словами он решительно пошёл наверх.
Тут «несчастная и обездоленная» переключила своё внимание на мальчика, поднимающегося наверх со скрипичным футляром, и стала на него орать, как пожарная сирена, перекрывая громыхание оркестра.
-Вот это да, - прошептал профессор. – Оказывается, эта, с позволения сказать, сирота казанская может легко обхамить любого. Мне уже жаль её соседей. – Мюнстерлендер поднялся, наконец, на четвёртый этаж и рысью припустился к кабинету деловой дамы.
-------
Профессор всё рассчитал правильно – Альпенгольд действительно была в кабинете одна. Она рылась в каких-то бумажках, одновременно с хрустом и чавканьем поедая свежий огурец.
-А, Вадик, это ты, дорогой? Заходи. Хорошо, что ты пришёл, а то я собиралась тебе звонить. Тут два человека с платного отделения к тебе просятся. «Хотим учиться у профессора», - говорят. Надеюсь, ты найдёшь для них местечко? Это выгодный вариант, потому что они ещё и частные уроки будут брать. Договорились? Ты же знаешь, что я всегда закрываю глаза на такие вещи, меня это как бы не касается.
Конечно же, профессор согласился. Он был рад любой работе, а тем более – частным урокам. Тут же, отбросив все условности, Мюнстерлендер попросил у Мариты Андреевны денег, в счёт грядущей зарплаты, кои тут же, без промедления и получил.
-Потом распишешься, а то я ведомость ещё не сделала, - пояснила деловая дама. Но Вадиму Ильичу было всё равно. Главным было то, что его кошелёк заметно растолстел, и проблема подарков к празднику и продуктов к новогоднему столу была с блеском решена. Он тут же расчувствовался и галантно похвалил новую прическу старой подруги, хотя ужасная, давно вышедшая из моды химия «мелким бесом» на вытравленных реденьких волосиках её, мягко говоря, не красила.
Сегодня Марита Андреевна была накрашена сверх всякой меры, пудра, румяна и тушь буквально сыпались с её обрюзгшего лица, а морковного цвета помада и фиолетовые тени дополняли гротескную картину. Шея, запястья и пальцы были «украшены» невероятным количеством побрякушек: цепями, браслетами и огромными перстнями. Из ушей каскадом спускались к заплывшей жиром шее серьги, похожие на аляповатые люстры.
Профессор натянуто улыбался, а про себя думал: «Ой, жуть-то какая. Прямо-таки комическая молодящаяся старуха из старинного водевиля. Хотя не должна она быть такой развалиной: мы же с ней ровесники, значит, ей тоже под пятьдесят. Некоторые в её возрасте как девочки выглядят».
Пока Мюнстерлендер удивлялся такому нелепому внешнему виду Мариты, одновременно лицемерно озвучивая высшую степень восхищения и чудовищным макияжем, и украшениями, и платьем, а она млела от мощного потока комплиментов, дверь отворилась, и в классе появился мужчина лет сорока, высокий и смазливый, но, судя по порочному лицу, пьющий и гулящий.
Альпенгольд тут же зарделась как девочка. Профессору было удивительно наблюдать за тем, как сквозь толщу дешёвой косметики пробился стыдливый румянец. Марита Андреевна тут же вскочила, насколько ей позволяла комплекция, и, приволакивая больную ногу с раздувшимися венами, подскочила к мужчине – концертмейстеру Володе Козюлькевичу. Не обращая внимания на профессора, Марита зачирикала:
-Володечка, дорогой, как давно я тебя не видела. А я ведь знала, что ты уже вернулся с гастролей по Европе и сегодня придёшь в школу, хотя ты мне и не позвонил. Хочешь чаю с тортиком, а может, покушать хочешь? А то у меня холодильник весь забит продуктами.
Но Козюлькевич стал очень нелюбезно отмахиваться от влюблённой дамы, как от назойливой мухи.
-Да нет, - раздражённо сказал он. – Ничего я не хочу, сыт, жена дома завтраком накормила. Слушай, мне заниматься надо, так что – освобождай класс и побыстрее.
Володя продолжал в агрессивной форме выражать своё недовольство, а Марита, непостижимым образом сбросившая за несколько минут лет двадцать пять, продолжала виться вокруг Козюлькевича, как навозная муха около зловонной кучи. Она сюсюкала и лебезила, вызывая у концертмейстера всё большее раздражение.
-Всё, с меня хватит. Катись отсюда колбасой, а то мне заниматься надо. Ты меня слышишь, ау?.. может, мне силу применить и пинком отправить тебя из класса?
Поражённый до глубины души, профессор не мог поверить своим глазам: оказывается, Мара ещё способна на нежные чувства? А он-то думал, что она давно стала бесполой. Присутствовать при этой разборке ему было неловко, и он встал со стула, чтобы откланяться.
-Ну что, ты меня слышишь или нет? – продолжал хамить Козюлькевич. – Давай, вали отсюда, время пошло…
Вадима Ильича молнией пронзила мысль: вот, оказывается, для кого старалась Марита. Она его любит, а он её – нет. Какая распространённая ситуация: пожилая, некрасивая, безумно влюблённая женщина и молодой, жестокий и циничный мужчина.
На Альпенгольд было страшно смотреть. И куда только подевался весь её апломб?! Она всегда выглядела высокомерно, а сейчас превратилась в униженное и оскорблённое существо, вызывающее только жалость и сострадание. Она по-старчески сгорбилась и прошептала:
-Погоди, Вадик, вместе пойдём. – В её глазах стояли слёзы, кураж тоже сошел на нет. Пока Марита суетливо искала сумку, тайком утирая слезы и хлюпая носом, Володя вышел в коридор и вскоре вернулся обратно, но уже не один, а под ручку с хорошенькой девицей лет семнадцати-восемнадцати.
Только профессор и Альпергольд вышли их класса, как Козюлькевич крикнул им вдогонку:
-И раньше, чем через час не возвращайся, а ещё лучше – через два, поняла? Нам заниматься надо. – После этого в замке щёлкнул ключ.
В тёмном коридоре Марита уже не сдерживалась. Она взахлеб, по-детски рыдала, глотая слёзы и размазывая по лицу макияж.
-Я так его люблю, а он, а он… - и она, судорожно дыша, достала из сумки носовой платок и трубно высморкалась.
-Мара, дорогая, успокойся, не надо, он этого не стоит, честное слово. А кто эта девочка, наша ученица? – не удержался и спросил заинтригованный профессор.
-Это его частная ученица, а по совместительству любовница. Она учится в училище, и Володя готовит её в консерваторию, - выдавила из себя Альпенгольд, продолжая рыдать и сморкаться. Подойдя к дамскому туалету, она скрылась за его дверью, а Вадим Ильич пошёл дальше.
-------
Мюнстерлендер был в нокауте. Он не мог придти в себя после этой безобразной сцены. От ужаса чужого горя, такого искреннего и безутешного, у него защемило сердце. При всём своем критическом отношении к старой приятельнице, он никак не мог понять столь хамского отношения Козюлькевича к опекающей его даме. Сегодня он по воле обстоятельств был вынужден принять участие в чужой трагедии, находясь во время этого спектакля на сцене в роли статиста.
«Нет, но каков подлец, - думал Вадим Ильич. – Имея жену и двоих детей, использует в своих целях одинокую женщину да ещё молоденьких девчонок совращает. И что эта красотка в нём нашла? Для своих лет Володя выглядит старо, видно, что пьёт и таскается направо и налево – это всем известно. А Марита, идиотка такая, устраивает ему гастроли и мастерклассы по всему миру – через свои министерские каналы. А кто он такой? Кто его знает? Так, концертмейстеришка средней руки, каких в нашем музыкальном мире десятки тысяч. Бедная, бедная влюблённая дурочка, как же она пытается ему понравиться. И причесон этот нелепый соорудила, и макияж, как у старой проститутки, и прикид кошмарный: красное бархатное платье в обтяжку. Всё, что нужно скрыть, она выставила напоказ. А эти её «украшения», прости Господи. И как только не тяжело таскать на себе жуткие вериги? А ведь, в сущности, добрая женщина, правда, неряха страшная и пахнет от неё плохо, но, видимо, не это главное. Каждый человек имеет право на свой кусок пирога на этом празднике жизни. Да, братцы, любовь зла – полюбишь и Козюлькевича, так-то, в общем, ничего хорошего…»
Лекции профессор провёл практически на автопилоте. В голове засела недавно пережитая ситуация, которую он наблюдал, находясь в центре событий. Было до слёз жаль немолодую влюблённую дурочку, но чем он мог ей помочь? Советами? Нет уж, лучше со своими советами не лезть – не его это дело. Пусть сама разбирается – не маленькая.
Гриша Волков сегодня активно использовал новое словцо «стопудово», но профессор ни разу не сделал ему замечания. Грише это не понравилось – уж не заболел ли столь уважаемый им человек?..