Мир образов

Вид материала

Документы

Содержание 2.2.3. Окказионализмы как средство создания И. Северянин Чем слезу / Лить-то – ее грызу, / Не угрызомую ни на столько Чертополохом – веселей, / Конь! Далеко до кущ! / Конечно, белого белей / Конь, марковца везущ! В Гаммельне собственных мыслей нет, / Только одне чужие Дядька в ножки ей – совсем обопсел! / Аж по-пёсьему от страху присел 2.3. Образ в средствах массовой коммуникации

Подобный материал:

• Канова Ирина Васильевна. Восход, 2008 Портрет Николая Васильевича Гоголя 1840 г. Автор:, 183.72kb.
• Задачи изучения темы : Показать связь музыки и живописи; ввести в мир музыкально-живописных, 140.95kb.
• Якова Обухова «Введение в основы символдрамы», 166.35kb.
• Устный поэтический журнал, 65.19kb.
• Л. Н. Толстого «Война и мир» Всвоем романе «Война и мир» Л. Н. Толстой рассказ, 46.89kb.
• Нравственный облик Наташи Ростовой, Марии Болконской и Элен Курагиной, 82.87kb.
• Велиславъ Древний мир образов в Священных Ведах, 220.02kb.
• «Войне и миру», 54.99kb.
• 2 воспитывать стремление искать ответы на непреходящие вопросы о добре и зле, искренности, 85.37kb.
• Антитеза (от греч anti против и thesis положение) противопоставление, создающее эффект, 109.22kb.

2.2.3. Окказионализмы как средство создания

художественной образности


Мы живы острым и мгновенным,

Наш избалованный каприз:

Быть ледяным, но вдохновенным,

И что ни слово, – то сюрприз.

И. Северянин


Творец в своем стремлении познать и объяснить окружающий мир пропускает его через призму собственного ощущения, результатом чего и является сплав объективной реальности и ее личностного восприятия. Поэтому каждое художественное произведение – отражение личности своего создателя, которое проявляется и в плане языкового выражения. Свободное и целенаправленное словотворчество – неизменный атрибут художественной литературы, и в частности поэзии. Богатство языка позволяет прозаикам и поэтам использовать его в творческих целях и создавать новые, ранее не существовавшие единицы, с помощью которых воплощаются оригинальные художественные образы.

Окказиональные новообразования являются результатом творческого процесса. Будучи запечатленными на страницах литературных произведений, они придают тексту выразительность, яркую образность, заставляют переосмыслить ранее известное, создавая тем самым тот неповторимый колорит языка, который отличает истинных мастеров слова. Высокохудожественные, эстетически ценные окказионализмы являются важным текстообразующим средством, отличаются исключительной семантической емкостью. При этом они не теряют новизны и свежести на протяжении веков.

Индивидуальные неологизмы всегда были предметом пристального внимания ученых, с одной стороны, как одно из проявлений языковой личности автора, его идиостиля; с другой стороны, как уникальное сочетание, синтез национального языка, культуры и личностного восприятия картины мира. В теории окказиональности существует большое количество исследований, в том числе работы Н.Г. Бабенко, М.А. Бакиной, Г.О. Винокура, А.И. Ефимова, Е.А. Земской, Й.М. Коржинек, В.В. Лопатина, А.Г. Лыкова, И.С. Улуханова, Н.И. Фельдмана, Э.И. Ханпиры, В.Н. Хохлачевой и др. Однако при таком значительном числе научных трудов интерес к изучению окказионализмов не ослабевает, а, наоборот, день ото дня растет. Вероятно, это связано с тем, что появление окказионализмов – непрерывный процесс, который требует постоянного внимания исследователей.

Словотворчество присуще многим русским художникам слова, а в особенности поэтам Серебряного века, чье наследие отразило поиск новых форм и привело к невиданному до того языковому новаторству.

Марина Ивановна Цветаева – тот редкий поэт, в произведениях которого с яркостью и мощью воплотилось окказиональное словотворчество. Большинством исследователей признано, что «одной из ведущих черт ее идиостиля является поэтический эксперимент» [Зубова 1999, с. 52], поэтому столь важен глубокий анализ окказионального своеобразия ее поэзии, как и вообще изучение цветаевского поэтического языка, который до сих пор таит в себе загадки.

Окказиональное образование охватывает все области языка, в том числе и грамматику. Однако ввиду того, что такие языковые области, как лексика и словообразование, предоставляют авторам неисчерпаемые возможности для словотворчества, они привлекают больший интерес ученых, нежели грамматика.

Так, грамматические новообразования М.И. Цветаевой изучены недостаточно: в работах исследователей ее творческого наследия Л.Е. Зубовой, И.И. Ковтуновой, А.А. Козаковой, О.Г. Ревзиной и некоторых др. анализируются лишь наиболее частотные случаи грамматических инноваций в цветаевских текстах.

Предметом исследования в данной работе является изучение грамматических окказионализмов М.И. Цветаевой, выявление их особенностей через определение характера языковых нарушений, причин их использования, значения.

В качестве объекта исследования избраны тексты 20 поэм: «Чародей» (1914), «Царь-Девица» (1920), «На Красном Коне» (1920), «Переулочки» (1922), «Молодец» (1922), «Поэма Горы» (1924), «Поэма Конца» (1924), «Крысолов» (1925), «Несбывшаяся поэма» (1926), «С моря» (1926), «Попытка комнаты» (1926), «Поэма Лестницы» (1926), «Новогоднее» (1927), «Поэма Воздуха» (1927), «Красный бычок» (1928), «Перекоп» (1929), «Певица» (1935), «Поэма о Царской Семье» (1936), «Автобус» (1936).

Начальный этап исследования предполагал разработку критериев для разделения выбранных из поэм М.И. Цветаевой окказиональных грамматических форм на собственно окказиональные и потенциальные.

Ориентируясь на отличительные признаки окказионализмов, мы определили принципы, позволяющие различать и четко квалифицировать указанные разновидности окказиональных грамматических форм.

Так, было выяснено, что собственно окказиональные грамматические формы, во-первых, представляют собой явления, нарушающие нормы русского языка на определенном историческом этапе; во-вторых, не имеют аналогичных и подобных образований в предшествующие эпохи развития языка; в-третьих, могут выражать грамматическое значение, которое не свойственно данной грамматической форме; в-четвертых, могут быть созданы путем присоединения не существующего в языке форманта.

Квалификационные признаки окказиональных грамматических форм были отражены в сформулированном нами рабочем определении рассматриваемой категории грамматических форм: собственно окказиональная грамматическая форма – это такая морфологическая разновидность слова, которая отсутствует в языковой системе и появление которой приводит к избыточности парадигмы; возникновение такой формы является результатом сознательного творческого процесса, а ее существование определяется рамками конкретного контекста.

При выделении потенциальных грамматических форм, по нашему мнению, должны быть использованы иные основания. Потенциальная грамматическая форма представляет собой «реально не существующее» [Ахманова, с. 246] в узусе языковое явление. Такое ограничение задается литературной нормой определенного временного отрезка существования языка, в данном случае нормой 30–40-х годов XX века – периода творчества М.И. Цветаевой.

При квалификации некоторых окказиональных грамматических форм как потенциальных важно учитывать и характер используемых при их образовании формантов. Последние должны быть употребительны в современном русском языке, присущи той части речи, к которой относится рассматриваемое потенциальное слово, и должны выражать грамматическое значение этого слова. Потенциальные грамматические формы предполагают также обязательное существование себе подобных образований (проявляется такая особенность потенциальных слов, как «создание по известному образцу», образование по про­дуктивным моделям) в системе русского языка, либо на интересующем исследователя этапе его развития, либо в предшествующие периоды. В последнем случае когда-то существовавшие формы переходят в разряд устаревших к моменту создания поэтического текста. На потенциальность грамматической формы может указывать факт ее наличия в древней системе языка и, как отмечает Г.О. Винокур, в диалектах [Винокур 1991, с. 328].

Еще одна важная особенность потенциальных грамматических форм заключается в их способности заполнять пустые клетки парадигм (на это свойство указывает Е.А. Земская [Земская 1973, с. 218]): данные грамматические новообразования пред­ставляют собой формы, которые отсутствуют в парадигме тех или иных единиц по семантическим, словообразовательным, морфологическим и другим причинам, и поэтому не закреплены в языковой системе, оставаясь лишь потенциями языка.

С опорой на выделенные принципы нами было сформулировано следующее рабочее определение: потенциальная грамматическая форма – это такая морфологическая разновидность слова, которая не существует в языковой системе, но появление которой в авторском тексте обеспечивается возможностями данной языковой системы и реализует тенденцию языка к заполнению пустот неполных парадигм.

Следующим этапом исследования стал последовательный анализ (1) собственно окказиональных, (2) потенциальных грамматически форм, встречающихся в поэмах М.И. Цветаевой. Соблюдая процедуру разграничения разных типов окказиональных образований, мы выделили в исследуемых текстах 4 собственно окказиональные и 138 потенциальных грамматических единиц. Таким образом, можно констатировать факт значительного превалирования в цветаевских поэмах той разновидности окказиональных грамматических форм, появление которых обеспечивается потенциальными возможностями системы русского языка.

Рассмотрим собственно окказиональные грамматические формы, встречающиеся в текстах М.И. Цветаевой.

Факт нарушения языковой нормы мы можем наблюдать на примере окказиональной субстантивации. В произведениях поэта встречаются примеры перехода служебных слов в разряд существительных. Субстантивации подвергаются предлоги мимо и между. В современном русском языке традиционным является переход в существительные причастий, прилагательных и местоимений (ср.: учащийся, операционная, ничья). Однако М.И. Цветаева преодолевает данное языковое «ограничение»: Мост, ты не муж: / Любовник – сплошное мимо! («Поэма Конца», с. 41)¹.

В приведенном контексте частеречная принадлежность слова мимо определяется с опорой на синтаксический признак: данное слово включается в состав словосочетания с подчинительной связью – согласование. Как известно, в подобных словосочетаниях зависимое слово уподобляется главному в общих у них грамматических формах (рода, числа, падежа). Поскольку в качестве зависимого компонента выступает имя прилагательное в форме ср. р., ед. ч., им. п., то можно предположить, что предлог мимо в рамках цветаевского текста приобретает новые грамматические свойства, присущие имени существительному: род, число, падеж. Соотношение с качественным прилагательным сплошное, употребленным в значении ‘чрезвычайное, очень сильное’ [СУ, т. 3, с. 187], указывает на значение отвлеченности у слова мимо – по типу сплошной восторг, сплошной ужас. М.И. Цветаева прибегает к подобной нетрадиционной трансформации предлога в существительное из-за невозможности подобрать необходимое понятие-субстантив, которое выразило бы ее мысль. Значения предлога мимо – ‘минуя что-нибудь, не останавливаясь, не задерживаясь’, ‘близ, около’ [СУ, т. 2, с. 216] – позволили поэтессе создать новую единицу, раскрывающую понятие «любовник». С одной стороны, это мужчина, который находится в любовных отношениях с женщиной; с другой стороны, это тот, кто рано или поздно «минует», оставит своего партнера, отношения с этим человеком преходящие, недолговечные. Прилагательное сплошное усиливает значение слова мимо.

Примером творческого неологизма является и случай окказиональной имперфективации – образования видовой пары (глагола несовершенного вида) у глагола совершенного вида путем отсоединения первого корневого согласного [в] (по данным этимологических исследований, он никогда не был префиксом): Глаз явно не туплю / Сквозь ливень перюсь («Поэма Конца», с. 50).

Создание формы несовершенного вида, видимо, обусловлено стремлением автора показать действие в его течении, без указания на его предел, границу. Глагол совершенного вида впериться – ‘о глазах, взгляде: устремившись, остановиться на ком-чем-н.’ [СУ, т. 1, с. 83] имеет в русском языке видовую пару несовершенного вида вперяться. Последний оказывается невостребованным по ряду причин. Для М.И. Цветаевой слишком очевидной кажется ассоциативная связь первого корневого согласного [в] с существующей в языке приставкой в-. Поэтесса не желает актуализировать в контексте смысловую нагрузку, которую несет приставка в- – ‘проникнуть во что-нибудь’ [Земская 1973, с. 89]. Для автора важно показать, что лирическая героиня не глядит, не смотрит, а именно перится сквозь ливень на «венериных кукол». И делает она это с одной лишь целью: отразить их «вперяющиеся в душу» взгляды.

В поэмах встречается окказиональная грамматическая форма полного причастия: Чем слезу / Лить-то – ее грызу, / Не угрызомую ни на столько («С моря», с. 111). Это новообразование может быть квалифицировано как страдательное причастие совершенного вида настоящего времени, образованное от потенциального глагола угрызть (производное от глагола несовершенного вида грызть) в значении ‘загрызть до предела’. Поскольку страдательные причастия настоящего времени образуются только от глаголов несовершенного вида и глаголы совершенного вида не предполагают наличие подобных форм, как в современной системе языка, так и в древнерусской, постольку мы определяем форму угрызомую как собственно окказиональную.

Далее перейдем к характеристике потенциальных грамматических форм, встречающихся в текстах цветаевских поэм.

При изучении грамматических форм классифицировать их принято по частеречной принадлежности. В соответствии с указанной традицией среди всей совокупности исследуемых единиц были выделены потенциальные грамматические формы существительных, прилагательных, глаголов, категорий состояния и частиц. Внутри групп, объединенных по частеречному признаку, были сформированы подгруппы, включающие, с одной стороны, инновации, связанные единым принципом образования, с другой – уникальные новообразования, встречающиеся в единственном экземпляре.

Обратимся к потенциальным грамматическим формам, образованным от узуальных единиц.

Среди имен существительных встречается, по признанию исследователей, наибольшее количество потенциальных грамматических форм, и все они объединяются в одну группу: это грамматические формы множественного числа у существительных singularia tantum. В поэмах М.И. Цветаевой обнаруживаются отвлеченные существительные singularia tantum, употребленные в несвойственной им форме множественного числа. Таких словоформ 10, они могут быть распределены по следующим группам: 1) имена, обозначающие понятия, связанные с духовной и психической жизнью человека: лжи, тоски; 2) отвлеченные имена со значением физиологического состояния: жажды; 3) наименования звуков: шепоты; 4) отвлеченные понятия: изобилия, дешевизны, тесноты; 5) названия суточных отрезков времени: утра (встречается 2 раза). В тексте все эти единицы употреблены в форме мн. ч., род. п. Приведем примеры: Гора горевала о голубиной / Нежности наших безвестных утр («Поэма Горы», с. 26); Любят сласти-то / Червяки теснот! («Поэма лестницы», с. 121).

При образовании подобных окказиональных единиц нарушается языковая норма, согласно которой существительные с семантикой отвлеченности по числам не изменяются – имеют либо форму единственного, либо форму множественного числа, что не совпадает с общей грамматической системой существительного, в которой категория числа является словоизменительной.

Образование таких грамматических форм сопровождается некоторыми семантическими осложнениями. Как отмечает О.Г. Ревзина, «значение нецелостности, идущее от множественного числа, трансформирует представление о качественно целостном объекте в представление о разных пространственно-временных реализациях того же самого признака или действия» [Ревзина]. Таким образом, «форма множественного числа напоминает, что абстрактные понятия мыслятся как овеществленные, за ними стоит множество реализаций» [Там же].

К потенциальным грамматическим формам относятся случаи образования у существительного родовой пары по типу супруг – супруга, аптекарь – аптекарша. На частотность подобных примеров в поэзии XX века указывает Л.В. Зубова в статье «Категория рода и лингвистический эксперимент» [Зубова].

В поэмах М.И. Цветаевой встретилась единица (словоформа мышом), родовая принадлежность которой не закреплена языковой нормой: Бочком, бочком, / Шмыжком, шмыжком / Играючи да крадучись – / Что кот с мышом! («Царь-Девица», с. 242).

В словарный состав русского языка входит существительное мышь, род которого (ж. р.) определяется с опорой лишь на морфологические показатели: основа на шипящую согласную и нулевое окончание. Представление о реальной половой принадлежности небольшого грызуна, названного данной единицей, семантически не выражено. Соответственно, именоваться словом мышь могут особи как мужского, так и женского пола. М.И. Цветаева, желая, на наш взгляд, указать на мужской пол мыши, использует падежное окончание из парадигмы для существительных м. р. -ом. Делает она это, с одной стороны, для сохранения рифмы (шмыжком – мышом), с другой стороны, чтобы противопоставить традиционному (устойчивому) выражению играть как кошка с мышкой преобразованное сочетание слов кот с мышом. В первом случае в паре выступают существительные женского рода, во втором – субстантивы мужского рода.

Как потенциальные грамматические формы квалифицируются также такие формы существительных множественного числа, которые создаются при использовании нехарактерных для них формантов. К подобным случаям относятся новообразования гнезды и стёклы (последняя словоформа в текстах поэм встречается дважды), например: Ой, рот ты мой блёклый, / Глаза мои стёклы – / Ой, ветлы! («Царь-Девица», с. 264).

Существительное среднего рода стекло в русском литературном языке во мн. ч., им. п. выступает в форме стёкла, обозначая виды, типы, сорта называемых частей. Заметим, что имена существительные ср. р., во мн. ч., им. п. предполагают в качестве форманта только флексию -а и никакие другие. В рассматриваемом нами примере взамен ожидаемой словоформы стёкла обнаруживается грамматическая форма стёклы с флексией -ы. Подобные формы нередко встречаются в диалектах: «Окончание -ы (-и) шире всего представлено в говорах запада» [Русские], что позволяет определить цветаевское новообразование стёклы как потенциальную грамматическую форму, употребленную прежде всего для передачи народной речи персонажей.

Уникальной потенциальной единицей является словоформа ушеса: Не в ушеса, а в слух / Вам протрубят к обедне («Крысолов», с. 99).

Данное новообразование представляет собой грамматическую форму множественного числа с древнерусским формантом -ес-, который был характерен для существительных с основой на согласный – в им.-вин. п. они имели суффикс -ес- и флексию -а. В ходе унификации склонения имена типа ухо, око утратили суффикс -ес- и перешли в другое склонение, а словоформы, подобные ушеса, перешли в число потенциальных. Необходимость использования устаревшей словоформы продиктована, на наш взгляд, вкладываемым в текст смыс­лом. Поэтесса говорит о множестве слушающих людей, поэтому ей важно употребить форму мн. ч. ушеса в значении ‘органы слуха некоторой совокупности людей’, противопоставленную когда-то форме дв. ч. уши, обозначавшей буквально ‘органы слуха одного человека’.

В поэмах М.И. Цветаевой грамматические новообразования прилагательных представляют собой одну из самых многочисленных групп среди других потенциальных грамматических форм. Окказиональному преобразованию подвергаются краткие формы и формы степеней сравнения.

В цветаевских текстах прослеживаются языковые нарушения в образовании кратких форм прилагательных всех лексико-грамматических разрядов.

Как известно, некоторые качественные прилагательные русского языка не образуют краткой формы. К их числу, согласно данным грамматик, относятся и те, которые волевым решением автора становятся базой для создания кратких новообразований: башковит, красовит, щедровит, голубо, гнед.

Качественные прилагательные башковитый, красовитый, щедровитый, голубой, гнедой не имеют в языке кратких форм в силу своих семантических особенностей: они называют такие признаки, «проявление которых не связывается с представлением о возможном их изменении во времени, а также о их непостоянстве» [Русская... 1980, с. 557]. Эти прилагательные выражают постоянный признак, и, соответственно, они не могут образовывать краткие формы, которые показывают признак как «качественное состояние, то есть такой, который может быть приурочен к определенному времени» [Там же]. Так, слова щедро­витый, красовитый, башковитый благодаря присоединению продуктивного суффикса -овит- со значением ‘склонный в большей степени к тому или обладающий в большей степени тем, что названо мотивирующим словом’ [Там же, с. 289] приобретают дополнительную смысловую нагрузку: начинают выражать высокую степень проявления и постоянства признака. Тем не менее М.И. Цве­таева образует от указанных прилагательных краткие формы, ориентируясь, по-видимому, на синтаксическую роль последних. Краткие прилагательные, вы­ступающие в роли сказуемых, наполняют строфы динамичностью, а это свойство присуще цветаевскому языку в целом: Дунет – костром загорит, / Плюнет – рублем подарит, / Ох башковит-красовит, / Дальше – язык не велит! («Переулочки», с. 270).

Не образуют кратких форм и качественные прилагательные, называющие масти животных (буланый, вороной, гнедой и под.). У поэтессы же мы находим новообразование гнед, являющееся краткой формой слова гнедой (‘красно-рыжей масти’): Под комиссаром шел бы – гнед. / Для марковца – бел свет: / У нас теней не черных – нет, / Коней не белых – нет («Перекоп», с. 153).

Появление подобной формы обусловлено, с одной стороны, созданием динамичного ритма в строфе (поэма наполнена описанием быстро сменяющихся действий), и, с другой стороны, предикатив гнед, обладающий синтаксической самостоятельностью (формирует двусоставное неполное предложение), не требует наличия подлежащего-существительного конь, которое опущено.

Еще одним примером потенциальной краткой формы прилагательного является форма голубо, образованная от качественного прилагательного голубой, называющего цвет. Данное новообразование на сегодняшний день квалифицируется как общеупотребительное. На это указывает, в том числе, и словарь С.И. Ожегова, Н.Ю. Шведовой [СОШ, с. 137]. В словаре же Д.Н. Ушакова отмечено отсутствие кратких форм у слова голубой. Таким образом, мы можем рассматривать данную грамматическую форму, как авторское новообразование, которое в виду частой повторяемости в поэтической речи, стала в конце XX века фактом языковой системы.

М.И. Цветаева образовала потенциальную грамматическую форму от прилагательного, которое в силу семантических ограничений ее не имело. Краткая форма прилагательного голубой, созданная по аналогии со стоящими рядом единицами зелено, лазорево, выражает состояние природы в определенный момент: Господи, как было зелено, / Голубо, лазорево! («Автобус», с. 418).

Итак, рассмотренные выше грамматические формы являются потенциальными, поскольку краткие формы присущи большинству качественных прилагательных, и в данном случае появление подобных форм заполняет пустующие «ячейки» в парадигме прилагательных щедровитый, красовитый, башковитый, голубой и гнедой.

Среди встречающихся у М.И. Цветаевой кратких прилагательных выделяются такие, которые образованы от относительных прилагательных. Одним из отличий адъективов данного разряда от качественных прилагательных является их невозможность образовывать краткие формы в силу специфики выражаемого ими значения: относительные прилагательные обозначают постоянные признаки предметов. Исключение составляют лишь краткие формы, которые образованы от относительных прилагательных, употребленных в переносном, качественном значении. Заметим, что краткие формы относительных прилагательных, которые обнаружены в исследуемых поэмах: нечеловецк, соснов, глиняна, рябинова, кроме слова смородинна, – таковым исключением не является.

Так, относительное прилагательное нечеловеческий в значении ‘не свойственный человеку, не похожий на человеческое’ [СУ, т. 2, с. 416] в поэме «Молодец» выступает в краткой форме нечеловецк, которая невозможна и по причине морфологических ограничений (см. наличие суффикса -ск-). Данная форма создана с еще одним нарушением правил формообразования: если бы краткая форма создавалась по аналогии с прилагательными, имеющими подобные формы, то слово нечеловеческий имело бы краткую форму нечеловеческ (по типу гордый – горд). Видимо, усечение основы было вызвано необходимостью сохранить ритм поэмы, вовлекающий читателя в морок, в шаткий и ненадежный мир любви Маруси и молодца, оказавшегося оборотнем: Перси – в багрец! / Сердце – к груди! / Нечеловецк / Свет! – Не гляди! («Молодец», с. 330).

Примером краткой формы притяжательного прилагательного является словоформа лебедин, образованная от лебединый: Дитя… Откуда-то – востер / Клинок! – крик лебедин («Перекоп», с. 156). Указанная единица может быть квалифицирована как не соответствующая языковой норме, поскольку от прилагательного на -иный краткие формы образованы быть не могут. Автор использует ее, демонстрируя факт перевода прилагательного лебединый в разряд качественных. М.И. Цветаева наполняет словоформу лебедин новым «качественным смыслом»: ‘пронзитель­ный, сильный’.

Итак, образование кратких форм от прилагательных, которым это не свойственно, мы расцениваем как явление потенциальное, реализация которого предопределена возможностями языковой системы: в древнерусском языке краткие формы прилагательных выступали как первичные по отношению к полным; адъективы в краткой форме подразделялись на качественные, относительные и притяжательные, склонялись, образовывали полные формы, присоединяя к себе указательные местоимения.

Следующую группу потенциальных грамматических форм прилагательных составляют синтетические формы сравнительной (компаратив) и превосходной (суперлатив) степеней сравнения. По замечанию Л.В. Зубовой, «морфологические свойства окказионально качественных прилагательных проявляются в поэзии Цветаевой весьма активно. Особенно это заметно в употреблении форм сравнительной и превосходной степени, гиперболизирующих неизменяемые признаки» [Зубова 1999, с. 96].

К группе потенциальных грамматических компаративов относятся такие прилагательные в форме сравнительной степени, как почвеннее, снеговее, громовее, несомненнее, поголее, факт образования которых может быть квалифицирован как нарушение нормы языка.

Относительные прилагательные почвенный, снеговой, громовой, от которых образованы приведенные выше инновации, способны выступать в определенном контексте в качественном значении. Тем не менее языковая система не предполагает наличия формы сравнительной степени у подобных единиц.

Так, прилагательное снеговой может выступать в значении качественности – ‘белизной, блеском и т.п. напоминающий снег’ [Ефремова, т. 2, с. 645], но в виду того, что называемый этим прилагательным признак не может проявляться в той или иной степени, компаратив от снеговой оказывается невозможен. Стилистическая значимость подобной потенциальной грамматической формы заключается в создании яркого сравнения: Снеговее скатерти, / Мертвец – весь сказ! («Царь-Девица», с. 197).

Замена свободно образующегося компаратива белее на окказионализм снеговее делает образ насыщенным, ярким: новообразование ассоциируется с белым, холодным, «мертвым» снегом – такой представляется Царь-Девице белизна ее возлюбленного.

Рассмотрим еще один пример. Форма громовее, созданная от прилагательного громовой с качественным значением ‘сокрушительный, уничтожаю­щий’ [Ефремова, т. 1, с. 342], представляет собой образное сравнение. Поэтесса хочет передать сокрушительную силу слова, поразившего лирическую героиню, силу, которая превышает мощь грома. Впечатление усиливается и благодаря использованию выстроенных в пределах стихотворной строки однокоренных слов громовее и гром: Этим словом – куда громовее, чем громом / Пораженная, прямо сраженная в грудь («Автобус», с. 421).

Особое новообразование поголее – форма, созданная путем присоединения к форме положительной степени качественного прилагательного голый префикса по-, который служит для смягчения степени преобладания качества над формой сравнительной степени, образованной обычным путем, и суффикса -ее: Не поставщик, не мебельщик – / Сон, поголее ревельской / Отмели («Попытка комнаты», с. 116).

Узуальные единицы типа посильнее, поновее, посвежее, образованные от качественных прилагательных, как правило, являются принадлежностью разговорного стиля речи, обладают большей экспрессией. Обращение М.И. Цветае­вой к подобной форме, на наш взгляд, вызвано желанием актуализировать в тексте поэмы не столько значение прилагательного голый, сколько значение слова голь – ‘песчаная отмель, оголяемая при сгонh или выгонh воды’ [Даль, т. 1, с. 917]. Автор, таким образом, подчиняет грамматическую форму значению слова.

В число потенциальных грамматических форм имен прилагательных включаются такие компаративы, образование которых осуществляется посредством не свойственных им формантов.

К ним относятся новообразования здоровше, ширше – формы сравнительной степени от качественных прилагательных здоровый, широкий. При создании данных единиц использован формант -ше, с помощью которого в русском языке образуются компаративы единичных прилагательных (типа раньше, меньше, дальше). Прилагательные здоровый и широкий в соответствии с традицией имеют следующие синтетические формы сравнительной степени: здоровее (формант -ее) и шире (формант -е). Применение формообразующего суффикса -ше является нарушением языковой нормы литературного языка. Вместе с тем формы здоровше, ширше встречаются в диалектах. М.И. Цветаева использует их в фольклорных поэмах в речи персонажей.

К уникальным образованиям простой сравнительной степени прилагательного относится потенциальная грамматическая форма, появившаяся в результате смешения членов парадигм прилагательных резкий и редкий. Поэтесса образует от слова резкий компаратив реже, являющийся членом парадигмы прилагательного редкий, вместо ожидаемого резче. Данное новообразование встречается дважды в «Поэме Воздуха». Приведем один из контекстов: О, как воздух резок: / Резок, реже гребня / Песьего, для песьих / Курч («Поэма Воздуха», с. 141).

Благодаря подобной подмене компаративов М.И. Цветаева достигает смешения смыслов двух слов. Это необходимо для описания посмертного пути лирического «я», который начинается с «землеизлучения», когда преодолевается насыщенный и густой «первый воздух». Затем, по мере продолжения «вознесения», воздух становится разреженным, герой начинает резко и остро ощущать его нехватку.

Одна из наиболее значимых грамматических категорий, приобретающих, по замечанию Л.В. Зубовой, «идеологический смысл в поэзии Цветаевой» [Зубова 1999, с. 96–97] – форма превосходной степени. К этой группе относятся новообразования неисправимейшая, лживейшая, сверхестественнейшая, незастроеннейшая, непреложнейшее, христианнейшая, представляющие собой синтетические формы суперлатива. Среди них можно выделить подгруппы, в первую из которых войдут суперлативы, образованные от качественных прилагательных лживый, сверхестественный, во вторую – форма превосходной степени относительного прилагательного христианский, в третью – суперлативы от отглагольных прилагательных неисправимый, незастроенный, непреложный.

Новообразования первой подгруппы представляют собой нарушения языковой нормы, согласно которой образование суперлатива у качественных прилагательных, выражающих постоянный и неизменный признак, невозможно. В данных инновациях суффикс -ейш- имеет либо значение ‘предельной (или абсолютной) степени качества, признака’: Расставание. Расставаться… / Сверхестественнейшая дичь! («Поэма Конца», с. 45), либо значение ‘высшей степени качества по сравнению с другими’: Нужно же, чтоб он, сей видимый / Дух, болящий Бог – предмет / Неодушевленный выдумал – / Лживейшую из клевет! («Поэма Лестницы», с. 126).

Ориентируясь на функциональную значимость суперлатива – указание на максимальную степень проявления признака, М.И. Цветаева образует в итоге грамматические формы, которые позволяют признаку выйти за возможные пределы своего значения, гиперболизироваться. Данные прилагательные благодаря грамматической форме балансируют на грани взрыва чувств и эмоций, демонстрируют высшую степень их проявления. Так, например, в строчках – Неисправимейшая из трещин! / После России не верю в вещи: / Помню, голову заваля, / Догоравшие мебеля («Несбывшаяся поэма», с. 409) – суперлатив неисправимейшая показывает абсолютную невозможность изменить что-то по сравнению с другими неисправимыми вещами, надежда на исправление которых еще может быть.

Синтетическая форма суперлатива христианнейшая имеет особое значение в виду того, что производящее прилагательное является относительным – обозначает опосредованный признак, а именно: отношение к христианству: В сём христианнейшем из миров / Поэты – жиды! («Поэма Конца», с. 48).

Превосходная степень преобразует семантику прилагательного и создает значение «от обратного»: этот мир (имеется в виду страна), где христианство повсеместно, даже поэты – жиды, что противоречит религиозности живущих в этом мире людей.

Потенциальные грамматические формы суперлативов в поэмах М.И. Цветаевой расширяют рамки значений слов. «Эта категория в полной мере отражает стремление поэта к пределу и преодолению предела» [Зубова 1999, с. 96–97].

Большим разнообразием отличаются обнаруженные в поэмах автора потенциальные грамматические формы глаголов, что вполне закономерно, поскольку «в смысле использования писателем стилистической многогранности частей речи большие возможности представляет глагол» [Ефимов 1954, с. 220].

Так, в текстах М.И. Цветаевой окказиональному преобразованию подвергается возвратный глагол сниться, не употребляющийся без -ся. Под пером поэтессы он «утрачивает» возвратность, образуя форму без -ся: сню. Игнорируя возвратность, поэтесса тем самым лишает глагол сниться способности выражать значение действия, направленного на сам субъект. На потенциальность обнаруженной в поэме формы указывает способность большинства русских глаголов иметь и возвратные и невозвратные формы: лечить – лечиться, одевать – одеваться. Возвратный непереходный глагол сниться с появлением формы переходного глагола сню получает глагольную пару по возвратности и переходности. Сню представляет собой глагольную форму изъявительного наклонения, 1 л., ед. ч. В языковой системе грамматическая форма с подобным грамматическим значением выступает с постфиксом -сь: снюсь. М.И. Цветаева использует новообразование сню вместо снюсь с целью актуализации значения действия субъекта, направленного не на самого себя, а на другой объект. В строке Сню тебя иль снюсь тебе… («Поэма Воздуха», с. 139) поэтесса использует сразу две однокоренные словоформы, одна из которых соответствует норме языка – снюсь в значении ‘представляюсь, кажусь во сне’, а другая – сню – является фактом ее нарушения. Словосочетание сню тебя выражает значение ‘я представляю, вижу тебя в своем сне’. Таким образом, автор ломает традиционные рамки, ограничивающие формообразование глаголов, не употребляющихся без -ся. В приведенной выше строке поэмы благодаря грамматическому новообразованию продемонстрирована способность лирической героини управлять снами: по желанию представлять нужного человека во сне или же появляться в его сновидении.

В поэме «Перекоп» мы встречаем несколько потенциальных грамматических форм личных глаголов, свойственных территориальным диалектам: понимашь, понимам, перейтить. Определение грамматического значения данных единиц возможно благодаря схожести с грамматическими формами литературного языка понимаешь, понимаем, перейти. Приведем пример: Пот-то – наш, / И власть – нам. / Понимашь? / – Понимам («Перекоп», с. 159).

Формы понимашь (изъявительного наклонения, настоящего времени, 2 л., ед. ч.,) и понимам (изъявительного наклонения, настоящего времени, 1 л., мн. ч.) имеют форманты -шь вместо -ешь и -м вместо -ем соответственно. Указанные формы используются в речи персонажей – солдат, воевавших на гражданской войне, о событиях которой говорится в поэме. Национальный колорит языка, его народность и простота достигается именно благодаря введению таких форм, единиц, которые можно встретить в речи диалектоносителей.

Приведем еще один пример: – Чай, не море переплыть! / – Только поле перейтить! («Перекоп», с. 160). Инфинитив перейтить содержит сразу два форманта, характерных для неопределенной формы глагола. Суффикс -ть имеет большинство инфинитивных форм русского языка. Суффикс -ти в инфинитивах обычно стоит под ударением, в том числе в глаголе перейти. Подобные случаи встречаются в южнорусских говорах, где «глагол идти имеет форму инфинитива со вторичным [т’]: идтить или идйть, итйть» [Русские].

В «Поэме Конца» мы находим еще одну необычную грамматическую форму – рдянь, представляющую собой форму повелительного наклонения, ед. ч. глагола рдеть: – Мни, да не тискай! / – Рдянь – не редиска! / – По – лушка с миской! («Крысолов», с. 62).

Данная форма представляет собой факт нарушения образования форм повелительного наклонения: «в глаголах с основой на -j- формы повелительного наклонения совпадают с самой основой: играй, гуляй, дуй» [Никитевич 1963, с. 190]. Соответственно, от глагола рдеть (в настоящем времени – рдеj-ют) возможна (в ед. ч.) только форма повелительного наклонения рдей. Конечный согласный основы словоформы рдянь указывает на образование грамматической формы от глагола с основой настоящего времени, оканчивающейся на согласный, что невозможно для глагола рдеть (основа настоящего времени рдеj-). На потенциальность новообразования указывает возможность создания подобных форм от глаголов с иной основой. М.И. Цветаева, по-видимому, стремилась своеобразным обликом слова обратить внимание на его семантику. Рдянь отсылает читателя к слову рдянец в значении ‘румянец, багрянец’ [Даль, т. 3, с. 1663]. Рдянь значит ‘приобретай румянец’.

В текстах цветаевских поэм наличествуют потенциальные деепричастные формы, например: не паша, пляша.

«По грамматическим законам языка деепричастие может быть образовано от каждого глагола несовершенного вида. Однако значительное число таких глаголов деепричастий не образует» [Русская... 1980, с. 673]. Создание деепричастных форм от ряда глаголов несовершенного вида является языковым нарушением. К таким случаям относятся цветаевские окказионализмы пляша и (не) паша – деепричастные формы, образованные от глаголов непродуктивного класса с основой настоящего времени на шипящую пляшут, пашут. Приведем один из контекстов: Споло'шный колокол! ­– Велик / Пожар! ­– Душа горит! / Пляша от страшной красоты, / На красных факелов жгуты («На красном коне», с. 19).

Представляется, что выбор потенциальной деепричастной формы пляша обусловлен задачей звуковой инструментовки строфы. Чтобы создать яркую образную картину полыхающего огня, передать звуки, рассказать об охвативших лирическую героиню чувствах, поэтесса прибегает к аллитерации. М.И. Цветаева использует ряд слов с согласными [ж] и [ш], тем самым воспроизводя звуки шипящего, всепоглощающего, обжигающего, удушающего пламени.

Иные причины объясняют появление потенциальной грамматической формы (не) паша. М.И. Цветаева обращается к глаголу пахать, актуализируя прежде всего его план содержания, а не выражения. Глагол пахать относится к лексическому классу слов (сеять, боронить и под.), обозначающих процессы возделывания земли. Данные процессы связаны, прежде всего, с бытом крестьян. Персонаж поэмы «Царь-Девица» говорит: Не паша, не боронуя, / Молодость моя прошла («Царь-Девица», с. 237). Тем самым он подчеркивает, что никогда не жил среди народа и крестьянский быт ему неведом.

Новообразования пляша и (не) паша призваны заполнить лакуны в парадигме тех глаголов, которые не могут образовывать деепричастные формы.

Среди потенциальных глагольных форм выделяется группа деепричастий, объединенных сходством образования при посредстве форманта -мши, не используемого в литературном языке: думамши, плакамши, просватамши. Существование подобных форм не закреплено нормами современного русского языка, отсутствуют они и в древней глагольной системе, однако встречаются в диалектах – «во многих говорах у деепричастий отмечается суффикс -мши: устамши, согнумши, сваримши» [Русские], что дает нам основание считать их потенциальными. Указанные формы обнаруживаются в фольклорных поэмах «Царь-Девица» и «Молодец» и используются в целях стилизации: Аль пастух полуночный / Здесь жег костер? / Али думу думамши – / Да лоб натер? («Царь-Девица», с. 227).

Потенциальные грамматические формы встречаются у М.И. Цветаевой и среди причастий. Проанализировав эту разновидность грамматических новообразований, мы выделили две группы: полные формы и краткие формы. Последние в текстах поэтессы встречаются чаще, чем первые.

Так, в поэме «Перекоп» мы обнаруживаем пример потенциальной краткой формы действительного причастия: Чертополохом – веселей, / Конь! Далеко до кущ! / Конечно, белого белей / Конь, марковца везущ! («Перекоп», с. 153).

Автор создает единицу везущ – краткую форму действительного причастия везущий (по аналогии с прилагательными), тем самым нарушая языковую норму, согласно которой образовать краткую форму действительных причастий невозможно.

В древней системе русского языка краткие причастные формы были первичными по отношению к полным. Полные формы действительных причастий настоящего времени, как и другие, образовывались от кратких. Таким образом, авторский неологизм везущ является потенциальным, поскольку, с одной стороны, он заполняет пустующую ячейку в глагольной парадигме, в которой действительные причастия имеют только полную форму; с другой стороны, существование в древности кратких действительных причастий настоящего времени, которые со временем были утрачены, указывает на потенциальную возможность их образования на современном этапе.

Среди глагольных инноваций М.И. Цветаевой выделяется особая группа потенциальных грамматических форм, объединенных в силу того, что они образованы по образцу грамматических форм древнерусского языка с помощью формантов, которые с течением времени перестали использоваться. В эту группу включаются следующие единицы: 1) личная форма глагола повем; 2) причастия: невемо, знамо, вемо, сшед, перешед, незнамый, жгомый, прыскучи, шатучи.

В древнерусском языке окончание -мъ в 3 л., ед. ч. наблюдалось у глаголов, принадлежащих к нетематическому классу, в том числе у глагола вhдhтн – ‘знать’ – и его префиксальных производных. Соответственно, нетематический глагол вhдhтн имел форму настоящего времени, 1 л., ед. ч. вhмь, а производный от него глагол повhдhтн – повhмь. Обе указанные формы были утрачены, на смену им пришли словоформы ведаю, поведаю. М.И. Цветаева в своей поэме восстанавливает утраченную грамматическую форму: О, кому повем / Печаль мою, беду мою, / Жуть, зеленее льда?.. («Поэма Конца», с. 33).

Потенциальные грамматические формы знамо, невемо, вемо представляют собой утраченные краткие страдательные причастия настоящего времени, которые в древнерусском языке образовывались «от основы настоящего времени с тематическим гласным на второй ступени чередования с помощью суффикса -м и изменялись по родам, числам и падежам, склоняясь по основам на *ŏ и *ā твердой разновидности» [Иванов 1990, с. 362]: Ни тропы ни ямы / Такой заповедной – / Дневальному – знамо, / Дневальному – вемо («Перекоп», с. 152).

В современном русском языке глаголы знать и ведать имеют иные формы страдательных причастий настоящего времени, которые изменяются только по родам и числам: знаемо и ведомо, образуемые от причастий с формантом -ем/-ом.

Полные причастия страдательного залога настоящего времени незнамый, жгомый также являются членами древних глагольных парадигм, утраченными к моменту создания цветаевских поэм. В современном русском языке подобная форма от глагола знать создается путем присоединения суффикса -ем к основе настоящего времени: знаемый. Глагол жечь, принадлежащий к непродуктивному классу глаголов, утратил возможность образовывать форму страдательного причастия настоящего времени.

Окказиональная форма краткого страдательного причастия прошедшего времени знато встречается в фольклорной поэме «Переулочки»: Яблок – яхонт, / Яблок – злато. / Кто зачахнет – / Про то знато («Переулочки», с. 152).

Данная форма является производной от потенциального полного причастия *знатый, образованного, в свою очередь, от глагола несовершенного вида знать. Факт создания подобной словообразовательной цепочки противоречит норме русского языка, согласно которой страдательные причастия прошедшего времени образуются главным образом от глаголов совершенного вида. Кроме того, при образовании потенциальной формы знато использован суффикс -т-, который не характерен и для префиксальных образований от глаголов знать, гнать, звать, брать, драть. Таким образом, инновация знато является собственно окказиональным случаем, не имеющим аналогов в истории русского литературного языка. Вместе с тем подобная форма обнаруживается в диалектах: «в северных и северо-западных говорах распространены безличные предложения со сказуемым, выраженным страдательным причастием на -но, -то, -нось, -тось» [Русские], что позволяет отнести ее к числу потенциальных.

Примерами потенциальных грамматических форм, имеющих соответствия в древнерусском языке, являются единицы сшед, перешед – краткие действительные причастия прошедшего времени. Интересно, что данные формы, встречаются в «Поэме Конца» и поэме «Автобус» – произведениях, лишенных древнерусского «колорита», – и, следовательно, внедрение в них архаических форм нельзя расценивать как стилизацию: Позеленевшим, прозревшим глазом / Вижу, что счастье, а не напасть, / И не безумье, а высший разум: / С трона сшед – на четвереньки пасть… («Автобус», с. 418).

Подобные грамматические формы кратких действительных причастий прошедшего времени были утрачены: «...в современном языке формы, равной чистой основе, уже нет» [Иванов 1990, с. 360]. В поэмах М.И. Цветаевой формы сшед, перешед выступают в роли деепричастий.

Словоформы с суффиксом -уч-, применявшемся в древнерусской языковой системе для образования кратких действительных причастий настоящего времени, встречаются в поэме «Молодец»: – «Брысь, / Рыси прыскучи, / Лисы шатучи!» («Молодец», с. 335).

Указанные формы, не являясь актуальными для современной языковой системы, образованы от глаголов прыскать (просторечное значение ‘выскакивать, выпрыгивать’ [СУ, т. 3, с. 1052]) и шататься. О роли подобных форм писал А.И. Ефимов, указывая, что «формы деепричастий типа толкаючи, глядючи и др. употребляются преимущественно в тех случаях, когда наблюдается стилизация разговорной русской речи или фольклора, а также в речи соответствующих персонажей» [Ефимов 1954, с. 217]. На наш взгляд, именно в целях стилизации используются деепричастия с суффиксом -уч- и у М.И. Цветаевой: потенциальные грамматические формы прыскучи, шатучи встречаются в фольклорной поэме, сюжет которой построен на пересказе русской сказки, а язык отражает богатство народных словооборотов. Последнюю особенность отмечает В. Швейцер, говоря, что в этой поэме поэтесса «надышалась Россией, русским словом, национальной речью» [Швейцер 1988, с. 431].

Значительная часть потенциальных глагольных форм, существовавших в древней системе языка и ныне утраченных, встречается у М.И. Цветаевой в поэмах, сюжетно не связанных с фольклором и народными мотивами: в «Поэме Конца», в «Поэме Лестницы», в «Несбывшейся поэме», в поэмах «Перекоп», «Автобус». Тем не менее использование подобных форм органично в авторских текстах. Поэтесса возвращает к жизни утраченные грамматические формы, которые помогают в силу своей архаичности создать необычные словесные образы и делают язык ее произведений уникальным.

В поэме «Молодец» встретились примеры потенциальных грамматических форм слов категории состояния, образованных морфолого-синтаксиче­ским способом от кратких форм страдательных причастий прошедшего времени: Уж плясано, плясано! / Уж топано, топано! / Все головы – масляные, / Красные, потные («Молодец», с. 295).

Страдательные причастия прошедшего времени образуются только от переходных глаголов совершенного и несовершенного вида (услышать – услышано, нарисовать – нарисовано). Формы плясано и топано являются примерами отклонения от существующей нормы, поскольку созданы поэтессой от непереходных глаголов несовершенного вида. Так реализуется в авторском тексте возможность заполнения пустующих ячеек в глагольной парадигме. Новые единицы плясано, топано выступают в цветаевской поэме в функции сказуемого, характерной для всех кратких страдательных причастий прошедшего времени. Однако они лишаются свойства данной разновидности причастий называть признак предмета по действию другого предмета (или лица). С их помощью М.И. Цветаева характеризует состояние окружающей среды, возникшее в результате производства некоторого действия.

К единицам, способным передать указанную выше характеристику, относятся также цветаевские новообразования насказано, наласкано, налюблено, нащучено, насмеяно (префикс на- в данных примерах выступает в значении ‘достижение значительного результата’). Образование страдательных причастий прошедшего времени, перешедших в дальнейшем в слова категории состояния, происходит по аналогии с общеупотребительными формами накурено, надышано.

Среди потенциальных грамматических форм мы встречаем лишь один пример потенциальной формы частицы: В Гаммельне собственных мыслей нет, / Только одне чужие («Крысолов», с. 96).

В цветаевской поэме ограничительная частица только одни выступает в преобразованном виде: одне представляет собой древнерусское диалектное новообразование, которое, равно как и местоименная форма оне, в XVIII в. проникла в литературный язык. В силу того, что реформой 1917–1918 гг. формы оне, одне и т.п. были исключены из литературного языка, одне включается в число потенциальных грамматических форм.

Теперь рассмотрим потенциальные грамматические формы, образованные от окказиональных единиц. Их специфика определяется тем, что все они созданы от лексических окказионализмов. Среди них выделяются грамматические формы прилагательных и глаголов.

Потенциальные грамматические формы прилагательных представлены краткими формами цедок, гудок, ливок, веек и синтетическими формами сравнительной степени цедче, движче, ливче, гудче. Данные новообразования возникли на базе окказиональных прилагательных, полные формы которых мы определили по кратким, предполагая, что они образовались, согласно традиции, по аналогии с парами крепкий – крепок, краткий – краток.

Таким образом, мы реконструировали вид производящих окказиональных единиц и постарались определить их значение:

*цедкий – ‘пропускающий сквозь сито или мелкие отверстия’;

*ливкий – ‘проскальзывающий, просачивающийся между к.-л. предметами’;

*движкий – ‘способный к движению’, *гудкий – ‘громкий, протяжный’;

*пловкий – ‘скользящий, рассекающий воду’;

*вейкий – ‘о ветре, струе воздуха, запахе: слабо льющийся’.

Появление подобных форм, на наш взгляд, объясняется желанием автора поведать читателю о таких признаках предметов, наименование которых отсутствует в русском языке. Привлечение кратких форм призвано продемонстрировать ограниченность существования признака во времени: О, как воздух ливок, / Ливок! Ливче гончей / Сквозь овсы, а скользок! / Волоски – а веек! («Поэма Воздуха», с. 141). Использование же синтетических форм компаратива демонстрирует, что признак способен проявляться в большей или меньшей степени: О, как воздух гудок, / Гудок, гудче горя / Нового… («Поэма Воздуха», с. 141).

Рассматриваемые нами краткие формы и формы сравнительной степени окказиональных прилагательных могут считаться потенциальными, поскольку они не существуют в языке по причине окказиональности производящих слов, но возможны, так как образованы в соответствии с действующими в русском языке законами формообразования. Таким образом, вероятность создания грамматических форм у окказионализмов демонстрирует подвижность и гибкость грамматической системы.

К потенциальным грамматическим формам, образованным от окказионализмов, относятся также глагольные формы, а именно: личные формы глагола люлькают, шпажничает, уколыбелю, обопсел, разлоктись, деепричастия сплечившись, поволевав, пошалевав. Наличие у данных новообразований традиционных для языковой системы формантов дает возможность определить их грамматическое значение: уколыбелю – форма изъявительного наклонения, будущего времени, 1 л., ед. ч.; люлькают – форма изъявительного наклонения, настоящего времени, 3 л., мн. ч.; шпажничает – форма изъявительного наклонения, настоящего времени, 3 л. ед. ч.; обопсел – форма изъявительного наклонения, прошедшего времени, м. р., ед. ч.; разлоктись – форма повелительного наклонения, 2 л., ед. ч. Восстановив неопределенные формы указанных единиц, предпримем попытку сформулировать значение производящих окказионализмов:

*уколыбелить – ‘убаюкать в колыбели’;

*люлькать – ‘качать в люльке’;

*шпажничать – ‘драться на шпагах’;

*обопсеть – ‘приобрести самые плохие привычки собаки (презр.)’;

*разлоктиться – ‘широко раздвинуть локти’.

Данные образования в силу своей окказиональности обладают высокой экспрессией, помогают создать яркие словесные образы: Дядька в ножки ей – совсем обопсел! / Аж по-пёсьему от страху присел («Царь-Девица», с. 207).

В цветаевских поэмах мы встречаем также такие инновации, как сплечившись (действительное деепричастие совершенного вида, прошедшего времени, образованное от окказионального глагола *сплечиться в значении ‘прижаться плечами, сблизиться’), поволевав, пошалевав (действительные деепричастия совершенного вида, прошедшего времени, образованные от *поволевать в значении ‘некоторое время проявлять волю, поступать как хочется, распоряжаться’, *пошалевать в значении ‘некоторое время своевольничать’): Стоим, сплечившись круто: / Бок в бок, ладонь в ладонь («На красном коне», с. 18). Потенциальные грамматические формы, образованные от окказиональных единиц, демонстрируют как лексические, так и грамматические возможности языка.

Кратко обобщим сказанное. Среди выбранных из поэм М.И. Цветаевой окказиональных грамматических форм обнаруживается 138 потенциальных и лишь 4 собственно окказиональные грамматические формы. Таким образом, первые значительно превышают по количеству последние. Данный факт можно объяснить, с одной стороны, возможностями грамматической системы – она более устойчива и «консервативна», чем лексика и словообразование, с другой стороны, склонностью поэтессы к созданию грамматических новообразований с опорой на глубинные потенции русской языковой системы.

Анализ окказиональных грамматических форм показал, что основной причиной их создания стало отсутствие в языке грамматических форм, способных передать необходимое значение, у единиц, которые согласно нормам языка не способны образовывать данные формы. Так появляются сложные словесные образы. Поэтесса использует их для передачи оттенков переживаний лирической героини. Необычность формы усиливает семантику единицы и обращает на себя внимание читателя. Для М.И. Цветаевой характерно постоянное стремление наиболее точно, выразительно, верно передать многообразие человеческих чувств: окказиональная грамматическая форма подчинена этой цели и представляет собой словесное воплощение чувств самой поэтессы.

Причиной появления многих потенциальных форм, по-видимому, также становится необходимость лаконично, но вместе с тем информативно емко и доступно выразить мысль. Создание подобных форм позволяет формировать новые смысловые оттенки единиц (например, появление у существительных singularia tantum форм мн. ч. создает значение конкретности).

Языковая система для М.И. Цветаевой ставит «преграды» в выражении эмоций, переживаний, при назывании предметов, явлений. Индивидуальное мировосприятие поэтессы требует передачи мыслей и чувств через иные слова и формы, именно поэтому создаваемые новообразования представляют собой уникальные словесные образы, содержащие новые смыслы. В этом проявляется тесная связь лексики и грамматики. К тому же в большинстве инноваций прорывается желание автора подчеркнуть личное отношение к предмету речи, дать ему свою глубоко индивидуальную характеристику, оценку.

Для поэтического языка М.И. Цветаевой характерна подчас «захлебывающаяся речь» – наполненная движением, действиями. Как следствие, образование потенциальных грамматических форм кратких прилагательных и причастий, а также большое количество новообразований среди глаголов.

Лиричность цветаевских поэм, их наполненность эмоциями, безмерность чувств проявляются в создании форм, выходящих за пределы обозначаемого единицей признака (например, потенциальные формы степеней сравнения прилагательных и причастий).

Значительная часть потенциальных грамматических новообразований включает в себя форманты древнерусского происхождения, которые были со временем утрачены, либо форманты, встречающиеся в русских диалектах. Основное назначение подобных инноваций – служить в целях стилизации поэтического языка (архаические формы формируют древнерусский колорит) в фольклорных поэмах или для передачи устной народной речи персонажей. Однако зачастую случаи употребления подобных грамматических форм мы находим в поэмах с современным сюжетом и героями.

Для М.И. Цветаевой Россия существует лишь в тесной взаимосвязи с ее древнейшей историей, и поэтому многим героям подвластен язык прошедших эпох. Этот язык отражает миросозерцание поэтессы, которое уходит корнями в древнерусскую культуру. Народное слово оказывается для автора самым удобным и естественным способом лирического самовыражения.

Для поэзии М.И. Цветаевой в целом характерен подобный лирический синкретизм в сочетании современного и архаического в языке.

Необходимость сохранить ритм стиха, обеспечивать рифму являются скорее дополнительными причинами использования потенциальных грамматических форм. На первое же место всегда выходит семантика новообразования.

Группа потенциальных грамматических форм, образованных от окказиональных единиц, демонстрирует безграничные ресурсы языковой системы: невозможно даже искусственно составить слова, которые не имели бы грамматического значения и форм его выражающих. Появившиеся в поэмах лексические окказионализмы, такие, как личные глаголы люлькают, шпажничает, уколыбелю, обопсел, функционируют в тексте как полноправные общеупотребительные единицы.

В заключение заметим, что художественная значимость окказиональных единиц несомненна, поскольку в основе их создания лежит стремление открыть в слове новые смысловые грани, экономными языковыми средствами создать выразительный образ.

2.3. Образ в средствах массовой коммуникации


Роль СМИ в современном русском коммуникативном пространстве очень значима. «Мыслительный уровень средней языковой личности во многом формируется именно через средства массовой коммуникации, они составляют главную речевую среду обитания многих носителей языка» [Химик 2000, с. 249]. Действительно, представления человека о мире во многом обусловлены теми образами, которые тиражируются масс-медиа. «Способность СМИ отражать события окружающей действительности, запечатлевая многообразие сегодняшнего мира в том или ином медиа формате, является ключевым фактором в создании современной картины мира» [Добросклонская 2005, с. 183].

Представители различных научных дисциплин, школ и направлений, выбравших предметом своих исследований СМИ, в течение ряда лет пытаются описать образ мира таким, каким он предстает в СМИ, и выяснить, насколько мир, создаваемый из текстового пространства телевидения, прессы и Интернета, объективен в репрезентации действительности. Следует заметить, что исследователи единодушны в ответе на данный вопрос: в информационном обществе статус реальности (ее изображение и имитация) проблематизирован; реальность не «отражается», а создается с помощью СМИ и существует лишь в пределах репрезентации. А вот описание мира образов, конструируемых СМИ, еще ждет своих исследователей. Работы, посвященные анализу медийных образов, спорадически возникают. Объектами исследования ученых стали: образы России и Америки, образ войны и террора, образ женщины, образ мигранта, образ православия и протестантизма и др. Данные исследования не претендуют на полноту охвата и не стремятся представить анализируемые образы как некоторое упорядоченное единство (модель мира).

Медийные образы реализуются в различных видах СМИ: печатных и электронных, национальных и региональных, общественно-политических, развлекательных и пр. Характер и набор образов задается спецификой канала СМИ – его ангажированностью и природой самого средства коммуникации. Эту мысль в афористичной форме выразил теоретик массовой коммуникации, медиагуру Г.М. Маклюэн: «The medium is the message» («Средство коммуникации – это само сообщение»). СМИ оказывают влияние на передаваемую информацию; диктуют свои смыслы, которые внутренне трансформируют послание.

В данном разделе будут рассмотрены две группы медийных образов, функционирующих в разных типах текстов: 1) образы конфликтных текстов общественно-политической направленности, представленные в печатных региональных СМИ; 2) образы рекламных текстов социальной, политической и коммерческой направленности, размещенные на Интернет-сайтах. Основные задачи анализа видятся: 1) в выявлении специфики медийных образов, в том числе в сопоставлении с традиционными образами поэтической речи; 2) в установлении корреляций между видом СМИ и используемой в его текстах образностью.