Прозрение истины местного значения, или четыре любви Саньки Александровой

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• «Чойский район», 375.55kb.
• Лекция «Основы местного самоуправления», 78.42kb.
• Планирование и программирование использования муниципальной собственности Объекты, 345.32kb.
• Порядок обжалования муниципальных правовых актов, 99kb.
• Прозрение, 5333.09kb.
• Щего пользования местного значения, не отвечающих нормативным требованиям, в общей, 155.62kb.
• Поиск истины, 86.79kb.
• Агидель Республики Башкортостан муниципальное образование (далее Городской округ) органы, 742.26kb.
• «Оценка эффективности деятельности органов местного самоуправления муниципального образования, 193.62kb.
• И. М. Прудникова «Об итогах работы администрации муниципального образования «Суоярвский, 229.63kb.

зло.


- Зло? Какое зло?


- Тебе лучше знать. Ты крещёная, Саша?


- Крещёная, в детстве. Во младенчестве ещё.


- Хорошо. Какое же зло творится с тобой, девочка?


- Зло… может, и творится… да только я не сопротивляюсь злу. Как у Толстого,

знаете. А может, и не так… Я не сопротивляюсь. Не могу я.


- Как – не сопротивляешься?


- Не сопротивляюсь. Ваша религия тоже говорит – смирение, смирение. Правую щёку

подставь, и так далее.


- Между непротивлением злу и христианским смирением, то бишь «правой щекой», «дистанция

– огромного размера». Только…


- Что?


- Ты историю КПСС изучала?


- Изучала.


- «Первоисточники» конспектировала?


- Конечно.


- Так вот и везде. Пожалуй, я дам тебе Первоисточник, который ты не читала. Ты

прочти, а потом мы с тобой поговорим. Ты прочти, И постарайся сама понять, в чем

разница между непротивлением злу, и «подставлением правой щеки».


Александр Иванович вынул из своего чемоданчика небольшого размера книгу.


- Это что? – спросила Санька.


- «Новый завет». Здесь – четыре Евангелия, потом деяния Апостолов. Псалтырь.

Прочти, что можешь и как можешь. А я приду в следующую пятницу, и поговорим.


Санька начала читать сразу, как только за Александром Ивановичем закрылась дверь.


Продолжала читать и дома. Димка позвонил вечером, сказал, что на «мальчишнике».

Это давало Саньке время одиночества, и она читала, читала.


Отрывалась от Первоисточника, закрывала глаза, пытаясь понять прочитанное.

Понять, удержать в себе. Многие мысли ускользали, не давались. Многие были

совершенно неприемлемы. Но даже эта неприемлемость притягивала.


Когда пришёл Димка, Санька одолела два Евангелия. Она осторожно отложила книгу и

поднялась навстречу вошедшему.


Димка был не в себе, но сильно не в себе, и это давало надежду, что он свалится

в постель без скандала. Вернее, без «мордобоя», потому что слова уже шли –

обычный набор:


- Что, валяешься? Ты будешь мужа кормить? Лежишь, не делаешь ни хрена!


Санька скользнула на кухню, поставила разогревать еду. Из их комнаты доносилась

ругань Димки, потом какие-то нечленораздельные звуки, а потом храп.


Санька стояла на кухне и смотрела в окно. За окошком была ночь. Форточка была

открыта. Весна уже развесила серёжки, пустила на свет первую листву, распространила

свои звуки и запахи. Звуки и запахи весны – звуки и запахи надежды.


В домах напротив горели окна – изредка, кое-где. «Неужто возможна и для меня

нормальная жизнь?» спрашивала себя Санька, и не могла ответить. Её сердце

пыталось обрести надежду. И само себе – не верило.


Книгу, данную Александром Ивановичем, Санька прочла быстро. Немного завязла во

второй части в посланиях Апостолов. Про жену интересно было читать. О том, что

жена должна «убояться» мужа своего, знала Санька давно, но что муж должен

относиться к жене, «как к сосуду драгоценному», вызвало у неё только горькую

усмешку. Ничего себе, «как к сосуду!» Не только сосуд разбился бы, уже тысячу

раз. Уже ведро железное погнулось бы! Смешно!


Псалмы давались ей трудно, и прочла она их только благодаря собственной

дисциплине и чувству долга – привыкла всегда всё доделывать до конца.


Местами – как крик души человеческой, местами как мольбы униженного, а местами –

вовсе не понятно.


Но самое главное не это было. Санька ждала пятницы.


***


- Слава Богу!


- Слава Богу! Священник приходит тогда, когда приходит пора.


- Пора пришла?


- Думаю, да. Была она рядом со смертью физической, но была гораздо живее её душа.

А сейчас… По-моему, она пришла к порогу смерти духовной. В такой глухой тоске,

когда душа не возмущается уже ничем… думаю, пора. Уж какая пора!


Александр Иванович пришёл в пятницу вечером, к закрытию библиотеки, как всегда.

Был он в рясе, и со своим обычным чемоданчиком. Книги сдал, и присел возле стола.


- Так я пошла? – напарница уже собралась.


Закроешь, Саша, и ключ с собой бери.


- До свидания, до свидания. Все закрою, не беспокойся.


Санька закрыла двери и села напротив Александра Ивановича.


- Прочла Первоисточник? – спросил Александр Иванович.


- Прочла. Мне понравилось… Не то, что понравилось – я просто оторваться не могла,

хотя и не понятно… Я даже не знаю, как сказать.


- А не говори ничего. Давай – по существу. Чем же непротивление злу отличается

от «подставления правой щеки»?


– Я думала. Как бы в воздухе висит это отличие, но я не могу… не понимаю… Может,

его и нету, отличия этого?


- Есть. Смотри, Саша. Если мы не сопротивляемся злу, значит, принимаем зло, как

данность. Как нечто, что имеет право на существование наравне с добром. Как

нечто, равное добру! Получается, что если нет зла, значит, нет и добра? Нет зла

– значит, нет добра!


– Да…


- Значит, можно обижать слабого, можно обижать сироту, вдову. Можно воровать, и

даже убивать. Что тебя остановит, если всё равно? Зачем ты будешь защищать

слабого, если всё равно? Можно выбросить старуху на улицу, можно бить женщину…


- Бить женщину?


- Да. Огромная гордыня заключена в непротивлении злу. Непротивление злу – само

есть зло. Признание зла. Равнодушие, пустота.


- А вот… если женщину бьют, а она терпит, терпит… и не может сделать ничего…


- Почему она терпит?


- Ей уже всё равно.


- То есть, она признала зло, как имеющее право быть. На душе её безнадёжность,

тоска. Она безнадёжно погружена, как сейчас говорят, в комплекс неполноценности.

Даже – никчёмности! Я – недостойна ничего хорошего. Я никчемная, и пусть меня

бьют.


Я терплю зло, потому что я недостойна добра. Я в тоске! Так?


- Правда…


- А чтобы было не так страшно, она придумывает себе оправдание – какое-то

непротивление. Враньё, враньё придумывает себе, чтобы не сказать себе правды.

Правду о себе тяжело услышать! Лучше уж – «непротивление», чем никчемность! Чем

гордыня! Чем тоска! Почему это случилось с ней?


- Может, от того, что когда-то она была предана… любимым.. ..


- Может, может. Только нельзя забывать, что то ска – это та же гордыня, только с

другой стороны. Не получив любви, не получив любимого, эта женщина растоптала и

себя, и сделала никчемной. Так?


- Так… Раздавила… на рельсах… – слезы подступили к Санькиным глазам.


- Успокойся.


- Александр Иванович! Вы говорите – гордыня… А как это?


- Это так. Должно быть только так, как я хочу. Человек в своём упорстве не видит

окружающего, не может правильно понять ситуацию. Потому что он сказал себе:

должно быть так, и не иначе. Я – самый главный, моё желание – самое главное!


- А если так не получается, значит…


- Значит – он никчемный, недостойный, он даже недостоин жить.


- Это я, я такая.


- Но человек может и настаивать на своём! Всё равно – будет по-моему, говорит он.

Пусть всё рушится кругом, но должно быть по-моему.


- Он будет тогда обманывать, и бить…


- Да. Тогда он идёт по головам. Тогда он бьёт женщину, и не только женщину, но и

народы может втянуть в войну. Тогда он убивает.


- Значит, гордыня… Убивает других, или убивает себя….


- Верно, Саша, верно. Но Наполеон бежит, и умирает на острове Святой Елены. Не

ведает такой человек, что высшая воля есть над ним. Не ведает, не понимает, или

понимает слишком поздно. Есть над нами высшая воля.


- Какая?


- Божья воля, благая Божья воля, ведущая ко спасению душу человеческую. И эта

воля ставит человека в разные обстоятельства его жизни. Воля Божья человека

уберегает, а человек – сопротивляется.


- Как?


- Как, например, мать дитя пеленает, чтобы успокоить. А дитя – всё из пелёнок

вырваться норовит… а может – вырваться, да упасть. Много ли надо ребёнку – со

стола упал, да сломал шею. Поняла?


- Примерно.


- Давай дальше. Почему она ещё терпит, женщина эта? Может, она людей стесняется?


- И людей… и родителей не хочет расстраивать. Родителям будет тяжело… они всегда

хвастаются всем… ну, и переживают, конечно…


- Это – как бы разновидность тщеславия. Чтоб мы были чуть-чуть лучше других, да?

Все разводятся, а мы нет? Мы – лучше соседей, да? Тщеславие часто оправдания

ищет: «Он золотой человек, только пьяница! Он только один раз! Он расстроился, и

поэтому…»


- Да. Ещё верит обещаниям… делает вид, что верит – обманывает себя, постоянно

обманывает.


- Верно. Ещё почему? Может, страшно ей? Страшно! Просто физически страшно! Убить

же может!


- Да. Ему против скажешь, он может и убить. Он – не в себе.


- Значит, трусость?


- Трусость… по лицу Саньки текли слёзы. «Вот что – со мной! Вот она – я. И я –

не видела, не понимала? Как же так? Как мне быть теперь?» – мысли эти мелькали,

как мелькают искры, отлетающие от костра.


- Вот твоё непротивление злу – гордыня, тщеславие, трусость. Вот это – и есть

грех, то есть – отсутствие добра. Отсутствие добра, то есть – зло.


- А правая щека?


- Давай я сначала тебя вот о чём спрошу. Почему люди заканчивают жизнь

самоубийством?


- Почему? От несчастной любви… От потери денег. Ну, там, как раньше – проиграл

казённые и застрелился.


- От потери денег, от потери власти, от потери чести. От угрызений совести! Это

реже, правда. Вот Иуда, например. Заметь: ОТ, ОТ, ОТ! От чего-то, От кого-то.

Опять гордыня, понимаешь? Не по-моему, значит…


- От…


- А если мать говорит: «Убейте меня, но не трогайте сына?». А если Александр

Матросов, тёзка наш, бросается на амбразуру, чтоб спасти товарищей своих? Это

будет не самоубийство, это будет жертва, понимаешь? Это будет – ЗА! За сына, За

товарищей! ЗА!


- За…


- Комплекс неполноценности – ОТ. Непротивление злу – От. Самоубийство – ОТ.


А Жертва – ЗА, и подставление правой щеки ЗА. Это и есть христианское смирение.

Оно ЗА! И самая главная принесённая жертва. Распятие Бога, страдания Бога за

грехи мира.


- Александр Иванович! Ещё немного… о правой щеке. Как она становится – ЗА? -


- Ты стоишь напротив зла, лицом к лицу. Ты знаешь, что это – зло. Ты говоришь

себе – если я не буду сопротивляться – это будет трусость, это будет тщеславие,

это будет – гордыня. Ты говоришь: Господи, я хочу принести в жертву правую мою

щёку, чтобы избавиться от своей гордыни, от своей трусости. От своей! Своей!

Поняла?


- Не очень…


- Поймёшь. Проси Бога о помощи, и поймешь. Всё поймёшь. А теперь тебе

исповедаться надо.


Александр Иванович поставил на стол свой чемоданчик, вытащил оттуда, и надел на

себя некое одеяние, из парчовой ткани. Достал Книгу, крест и положил на стол.


- Каешься ли в гордыне своей? – спросил сказал Александр Иванович.


- Каюсь…


- Каешься ли в тоске своей?


- Каюсь… – комок застрял в горле Саньки. Слёзы градом бежали по лицу. Казалось

Саньке, что стоит она над разверзнутой бездной, и только рука батюшки Александра

удерживает её от падения в неописуемую, страшную глубину.


- Каешься ли в равнодушии?


- Каюсь…


- Каешься ли в тщеславии?


- Каюсь…


- Каешься ли в трусости?


- Каюсь…


Александр Иванович накрыл голову Саньки парчовой накидкой и прочёл молитву.


– Целуй Евангелие, целуй крест. Это первая исповедь твоя. В храм приходи, в

воскресенье.


– Я не обещаю.


– Не обещай, не надо. Просто молись, и всё Бог даст тебе. Молись.


Александр Иванович перекрестил Саньку и ушёл.


Санька собирал ась домой медленно. Потом так же медленно шла по улице, медленно

зашла в магазин, медленно поднялась по своей лестнице на четвёртый этаж. Она то

повторяла про себя слова священника, то снова возвращалась к своим обычным

мыслям, и опровергала их, и удивлялась им.


В памяти снова и снова вставал весь разговор с Александром Ивановичем, слово за

словом.


«Молись, молись». Вспомнила Санька, как молилась перед трамвайными путями.

Молилась ведь!


Санька почти не заметила, как пришла домой. Дома уже начинался вечер пятницы. «Тёпленький»

Финик сидел на кухне, Надежда жарила котлеты. Бутылка вина была распита на

половину.


– О, Саня! Давай к нам!


Санька присела с Фиником. Ей плеснули полстакана, и она выпила, даже с

удовольствием. Острая жалость поднялась у Саньки в сердце – жалость к Финику, к

Надежде. Потом – к Димке, потом – к самой себе.


Она не рвалась к себе в комнату, а сидела спокойно, смотря на окружающее каким-то

новым взглядом, как бы в каком-то новом ракурсе.


Димку привели двое, опять – еле живого. Сложили у порога комнаты. Санька

посидела немного с соседями и пошла спать. Спала спокойно, и проснулась утром –

в лёгком, светлом расположении духа.


Димка уже пришёл в себя. Мучительно кашлял и плевался в ванной. Потом вышел на

кухню, посмотрел на пустую бутылку.


- Давай кофе, что ли. Голова раскалывается. Санька сделала кофе, подала.


- Слышь, Сань, сделай котлет. – С утра Димка был тихим. – Надюха вон, нажарила.

Так охота! Свеженьких…


- Сделаю. А ты что будешь делать сегодня? Никуда не пойдёшь?


- Я бы не пошёл… Да надо на работу пойти… – Не ходи. Пойдём, погуляем. Весна уже…


- Вот я приду, и пойдём.


Через полчаса Димка ушёл. Санька сходила в магазин, купила мяса. Был уже вечер,

когда она стояла на кухне, перемешивая фарш. Всё тянула, чтобы котлеты были

горячими к приходу мужа. Начала готовить, когда надежды на его «нормальное»

возвращение – не осталось. Она была права. Он пришёл часов в девять вечера.

Пришёл в «кондиции», В той самой тяжёлой «кондиции». Не так, чтобы упасть, а

чтобы издеваться.


- A-а…Ты тут, сука…


Санька же продолжала мешать фарш, стоя на другом конце кухни. Она вдруг увидела

всё происходящее – как бы сверху. Увидела его – пьяного, неумного, жестокого.


Увидела себя – маленькую, забитую, трусливую. Себя – тщеславную и тоскливую,

одновременно. «Как Я раньше не видела этого? Как я не видела его? Оправдывала

его? Оправдывала себя? Я слепа была, слепа!


Что же я сделала с собой? Что он сделал с собой?»


Ругань продолжалась. Санька и слышала эту ругань, и не слышала. Она начала

молиться:


«Господи!» – молилась Санька. – «Помоги мне избавиться от всего этого! Помоги

мне подставить правую щёку, Господи!»


Она останавливалась, и начинала снова. «Господи! Сейчас он убьёт меня! Ну и

пусть! Пусть


Лучше убьёт, чем жить так дальше!»


Санька попыталась вспомнить, что говорил Александр Иванович.


«В жертву! Господи, прими мою жертву, мою правую щёку. Прими, Господи, жертву

мою – за всю мою прошлую жизнь. Я не хочу больше этой гордыни, страха этого. Не

хочу тщеславия! Я – не хочу тоски, всё! Лучше – пусть убьёт».


Дальше Санька уже почти не понимала, что делает. Руки её слепили из фарша

большой комок, вроде увесистого снежка. Она переложила его с руки на руку

несколько раз. Потом замахнулась, и изо всех сил запустила этим «снежком» прямо

в лицо, извергавшее проклятия.


Лицо взревело. Крик был почти звериным. Опрокидывая на ходу табуреты, Димка

кинулся к ней.


Он развернул её, развернул грубо, прижал к шкафу, и, придерживая правой рукой,

ударил с левой. Ударил, как впечатал. Он замахнулся снова, но Санька стала

оседать, от первого удара, и это спасло её. Он ударил кулаком в шкаф, и взревел

ещё больше, на этот раз – от боли.


Кухня была забрызгана, заплёвана фаршем. Санька как-то «просочилась» снизу, из-под

его руки, и быстро заскочив в ванну, закрылась изнутри.


Он рвал дверь в ванну, бил по ней ногами, и жутко, матом, кричал. На крики

выскочили Надежда и Финик, кое-как оттащили его, увели на кухню, посадили за

стол, налили рюмку, потом ещё. Слышна была его ругань, потом всё бессвязнее, и

бессвязнее. Потом возня, и шум падения тела – уже возле двери в их комнату.


Санька сидела в тёмной ванной на перевёрнутом ведре, приложив к лицу мокрое

полотенце. Периодически она смачивала полотенце холодной водой из-под крана. Всё

это Санька делала, почти не думая.


Потом в дверь ванной постучала Надежда:


- Выходи, твой готов уже. Чем это ты его… раздразнила-то, что он как зверь

сегодня? Выходи, убери тут. А то – фарш по всей кухне.


Санька взглянула в зеркало. По правой щеке расходился огромный, сине-багровый

кровоподтёк. Болела и челюсть – было больно соединять зубы. И Санька улыбнулась

своему отражению.


«Мне удалось! Спасибо Тебе, спасибо, Боже! Мне удалось подставить правую щёку!

Ура!»


Спокойно убрала на кухне, зачем-то даже вычистив кастрюлю. Спокойно пошла к себе

в комнату и начала складывать вещи в небольшую сумку. Только самое необходимое –

остальное всё потом, потом. Разделила семейный бюджет строго поровну , И взяла

себе ровно половину.


Да! Книгу! Первоисточник! Санька положила книгу в сумку, на самый верх. Всё!

Бывший – теперь уже бывший – муж храпел на полу.


Утром, часов в шесть, Санька постучала к соседям.


- Надюха, прости! Я уезжаю. Совсем. Вот, отнеси ключи в библиотеку. И моё

заявление об уходе. А за трудовой я потом приеду. Или пусть перешлют как-нибудь.

Но это – не важно…


Растрёпанная Надежда высунулась в дверь, прикрывая халатом грязную ночнушку. Она

не сразу поняла, что к чему.


- Уезжаешь, уезжаешь… Вернешься, через неделю, как миленькая…


- Нет! Я не вернусь никогда.


- Ну-ну, посмотрим. – Надежда протёрла глаза, и взяла заявление и ключи. – Всё,

что ли?


- Всё. – Тут Санька вспомнила об Александре Ивановиче. «Как я могла забыть!» –

подумала она. Быстрыми буквами написала она на листке бумаги: «Дорогой Александр

Иванович! Спасибо Вам! У меня получилось. Я смогла подставить правую щёку. Теперь

я уезжаю. Ещё раз спасибо. Саша».


Санька подумала, и приписала: «Помолитесь за меня» .


- Вот ещё… если можешь, то в церковь отнеси. Пожалуйста.


- Ладно, отнесу.


Санька обняла необъятную Надежу:


- Спасибо за всё, Надюха! Сколько раз выручали меня… Спасибо!


- Ну, чего там… – Надежда смахнула слезинку. – Счастливо тебе. Езжай! Может,

получится у тебя по-другому жить.


- Получится. Теперь – получится. Прощай.


В первом автобусе, идущем в сторону родного города, людей было немного. Санька

сняла «дежурные» очки и откинулась на спинку сидения. Спать не хотелось.


«Вот и всё. Всё правильно. Не могла я уехать раньше. Надо было сначала

измениться самой. Надо было что-то понять. Надо было подставить правую щёку».


Саньке трудно было охватить, уразуметь всё происшедшее. Мысль как бы подступала

к главному, и отскакивала от него, не в силах постичь. Но сердце уже давно всё

постигло и отвечало Саньке своим спокойствием, и даже радостью. .


«А, вот ещё что… если мне, чтобы избавиться от трусости, и всего остального…

если меня надо было бить почти четыре года. Потом – чуть не убить! Почти четыре