Прозрение истины местного значения, или четыре любви Саньки Александровой

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• «Чойский район», 375.55kb.
• Лекция «Основы местного самоуправления», 78.42kb.
• Планирование и программирование использования муниципальной собственности Объекты, 345.32kb.
• Порядок обжалования муниципальных правовых актов, 99kb.
• Прозрение, 5333.09kb.
• Щего пользования местного значения, не отвечающих нормативным требованиям, в общей, 155.62kb.
• Поиск истины, 86.79kb.
• Агидель Республики Башкортостан муниципальное образование (далее Городской округ) органы, 742.26kb.
• «Оценка эффективности деятельности органов местного самоуправления муниципального образования, 193.62kb.
• И. М. Прудникова «Об итогах работы администрации муниципального образования «Суоярвский, 229.63kb.

Потом Димка стал приходить с работы навеселе, и всё пьянее и пьянее. У него

появились «левые» деньги, «левая» выпивка. Наступил день, когда его «принесли».


Его больше не устраивали тихие домашние посиделки с винцом и душевными

разговорами. Ему нужна была публика, и он стал выходить на кухню, к соседям.


Теперь пили они вчетвером, вернее, втроём, потому что Саньке быстро становилось

противно, и она старалась уйти, под разными предлогами.


Больше получаса не выдерживала она в компании финика, Надежды и пьяного Димки.


Снова и снова, каждый раз рассказывал Димка, как будто впервые, одни и те же

слышанные-переслышаные ею истории, сыпал одними и теми же фразами, с одними и

теми же интонациями. И слушать его было Саньке невыносимее всего…


За свои уходы от компании Санька и поплатилась. Ворвался Димка в комнату после

одной из попоек, вырвал книгу из её рук. Еле стоя на ногах, брызгая слюной,

прошипел:


- Что, убежала? От нас убежала? С книжечкой своей сидишь, а простых людей

презираешь? Уж я-то знаю, какая ты сука, можешь не прикидываться! Доктор

хренотечных наук! Брось книжку свою, брось. Брось, сука!


Санька пятилась от него, инстинктивно закрывая лицо.


- А, закрываешься! Стыдно тебе! Какие тебе книжки читать, тебе надо мне ноги

целовать с утра до вечера, что я с тобой живу, с проституткой! Сколько мужиков

переимела, а теперь мной брезгуешь, за одним столом сидеть не хочешь!


Откуда брались эти дикие слова?! И это притом, что накануне всё было тихо и даже

хорошо?


– Сука! – он развернул её и снова, как в первый раз, с размаху ударил по лицу.

Потом ещё, ещё раз.


Оттащили его Финик и Надежда. Вывели, налили. Потом ещё налили. В тот вечер

Димка был первым, кто упал под стол.


И стало это повторяться всё чаще, и чаще. Синяки на лице сходили и появлялись

снова. Санька научилась их маскировать, но иногда приходилось и на работу не

выходить, придумывая благовидные предлоги. И бил-то – в основном по лицу!

Останавливала его только кровь…


Нельзя сказать, что Санька покорилась сразу. Она плакала, уговаривала, просила

его.


Наутро, после того, как протрезвеет, был Димка всегда сокрушён и виноват, всегда

просил прощения. Всегда оправдывался: «Я не хотел… оно само… я не буду, не буду

больше никогда… ты – самая любимая, самая хорошая…»


Один раз Санька убежала к родителям. Родители сочувствовали, сетовали.


- Терпи, дочка! Что делать – не разводиться же! Дима хороший, это же он только

когда выпьет! Ты поговори с ним, чтоб не пил. Может, надо к врачу его? Ты

поговори, может, кодировать его? Сейчас это просто – один день, и не пьет

человек.


Отлежалась Санька дома и поехала назад, как говорят, несолоно хлебавши.


Лечиться же Димка наотрез отказывался.


– Ты что, одурела? Ты что, меня алкоголиком считаешь? Ну, ты даёшь! Я пью, когда

захочу. А захочу перестану!


- Так захоти!


- А вот как захочу, так ты первая узнаешь.


И всё оставалось по-прежнему. Санька терпела, теперь уже просто безнадёжно

терпела. Сердце не отходило, как раньше, в сладких мгновениях примирений,

объятий. Наоборот, мгновения близости стали противны, фальшивы. Приходилось

терпеть и их.


Санькиным страданиям пыталась помочь Надежда. – Ты дура, Сашка! Разве так можно

с мужиками!


Вот посмотри, я на своего Финика только гляну, и он как шёлковый у меня! Хотя не

меньше твоего пьёт.


А всё почему?


- Да он боится тебя!


- Боится-то боится, но не только. А потому, что я сама с ним пью! Я с ним сижу,

когда он пьёт! А ты убегаешь, как не родная. Садись с нами, выпей как следует!

Сколько он – столько и ты! Вот увидишь, что будет. А драться полезет, так ты

сдачи давай! Не терпи, а возьми что-нибудь, да как огрей его!


Что-то было в этом совете, и Санька решила попробовать. В очередную пятницу она

снова была четвёртой за столом.


Преодолевая отвращение, вливала в себя рюмку за рюмкой. Сначала было внутри всё

ужасно, а потом как бы сгладились углы, и стало всё хорошо. Стало весело.

Разговоры за столом приобрел и значительность, и Санька поймала себя на том, что

перебивает Димку, рассказывая очередную историю.


Что-то внутри ёкнуло, но тотчас улетело, и веселье продолжалось. И посиделки

закончились мирно! И следующая за попойкой ночь была почти такой, как раньше.

Страстной, с поцелуями до забытья.


Саньку подняла среди ночи тяжёлая тошнота. Едва сдерживаясь, прошла Санька к

туалету и вывернула в унитаз всё содержимое сегодняшнего вечера.


«Боже, что со мной? Это я, Санька, стою здесь, на коленях перед унитазом… и вся

гадость из меня выходит… что со мной?.. почему?»


С этого дня Санька стала участником совместных попоек. Нет, совсем Димка не

успокоился. Но драть ся стал реже. Слова, правда, оставались прежними. Слова

ругани.


Но переносила Санька все его выступления как-то полегче, попроще. Ведь мозги

были затуманены. Что им сделается, затуманенным-то мозгам! Наутро бывало

противно. Противно от выпитого накануне было физически: кружилась голова, болел

живот. И противно было от пьяной любви – такой беззастенчивой, почти животной.

Противно от того, что Димка мог сначала ударить, а потом устраивать «любовь» на

полную катушку.


По прошествии некоторого времени Санька стала ловить себя на том, что ей стало

хотеться выпить. Она сама покупала бутылку и, как Надежда, ставила её в загашник.

И долго бутылка там не стояла никогда.


На работе косо смотрели на Саньку. Все знали о её вечных, плохо замаскированных

синяках, а тут ещё и запах появился. Запах перегара, который не скроешь, не

вытравишь ничем.


- Остановись, хватит! Твоя героиня спивается, ей уже осталось совсем чуть-чуть.

Как ты можешь? Как можно довести человека до такого? И как можно человеку

опуститься так?


- А ты что, на улице бомжих не видел? Ты не видел этих женщин с опухшими и

разбитыми лицами, то есть – мордами? Ты никогда не думал, что каждая из них –

была когда-то девушкой, а может – и симпатичной, а может – и умной.


- Но Санька наша… Не надо, а?


Саньку немного тревожила во всём происходящем ещё одна вещь. Она стала терять

память. Сначала ей было это даже забавно, и даже казалось чем-то положительным.

А что – сидишь, пьёшь. Кто-то тебя ругает, кто-то даже бьёт, а ты утром не

помнишь ничего. Смотришь на синяк – и всё! Защитный рефлекс от переживаний.


Санька с интересом слушала рассказы о том, что сама вытворяла в пьяном виде,

потеряв память. Потом память стала уходить на всё большие и большие промежутки

времени. Становилось страшновато.


Накануне очередной попойки Санька прочла у себя в библиотеке новую книжку. Это

был полный невыразимой тоски Маркес, его «Полковник, которому никто не пишет».

Санька поплакала над книжкой и пошла домой.


Попойка в тот вечер была бурной, и сопровождалась всеми положенными атрибутами –

пьяными разговорами, потом вялой руганью и дракой, почти шуточной, потом «любовью»

с прибамбасами.


Тяжёлый сон-забытьё завершил происходящее поздно, часа в два ночи.


Муторное утро принесло головную боль. Мужики на кухне опохмелялись Надеждиным

загашником. Санька умывалась долго, пытаясь привести себя в чувство и отследить

тот момент, с которого она ничего не помнила.


И вдруг она вспомнила о «Полковнике». Она помнила, что читала. Помнила название

и автора. Помнила, что даже плакала над этой книжкой. Но не помнила содержания –

не помнила совсем, совсем ни чего! Ещё и ещё раз она заставляла свою память вытащить

из своих кладовых прочитанное вчера. Вчера! И не могла.


Санька закрутила краны и пристально посмотрела на своё лицо в зеркале ванной. «У

меня началась деградация личности», – подумала она.


«Личность, у тебя началась деградация. Ты уже не помнишь книгу, которую читала

вчера». Санька когда-то готовила лекцию о вреде курения и алкоголизма, ещё в

институте. И теперь, вместо перипетий жизни «Полковника», она вдруг вспомнила

свою лекцию.


«Как Я раньше не вспомнила! Правильно, состояние типа бреда, а потом –

деградация. Кстати – как это я забыла – бред ревности! У деградировавших – бред

ревности! Боже мой!»


Санька плескала водой себе в лицо и пристально смотрела на сбегающие по лицу

капли.


«Потеря памяти, потеря всего, что знаешь, всего, что было главным. – Вспоминала

Санька свою лекцию, удивляясь, что не думала об этом раньше.


Человек цепляется за то, что помнит, и повторяет это – много раз. Много раз, вот

отчего – много раз! Потом остаются две извилины – выпить и опохмелиться, и

больше в человеке не остаётся ничего… Ничего».


Санька вытерла лицо, повесила полотенце, и вышла из ванны с твёрдым намерением

больше не пить, или хотя бы не пить до потери памяти.


Содержание «Полковника» она так и не вспомнила, а посмотрев в библиотеке на

книгу, решила не перечитывать её, чтобы «потерянное» содержание помогло ей в

намерении удержаться от спиртного. Чтобы была ей эта книга – вечным укором,

вечным напоминанием о том, как легко можно насовсем потерять себя.


Однако сидеть трезвой среди пьяных было невозможно. Невыносимы были пьяные

разговоры. Постоянные, бесцельные, вечные повторения! Ещё более невыносимой была

последующая «любовь». Сопротивление – злило мужа, снова его провоцировало, и он

с новой силой стал бить Саньку, каждую пятницу, после трудовой недели, а иногда

и в субботу, и по праздникам. Хотела ли Санька уйти от мужа? Конечно, хотела.

Собиралась. Собиралась, и оставалась снова. Снова и снова.


На один из праздников были они приглашены к начальнику Димки, на юбилей. Санька

приоделась, и выглядела весьма прилично, правда – забито слегка, робко. Но на

вечере Она развеселилась, разрумянилась.


Неожиданно Санька оказалась в центре разговора о литературе, о книжных новинках.


И Санька заговорила, и говорила умно, и интересно. Затем она продолжила разговор

с симпатичным пожилым человеком, который оказался писателем, и занимал должность

заместителя чего-то там по культуре. Санька не знала этого, а узнала в самом

конце разговора, когда этот солидный человек предложил:


- А не хотите ли вы, Сашенька, пойти ко мне в аппарат работать? Сначала

помощником, секретарём.


А потом видно будет.


- Мы подумаем, – ответил за Саньку Димка, который при разговоре не отходил,

жадно внимая происходящему.


- Какая умница ваша жена, Дима, – сказал этот человек на прощанье.


- Умница-то умница, а симпатичная какая! – сказала и хозяйка. – И не смейте от

нас прятать её, Димочка. Не смейте прятать! Обязательно приводите в следующий

раз!


Вечер закончился.


Санька выходила с вечера окрылённая. Она как бы вспомнила другую часть себя –

себя исследователя, себя – читателя, постигателя книжной премудрости. Себя

профессионала, наконец.


Но и дорога с этого вечера долгим кошмаром отпечаталась в сердце Саньки, и

сидела в нём, как ржавый гвоздь – долго, долго.


По дороге домой Димка «добавил» в кафе, добавил прилично. Последняя часть пути

пролегала через пус тырь, по которому шли, когда надо было сократить путь.


- А-а-а, красивая? – растягивая слова, проговорил Димка, когда они ступили на

пустырь. Далее последовал тяжёлый подзатыльник, от которого Санька упала. Она

поднялась с трудом и молча сделала несколько шагов.


- А-а-а, умная? – всё повторилось. Санька упала, и снова встала, пошатываясь.


Он давал ей пройти несколько шагов, потом бил, говоря очередную фразу из своего

набора. Санька пыталась бежать, но он догонял.


- А-а-а, убегаешь? Не убежишь, я тебя все равно прибью, а не физически, так

морально прибью.


Р-размажу, сука!


Пройден был пустырь. Санька прошла мимо сидящих на лавочке соседей: в порванных

колготках, в разорванном, вывалянном в грязи платье, с разбитой физиономией, по

которой стекала размытая слезами краска вперемешку с кровью.


Ночь была ещё хуже дня. Хуже по-другому, по страшному.


Была у Саньки «задержка», уже второй месяц. Димке не говорила, хотела сначала к

врачу сходить. А тут!


Димка упал на кровать и храпел тяжело, надсадно. Санька же не могла заснуть. Не

от тоски! Что тут говорить о тоске, после такого-то ужаса. Нет, она не могла

заснуть от поднимающейся внизу живота боли.


Еле добравшись до туалета, она смотрела, как падают на белый фаянс унитаза куски

кровавой плоти.


Санька каким-то чудом добралась до телефона и набрала «03».


«Скорая» разбудила звонком только Надежду. Санька лежала на полу, возле телефона,

в луже крови. Она была без сознания.


Это был выкидыш. «Скорая» приехала вовремя.


Саньку спасли.


Санька пролежала в больнице неделю. Пришлось позвонить матери, и мать примчалась,

чтобы ухаживать за Санькой.


Димка тоже не отходил от больницы. Видеть его Санька не могла, но он просиживал

под окном часами, воздействуя на слабое сердце Санькиной матери.


- Он тебя любит, доченька! Он любит тебя, я же вижу! – причитала мать. Ты

думаешь, мы с отцом всегда жили хорошо? Все ссорятся, все терпят…


Что было отвечать матери? Мать не знала всего, а тому, что знала, предпочитала

не верить. Или верить – наполовину.


Мысль о том, что дочь хочет развестись, была для неё невыносима.


В конце концов, Димка полез по стене, к окну палаты, где лежала Санька. Он

дополз до окна, держа в зубах маленькую розочку с обломанными предварительно

шипами. Он дополз, успев положить на подоконник розочку, и сказать:


- Зайчик, я тебя люблю.


Потом рука его сорвалась, он заскользил, и свалился вниз. Этаж был третий,

невысокий. Димка отделался сломанной рукой.


Так и забирали Саньку из больницы – мать, и Димка с рукой в гипсе. Торжественно,

при матери, клялся Димка перестать пить. И перестать драться.


- Зайчик, прости! Никогда! Даже пальцем! Никогда!


И покорилась Санька, покорилась опять.


Три недели, пока рука у Димки в гипсе была, жила Санька спокойно.


И не пил, и не бил. Сердце боялось поверить в тихую жизнь. Санька продолжала

вздрагивать при резком звуке, со страхом ждала Димку с работы. И наслаждалась

его трезвостью, наслаждалась тем, что можно было спокойно поговорить, спокойно

поужинать, спокойно лечь спать. Она бы простила. Она бы простила всё, даже не

рождённого ребёнка. Если бы он удержался!


Затем – всё началось снова.


И снова заползла Санька в свою раковину глухого, безнадёжного, равнодушного

терпения, страха и воскресного лечения синяков.


Только теперь, в обычном наборе ругани, приходилось терпеть ещё одну фразу.

Когда услышала Санька её в первый раз, ударила она сильнее пощёчины.


- Ты! – кричал он. – Ты, никчемная! Ты, никчемная тварь! Ты даже ребёнка родить

не можешь!


Потом она стала думать: «А ведь и вправду не могу». И Санька перестала

испытывать даже обиду. Просто горечь. И ещё – как бы лучше прикрыть лицо, чтоб

не было на нём синяков. Чтоб на работе – стыдно не было. Вот и всё.


После выкидыша она прожила с Димкой ещё почти год. Больше Санька не беременела.


В её жизни не менялось ничего. Глухая, равнодушная тоска составляла основу её

жизни, даже не жизни, а просто существования. День до вечера, и ладно.


Один раз, вернувшись домой пораньше, она застала дома Димку и молодую,

симпатичную женщину, которая быстро и недвусмысленно натягивала кофточку. Димка

почти не оправдывался.


- Мы зашли на минутку, – сказал он. – На работе раньше отпустили, вот я и

пригласил… товарища… у нас посидеть, а то нам надо… на собрание ещё идти…


Они ушли.


Санька вышла на кухню. Надежда готовила ужин.


Санька устало села возле своего стола.


- Давно это, Надя?


- Ты, Сашка, или слепая, или дурная, не пойму никак. Да полгода уже он шляется с

ней! А до этого другая была. Я думала, ты знаешь.


- Знаю теперь.


- И что?


- Да ничего, наверно. Что я сделаю? Противно только. Мне и так-то противно с ним,

давно уже. А теперь – ещё противнее.


- Чего хорошего. Да ладно. Ужинать будешь с нами?


- Нет. Пойду, полежу. Подумаю.


- Думай, думай. Поговорку знаешь? Дурень думкой богатеет.


- Спасибо, Надюха. Пойду.


- Давай.


Думала Санька, но придумать ничего не могла. Серое утро, коммунальная кухня,

яичница, работа…


На работе Санька всегда чуть-чуть отходила, становилась живее, разговаривала с

людьми, советовала, что почитать. С сотрудниками близко не сходилась:

отстранялась от вопросов, от пересудов, и от сочувствия.


Среди посетителей были симпатичные люди. Многим и Санька нравилась – здоровались,

шутили. Был среди посетителей один совсем чудной. Приходил иногда такой дедок –

невысокий, с белой бородой и длинными белыми волосами. На Деда Мороза был похож.

Под седыми бровями таились неожиданно пронзительные голубые глаза, которые

иногда смотрели строго, но чаще – как будто смеялись. Просто смотрел дедок на

Саньку, и улыбался. Санька улыбалась в ответ, и на этом их общение заканчивалось.

Брал дедок читать книги в основном исторические, о войне, иногда читал мемуары,

или – «Из жизни замечательных людей».


- Ты смотри, осторожно с ним, с этим дедом, сказала напарница, поймав улыбку

деда, обращённую к Саньке. – Этот дед в церкви, попом работает.


И правда, как-то раз дедок пришёл в рясе. В рясе, и с маленьким чемоданчиком.

Пришёл, правда, поздно, перед закрытием. Книги положил, улыбнулся. Глянул прямо

в лицо Саньке.


Санька сразу подумала о своих синяках – хорошо ли замаскированы, или к вечеру –

облез грим. Дежурные тёмные очки… В столе…Так… Санька надела очки, глянула на

рясу, но не решил ась задавать никаких вопросов.


На немой Санькин вопрос дед ответил сам: – Спасибо, что не шарахаешься от меня,

как подруга твоя.


- Почему я шарахаться должна? Вы добрый, это по глазам видно. А что вы… – Санька

замялась, перед тем, как сказать: «поп».


- Поп? – дед улыбнулся. – Хочешь – поп, хочешь – священник. И то правда, и то.


- А почему – с чемоданчиком? – осмелилась Санька.


- А это я к людям ходил. Причащал, исповедовал. Кто лежит, кто болеет, кто в

храм прийти не может.

Дед выбрал пару книг и собрался уходить.


- Благослови, Господи, тебя, деточка! – сказал он на прощанье, ещё раз

сокрушённо посмотрев на Санькины замаскированные синяки, которые были явно видны

в тот вечер. На совершенно не подходящие к месту и времени тёмные очки.


Перекрестил Саньку и ушёл.


Не то, чтобы Санька его ждала, но была рада, когда к концу смены, и на этот раз,

появился замечательный дед. Улыбнулся, как всегда.


- Здравствуй, дочка. Что посоветуешь почитать?


- «Архипелаг Гулаг» будете? Получили один экземпляр..


- Буду, конечно. Давно хотел, читал кусками.


А вот скажи мне, дочка…


- Что, дедушка?


- Ты можешь меня называть – Александр Иванович. Или батюшка Александр.


- Нет, я лучше – Александр Иванович.


- Скажи мне, что с тобой? Мне всё время кажется, что творится над тобою какое-то