Geum.ru

Владимир Дудинцев. Добро не должно отступать Труд, 26. 08. 1989

Вид материалаИнтервью
Подобный материал:
1   ...   41   42   43   44   45   46   47   48   ...   59
-- Тот, у кого сейчас в руках ягоды.
-- Его имя, адрес...
-- Это мне не известно. Распоряжался Посошков.
-- Так что же, мы у Посошкова будем спрашивать? Нет людей,
значит, нет и ягод. Вы можете с уверенностью сказать, живы ли
эти ягоды?
-- Я уверен, что живы.
-- Уверен или знаю? Между этими понятиями есть разница, вы
сами это... проповедуете.
"Он хитер, -- подумал Федор Иванович. -- И глубок,
Если скажу, что знаю, он тут же спросит, откуда знание".
Следователь настойчиво припирал его к стене.
-- Уверен, но не знаю, -- ответил он.
-- Если не знаете, почему же писали статью в журнале?
-- Когда писал -- знал.
-- Вы уверенно говорите о свойствах гибрида. Из чего же вы
строите свою уверенность? Стригалев говорит, что гибрида нет.
Посошков в могиле. Сами вы не знаете, живы ли ягоды и где они.
И вы все еще уверены?
-- Уверен. Потому что...
-- Не надо, я знаю, что вы скажете. Вы скажете: ягоды
получены по правильной методике. Угадал я?
-- По единственно правильной.
-- Советская наука называет эту методику
вейсманистско-морганистской. Выходит, что вы -- твердый,
убежденный вейсманист-морганист?
-- Не совсем так. Это логика незнающего.
-- Ну-ну. Послушаем знающего.
-- Речь идет не об убеждениях, а о причинной связи. Если
поднести пламя к вашей погасшей сигарете, есть основания
ожидать, что табак загорится. Если нанести пыльцу культурного
картофеля на рыльце этого полиплоида, может наступить
оплодотворение, полезное для сельского хозяйства.
-- Хорошо, -- следователь задумался. -- Ваши три ягоды
где-то в недоступном месте. Значит, вы еще не исследовали их
свойств. Почему же вы разрешили Посошкову подать за рубежом все
эти неясности как великое достижение? Только на том основании,
что верна методика?
-- Во-первых, я не разрешал. А во-вторых, вы неправильно
ставите вопрос.
-- Этого не надо, -- следователь сунул в рот забытую
погасшую сигарету, поджег ее и пыхнул дымом. -- Гибрида нет! И
никогда не было. Скажите это прямо.
-- Гибрид был, -- спокойно заметил Федор Иванович.
-- Вы можете упираться, как хотите, но из ваших же слов
явствует, что гибрида нет... Ну, допустим, он есть. Допустим,
вы предъявили какие-то ягоды следствию. Допустим! Кто нам
скажет, что это за ягоды?
-- Эксперт.
-- Эксперт скажет, что надо сначала из ягод получить живые
семена и прорастить их. Эксперт скажет: дайте ягоды! Неужели вы
думаете, что эксперт, советский ученый, мичуринец, пойдет на
поводу у вейсманистско-морганистских толкователей природы, у
идеалистов? -- следователь посмотрел на стенографистку. Она
торопливо писала.
"Идеалисты -- ваши мичуринцы", -- хотел сказать Федор
Иванович, но удержался.
-- Да, я все понимаю, -- проговорил он. -- Но это не
значит...
-- Наконец-то. Очень хорошо, что хоть понимаете. Я
все-таки доказал вам, что гибрида нет, -- следователь, глубоко
затянувшись, положил сигарету на спичечный коробок и закрыл
дело. -- На этом мы сегодня кончим.
Стенографистка тут же вышла. Двое мужчин, не глядя друг на
друга, долго молча сидели в прокуренном тусклом кабинете. Потом
следователь поднял голову. Думая о чем-то, смотрел некоторое
время на Федора Ивановича. И вдруг просиял:
-- Какой интересный галстук... Впервые вижу. Как вы его
завязываете?
Федор Иванович почувствовал в этих словах критическое
любопытство человека с другой планеты, где внимание к галстуку
считается суетой.
-- Это несложно, -- проговорил он смущенно, вынужденный
отвечать. -- Я не люблю тугие узлы, поэтому запускаю туда палец
и слегка... вот так... освобождаю...
-- Очень интересно, -- сказал следователь, странно смеясь
одними глазами. -- Тут целая наука!..
-- Здесь действительно наука, а не в шутку, -- заметил
Федор Иванович. -- Вы же знаете, папиллярные линии на
пальцах... У каждого человека свои... Или форма ушей... Галстук
тоже отражает... Какой человек -- такой и галстук...
Рука следователя автоматически метнулась расправить
свернутую на груди сизую трубку. Движение это было в самом
начале пресечено задетой самолюбивой волей. Произошла сложная
встреча веселых взглядов. Тут и явилась стенографистка.
Положила на стол отпечатанные на машинке страницы. Следователь,
забыв повисшую на лице улыбку, стал читать. Потом подвинул
листы к Федору Ивановичу. Тот обстоятельно прочитал свои
показания, удивился, что нет ни одной опечатки, и подписал
каждую страницу.
После этого следователь вынес стул в коридор и, поставив
его у двери, предложил Федору Ивановичу посидеть. Сам же
решительно щелкнул замком и, спрятав ключ в карман, с папкой в
руке исчез за поворотом дугообразного коридора. Федор Иванович
был уверен, что следователь пошел к генералу совещаться. Может
быть, даже по вопросу о заключении Дежкина под стражу. Чтобы он
не помешал дальнейшему следствию. Но проследить, в какую дверь
войдет этот деловой человек, не удалось. В этом и было одно из
достоинств дугообразности этих коридоров. И Федор Иванович на
миг задумался о странных путях, которые выбирает себе иногда
человеческий гений.
Совещание длилось не меньше часу. Потом следователь почти
бегом вернулся, уже без папки, сказал:
"Пойдемте", -- и они быстро зашагали. Следователь
торопился, он был хороший, проворный исполнитель воли строгого
начальника. Генерал -- тот хоть рассуждал, горячился --
потребность была во внутренней опоре для действий. У этого,
похоже, опора была в приказе. Он не терпел ни пылкости, ни
свободных рассуждений, мешавших доставляющему наслаждение
неуклонному логическому движению к цели.
Да, они свернули в дверь номер 446. Не снижая скорости,
прошли через светлую приемную, мимо зеленых диванов.
Следователь приоткрыл кожаную дверь, спросил: "Можно, товарищ
генерал?", -- вдали резко заревел голос Ассикритова:
"Да-да-аа!" -- и они вошли в просторный зал, который был
кабинетом генерала. Ассикритов, чуть склонив синеватую
шевелюру, в нерв-ком раздумье вышагивал по розовому ковру.
Издалека была особенно заметна его худоба. Пышность его новой
гимнастерки и мягких синих галифе была вся укрощена ремнями,
манжетами и узкими перехватами на кадыке, в локтях и коленях,
тесными дудками блестящих голенищ, их мягкой гармошкой в
щиколотках. Все эти узости придавали ему сходство с быстрым,
нервным членистоногим, и в этом состояло его особенное
изящество.
Следователь неслышно улетел куда-то вдаль и там сел на
диван. Поскольку положение бывшего эксперта стало другим,
Ассикритов не пошел ему навстречу здороваться. Федор Иванович
тотчас это заметил и, поведя мягкой бровью, остановился посреди
ко

вра. Оглядывал зал. Теперь это была большая лаборатория, в
ней сегодня ставился интересный эксперимент. Интерес к его
результатам был еще сильнее, чем страх, тихо щекотавший Федора
Ивановича.
-- Садитесь, Дежкин, -- сказал генерал, взглянув на него с
пылкой ненавистью, и пошел к своему высокому креслу за столом.
Федор Иванович прошел на свое место и опустился в то
кресло, где сидел однажды. Ассикритов уже перекладывал страницы
с его показаниями. Потом слегка отодвинул их и с горящей
улыбкой задержал взгляд на подследственном.
-- А ведь он накрыл вас, Дежкин. А? По двум пунктам
спокойненько накрыл!
-- Можно, товарищ генерал? -- послышалось из-за двери.
-- Давай! -- резко бросил Ассикритов, и два военных,
прикрыв за собой дверь, на цыпочках пробежали к дивану, сели
около следователя. Четыре глаза, светясь любопытством,
уставились на Федора Ивановича.
"Меня считают здесь важной персоной!" -- подумал он.
-- Дошло до вас, Дежкин? Накрыл он вас. Чувствуете, как
тонко?
-- Мне понравилось, -- сказал Федор Иванович. Ассикритов
сверкнул желтоватыми крепкими зубами:
-- Понравилось, говорите? Слышишь, Тимур Егорович? Оценка!
Тимур Егорович -- наш лучший следователь. У вас еще будут с ним
встречи. Он вас всего размотает. Видели, как в Средней Азии
шелководы кокон разматывают? Сначала плохо идет. Тогда его
парят. Попарят, опять начинают мотать. Чуть задержка -- опять
парят. Пока не пойдет хорошая нить.
Глаза Федора Ивановича расширились. Двенадцатилетний
пионер с красным галстуком, живший в нем до сих пор, оторвав
глаза от красивой книжки, глядел в пропасть, постигая новую
сторону жизни.
-- Не помешаю? -- послышалось от двери. Вошел полковник
Свешников, одетый в свой военный китель с погонами.
-- Давай, -- сказал генерал. Свешников, держа руку в
кармане, солидным шагом прошел к дивану и сел там, бросил ногу
на ногу.
-- Ценная черта у Тимура Егоровича -- он работает узлами.
Агрегатами. В каждом узле у него -- своя структура. Вот этот,
насчет четырех фотографий. Ведь это надо же, как он незаметно
загнал вас в угол! Ничего не подозревающего... Спокойно
врущего... Какая верная мысль: решивший умереть не станет врать
для самозащиты.
-- Он замечательно использовал эту закономерность, --
сказал Федор Иванович. -- Я еще там отдал должное. Тимур
Егорович очень стройно мыслит. Но он не знает ученых. Если
решает умереть настоящий ученый, он остается верным не только
голосу совести. У него еще есть собственные теоретические
установки. Им он тоже не изменит. Даже на одре. Академик лгал
вам, Тимур Егорович! Лгал не для самозащиты. У него была такая
теоретическая установка, академик называл ее завиральной
теорией. Он говорил: во всех неясных случаях жизни надо врать.
Хотя бы как попало, но обязательно врать. Только не говорить
правду. Чтобы противник не воспользовался вашим неведением. В
данном случае он запутал шелк Тимура Егоровича.
Ассикритов вскочил с кресла и пошел колесить по ковру.
Колесил и поглядывал своими углями.
-- Это не более чем ход с вашей стороны, -- послышался от
дивана голос следователя. -- Хороший ход, но ход. И я вам
докажу это. При следующем свидании.
-- Не уверен, -- Федор Иванович обернулся к нему. -- Это
будет такая же натяжка. А кроме того... Если бы вы все это
доказали... Ну и что? Допустим на минутку, что сделал эти
фотографии я. И вручил...
Федор Иванович тут же поймал себя: ему продиктовал эти
слова отдаленный голос. Чтоб пылкий, разговорчивый генерал,
разогнавшись, пробежал дальше, чем нужно, и нечаянно обронил
ценные сведения. Так и получилось, генерал тут же ворвался:
-- Хватит, хватит играть, Дежкин! Это не пустячок! Это
ключ, ваше любимое слово. Ключ ко всем вашим преступлениям. И
он уже у нас. Во-первых, -- генерал сунул в лицо Федору
Ивановичу загнутый палец. -- Вы вынесли за рубеж эту фальшивую
сенсацию. Вы еще продержались бы на плаву, если бы сенсация
была настоящая. Слава!.. Если бы слава была для советской
науки. Чем и прикрывался Посошков. Но это же фальшивка! Яловая
корова ваш гибрид -- вот что сказал по этому поводу Кассиан
Дамианович! Яловая корова! Во-вторых, -- генерал загнул второй
палец. -- У вас был сговор с Посошковым! Сго-ва-а-ар!
Фотографии-то он взял не у кого-нибудь, а у вас! Для чего? На
память? А в-третьих, это показывает вашу фактическую
принадлежность к подполью. И, стало быть, тот факт, что вы
сознательно пытались нанести урон нашей науке не только извне,
но и изнутри. Ведь каждый студент из всех, кому вы замутили
башку, стоит в плане нашего народного хозяйства. На каждого
средства ассигнованы!
Счастливый, он обежал круг и затих за спиной Федора
Ивановича. Возникла пауза, начала расти. Федор Иванович
чувствовал, что генерал в это время смотрит ему в затылок.
-- Вот и девочку эту. Женю Бабич... Неспроста вы ей
вопросик на зачете подкинули. И инициатива ваша насчет
аспирантуры... И профессора не зря вам сразу дали отпор. В
кубло ее хотели! В новое! Так оно и подбирается, кубло. По
штучке! Теперь-то, после ключа, это у нас как на ладони. Вы,
Дежкин, человек благоразумный -- сдавайтесь, складывайте
оружие. Дайте нам показания, мы запишем и отпустим вас
погулять...
-- Не боитесь, что убегу?
-- Куда вы убежите? Как убежите? Зачем? Чтобы окончательно
стало ясно, что вы враг? Всех ваших друзей, Дежкин, какая-то
сволочь предупредила -- и никто не бросился в бега. Ждали нас!
Советский человек, даже если он совершит преступление, никогда
не бежит от правосудия. Доверяет ему. Это, Дежкин, не зависит
от вас. Если вы советский. Таким воздухом дышите. С детства!
Повторяю, если только вы не враг.
-- В общем, конечно, вы правы... -- Федор Иванович вовремя
подавил в себе возражение, нахохлился.
-- А для страховки мы вас -- на поводок, на длинный. Чтоб
гулять не мешал. Не знаете вы нас, Дежкин. Сдавайтесь. Хватит
темнить.
Он вышел из-за кресла и остановился перед Федором
Ивановичем. Смотрел на него, как бы любуясь.
-- Стригален у вас бывал? В этой вашей... комнате. Генерал
был мастер стрелять в темноте, то есть задавать вопросы наобум.
И иногда попадал при этом в точку. Услышав его вопрос, Федор
Иванович почувствовал толчок страха. Это сразу же передалось
Ассикритову, у него захватило дух от открытия.
-- Троллейбус все время ночевал у вас! -- торжествующе
взревел он. -- Мы располагаем точными данными, Дежкин!
Он перехватил лишнего. Федор Иванович осторожно перевел
дух. Этого генерал не заметил. Оглянувшись на зрителей,
сидевших на диване, он начал свой знаменитый прием, сеанс
гипноза, принесший ему славу в этих дугообразных коридорах.
Шагнув почти вплотную к Федору Ивановичу, он красиво поднял над
ним руку. Чуть повеяло хорошими духами, вином и табаком.
Наложив пять твердых пальцев на темя сидевшего перед ним
настороженного человека, слегка повернул его голову и
зафиксировал в таком положении.
-- Наверно, это лишнее, -- сказал Федор Иванович и, крепко
сжав его запястье, отвел легкую генеральскую руку. Ах, нет, он
не сделал этого, не сказал... И жесткие пальцы остались на
месте. Федор Иванович только вжался в мягкое кресло. Пламенные
взоры Ассикритова встретили задумчивый серо-голубой взгляд
ученого, только что открывшего новое явление. Почувствовав себя
объектом, генерал отвел свои угли, шагнул назад.
-- Что вы сейчас думаете? -- заторопил, оглянувшись на
диван. -- Говорите! Не тяните, говорите сразу!
-- Я думаю, -- не спеша начал Федор Иванович, -- думаю,
что в нашем прошлом... В нашем славном прошлом... может
оказаться страница, которой лучше бы не было. С точки зрения
сегодняшнего дня. И получается, что тот, кто еще тогда сразу
все увидел и хотел вырвать эту страницу... А не расхваливал ее
из шкурных соображений... или кто не давал вписывать в нее
позорящий, безобразный текст... Или хотел хотя бы уравновесить
-- другой, хорошей страницей... И кого тогда за это... хором
осуждали... Сегодня может оказаться, что он опережал свое
время, был прогрессивным человеком и патриотом, и с него надо
было брать пример... У него было зрение, он видел на десять лет
вперед, понимал... И он не боялся поступать так, как требовали
интересы будущего. Вот что я думаю, товарищ генерал...
По наступившему глубокому молчанию Федор Иванович понял,
что лучше было бы не говорить этих слов. Но все уже было
сказано. Генерал оглянулся на диван, сделал глазами знак. Его
гипноз дал результат!
-- Тяк-тяк, тяа-ак! Высказался! О ком же это вы, господин
адвокат? Не о враге ли народа по кличке Троллейбус? Кто
правильно поступал? Давайте, говорите сразу!
-- Нет, Троллейбус тут ни при чем. Просто отвлеченное
рассуждение. Вы же потребовали...
-- Так вот. Этот ваш подопечный, я знаю, кто он... -- тут
генерал загудел сквозь сжатые зубы: -- Он должен был ошибаться
вместе со всеми. Тогда он был бы наш. От ошибки не застрахованы
самые лучшие умы. Тогда если ошибались, то все. Я знаю, о ком
вы... Если он тогда не ошибался -- значит, не горел общим
делом, не мечтал революционной мечтой. Холодный был наблюдатель
-- потому наши дела и казались ему ошибкой. В лучшем случае!
Наши дети, Дежкин, наши дети будут нас славить! Каждый наш шаг!
А раз так, мы можем не засорять свои мозги бесплодными...
вредными соображениями, которые вы тут... Которые только
удерживают руку, когда надо действовать быстро и решительно.
Враг не задумывается над тем, что скажут о нем завтра. Ему
подавай сегодня! Видите -- привезли вредный фильм, вражескую
стряпню, отравляли сознание людей.
-- Да, вы правы, -- сказал Федор Иванович, задумчиво глядя
на генерала. -- И Кассиан Дамианович подобные мысли развивал...
-- Правильно! Это его мысль. В принципе. Только он говорил
это в связи с вылазкой вейсманистов-морганистов в журнале.
Истину они там искали! В виде гриба! Не всегда истина подлежит
защите. Если она стоит у нас на пути... Если я провожу линию
высоковольтной передачи, а на пути у меня колосится поле, я
пускаю мой трактор по пшенице, по пшенице! А сусликам, которые
устроили там норы, это не нравится. Обрезали вы когда-нибудь
яблоню? Если надо убрать выросшую не там, где надо, ветку,
думаете вы о том, что скажут потомки? Щелк -- одну, щелк
другую. Секатором. Полно веток под ногами -- а яблоня,
красавица, цветет и по ее плодам потомки будут судить о
деятельности садовника! В этом жизненность здорового общества.
В том, что любая попытка скрытого врага будет пресечена.
Обязательно, неотвратимо, при любых обстоятельствах. В
пресечении все! -- генерал опять шагнул вперед и навел свои
горящие глаза. -- Н-ну, а вы что? Не согласны?
-- Нет, не в этом жизненность здорового общества. А в том,
что обязательно, неотвратимо, при любых обстоятельствах
найдется человек, способный не бояться этого вашего секатора.
Пресекающая рука не всегда бывает права...
Федор Иванович сам испугался этих слов. Но по выжидающей
одеревенелости генерала понял, что не сказал ни слова.
Оказывается, загнал весь ком протестующей энергии внутрь! В нем
все кричало: "Молчи! С ним нельзя спорить!". И генерал,
кажется, услышал этот крик, наклонился, как бы наведя фонарик.
Федор Иванович добавил покорности. Еще добавил. И "парашютист"
отпустил внимание. Прошелся по ковру в молчании. Короткий
смешок сотряс его, и он, словно отряхиваясь, покачал головой,
поражаясь, недоумевая, и даже присвистнул.
-- Интеллигенция!.. Ни черта же не понимают... А он сидит
и то же самое думает про нас! Не-ет, друзья! Мы разбираемся в
том деле, которое нам поручено. Понимаем, что такое
Вонлярлярский и что такое Дежкин. Вонлярлярский ведь тоже
прихрамывает на эту ногу. Почитывает Моргана. Но как читать...
Мы тоже с Михаил Порфирьевичем заглядывали в эту галиматью.
Нюхнули этого духу... Как чита-ать! У Вонлярлярского есть еще
одна хромота. Он из абрикосовых косточек рожицы разные
вырезает. В воскресенье пробежится по парку... удерет от
инфаркта -- и за работу. Разве мы будем ему мешать? Валяй,
старайся, дед! Режь, пили свои косточки... И Мендель с Морганом
у него на той же полке, с косточками. А вот Дежкин -- это
что-то новое. Честно скажу, я не все еще в нем понял. Серьезное
социальное явление... Зарубежная реакция сразу почуяла... Руку
помощи тянет. К-кык они сразу... Как воронье... Покажи нам
гибрид, хотим посмотреть! Ну что ж, приезжайте, посмотрите...
На этот гибрид. Вот он... Ишь ты, и галстук завязал. Узел, узел
какой! Н-ну, комик...
Генерал опять остановился против Федора Ивановича, уставил
восхищенные глаза. Рассматривал галстук, сорочку, пиджак.
Наступила самая долгая пауза. И вдруг:
-- Тимур Егорович, отдай ему пропуск и паспорт. Пусть
идет.
Не веря этой внезапной свободе, Федор Иванович легко
шагал, почти бежал по улице, которая всего за три часа стала
ему чужой, и чувствовал себя как иностранец. Но это постепенно
проходило. "Ну-ну-у-у! -- он качал головой. -- Черта с два я
еще приду к вам. Дожидайтесь. Сыт вашим гипнозом". Он вспомнил
слова академика Посошкова о суеверном мистике-генерале,
подкрепляющем свои странные речи еще более странными жестами.
Да, Светозара Алексеевича можно было понять. "Только у моей
черной собачки хвост еще кренделем. В кусты, в кусты! В лес!.."

VI

Этот зов теперь не умолкал. Он громко прозвучал и в
воскресенье с утра -- из радиоточки, из красного пластмассового
ящичка, стоявшего на подоконнике. На лыжи! На лыжи! В этом зове
слышались особые интонации, относящиеся только к тому, кто,
проснувшись в шесть утра, напряженно обдумывал свой опасный
план.
И как только областной диктор еще затемно кончил
расписывать прелести солнечного утра и бега по "заснеженному
парку", тут же был вынут из шкафа ярко-синий рюкзак, тяжелый от
лежащих в нем кирпичей. Федор Иванович выложил на стол все
шесть штук, поместил в рюкзак свой застегнутый полушубок и
затем водворил на место кирпичи. Теперь уже не подсознание
руководило им, а расчет, учитывающий многие стороны
предприятия. Лыжный вариант был уже утвержден. Оказалось, что
нужен именно такой обширный рюкзак. Он удачно подвернулся в
свое время. А полушубок попал туда потому, что пора было
начинать приучать лыжную секцию к большому объему этого
заплечного вместилища. Человеческое любопытство следовало
надежно притупить. Федор Иванович затолкал туда же свою
телогрейку, брезентовую куртку и сапоги, затянул все ремешки и
полюбовался прекрасной формой и компактностью своего рюкзака.
Предстояла, можно сказать, последняя репетиция. Нужно было
прогнать весь спектакль со всеми артистами, в костюмах, а для