Dialog of mentalities

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 20

Volume 2

Working

papers

of the Symposium

Часть 2

Рабочие

материалы

Симпозиума

2.1. Conference

Philosophy

of social development:

a contribution

of collective memory:

Russia’s experience

in comparative

prospective

2.1. Конференция

Философия

социального развития

и ресурсы

коллективной памяти:

Опыт России

в сравнительной

перспективе

■

К вопросу о причинной связи между глобализацией
и конфликтом цивилизаций

Аксюмов Б.В.,

к.ф.н., доц., докторант СГУ (Ставрополь)

The causal link between globalization and the conflict of civilizations is increasingly recorded by both Russian and foreign researchers. Globalization creates such an objective situation which makes unavoidable contacts between cultural and civilization systems with different levels of development. However, globalization itself creates conditions and prerequisites, but does not determine directly the conflict of civilizations. The immediate cause of the global conflict of civilizations, which becomes much clearer, is the current U.S. policy founded on the ultraliberal universalistic ideology involving the distribution of “freedom” and “democracy” in the world. On the other hand, the traditional cultural and civilization systems attempt to defend their right to uniqueness actualizing the global civilizations conflict as a result.

Причинная связь между глобализацией и конфликтом цивилизаций неоднократно эксплицировалась исследователями. Уже у основоположника концепции «конфликта-столкновения цивилизаций» С. Хантингтона данная идея просматривается достаточно четко, на что обращает внимание, в частности, З. Бжезинский. По мнению последнего, «Хантингтон убедительно доказывает, что глобализация не только не создает общую цивилизацию, но и порождает усиливающиеся столкновения между цивилизациями, из которых наиболее опасным является конфликт между Западом и исламским миром» (Бжезинский, 2006, с. 25).

Согласно Ю. Яковцу, «сценарий столкновения цивилизаций является ответом на вызовы глобализации и унификации» (Яковец, 2003, с. 46). Как полагает З. Видоевич, глобализация создает «ряд неизбежных и тяжких конфликтов, локальных, региональных, а может быть, и планетарных, в которых все больше проявляется то, что выявил Хантингтон – элемент конфликта цивилизаций» (Видоевич, 2005, с. 25). Авторы коллективной монографии «Глобализация и современный мировой процесс» отмечают, что «идея создания единой общечеловеческой цивилизации… наталкивается на довольно жесткое сопротивление, выражающееся в отстаивании своей самобытности… Претензии западной культуры на универсальность, попытки евроатлантической цивилизации повсеместно утвердить свои постулаты вызывает протесты не-Запада, ибо воспринимаются его представителями как вызов, грозящий потерей культурного своеобразия и духовной идентификации. Культурная экспансия Запада подкрепляется его огромными технико-информационными преимуществами. Но при этом не учитывается устойчивость традиционных культур и ценностей, которые складывались на протяжении многих веков». Далее, как и в предыдущем высказывании, следует непосредственное указание, хотя в данном случае и с определенной долей сомнения, на теорию С. Хантингтона: «Не так уж не прав С. Хантингтон, который предсказывал в текущем столетии столкновение цивилизаций» (Глобализация…, 2003, с. 28–29).

В связи с последним высказыванием следует обратить внимание на два важных момента. Во-первых, стратегическая инициатива в развитии конфликта цивилизаций, действительно, принадлежит странам Запада и прежде всего Соединенным Штатам; во-вторых, основная «линия разлома» между цивилизациями фиксируется на основании хронологического принципа – имеется в виду существенный дисбаланс между современностью или даже постсовременностью, с одной стороны, и традиционностью, – с другой. В отмеченных моментах очень отчетливо просматривается связь глобализации и конфликта цивилизаций. Не вызывает сомнений, что глобализация начинается на Западе и уже затем распространяется на весь остальной мир, что вызывает в незападных странах весьма неоднозначную реакцию. Для того чтобы извлечь максимальную пользу из глобализационных
процессов, страны Запада во главе с США вынуждены оказывать существенное давление на весь глобализирующийся мир вплоть до проведения открытых военных акций, примерами чему могут служить операции в Афганистане и Ираке. Это давление и выступает сегодня основным катализатором конфликта цивилизаций, но не его причиной. Причиной является объективно сложившаяся ситуация, порожденная глобализацией, которая сталкивает внутри единого общемирового социокультурного пространства различные, зачастую несовместимые элементы культурного и цивилизационного многообразия, современные (постсовременные) и традиционные формы жизнедеятельности. Как отмечают по этому
поводу К. Делокаров и Ф. Демидов, «культурные традиции, ментальные установки, с которыми входят народы в соприкосновение в эпоху глобализации, зачастую не только несоизмеримы, но и не всегда совместимы… Различия здесь столь велики, что С. Хантингтон
сделал известный вывод о вероятности столкновения цивилизаций» (Делокаров, Демидов,
2005, с. 60).

Следует отметить, что не все исследователи разделяют точку зрения о том, что глобализация приводит к столкновению цивилизаций. Так, Д. Скидмор отмечает, что «центральная действительность глобализации такова, что она представляет угрозу для одних и возможности для других. В пределах каждой цивилизации имеются те, кто обладает правильными навыками и активами, чтобы извлечь пользу от глобализации, и другие, кто будет оттесняться ею на второй план. Поэтому наиболее важный эффект глобализации состоит не в том, что она сталкивает цивилизации друг с другом, а в том, что она углубляет разногласия внутри каждой цивилизации – между теми, кто одобряет открытость и культурный плюрализм, и теми, кто тяготеет к самоизоляции и культурной однородности». Далее следует утверждение о том, что «Хантингтон допускает ошибку, полагая, что линия раскола проходит между различными цивилизациями». На самом деле, полагает Д. Скидмор, «столкновения происходят между группами одной цивилизации – между теми, кто открыт для культурного обмена и сотрудничества, и теми, кто их отвергает». «Глобализация, – заключает свое рассуждение Д. Скидмор, – усиливает внутренний конфликт в пределах каждой цивилизации между этими двумя силовыми очагами» (Скидмор, 2003, с. 38, 40).

На наш взгляд, подобная позиция необоснованно локализует эффекты глобализации в пределах отдельных культурно-цивилизационных систем и тем самым трансформирует конфликт между разными цивилизациями в гражданский конфликт внутри каждой отдельно взятой цивилизации или отдельного государства. Между тем неизбежность постепенного нарастания глобального межцивилизационного конфликта обусловлена гегемонистскими устремлениями США, которые усиленно сегодня пытаются придать процессам глобализации ультралибералистский характер. Роль Соединенных Штатов в современном мире столь огромна, что некоторые авторы, по существу, отождествляют глобализацию даже не с вестернизацией, а именно с американизацией. «Локомотивом построения глобализационной системы являются Соединенные Штаты. Между современной глобализацией и панамериканизмом вполне уместно поставить знак равенства» (Вельяминов, 2006, с. 89). Такая постановка вопроса имеет объективные основания. После победы в «холодной войне» США остались единственной сверхдержавой, и именно эта страна сегодня определяет основные векторы развития мировой политики.

Доклад подготовлен в рамках исследовательского проекта «Конфликт цивилизаций» в глобальном и региональном измерении: теоретический конструкт и эмпирическая реальность», грант РГНФ № 08-03-00208а

Источники:

Бжезинский З. (2006) Последний суверен на распутье // Россия в глобальной политике. №1.

Вельяминов Г.М. (2006) Россия и глобализация // Россия в глобальной политике. №3.

Видоевич З. (2005) Глобализация, хаотизация и конфликты в мире // СОЦИС. №4.

Глобализация и современный мировой процесс. М., 2004.

Делокаров К.Х., Демидов Ф.Д. (2005) Глобализация и проблема нелинейности цивилизационного развития // Глобализация и перспективы современной цивилизации. М.: КМК.

Скидмор Д. (2003) Перспективы глобализма: три возможных будущих для Европы и мира // Европа=Europa. Warszawa. Т. 3. №1.

Яковец Ю.В. (2003) Глобализация и взаимодействие цивилизаций. М.: Экономика.

■

Коллективная историческая память и проблема
идентичности общества

Алейник Р.М.,

д.ф.н., доц., проф. РХТУ (Москва)

Современная эпоха характеризуется ускоряющимся темпом исторического развития, сопровождающегося катаклизмами и одновременно утратой исторической памяти, а значит – и чувства преемственности с прошлым. Именно историк призван восстанавливать и культивировать историческую память. Проблема памяти в разделах философии истории последних десятилетий занимает все более важное место. Увеличивается значение памяти в исторических исследованиях, в центре которых – присутствует само настоящее. Наблюдается тематизация исторической традиции, памяти, коммеморации.

Существует мнение, что индивидуальная память – точка зрения на коллективную память, изменяющаяся в зависимости от занимаемого в ней места, а само это место меняется в зависимости от отношений, которые я поддерживаю с другими. Индивидуальная память, фрагментарно и избирательно воссоздавая прошлое, подчиняется правилам коллективной памяти (исторической и социальной) и часто выражает потребности данной социальной группы. Возникает вопрос: история – форма памяти? Существуют ли границы истории и памяти? Да, существуют. Это наглядно обнаружилось в таком явлении ХХ в. как суды над предполагаемыми преступниками, совершившими одобренные государством зверства. Целью этих судов было установление истины и правосудия и одновременно конституирование новой коллективной идентичности через формирование коллективной памяти. Это чрезвычайно сложная задача, потому что неопределенности в истории, идентичности и памяти взаимообусловлены.

История и память – не одно и то же: у разных людей и групп – разное видение истории и разная память. И российское общество в этом смысле – не исключение. Как связаны память и идентичность, столь проблематичная сегодня и столь высоко ценимая в культуре? И та, и другая имеют сложное отношение к истории. История сама по себе
не порождает коллективного сознания, национальную идентичность. И какова связь истории и нации? Функционирование коллективной памяти поднимает вопросы производства, сохранения и передачи исторической и иной информации, а также манипулиро-
вания ею.

Напряженность между историей и памятью осложняется тем, что мы живем в эпоху отказа от великих исторических повествований. В бытность их присутствие Истории означало победу Истории над памятью, она доминировала над «историями». Но такие авторы, как Ж.-Ф. Лиотар, М. Фуко, Ж. Деррида выразили сомнение в ценности и необходимости исторического сознания, подчеркивая «фикционный характер любых исторических реконструкций». Это связывалось с необходимостью снятия полномочий с современного субъекта, а также его пародийного или циклического повторения (тирании). Они настаивали на необходимости исследования нашей немощи (deffailance) и были услышаны. Каждый из великих нарративов освобождения утратил свою валидность за последние 50 лет. Например, «все действительное разумно, все разумное действительно» – эту спекулятивную гипотезу опровергает Освенцим. «Все пролетарское есть коммунистическое, все коммунистическое есть пролетарское». Но Берлин, 1953; Будапешт, 1956; Прага, 1968; Польша 1980 – опровергают доктрину исторического материализма: рабочие восстают против Партии. «Все демократическое от народа и для него, и наоборот». Май 1968 г. опровергает доктрину парламентского либерализма. «Все является свободной игрой спроса и предложения, благоприятствует всеобщему обогащению». Кризисы 1911, 1929, 2008 гг. опровергают доктрину экономического либерализма, а кризис 1974–1979 гг. – посткейнсианскую поправку к этой доктрине. Имена этих событий – знаки немощи современности. После этого начался всплеск интереса к микро-историям, к сдвигу в сторону социально-культурной истории, к применению методов культурной антропологии, социальной психологии, лингвистики в историческом дискурсе. Отсюда следовало, что историческое знание – предмет исторической эволюции, что оно конструируется обществом и исторически изменчиво. Наши способы репрезентации реальности принимают форму того, что мы наблюдаем. И единой исторической истины не существует.

Одновременно мы наблюдаем стремительную потерю исторической памяти в обществе, в культурной среде. Забвению и фальсификации предается не только давняя история, но история ХХ в. Отчасти это объясняется отказом от антропоморфизации истории, от анализа генетической обусловленности исторических событий. История предстает в этом случае многослойной: изучаются предпосылки, условия, среда, а не глубинные причины исторических изменений. Другое объяснение – все дело в условиях выживания, есть вещи, о которых неприятно вспоминать: например, сейчас в среде культурной элиты Германии ставятся вопросы избавления немцев от вторичного осмысления своей вины, от морально-политической цензуры. Они от нее уже устали.

Так возможна ли сбалансированная память? Да, возможна. Нельзя забывать, что смысл истории в том, чтобы воспитывать граждан. Его обсуждение сегодня имеет особую значимость в российском обществе. «Имя России – Сталин». Историку и философу есть над чем задуматься в этой ситуации. К истории сталинского периода нужно относиться так, чтобы не сводить все дело только к подсчету жертв репрессий, о них надо свято хранить память, но этого мало. Нужно подходить к делу с научными фактами в руках, исследовать, почему система созрела таким, а не другим образом, из какого состояния вышла наша страна, каковы были условия модернизации, нужен ли был Сталин для модернизации, что было в душах людей, что позволило власти убивать миллионы людей. Нужно исследовать экономические, внешнеполитические, национальные вопросы, вопросы культурной политики, механизмы подавления и манипулирования общественным сознанием в сталинскую эпоху. Нужно понимать проблемы и объяснить их научно. Историк должен заниматься не осуждением или прощением, а учить понимать путь, приведший страну к ее теперешнему состоянию. Сегодня он обладает куда более мощным запасом инструментов для этого. Появилась серия «История сталинизма», печатающая документы, которые 15–
20 лет назад находились под грифом «совершенно секретно». У нас есть доступ к документам, касающимся истории России, в других странах, например в Гуверовском архиве, хранилище исторических материалов по революции 1917 г. и истории русской эмиграции в США. Есть архив Коминтерна, архив социально-политической истории. Планируемая по инициативе бывшего президента РФ В.В. Путина Библиотека имени первого президента России Б.Н. Ельцина в Санкт-Петербурге в качестве информационного и связующего звена для всей библиотечной сети страны – одно из важнейших звеньев решения задачи хранения и передачи исторической и культурной памяти российского народа.

Стало очевидным, что человечество и в условиях информационного глобализированного общества нуждается в самых простых и понятных истинах. На интеллектуальной элите лежит огромная ответственность в деле сохранения и культивирования способности человека самостоятельно думать. Это значит, что она должна быть вместе с гражданами и неустанно напоминать важнейшие человеческие истины.

■

Топология социальной памяти в глобальном мире

Аникин Д.А.,

к.ф.н., ассистент СГУ (Саратов)

Social memory is a set of knowledge serving as an object of conscious transfer from one generation to another. It’s also fixed in the fundamental cultural texts. Study of these texts is a major term of the enculturation of an individual in a certain cultural group. Social groups
are the mediums of social memory, since the processes of communication among the members of the groups act as the constant indicators of the relevance of the information circulating in the
society.

Основной функцией социальной памяти является самоидентификация определенного сообщества через подчеркивание его отличий от остальных сообществ и преуменьшение возможных разногласий внутри него самого. Существование определенной репрезентации прошлого оказывается возможным только в силу заинтересованности той или иной социальной группы в пролонгировании своего существования в исторической ретроспективе, поскольку только такая идентификация позволяет создать устойчивый критерий отделения «своих» от «чужих». Как только память отдельного сообщества получает необходимые условия для фиксации (традиция заучивания сакральных текстов в иудаизме или закрепление базисного набора сведений в форме школьной программы), то можно говорить о том, что происходит историзация памяти, ее превращение в текст. Надежные способы фиксации памяти (например, каменные скрижали) могут пережить даже сообщество, в котором этот тип памяти функционировал, становясь с течением времени предметом профессиональных исторических исследований. В противном случае,
социальная память может исчезнуть, не оставив после себя никаких следов, кроме отдельных фрагментов, сохраняемых в качестве сакрального знания, не поддающегося верификации именно в силу своей чужеродности последующей культурной традиции (Аникин, 2006, с. 110).

В европейской истории Нового времени основным типом социальных субъектов, нуждающихся в легитимации собственной идентичности посредством конструирования определенной картины прошлого, были национальные государства. Получив распространение в эпоху постепенного исчезновения сословной структуры средневекового общества, они сумели объединить в своих пределах практически все иные типы социальных общностей с присущими им практиками конструирования социальной памяти и ее актуализации. Конечно, даже в условиях существования национальных государств всегда сохранялось немало особых «групп памяти», но истории, рассказывающиеся в таких группах, всегда оставались на периферии официальной памяти, представляя собой инварианты той картины прошлого, которая транслировалась государственными средствами коммуникации и обеспечивала воспроизводство национально-государственной идентичности (Бойцов,
2006, с. 57).

Кризис национальных государств под давлением процессов информатизации и глобализации вызывает к жизни необходимость пересмотра и того типа памяти, который концентрировался вокруг истории отдельного государства и вдохновлялся национальными ценностями. На смену национальной памяти постепенно приходит память единого мирового сообщества или тех социальных институтов, которые принимают на себя функцию репрезентации мирового сообщества в определенных сферах человеческой деятельности (ООН, НАТО и др.). Дело в том, что у человечества как целого никогда не было общей памяти – возникновение самой идеи о человечестве как целом и, соответственно, о наличии общечеловеческой социальной памяти, можно датировать только началом XX в., когда экономические и военные коммуникации заставили людей даже в самых отдаленных уголках земли почувствовать себя населением одной планеты. Неолиберальный проект построения социальной памяти, реализуемый посредством идеи культурной глобализации, именно поэтому строится на отрицании расовых, национальных и классовых различий и подчеркивании тех черт, которые позволяют каждому индивиду осознавать себя не представителем конкретной социальной группы, а идентифицировать себя с человечеством в целом. Само собой разумеется, что образ «человечества» в данном случае строится по особым лекалам, разработанным в русле европоцентристской традиции, а достигнутые в результате развития этой традиции ценности во всеуслышание объявляются неотъемлемыми чертами всего человеческого рода.

Подобное допущение делает невозможным, с точки зрения неолибералистов, сохранение традиционных (в том числе и национально-государственных) типов конструирования социальной памяти, поскольку даже при соблюдении принципа политкорректности подобный исторический нарратив оказывается недостижимой гносеологической фикцией в силу своего несоответствия дидактическим и литературным основаниям. Этот сюжет будет представлять собой настолько хаотическое смешение различных «мест памяти», что связность нарратива окажется нарушенной, а возможность усвоения социальной памяти конкретным представителем зарождающегося глобального сообщества – близкой к нулю. Сама история «глобального мира» логически может быть ограничена описанием лишь тех исторических событий и явлений, которые носят наднациональный характер – миграции, распространение технологических новшеств, эпидемии и т.д. – и тех шагов, которые предпринимаются современными организациями по экономической или политической консолидации мирового сообщества.

Вполне естественной в этом случае представляется точка зрения, согласно которой общечеловеческий (или глобальный) тип социальной памяти должен конструироваться без учета индивидуальных траекторий развития отдельных цивилизаций или социальных групп. Сосредоточение внимания на уникальности и неповторимости исторического пути оказывается вопиющим противоречием на пути становления глобальной идентичности, способной избежать культурных разломов и, соответственно, конфликтов на почве культурных предпочтений или исторического несоответствия.

В противоположность государственному чиновнику, сотрудник ТНК (транснациональных корпораций) наиболее эффективен именно тогда, когда полностью утрачивает свое национальное своеобразие и начинает мыслить категориями существования своей корпорации, а не той страны, к гражданам которой он принадлежит в силу своего рождения на определенной территории или происхождения от представителей этнической общности. Культурная специфика сотрудника компании может быть востребована лишь в одном случае – в случае проникновения корпорации, к которой он принадлежит, на специфически культурно окрашенный рынок, во всех же остальных ситуациях редуцирование культурной специфики специалистов является залогом успешности и эффективности развития корпорации (Вишленкова Е., Малышева С., Сольникова А., 2004, с. 289).

Национальная память, проявляющая себя даже не в сознательном выборе определенного набора ценностей, а в имплицитных параметрах мышления как профессиональных историков, так и рядовых граждан, не просто становится лишней в эпоху глобализации, но превращается в источник потенциальных рисков. Национальная память опасна, поскольку строится на подчеркивании претензий к другим нациям и восхвалении собственного национального достоинства. Идентичность, построенная на таком типе памяти, строится на конфликтогенных ситуациях, поэтому может выступить фактором, затрудняющим успешное функционирование социальных общностей и социальных институтов в современном мире.

Источники:

Аникин Д.А. (2006) Культурная память и сакральный текст // Проблема текста в гуманитарных исследованиях. М.: Савин. С. 110–115.

Бойцов М.А. (2006) Выживет ли Клио при глобализации? // Общественные науки и современность. №1. С. 57–70.

Вишленкова Е., Малышева С., Сольникова А. (2004) История университета как история памяти корпорации? // Ab Imperio. №3. С. 289–307.

■

Коллективная память как единство сознательного
бессознательного и детерминанта социального поведения

Балика З.С.,

аспирантка, ННГАСУ (Н.Новгород)

Без памяти мы были бы

существами мгновения.

Blog

Dialog of mentalities