Geum.ru

Владимир Дудинцев. Добро не должно отступать Труд, 26. 08. 1989

Вид материалаИнтервью
Подобный материал:
1   ...   24   25   26   27   28   29   30   31   ...   59
-- думал он и тревожно оглядывался, но сохранял деловой вид. --
Я -- правая рука академика, мне поручено "наследство", пусть
попробуют придраться".
В понедельник -- это было четырнадцатое мая -- ему
позвонила Раечка из ректората. Его ждал конверт из шестьдесят
второго дома. Эксперта приглашали на пятнадцатое.
Утром пятнадцатого он вымыл голову и, причесавшись,
завязал розоватый галстук на чистом твердом воротничке сорочки.
Надев "сэра Пэрси" и посмотрев на себя в зеркало -- прямо и
искоса, -- он отправился на Заводскую улицу. Он знал, что в
подобных случаях надо быть одетым безукоризненно. Все было бы
хорошо, но кровоподтек под глазом был в самом расцвете -- стал
почти черным, и его окружало желтое сияние.
По дороге размышлял, двигал бровью. Он хорошо понимал, --
ролик с фильмом у них -- главное доказательство, и это
доказательство надо было обязательно лишить силы.
Пропуск был уже готов. Федор Иванович вошел через третий
подъезд, миновал прилавок с часовым, затем поднялся на второй
этаж, попал в знакомый полутемный извивающийся дугами коридор.
Оглядываясь на эти плавно выгнутые стены, прошел мимо высокой
двери с номером 441 на табличке. Несмело протянул руку к двери
446. За нею была светлая приемная с зелеными диванами. Молодой
молчаливый военный взял его пропуск и открыл перед ним кожаную
дверь. За нею была еще одна такая же дверь, похожая на спинку
мягкого кожаного кресла, и открылся просторный зал с большим
розовым ковром в центре, а вдали -- большой письменный стол. С
интересом разглядывая этот зал, Федор Иванович не сразу понял,
что это кабинет. Потом увидел поднявшуюся над письменным столом
знакомую очень высокую синевато-черную шевелюру невиданной
плотности и густоты. Генерал -- в суконной гимнастерке и
ремнях, в синих галифе, невысокий, тонконогий, изящный, как
стрекоза, вышел к нему из-за стола. С первых же шагов он начал
изучать лицо приглашенного эксперта. Попутно подал слабую руку,
а сам изучал, изучал. Во время вялого, неуверенного рукопожатия
от генерала повеяло чем-то мягким, приятным. Когда-то некая
дама, жена штабного офицера разъяснила Федору Ивановичу первые
и верные признаки настоящего мужчины: от него должно пахпуть --
чуть-чуть хорошим табаком, чуть-чуть хорошими духами и
чуть-чуть хорошим вином. Всем этим и попахивало слегка от
бритого, словно бы переставшего дышать от внутреннего
напряжения, скрипящего ремнями генерала Ассикритова.
-- Что это у вас... товарищ эксперт? -- спросил генерал,
остановив сияющий взгляд на темно-лиловом желваке под глазом
Федора Ивановича, подведенном тающей желтизной. -- Заклеили бы.
Могу вызвать медсестру...
-- Боевая рана. Получена на посту, который доверен мне
Кассианом Дамиановичем. Таких травм стесняться не приходится.
И они оба оскалились, беззвучно смеясь и не спуская друг с
друга глаз. Сели в глубокие кресла друг против друга. Тоненький
генерал занял лишь треть места в большом кресле, и это
позволило ему косо раскинуться и ловко перебросить одну тонкую
ногу через другую и положить руку на глянцевое голенище.
Огромная шевелюра все время приковывала внимание, возвышалась
над его страстной и загадочной худобой.
-- Ну, какие у вас дела на фронте борьбы, товарищ
завлабораторией? -- спросил он. -- Как там с наследством?
Ничего не упустили?
-- Кое-что упущено, -- сказал Федор Иванович.
-- А что такое? -- генерал выпрямился озабоченно.
-- При обыске много пакетов с семенами попорчено и
исчезло. Кассиан Дамианович был огорчен.
-- Значит, что же получается -- хоть и вредное учение, а
ценности производит?
Федор Иванович счел нужным при этих словах измениться в
лице и недоуменно посмотреть на генерала.
-- Материальные ценности не утрачивают своей цены от
перемены хозяина, -- сказал он холодно и чуть с гневом. "Правая
рука" была на страже позиций академика.
-- Бывают упущения поважнее, -- устало сказал генерал. --
Вам академик говорил?
-- Говорил. Какая-то, видно, сволочь предупредила. Между
прочим, из знающих.
-- Скоро подберем обоих. И того и другого. И сволочь
подберем. Недолго им бегать.
И они замолчали. Генерал мял свое голенище, поглядывая на
сидящего против него строгого, углубленного мыслителя. Потом
коричневые веки его задрожали, он как бы прицелился.
-- Федор Иванович, -- вдруг заговорил он по-новому и
притворно потянулся в кресле. -- Нам известно, что вы --
непримиримый и знающий свое дело борец. Поэтому несколько
удивляет расплывчатость вашего заключения. Правая рука
академика, а где же на ней, хе-хе, когти? Где стальная
мускулатура?
-- На то она и правая, чтобы не бить мимо цели. Я
привлечен в качестве эксперта. В этом качестве я не имею права
давать ход эмоциям.
-- Хм-м... Новая концепция экспертизы?
-- Я знаю, что я действительно тот, кем меня должен был
представить вам академик. И дорожу авторитетом, который
помогает делу. Если я ударю, опровергнуть меня будет нелегко.
Так, по крайней мере, было до сих пор. Вы же знаете, это я
поднял всю историю с Троллейбусом...
-- Это нам известно.
-- Зачем же мне, ученому, который хочет быть полезным,
сбиваться на путь выискивания мелких ошибок и приписывания
мелочам не присущего им значения? На путь пустых придирок...
-- Простите, что вы называете пустыми придирками? -- ночь
под бровями генерала несколько раз вспыхнула зарницами.
-- Я Дал объективное и неопровержимое заключение, и только
так можно бороться с серьезным врагом. Враг будет только
смеяться, если в простом студенческом фильме о делении клеток
мы начнем искать опору чуждого мировоззрения. Оптические
приборы, реактивы... Процесс преломляется линзами, фиксируется
на пленке. Протекает вне нашего сознания, -- Федор Иванович
говорил мерно, словно диктуя генералу слова.
-- Но там же тексты, тексты!
-- Мы смотрели...
-- Простите, кто это мы?
-- Я подключил самых надежных сотрудников. Петра
Леонидовича Варичева, Анну Богумиловну Побияхо. Задействовал
этого, нового доцента из Москвы. Еще несколько человек из
надежных. Мы собрались и несколько раз просмотрели фильм. В
текстах только научные термины и дозировка веществ в растворах.
Ни одного вывода. Типичное пособие для преподавания. Главное
слово оставлено комментирующему профессору. Все зависит от
того, кто будет интерпретатор.
-- Но этим интерпретатором может быть враг!
-- Согласен. Мы в экспертизе говорим не об интерпретаторе,
который к фильму не приложен... А о том, что дано. Фильм это
средство. И как таковое он индифферентен. Безразличен.
-- Значит, все в цели? Это вы хотите сказать? Цель
оправдывает средства?
-- Нет. Не хочу этого сказать. Средства настолько
индифферентны, что им плевать и на цель и на оправдание. Ведь
вам не придет в голову обвинить руку, скажем, в хищении! Голова
всему голова. Средство не тот объект, чтобы его оправдывать.
Или обвинять. Печати- преступного умысла на этом средстве нет.
Как только появится печать умысла -- тут и хватайте
преступника. Это уже будет не средство, а преступное действие.
Пленка попала к вам, и вы, товарищ генерал, стремитесь ее
использовать как средство. В целях нашей общей борьбы -- я сужу
по вашим вопросам в постановлении. А пленка и тут, и в нашу
сторону, тоже не хочет гнуться! Ни в сторону мичуринцев, ни в
сторону вейсманистов-морганистов. Хочу, говорит, быть сама по
себе, вне вашей драки. Одно слово -- индифферентна. Наш фильм
отражает процесс, происходящий ежесекундно во всем живом мире.
И в вашем теле, товарищ генерал. Деление живых клеток и
зависимость этого процесса от условий обитания. Подтасовок
здесь нет, все чисто, заявляю уверенно, как эксперт. Зачем
фильм оказался у них, в этом...
-- В этом кубле, -- подсказал генерал.
-- Да, зачем он оказался у них, что с ним хотели делать --
если вы располагаете данными, как вы сказали, вот это и
выясняйте. Это задача следствия. Кубло -- это, между прочим,
термин академика. Бессмертный термин.
-- Да, знаю. У нас бывали беседы с Кассианом Дамиановнчем,
не одна. Приходится встречаться. Глубокий ученый. Глубоко
берет.
-- Фильм этот, безусловно, является выдающимся достижением
техники микрофильмирования. Обычно мы рассматриваем в микроскоп
клетку уже убитую эфиром и окрашенную. В таком виде, как здесь,
хромосомы я наблюдал впервые.
Федор Иванович сказал это, чтобы проверить
информированность генерала о нем. И генерал сейчас Же
отреагировал.
-- Мы располагаем данными, что вы видите эти хромосомы
вторично, -- сказал он вскользь. Федор Иванович заметил про
себя его профессиональную страсть -- показывать на мелочах, что
он знает всю его подноготную.
-- Эти данные неточны, -- сказал он, показывая
Ассикритову, что участвует в более высокой и ответственной
игре. -- Если вам нужны точные данные на этот счет, их даст вам
академик Рядно.
Генерал встал с кресла и некоторое время таинственно
смотрел на Федора Ивановича, и при этом можно было подумать,
что он сгорает от чахотки. Потом он прошелся по кабинету и
остановился где-то за спиной невозмутимого эксперта. Через
минуту Федор Иванович обернулся и встретил его огненный взгляд
-- генерал пристально смотрел, оказывается, ему в затылок. "Что
это он?" -- подумал Федор Иванович. А генерал, прервав свое
непонятное исследование, обошел стол, уперся рукой в лежавшее
там заключение эксперта и принялся читать. Текст этот, видимо,
уже не в первый раз, привел его в бешенство. Он ударил
маленьким кулачком по бумаге и тут же взял себя в руки. Блеснув
черными глазами, подался к Федору Ивановичу.
-- Беззубое заключение! Беззубое! Дорога ложка к обеду.
Враг забросил нам это "средство" как раз, когда ему нужно,
когда у нас идеологическая борьба!
-- Не считаю разговоры о клетке, о том, как расположены ее
структуры и как они функционируют, идеологической борьбой, --
сказал Федор Иванович. -- Все, о чем вы говорите, задача не
экспертизы, а следствия.
-- У нас есть данные, что вы с некоторого времени стали
сочувствовать лженауке.
-- Я думаю, что эти данные слабенькие, -- сказал Федор
Иванович, смеясь.
-- Вы почему смеетесь?
-- Я нахожу, что сейчас как раз самое время нам обоим
рассмеяться. Данные у вас слабые, иначе вы не поручили бы мне
работу. Не стоит верить этим данным. Ненадежные данные.
-- Надо не верить, а знать, -- так любите вы говорить? Да,
надо знать... И мы все будем знать.
-- Не сомневаюсь. Судьба истины -- быть познанной, --
сказал Федор Иванович, соглашаясь.
-- Ну хорошо, -- генерал сел на полированный угол стола и
оттуда, качая ногой в сапоге, продолжал свое неуклонное и
непонятное наблюдение за лицом эксперта. -- Хорошо. Разве этот
фильм не доказывает... Разве это не попытка доказать, что все
-- в наследственном веществе?
-- Фильм, снятый с живого объекта, всегда и несомненно
доказывает, что прав материализм: все -- в веществе.
Генерал, сверкнув глазами, спрыгнул с угла. Он обошел
вокруг стола, наклоняясь и присматриваясь к Федору Ивановичу с
разных позиций, как будто играл в бильярд. Не отводя глаз,
попятился, вернулся к креслу за столом, сел и налег грудью на
бумаги.
-- Хорошо, скажу так: разве не доказывает это, что путем
манипуляций с веществами можно изменить наследственность?
-- Это было бы именно таким несомненным доказательством,
если бы их теория была верна...
Генерал озадаченно опустил голову, вникая в эти слова.
-- Чья теория?
-- Тех, кто в кубле.
"Я тебя сейчас подведу к одной мыслишке", -- подумал Федор
Иванович.
-- Так теория же неверна! -- Генерал побежал вокруг стола
и чуть не упал. Навис где-то сзади над Федором Ивановичем.
-- Тогда этот факт опровергает ее.
-- Ничего не понимаю... Ну, а если бы была верна?
-- Я уже сказал, это было бы для нее неопровержимое
доказательство.
-- Запутали вы меня. Что раньше? Факт? Или вывод из него?
-- Вы это сами знаете, -- внятно сказал Федор Иванович,
сидя к генералу спиной. -- Но, поскольку я нахожусь в этом
доме, я должен добавить: смотря о чем идет речь. В большинстве
случаев вывод следует за фактом. В простой науке, вне этих
стен... Но есть, вы знаете, случаи...
-- Так запишите это в акте экспертизы!
-- Не могу. Это не из области науки. Это -- дело
правосознания.
-- Да, да... -- сказал генерал рассеянно. Он принялся
ходить по кабинету. Иногда вдруг останавливался, принимая
странные позы, и все время взглядывал на Федора Ивановича, но
сейчас же отводил глаза. После нескольких таких перемещений,
как бы мельком, проговорил:
-- Я вас понял. Дошло наконец. А как же с
ответственностью?
-- Н-не знаю, -- сказал Федор Иванович.
-- Чья же будет ответственность? Кто будет отвечать за
ошибку правосознания?
-- У правосознания не бывает ошибок, -- строго сказал
Федор Иванович, наблюдая за генералом. -- Ошибки могут быть
только у науки. Даже если их нет...
-- Опять что-то говорите... А все же, если правосознание
ошибается?
-- Оно не может ошибаться. Оно меняется. А за прошлое с
него никто не спросит.
-- Пожалуй... Но у нас особый случай. Нам сейчас нужны
знания.
-- Я не уверен, нужны ли... -- Федор Иванович тут же
понял, что этих слов он не произнес. Вместо этого он, помедлив,
сказал: -- Экспертиза и дает их вам. Если случай особый, их
иногда... можно отбросить...
-- А отвечать?
-- Я же сказал...
-- А перед совестью?
-- Что такое совесть? В определенных условиях она должна
одобрять...
-- Что одобрять?
-- Действия того лица... которое решает, тот ли это
случай, чтоб отбросить знания. Или не тот.
-- К чему вы мне все это говорите? -- вдруг закричал
генерал с бешенством.
-- Говорю для обоснования своей позиции научного эксперта.
И о границах применения науки...
-- Это объективизм у вас, а не позиция! Такой, как ваш,
акт экспертизы нельзя положить в основу решения!
-- Значит, я прав! Все-таки, сначала появился вывод, а
потом к нему вам понадобилось добыть подтверждающий факт! --
сказал Федор Иванович с некоторым торжеством. И сейчас же с
облегчением сообразил, что и это он высказал только в уме.
Во

время остановился. "Суеверие и глупость", -- думал он, зорко
наблюдая генерала. Но не спешил выдавать ему эту свою точку
зрения. Потому что суеверие и глупость, облаченные в сукно и
скрипящие ремнями, и чуть пахнущие хорошим табаком, духами и
вином, -- они командовали здесь, и Федор Иванович не видел
пределов их власти.
Теперь генерал в молчании ходил по кабинету, и отдельно
бродили его углистые глаза. Пожимал узкими плечами.
-- Ч-черт знает что... -- с ненавистью бормотал он в
сторону. -- Советский ученый! Ин-тер-ресно! У него под носом,
под носом орудуют враги... Готовятся... Ожидают своего часа...
Все полетит кувырком, настоящих профессоров тю-тю, везде будут
сплошные воспитанники академика Рядно, в науке окажется полный
вакуум... Потом это кончится... А мы и объявимся, тут как
тут... Десять человек, каждому группу по сорок студентов,
получится четыреста специалистов... Слышали вы о такой
вражеской арифметике?
-- Не слышал, но это все понятно... Арифметика здесь не
вражеская. Если отбросить некоторые выражения в адрес
академика... недопустимые... Я даже могу с вами поспорить по
этому вопросу на стороне истины, -- сказал Федор Иванович. --
Эти люди... Даже, по вашему пересказу их слов, видно, что они
очень молодые... Видимо, студенты. Они разумели под этим не
конец советской власти, а всего-навсего...
Генерал усмехнулся.
-- Всего-навсего учение Мичурина -- Лысенко? Теорию
академика Рядно? Всего-навсего!
-- Даже не это. Они имели в виду, по своей неопытности...
Конец запрета на учебные занятия с клеточными структурами. Они
не без основания считали, что может образоваться брешь в
знаниях.
-- Конец марксистского учения, вот что они имели в виду!
-- закричал Ассикритов, затрепетав. -- Цветущую ветвь советской
науки! Учение наших корифеев -- вот на что они замахнулись.
Вейсмана хотят нам просунуть с монахом Менделем! Мальтуса! Вы,
Федор Иванович, вызываете у меня удивление. Удивление
вызываете. Знаете, как называется то, что вы мне говорите?
Де-ма-го-гия! Вы попробуйте, скажите все эти штучки про ваших
студентов академику. У него эта адвокатура не пройдет. Как,
впрочем, и у нас.
-- Есть простые вещи, которые могут быть по-деловому
обсуждены в среде знающих людей. Нет оснований переводить их в
идеологическую плоскость...
-- Да это же спор между двумя системами! В восемнадцатом
году эсеры выкатывали против советской власти пушки. Сегодня
враг взял на вооружение вейсманизм-морганизм. Он горячо
приветствовал бы вашу экспертизу. Вот так, товарищ... товарищ
правая рука. До свидания. Нам с вами обоим все ясно. Вам ясно?
Мне -- более чем ясно.
Больше они не произнесли ни слова. Вдали открылась дверь,
молодой военный отворил ее пошире и стоял, как бы собираясь
принять Федора Ивановича в объятия. Поклонившись, эксперт вышел
стройным независимым шагом. Генерал стоял посреди кабинета и,
содрогаясь, смотрел ему вслед.
"Нет, мне удалось, удалось лишить это искусственное
доказательство его силы, и я сумел растолковать генералу, что
никакой ведьмы в черной собачке нет", -- так думал Федор
Иванович, шагая по веселой майской улице. На стриженых деревьях
мельтешила свежая, совсем юная листва, ветер был теплый, сильно
пахло смолой тополей. "Но расставаться с придуманной ведьмой
генералу не хочется, -- бежали мысли дальше. -- Нет, он не
расстанется со своей мечтой раскрыть хоть раз в жизни настоящий
заговор. Фильм с иностранным текстом... Так хорошо провели
операцию, нашли рулончик -- где! -- на вокзале, под курточкой у
собравшегося укатить в поезде члена тайной группы. Прямо как в
кино! Нет, он любит групповые дела, он не расстанется с такой
интересной ведьмой. И академик будет его подогревать изо всех
сил. Но мне удалось сделать свое дело, бросить четкий луч
научной ясности на это их главное доказательство, и генерал все
увидел. Он все увидел, потому и бегал так вокруг стола --
ведьму было жалко упускать из рук. Он почешется еще дома,
подумает, на что идет. Хоть сейчас это вроде и в порядке
вещей... Но настоящая оценка еще придет, и он это знает. Оба
примутся теперь срочно спасать свою ведьму, и тут уже не будет
места заблуждениям. Впрочем, у Касьяна их и не было никогда.
Никогда не было их у моего батьки..."
Так, остро и тягостно задумавшись, он незаметно дошел до
учхоза, и там, в оранжерее, до самого вечера что-то делал,
переставлял какие-то горшки с растениями, отвечал на какие-то
вопросы. Уже переплеты оранжереи порозовели, и стекла заиграли
на закатном солнце, уже и погасли, и бледно вспыхнули палки
дневного света. Он сам не заметил, как остался в оранжерее
один, и уже в одиннадцатом часу, все так же тягостно думая и
вопрошая перед собой пустоту -- о том, как развернутся события
в будущем, -- побрел домой через парк в быстро темнеющих
сумерках подступающего лета.
Странные свойства души! Еще на крыльце он почувствовал
неясный гнет. Может быть, его внимание еще издалека задержалось
на миг на неясном сгустке, напоминающем человеческую фигуру.
Эта тень, похоже, протекла в полумраке в его подъезд и оставила
слабую бороздку в сознании. Если так, то, взявшись за ручку
двери, он вдруг ее и ощутил -- эту бороздку, и даже замедлил
движение. В темном коридоре почему-то не горела лампочка. Пусть
загорится! Он повел по стене рукой, ища выключатель, но,
видимо, забыл, где находится эта штука. Рука, скользнув по
пыльной стене, оборвалась в нишу и уперлась там в грубоватый
нетолстый брезент. А под брезентом подалось живое тело.
-- Здесь кто-нибудь есть? -- спросил Федор Иванович,
отпрянув.
-- Есть, есть, -- ответил в нише приглушенный, тихо
резонирующий басок Ивана Ильича.
-- Сейчас... -- шепнул Федор Иванович. Прошел к своей
двери, быстро отпер ее, распахнул внутрь темной комнаты, в
глубине которой чуть светился синий прямоугольник окна,
перечеркнутый тонким крестом переплета.
-- Свет не будем зажигать? -- негромко спросил Стригалев.
-- Почему? Зажжем! На окне у меня занавеска. Сейчас я
ее... Вы садитесь сюда, в угол, на мою койку. Дверь запрем...
-- Я ведь к вам до утра, Федор Иванович... До завтрашнего
вечера.
-- Мы можем вас здесь приютить и до следующей весны. Ко
мне никто не ходит.
-- Ну вот, я уже в углу. Можно зажигать. Федор Иванович
щелкнул выключателем, вспыхнула ярко-желтая лампочка, окно за
казенной шелковой занавеской сразу потемнело. Хозяин в три шага
обежал по комнате круг, поспешно собирая в одно место на стол
предметы, оставленные утром где попало. Он сразу нашел
электрический чайник, початый батон хлеба, пачку сахара, банку
с маслом, залитым водой.
-- Масло -- это хорошо, -- сказал Иван Ильич с койки, из
самого темного места. -- Дайте мне кусочек. Нет, только
кусочек.
Бедняга, он был голоден и давно не глотал своих сливок.
-- Сливки будут утром, -- сказал Федор Иванович. --
Молоко, может быть, раздобуду сейчас.
-- Вы сейчас мне кашку сварите.
-- А картофельное пюре? Можно?
-- Давайте пюре.
-- Кашку тоже сварим. Позднее. Сейчас почистим и поставим
картошку.
Федор Иванович .выволок из-под койки ящик с картошкой.