Прозрение истины местного значения, или четыре любви Саньки Александровой

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• «Чойский район», 375.55kb.
• Лекция «Основы местного самоуправления», 78.42kb.
• Планирование и программирование использования муниципальной собственности Объекты, 345.32kb.
• Порядок обжалования муниципальных правовых актов, 99kb.
• Прозрение, 5333.09kb.
• Щего пользования местного значения, не отвечающих нормативным требованиям, в общей, 155.62kb.
• Поиск истины, 86.79kb.
• Агидель Республики Башкортостан муниципальное образование (далее Городской округ) органы, 742.26kb.
• «Оценка эффективности деятельности органов местного самоуправления муниципального образования, 193.62kb.
• И. М. Прудникова «Об итогах работы администрации муниципального образования «Суоярвский, 229.63kb.

Прозрение истины местного значения, или четыре любви Саньки Александровой

23 октября, 2008 ПОВЕСТЬ ОБ ОБРЕТЕНИИ ВЕРЫ

ЧАСТЬ I

Любовь первая и вторая


Все беды начались, как это часто бывает, с хорошей учёбы.


И, конечно, во всём были виноваты родители. Как всегда, они хотели как лучше. Ну,

а получилось…


Началось всё так. Сразу же после успешного (на все пятёрки!) окончания второго

курса, родители отправили Саньку, доченьку свою, отдохнуть в Крым. Как же не

вознаградить было Саньку за такую хорошую учёбу!


Будущему научному работнику, возможно, кандидату, а может быть, и доктору около

библиотечных наук, после окончания второго курса института культуры, была

куплена родителями путёвка в пансионат «Чайка» на южном побережье Чёрного моря,

недалеко от Ялты.


Да, да, да… Мало чем отличалась Санька от других людей, хоть и была устремлена в

свою книжную науку.


«Пьяный воздух свободы» сыграл с нею свою злую шутку. Как, бывало, играл свои

злые шутки со многими, даже куда более крепкими людьми, чем она.


Да, да, да… Воздух и впрямь был пьяным, тёплым и пряным.


Пансионат находился на самом берегу моря, прямо у подножия красивой, невысокой

горы, заросшей какими-то экзотическими растениями. И этой горой пансионат был

отделён от всего остального мира. Чтобы выйти в мир, надо было подняться на гору

по петляющей вверх дороге, как по связующей нити.



Асфальт этой горной дороги был разбит и пронизан корнями деревьев. Да и сама

дорога была тесна от подступающих со всех сторон растений, так что две машины

расходились едва-едва.


Местные жители ездили на работу сверху вниз, а возвращались снизу вверх. Внизу,

рядом с корпусами пансионата, стояла только пара маленьких прибитых к горе

домиков – остатки бывшего здесь когда-то рыбачьего посёлка.


А сам пансионат состоял из нескольких трехэтажных, весьма приличных корпусов,

большой столовой, и большой танцплощадки.


Дорожки от корпусов сбегали к морю, на побережье с мелкой сияющей галькой. Все

предметы культурного пляжного отдыха были налицо – и навесы, и топчаны, и

шезлонги, и даже душ с пресной водой.


Был и волнорез с лесенкой на самом краю, для любителей понырять, и маленькая

лодочная станция небольшой гараж на четыре лодочки. Всё было.


Надо сказать, что дома Санька вела жизнь строгую, почти, можно сказать,

аскетическую. Дорога в институт из маленького подмосковного городка занимала

почти полтора часа – надо было рано вставать. Потом институт – и учёба. Книги,

книги, книги.


Библиотека, читальный зал, конспекты, доклады, рефераты – и снова книги, книги,

книги.


Санька не страдала от такой жизни. Такая жизнь нравилась ей. Или, может быть,

она сама себя уверяла, что ей нравится такая жизнь, и никакая другая. По крайней

мере, постоянная загруженность помогала ей не думать о другой стороне своей

жизни.


Ведь в свои двадцать лет Санька Александрова не то, что не влюблялась «по-настоящему»

ещё ни разу, но даже и «не по-настоящему» – ещё не влюблялась. И не целовалась

ни разу, ни с кем, если не считать Витьку, одноклассника. Да и то было это украдкой,

один раз, в далёком девятом классе.


Что-то мешало Саньке в этой стороне жизни. Может быть, обилие прочитанных книг,

в которых любовь выглядела всегда идеальной, воздушной, и какой-то недосягаемой.


Сравнивая себя с главными героинями любимых книг, Санька испытывала щемящую,

проникающую глубоко, в самое нутро, тоску. Как могли любить эти героини! Какими

были смелыми, какими уверенными в себе. Какими красивыми они были! Ну где, хоть

в одной книге, видели вы некрасивую героиню?


Да, было от чего появиться и расцвести настоящей тоске!


А тут ещё это зеркало…Ох, уж это зеркало! Даже подходить к нему – и то не

хотелось.


Потому что не врало зеркало, а отражало всё время одно и то же лицо.


Её, Санькино, лицо. Вроде бы и симпатичное, но черты – уж такие простецкие! Ни

тебе чёрных глаз, ни кудрей, ни бровей вразлёт. Да ещё и очки! Постоянные очки,

съезжающие на нос! То же мне, Джульетта! То же мне, Ассоль!


Может, мешали Саньке и другие мысли. Где-то в глубине души сидела, как заноза,

мысль о высоком своём предназначении, о своей дальнейшей выдающейся жизни и

карьере научного работника.


Такие мысли постоянно подогревали в ней родители, особенно мать. Сами-то

родители были людьми «простыми» – по положению, но не простыми – по мечтам своим

и амбициям.


Мать была бухгалтером на заводе. Но когда она начинала рассказывать о своей

работе, то, казалось, что главнее, чем она, на заводе никого нет. Иногда даже

казалось, что и в министерстве никого главнее нет.


Мать очень гордилась, что смогла закончить, хоть и заочно, экономический

институт. И всегда прибавляла: «Мне была открыта дорога в науку! Но я предпочла

посвятить себя семье!»


А если ссорилась с отцом, то тоже говорила всегда одинаково: «Ах, лучше бы я

пошла в науку!»


Отцу так и не удалось закончить институт – он закончил радиотехнический техникум.

Превратности судьбы привели его к должности завхоза, вернее сказать, заместителя

директора по хозяйственной части главной гостиницы в городе.


Отец так и называл себя: «Я зам директора по хозяйственной части!» И тоже

гордился, и пользовался благами своего положения. Не то, чтобы воровал просто

пользовался. Так, в меру.


И оба родителя души не чаяли в своей Сашеньке, гордились её способностями и умом,

и ждали от неё многого. По крайней мере, что станет Сашенька доктором наук, или

кандидатом – в крайнем случае.


И про замужество мать всегда говорила одно и то же: пойдёшь, Сашенька только за

профессора какого-нибудь, или, опять же, в крайнем случае – за военного, но чтоб

не меньше полковника.


Такая подготовка к дальнейшей жизни велась систематически, с самого первого

класса. Поэтому не удивительно, чем закончился первый Санькин роман.


Роман закончился, не успев начаться. Витька, конечно, Саньке нравился. Но после

первого свидания Санька поставила Витьке условие: хочешь со мной встречаться –

исправь свои двойки! Витькины чувства такого испытания не выдержали.


В институте же группа была девчоночьей, а на танцы Санька не ходила. Так,

помечтает иногда о принце – и вся, как говориться, любовь.


Вот так и поехала в Крым – неопытная, нецелованная, со своей кашей, а, вернее

сказать, со своим компотом в голове.


Тут, уважаемый читатель, я вынужден сделать «лирическое отступление». Да, я

решился рассказать вам эту историю… Значит, я как бы отвечаю за неё. За всё, что

в этой истории будет происходить.


История-то, в общем – простая, житейская. Таких историй кругом – тьма.


Возьми, останови на улице любого прохожего и он расскажет тебе историю, может

быть, и похлеще, чем эта.


А если взять одну и ту же историю?


И послушать, как разные люди будут эту – одну и ту же – историю рассказывать.

Или как одну и ту же историю будут разные люди слушать.


Насколько разными получатся эти истории! Как по-разному люди рассказывают, и как

по-разному слушают! Ведь каждый из нас в каждой истории видит, что-то своё, и

это своё и считает в ней главным.


Один считает историю затянутой и надоедливой, другой – закончившейся слишком

быстро. Один поддакивает тебе: «Да, да!» А другой говорит: «Нет! Как ты можешь!

Как язык у тебя поворачивается!» А третий – просто повернётся и уйдёт. Или

бросит книжку в угол, и скажет: «Какая ерунда!».


Не суди, мой дорогой читатель, слишком строго мою героиню, даже если сам ты

человек верующий.


Я-то знаю, что ты стал верующим совсем недавно.


Вон как ты категоричен, как резок и прямолинеен!


Наверняка, Санька тебе не очень понравилась. Так, или нет?


– Да, честно говоря. Что-то я не вижу в ней ничего примечательного.


- Может ты и прав. Однако, давай мы договоримся с тобой – пусть наши герои идут

по своему пути. А мы, как верующие люди, будем с ними рядом. И помолимся о них,

когда им будет трудно. Ты согласен?


- Да.


***


Первые дни пребывания в пансионате напоминали Саньке прекрасную волшебную сказку.

Ласковое море, бездонное полуденное небо, теплая галька.


Нежность рассвета, страстность заката, таинственность ночи в обрамлении огромных,

сияющих звёзд не могли не тронуть поэтических струн Санькиного сердца.


В первые дни Санька вела себя, как голодный, которому дали миску борща. Она как

бы поглощала окружающую красоту, и не могла оторваться. Она забиралась на гору –

не высоко, правда – и подолгу сидела среди непонятных и незнакомых цветков и

трав, глядя на открывающееся с высоты море. Вечером же она сидела на волнорезе,

провожая солнце, и встречая огромную, красного цвета луну.


Душа её была наполнена окружающим миром, и не желала ничего больше.


На танцы же она пришла только к концу первой недели. Соседки по комнате чуть не

силком потащили её, порядочно обсмеяв за созерцательный образ жизни, и обозвав

синим чулком.


Чулок нарядился в своё лучшее, синее же, с голубыми оборочками платье, и сдался

на милость судьбе.


Любовь пришла сразу, с первого взгляда. Санька увидела Его, и сердце её

всколыхнулось до самой своей заветной глубины.


Он стоял возле бортика танцплощадки. На нем была рубаха цвета рассветного неба.

Вернее, это была обычная полосатая рубаха, но полоски были розовато-сиреневыми,

и как-то неестественно ярко отсвечивали при свете фонарей.


Правильное, удивительно спокойное лицо. Прямые волосы, спадающие на лоб. И нос

прямой, какой-то скандинавский, что ли.


Однако, довольно глупо говорить о том, какой у человека нос, или – какие волосы,

когда сердце уже сказало тебе самое главное. Да, сердце сказало, сказало сразу.

Это Он! Санька замерла.


Надо бы немного отвлечься и рассказать, какие попались Саньке соседки по комнате.


Комната была на четверых. Койку у окна справа заняла сама Санька, а напротив

расположилась весьма замечательная женщина.


Замечательна она была тем, что была хороша собой, ухожена, и чётко настроена на

главное – на обязательное заведение курортного романа. Было ей лет тридцать, и

звали её Наташа.


В ней всё было замечательно – и прекрасно завитые волосы, и хорошо накрашенные

губы, и красивая одежда. Был у неё, правда, один небольшой изъян

непропорционально длинная талия. Но Наташа считала свою талию не недостатком, а

достоинством, и всячески её подчёркивала. Наташа работала в каком-то учреждении,

была разведена в течение двух лет, и весьма искушена в вопросах взаимоотношения

полов.


Кровать ближе к двери, справа, занимала Галя симпатичная, смешливая хохлушка,

лет тридцати пяти, полненькая и певучая, обладающая безоблачными ясным взглядом

на мир. У Гали был муж, и двое детей, а путёвку она получила от профсоюза, за

хорошую работу на кондитерской фабрике.


Слева же располагалась Надежда Георгиевна, очень достойная женщина, лет сорока

двух – сорока пяти, сохранившая стройность и привлекательность. Густые, седеющие

волосы собраны были сзади в тугой, тяжёлый узел. Это прекрасно гармонировало со

стройной её фигурой и придавало значительность, даже какой-то аристократизм

всему её облику.


Уже прошло лет пять, как она была вдовой. Её дочь, была почти ровесницей Саньке.

Работала Надежда Георгиевна в проектной мастерской.


Главным же, в её теперешней жизни, было всё то же. Как и все одинокие женщины

она хотела найти Его – друга, мужа.


Вот они-то и вытащили Саньку на танцы. Вытащи ли навстречу первой любви.


Конечно, Санька не осмелилась пригласить Его на белый танец. А на танцы других

цветов он не пригласил её. Он её просто не заметил.


Однако появление Саньки на площадке не осталось совершенно незамеченным.

Невысокий, худенький парнишка пригласил её на второй танец, а потом ещё раза два.


Невысокий, чёрненький, смуглый. Во время танца парнишка смотрел Саньке прямо в

глаза, может быть потому, что были они одного роста. Саньке казалось, что глаза

его спрашивали: «Кто ты? Кто, и зачем?»


- Санька, ты глянь, как Костик сразу на тебя глаз положил! – Наташа подошла к

Саньке в перерыве между танцами


- А что это за Костик?


- А местный, из тех вон домиков. У него мать здесь на кухне работает. А он на

лодочной станции подрабатывает. – Наташа за неделю уже знала почти всех. –

Смотри, он молодой ещё совсем. Пацан. Ему лет семнадцать, не больше.


Танцуя с Костиком, Санька старалась не упускать из вида Его, Его, самого

главного. Он танцевал с разными женщинами, но не часто, пропуская некоторые

танцы. И два раза – с Надеждой Георгиевной. И Санька отметила про себя, что эта

пара смотрел ась очень красиво.


Закончились танцы, и началась для Саньки новая жизнь. Хотела она пройти,

проследить, где Он живёт, в каком корпусе. Да только с первого раза не получилось

– подошли Наташа и Галя, а с ними несколько мужчин – шумных, весёлых.


- Сашенька, пошли, пошли! На берегу посидим, винца выпьем, песни попоём! Пошли,

пошли! Не отпирайся!


Не устояла Санька, пошла. Дома она вина не пила – на семейных праздниках ей

наливали символически, она пригубит – и всё. А тут! Точно, пьяный воздух свободы!


Компания расположилась на берегу. Откуда-то взялись и бутылки, и стаканы, и

закуска. Докторская колбаса, плавленые сырки, сало, огурчики, помидорчики.

Крымский колорит тоже был выдержан – сезон абрикос и персиков – просто гора

ароматных, сладких плодов. Ешь – не хочу!


Санька выпила полстаканчика сладкого вина, потом ещё полстаканчика. Закусывала

абрикосами. Вино пилось легко, как лимонад.


Саньке налили ещё, и она стала пить потихоньку, маленькими глоточками, закусывая

маленькими кусочками фруктов.


Она утеряла нить общего разговора. Ей просто было хорошо, тепло.


Компания шумела, потом начались песни. Песни вернули Саньку к действительности.

Санька любила песни, любила слушать, любила петь. Голос у неё был небольшой, а

слух хороший, верный. Санька стала подтягивать, вливаясь в общий песенный поток,

становясь частью чего-то большого, открытого, сильного.


«Ой, мороз, мороз – не морозь меня!» И это совсем не казалось странным на берегу

тёплого моря, бархатным июльским вечером, почти ночью.


Чувство песенной мощи не зависит от времени, места, и даже мало зависит от

количественного и качественного состава поющих. Песня как бы живёт сама и даёт

поющим какое-то время пожить внутри себя, вкусить себя, почувствовать себя.


Сколько уже поколений людских пребывало там, внутри этой немудрёной песни! «Ой,

мороз-мороз!»…


И правда – разворачивается душа, как неоглядный белый простор заснеженной

равнины. Огромной равнины, таящей в себе и мощь свободы, и мощь победы, и

возможность потери, возможность безвременной погибели.


Только к концу посиделок заметила Санька напротив себя жгучие карие глаза

маленького Костика. Угасающее пламя костра отблескивало в них. Глаза были

устремлены на неё.


Даже когда компания разошлась, и в палату свою Санька вернулась – глаза Костика

всё ещё блестели перед ней, как две маленькие искорки.


Но это ещё был не конец вечера. Как ни странно, позже всех пришла в палату

Надежда Георгиевна.


Правда, ещё никто не спал, и даже свет ещё горел. Надежда Георгиевна сияла.


- Девочки, с каким я интересным человеком познакомилась! – сказала она. – Так

прекрасно поговорили!


- А целовались? – смеясь, поинтересовалась Наташа.


- Ну, что ты, Наташа! Это же приличный человек! – А з приличным цилуватыся слаще!


- Галя, Галя, и вы туда же!


Посмеялись ещё немного, да угомонились.


Знала, знала Санька, с кем гуляла Надежда Георгиевна. Почувствовала нутром. Но

красное вино, теплая ночь и спетая песня не дали ей ни опечалиться, ни от

чаяться, ни просто расстроиться.


Как ни странно, Санька уснула почти счастливой.


***


- Ну и ну! Мне трудно даже слушать твоё повествование! Ты так просто

рассказываешь, как девчонку развращают на твоих глазах! А ещё в Бога веруешь!

Что же не плачешь, не возмущаешься?


- Знаешь, я плачу. Я ведь примерно знаю, что героине моей предстоит пережить. Я

просто рассказываю, как было. А тебя – об одном попрошу: даже если ты прав, не

будь так строг! Не руби сплеча! Не будь фарисеем!


- Как же не возмущаться! Всё происходящее явно греховно, и никто не чувствует

этого. Пьют, любовь крутят. А не крутят, так собираются крутить.


- А ты сам, ты то – давно безгрешен? Не сомневаешься, не ошибаешься? Разве ты –

судия им? А потом, иногда неизвестно, что для кого в жизни может быть самым

светлым. Ведь мы, люди, разные все. И по-разному – всем дано от Бога. Может, для

кого-то этот«Мороз» будет самым светлым воспоминанием в жизни.


– Ладно, посмотрим… Только не называй меня фарисеем, хорошо?


– Договорились. Но и ты не забывай, что мы сами грешны. Грехи только другие.


***


Санька уснула почти счастливой, а проснулась совершенно счастливой. Она уже

знала, где познакомится с ним, где найдёт его. Почти первой пришла она в

столовую. Увидев, к какому столику направляется он, она быстро-быстро засеменила

со своим подносом туда же.


- Можно за ваш столик? – спросила она у его соседа, сама удивляясь своей

решимости и полному отсутствию колебаний и сомнений.


– Пожалуйста, пожалуйста, девушка! Украсьте нашу мужскую компанию!


- Пожалуйста, – сказал и он. – Сашенька, кажется? – мы ведь знакомы заочно, мне

Надежда Георгиевна рассказывала о вас.


Сердце у Саньки дрогнуло, когда услышала она своё имя из его уст.


- Александра. Александра Александрова, – сказала она слегка охрипшим голосом. –

А можно и Санька, и на «ты».


– Николай, – сказал его сосед


– Алексей Иваныч. А можно – Алексей. И на «ты».


Счастье продолжалось. Сердце Саньки пело: «Алексей! Алексей!» Завтрак пролетел,

как одно мгновение.


Уже на выходе она столкнулась с Надеждой Георгиевной, и поймала её недоумевающий,

сожалеющий, и несколько ревнивый взгляд.


На пляже Санька раскинула своё полотенце в обозримой близости от своих новых

знакомых. Потом отскочил мячик, потом надо было надуть матрац.


Потом завязался разговор.


– Где учишься? Где живёшь? А сколько тебе лет?


Какая молодая!


– А вам, Алексей Иванович, сколько лет?


- Тебе, Сашенька, тебе! Мне, Сашенька, тридцать три.


- А, я знаю! Тридцать три – возраст Христа, когда его распяли на кресте. Это

значит – возраст наивысших свершений человека.


«Я младше его на двенадцать лет!» – подумала она про себя. – «На двенадцать лет!»

Сашенька не решилась спросить его о самом главном – женат ли он? Не спросила

также, где он работает – не смогла.


Как хорошо было ей рядом с ним! Как прекрасно! Как заманчиво-таинственно, и в то

же время – спокойно. Если бы знала она, сколько раз в своей жизни будет

вспоминать она эти мгновения. Несомненно, это была любовь.