Николай Довгай Записки Огурцова
| Вид материала | Документы |
| 6 Преступление Огурцова |
- Николай Довгай Маменькин сыночек, 1601.05kb.
- Николай Довгай Утраченный свет, 1132.05kb.
- Николай Довгай Друзья до гроба, 2157.76kb.
- «Записки», 633.15kb.
- «Записки», 941.26kb.
- Цветовая палитра в произведении и. С. Тургенева «записки охотника» содержание, 1040.94kb.
- Основные требования к оформлению пояснительной записки Примерная структура пояснительной, 16.48kb.
- Данилевич записки, 9685.44kb.
- Взаимосвязь я-концепции и созависимых/независимых форм поведения юношей и девушек 15-17, 48.65kb.
- Курсовой проект состоит из пояснительной записки и графической части, 285.61kb.
6 Преступление Огурцова
Тихая летняя ночь… Светила полная луна, и на ее округлом боку виднелись контуры материков. Воздух был чист и приятен необыкновенно. Хотелось дышать, дышать этим воздухом вечно, и смотреть на красавицу луну, струящую мягкий маслянистый свет. Боже, как прекрасна, как восхитительна была эта ночь!
Нет, невозможно передать словами тех чувств восторга, умиротворения и покоя, что охватили мою душу!
Тело мое было, как бы соткано из упругих, сияющих волокон света, и я аккумулировал в себе всю мощь вселенной. Я поднял руки и, легко взмыв с балкона, полетел под засыпающим городом.
Внизу горели гирлянды уличных фонарей, в домах еще светились желтые, зеленые, голубоватые пятна окон. Подо мной изогнулось темное лезвие реки, серпом перерезающее город.
Дома казались рассыпанными по холмам чьей-то небрежной рукой, посреди улиц росли деревья с диковинными плодами. В воздухе был разлит никогда раньше не виданный мною, близкий к сиреневому, свет. Создавалось впечатление, что я лечу во сне. Но это был не сон. То была явь, полная волшебной, невиданной мной раньше жизни. Скорее, сном – серым, унылым видением – можно было назвать все мое прежнее существование.
Все, о чем я пишу здесь, как я и сам понимаю, похоже на сказку. Ах, если бы действительно это было так!
Я опустился на крышу одного из домов, покрытой желтой черепицей и уселся на конек. Напротив находилось здание кинотеатра, и на его фасаде, освещенном огнями неоновых ламп, висели рекламные щиты. И вот что меня тогда поразило: никогда раньше не видел я таких сочных красок! В особенности выделялся красный тон – он словно пел, пылая живым ярким светом. И еще: внизу ходили прохожие, я видел их, слышал все уличные звуки, но меня не видел и не слышал никто.
Я снялся с крыши, точно черный ворон, и стал парить над сонным городком.
То, что я сейчас выскажу, покажется вам вздором. И пусть! Пусть! Вот этот вздор!
Дома, деревья, даже уличные фонари казались мне живыми разумными существами. Я не могу объяснить, откуда взялось во мне это убеждение, но я знал, всем сердцем знал, что это так и есть.
Очень импонировали мне иные дома. Не те многоэтажные громады, что подавляют своей угрюмостью, но именно одноэтажные домики частных владений. Ах, что это были за милые наивные создания! Они походили на прелестных шаловливых деток, с лихо сдвинутыми, на затылки кепками крыш. Казалось, дома добродушно посмеиваются и строят рожицы, забавляясь.
Около одной такой хаты, озорно подмигнувшей мне бордовым окошком, стояла влюбленная парочка. Девушка прислонилась к стене спиной, раскинув руки и запрокинув голову с закрытыми глазами, а парень целовал ее в шею, и его руки жадно шарили по ее гибкому телу. Я уселся на ветку и стал наблюдать. Внезапно девушка открыла глаза и посмотрела в мою сторону. Она испуганно хлопнула густыми кукольными ресницами и точно окаменела. Парень ласково спросил:
– Что с тобой, моя прелесть?
– Милый, мне страшно!
– Да что ты, глупышка,– нежным голосом проворковал молодой человек. – Я же с тобой.
– Милый,– зашептала девушка,– не оставляй меня. Я боюсь!
Я улетел. Не знаю почему, но эта сценка оставила у меня на душе неприятный осадок.
Не стану рассказывать всего, что мне довелось увидеть той ночью. И без того, думаю, меня уже сочли сумасшедшим. Замечу только, что в небесах кипела жизнь. Я видел, как там отворяются окна и выглядывают сказочные существа; на островерхой крыше какого-то замка сидел гном в лаптях и играл на свирели. Горели крупные белые звезды; всплывало солнце, и в его мягких лучах сияли витыми разноцветными куполами маковки небесных церквей.
Я видел лики святых. И видел князя нашего города. Лицо у него монголоидного типа – холодное и равнодушное к людским страданьям. Он сидел в широкой воронке, занимавшей весь город, скрестив руки у могучего обнаженного торса.
Той ночью я забрел в какой-то парк. Там цвели деревья, и земля была покрыта нежными белыми лепестками, как снегом. В воздухе витал тонкий душистый аромат. За деревьями виднелась аллея, освещенная лилейным светом электрических фонарей. Я шел по аллее, ступая босыми ногами по нежным лепесткам, и вдруг увидел трюмо. Его зеркало было заключено в прекрасную резную раму, подставка черного дерева стояла на изящно выгнутых, словно паучьи лапки, ножках. С боков рамы отходили кронштейны в форме обнаженных, молочно-белых женских рук. Ладони были приподняты, и в них стояли золотые канделябры с зажженными свечами. Я подошел к зеркалу и посмотрелся в него.
Из черных пучин зазеркалья вышел сморщенный старик, тускло освещаемый ручьями искрящегося света. Я с тоской всмотрелся в свое отражение.
Я был наг, и мое тело было вялым, блекло-алебастрового цвета. Лицо ссохлось, как у древней мумии. Глаза – страшно усталые, потухшие и больные… Мне было не меньше тысячи лет!
Внезапно видение подернулось рябью.
Бежал, по морской волне, бледный луч луны, серебря дорожку галеры с женской головой и крылатыми глазами. В крутые скулы судна била черная волна, и на палубных скамьях сидели рабы, прикованные к веслам. В сиянии волны возник дом на прибрежном утесе; в окне мерцал огонек; я бросил взгляд в окно и увидел человека в чалме. Он сидел за деревянным столом, и в его руке застыло гусиное перо. Золотистый свет свечи рассыпался по густо исписанным листкам бумаги, и человек смотрел вдаль, рассекая пространство лучистым взглядом.
Рядом заиграла музыка, и я посмотрел на аллею. Трое юношей в светлых сияющих одеждах шли за цветущими деревьями, освещаемые светом электрических фонарей. Они играли на гуслях, напевая мелодичную песенку чистыми нежными голосами. Волшебные напевы лились прямо в мое истерзанное сердце, и оно задрожало, отзываясь им, как живая струна. Я поспешил за певцами, но едва достиг аллеи, как музыка смолкла, а юноши куда-то исчезли. На серебристый бок луны накатила туча, и все покрыла густая тень.
Я вышел из парка и оказался в узком извилистом переулке. Блестела, словно чешуя змеи, холодная мостовая в полумраке ночи. Три бетонных ступеньки уводили вниз, от них шла наклонная брусчатка… Еще три ступеньки. Площадка… Поворот. С левой руки, над кривой бутовой кладкой невысокой стены, вздымался черный забор. Чернел фонарный столб. На нем покачивалась лампа с металлическим колпаком, рассыпая иглы желтого света. Бренча цепью, над головой басисто залаяла собака. Большая лохматая голова вынырнула над забором и, люто оскалив пасть, остервенело задергалась на поводке. Из моей груди брызнула ответная волна гнева. Я приподнял руки, одновременно увеличиваясь в размерах и наливаясь страшной мощью. В ушах зазвенел грозный гимн войны. Медленно, не шевелясь, словно былинный змей-Горыныч, я взмывал над черным забором, над крышами домов и трусливо заскулившей собакой. Набрав высоту, я неспешно поплыл под звездным небом. Переулок сбегал на широкую извилистую улицу, похожую на русло высохшей реки. По ней змеилась балка и через нее был перекинут деревянный мостик без перилл. В стороне от моста бил черный фонтан, рядом горел костер, и возле него сновали какие-то люди. По другую сторону «русла» взбирались вверх прихрамывающие домишки. В некоторых окошках еще горел свет.
Я подлетел к ближайшему из них и заглянул в окно.
Перед трюмо стояла девушка в белой ночной сорочке и расчесывала гребешком волосы. Она стояла ко мне спиной, и я мог видеть ее отражение в зеркале.
Девушка была неописуемой красы. Лицо – с высоким чистым лбом, овальным подбородком и прекрасными линиями носа и губ, поражало своим изяществом и каким-то неземным сиянием. На нежных щечках виднелись маленькие веснушки… Такая девушка не могла существовать на Земле, она могла жить только в моих сумасшедших грезах.
Проведя гребешком по густым прядям волос, девушка выключила свет и легла на кровать. Я продолжал висеть у открытой фрамуги. Прекрасная головка красавицы, в обрамлении пышных, чуть рыжеватых волос, покоилась на белой подушке, а ее обнаженные руки лежали поверх простыни. Я любовался красавицей, и меня все сильнее охватывало желание унизить ее, швырнуть в грязь и растоптать ее небесную красу! Из моей больной груди черными змеями выползала слепая ненависть. Зачем, ах, зачем она была так ослепительно хороша!
Очевидно, девушка увидела меня.
В ее глазах вспыхнул ужас, и кулачки скомкали у груди простыню. И тогда я медленно, не спуская злобных глаз со своей жертвы, поплыл в окно.