Geum.ru

Владимир Дудинцев. Добро не должно отступать Труд, 26. 08. 1989

Вид материалаИнтервью
Подобный материал:
1   ...   27   28   29   30   31   32   33   34   ...   59
-- Молодец. Много написала. Значит, серьезно относишься к
делу. Иди сюда, детка, и сама мне все зачитай. Мелковат почерк.
Академику и в очках не справиться.
По проходу быстро застучали каблучки. Федор Иванович узнал
эту девушку. Почти черные волосы двумя долями, как плотные
скорлупки, охватывали сердитое чистое лицо и соединялись сзади
в толстую недлинную косу. И вокруг летал прозрачный коричневый
пух. Она была красива и строга. Федор Иванович видел ее в
первый раз, когда они с Цвяхом после собрания нагнали в
сумерках шеренгу студенток. Они все тогда наперебой, толкая
друг дружку, терзали имя Саши Жукова. И эта, красивая, сжав
маленькие губы, клюющими движениями трясла головой и требовала:
"Гнать, гнать его из комсомола!" Потом Федор Иванович не раз
встречал эту девушку среди студентов четвертого курса. Даже
принимал у нее зачет по практике. Она была отличница, прекрасно
знала все положения мичуринской теории и новшества, внесенные в
нее академиками Лысенко и Рядно. Когда Федор Иванович во время
зачета привел некий неоспоримый факт из известного ей материала
по физиологии злаков и по цветению пшеницы, а затем попросил
объяснить этот факт с позиций мичуринского учения, она тут же
сбилась, ей пришлось бы подтвердить правоту монаха Менделя.
Она, как отличница, не могла простить себе такую запинку, и
Федору Ивановичу показалось, что она возненавидела его за это.
Федор Иванович навсегда запомнил этот случай. Задавать такие
вопросы студентке -- это был страшный, неоправданный риск.
-- Как тебя зовут, детка? -- спросил академик, когда
девушка взошла к нему на сцену.
-- Женя Бабич, -- ответила она бесстрашно.
-- Ну что ж, Женя Бабич. Давай, читай... что ты тут мне
пишешь. Женя Бабич...
И Женя взяла у него длинный лист и улыбнулась академику и
своим друзьям, сидевшим в зале.
-- Дорогой Кассиан Дамианович, -- произнесла она с большим
уважением и, подняв мягкие темные бровки, стала читать, то и
дело открывая рот для глубокого вздоха: "На протяжении четырех
лет, что я учусь в институте, я с особенным интересом
занималась проблемами видообразования, которые изучаете вы,
уважаемый академик. В первый же год я пристала к группе
аспирантов, которой была поручена переделка яровых пшениц в
озимые, и все свободное от учебы время проводила в учхозе. Мы с
подружкой даже завели там себе маленькую деляночку. С большим
интересом мы наблюдали за работой аспирантов, они сеяли под
зиму яровые сорта. Значительная часть растений вымерзала, но
отдельные экземпляры перезимовывали и давали урожай. И уже в
следующем году при повторном подзимнем посеве полученных семян
появлялись стойко озимые растения. Наследственно озимые. Это
было удивительно! Это было чудо!"
Академик кивал, любовался девушкой, не отрывал глаз.
-- "Я много читала разных книг по физиологии растений, и
мне было уже тогда известно, что нормальная, то есть весной
посеянная яровая пшеница, во время цветения выставляет наружу
только тычинки. Только пыльнички висят..." -- Тут Женя
оторвалась от письма и пояснила: -- Лохматый такой колос
бывает.
И академик умиленно закивал.
-- "Это ее нормальное цветение, -- продолжала она читать.
-- Рыльце в яровом варианте вообще не высовывается, и поэтому
получается закрытое опыление, то есть самоопыление с
сохранением в потомстве всех свойств, в том числе, и яровости.
Однако мы с подружкой заметили: те яровые растения, которые
высевались под зиму и после такого посева перезимовывали, --
они начинали цвести иначе! Они вместе с тычинками высовывали и
рыльце. Мы сейчас же раскрыли книги. В книгах пишут, что так
оно и бывает всегда, если яровое растение перезимует. А так как
весной кругом цветут другие злаки и летает масса пыльцы..."
-- Если дождь пройдет, все лужи желтые, столько кругом
пыльцы, -- пояснила она опять. И академик опять закивал.
-- "...Наверняка чужая пыльца попадает и на рыльца наших
перезимовавших пшениц, -- читала Женя дальше. -- Происходит уже
перекрестное опыление! И мы уже не можем сказать с
уверенностью, что перед нами в результате: переделанное
растение, как результат промораживания, или же это плод
беспорядочного опыления чужим сортом. С последующим
менделевским расщеплением..."
Она смело произнесла страшное слово. Академик уже без
улыбки посмотрел на нее и кивнул несколько раз.
-- "Эта мысль пришла в голову нам с подружкой сразу, и мы
сказали это нашим аспирантам. И даже посоветовали им весной
надеть на перезимовавшие растения бумажные изоляторы, чтобы
закрыть таким образом доступ чужой пыльце..."
Академик опять кивнул.
-- "Аспиранты согласились с нами. Колпачки были надеты, но
руководительница аспирантов их сняла".
-- Кто руководительница? -- спросил академик.
-- Анна Богумиловна, -- упавшим голосом ответила девушка.
-- Та-ак, -- проговорил академик. -- Так это, значит, ты
затейница всей этой заварушки с изоляторами? По-моему, два года
назад... Слышишь, Анна Богумиловна? Я думал, еще кто-нибудь
вздумал нас напугать... Ничего, ничего, детка. Не бойся. Не
доверяешь, значит, профессору?
-- По-моему, профессор не доверяет...
-- Вот оно нынче как! -- Касьян обернулся к Варичеву и
Брузжаку. -- Они нам уже не доверяют! Сами читают! Придется в
отставку подавать, а? Раз такой вотум недоверия. Отцы и дети!
Ничего, Женя Бабич, не пугайся, ты правильно поступаешь. Только
так и можно изучать науку. Только так...
-- Можно читать дальше? -- спросила Женя.
-- Давай, детка. Давай, милая. Интересно, чем у тебя
кончилось.
-- Еще не кончилось, Кассиан Дамианович, -- и Женя стала
говорить уже без бумажки. -- Когда у аспирантов были сняты
колпачки, мы с подружкой перенесли опыт на свою деляночку.
Тайком. На всякий случай, чтобы колпачки не сняли. Мы высеяли
яровую пшеницу под зиму. Морозы были сильные, но несколько
растений уцелело. И весной мы надели на них изоляторы.
Уцелевшие растения нормально выколосились. А когда посеяли под
следующую зиму полученные семена, никакой переделки у нас не
получилось. Тот же процент вымерзания, те же несколько
уцелевших яровых растений...
В зале наступила страшная тишина. Федор Иванович, чувствуя
надвигающуюся беду, запустил пальцы в волосы, сжал лоб, еще раз
запустил...
-- Я подумала: что же это такое? -- громко говорила Женя.
-- Прав Мендель? И испугалась...
-- А ты читала и Менделя?
-- Читала... -- тихо сказала девушка. -- И я
почувствовала, что без вас, Кассиан Дамианович, я этот вопрос
решить не смогу. Особенно после того, как на зачете... меня
спросил об этом же преподаватель. Он, наверно, видел нашу с
подругой... Подпольную... -- Женя хихикнула, -- деляночку.
Выследил. И спросил как раз об этом. Какова цель эксперимента.
К какому выводу приводит эксперимент. А вывод напрашивался.
Нехороший. И я не смогла произнести эти слова...
-- И какую отметку он тебе поставил?..
-- Пять баллов.
-- За что? За те знания, которых ты сама испугалась?
-- Не знаю...
-- Ну что ж, ты заслужила свои пять баллов. А кто был
преподаватель?
-- Федор Иванович.
-- Тебе, надеюсь, он потом разъяснил, что к чему?
-- Нет. Он сказал: это вопрос другого, не студенческого
уровня.
-- Ушел, значит, от объяснения. Ну, мы его сейчас спросим.
Чтоб не ставил студентам вопросы профессорского уровня.
Вопросы, на которые сам не может ответить. Вон он стоит. У
стены. Иди к нам, Федор Иванович. Просвети нас, в чем тут дело.
Федор Иванович оттолкнулся от стены и быстро, весело
прошагал через зал на сцену. Нельзя было показывать Касьяну,
что ты растерян, что у тебя ноги стали ватными от предчувствия
катастрофы. Он бодро шел, и впереди, как пуля, ждала его гибель
всего.
-- Что ж ты, дружок, оставил без ответа такой вопрос? --
ласково спросил его академик, предварительно оглядев в молчании
с ног до головы. -- Тоже, выходит, в зобу дыханье сперло? Зачем
же тогда спрашивать полез? Что хотел узнать у девушки?
И Брузжак наставил свои сладкие глаза, не скрывая
торжества.
Федор Иванович в это время мягко смотрел на Женю, и она
прятала от него глаза. Он видел в ней себя -- того честного
пионера, которого вызвали когда-то в палатку, чтоб узнать от
него всю правду о геологе. А сам он был сейчас тем геологом, и
так же мягко смотрел, прощая Жене ее честный донос. "Ага, уже
прячешь глаза. Это хорошо. Сейчас ты уйдешь отсюда и понесешь в
себе на всю жизнь ту же мою болезненную царапину непогашенного
долга, -- думал он. -- Ничего, неси, от этого ты станешь
человеком... Если есть в твоем стволе такая спящая почка..."
Интересно, что эта мысль сразу сняла все его тягостные
предчувствия.
От него ждали ответа, он был в центре страшного
напряжения, переполнившего зал. Он еще не знал, что будет
говорить, а слова уже зазвенели сами собой, потому что нельзя
было затягивать это безмолвие.
-- Кассиан Дамианович! Это же детский вопрос! Такой, как и
вопрос об отношении крокодила к воде. Та методика, которой
пользуются сейчас в этих классических экспериментах, дающих
такое наглядное представление о порождении новых видов
старыми... Об этом открытом нашей наукой явлении... Эта
методика страдает существенным пороком. И постоянно дает врагам
нашего прогрессивного учения некоторые козыри, чего можно было
бы с успехом избежать.
-- Что ж это за козыри, сынок? Интересно. Скажи,
послушаем.
-- Кассиан Дамианович! Часто ли граб порождает лещину?
Пока известен только один случай. Часто ли сосна порождает
елку? Тоже весьма редко. Является ли овсюг результатом чистого
порождения из овса? Или большая часть всходов этого сорняка
идет из семян того же прошлогоднего овсюга? Таким образом,
вдумчивый естествоиспытатель... каким обещает стать Женя
Бабич... должен неизбежно прийти к выводу... что частота
подобных скачков в природе вообще весьма невелика. Но зато
стабильна. Мы еще не рассматривали эту сторону явления, но, я
полагаю, Кассиан Дамианович, мы сможем здесь вывести закон... И
даже численный коэффициент, применимый ко всему растительному
миру...
-- Так-так... -- проговорил академик, кивая и глядя в пол.
Его уже осенило. Он уже уловил мысль.
-- Почему же, Кассиан Дамианович, почему порождения
яровыми злаками озимых происходят ежегодно, сотнями на одном
только нашем учхозовском поле? Что за льготу предоставила
злакам природа? Она ведь консерватор известный! Почему так
получается? Да потому все, что подлинные и притом нечастые
случаи порождения у злаков проходят на загрязняющем эксперимент
фоне случайных опылений. Что и заметила Женя Бабич. Она будет
ученым! Весьма вовремя заметила. Стефан Игнатьевич
Вонлярлярский назвал бы этот загрязняющий фон контаминацией...
Напряжение опало. Зал уже смеялся.
-- Я считаю, что применение изоляторов нужно ввести в
повседневную практику.
Он чувствовал: удалось уйти от удара. Удалось, удалось!
Академик уже сиял. Уже смеялся, шевелил губами, запоминая
иностранное слово. Он будет выводить закон!
-- Так ты считаешь, нечасто?.. Но зато, говоришь,
стабильно? Говоришь, закон? Ты, пожалуй, прав, Федор. Петр
Леонидыч, этот вот... Который пугает меня иногда... Он мало что
зубастый, он еще и башковитый. Оригинально мыслит...
Кассиан Дамианович принялся ходить по сцене. И весь зал в
молчании следил за его оригинальной шарнирной походкой.
-- Ты прав, Федя, со злаками мы работаем нечисто. Но
стабильность, то есть закономерность порождений подтверждает
великую роль среды как образователя форм.
Тут академик отошел на середину сцены, и голос его
зазвучал торжественно:
-- Формообразующая роль среды! Вот в субботу мне
позвонили. Сейчас как раз к месту... Подошла минута, товарищи,
-- в его фаготе что-то сорвалось, он перемолчал накатившую бурю
чувств. -- Минута, ради которой я собрал вас. Великая минута!
Сейчас вы получите ответ, кому еще неясно. Мать природа, она
одним махом разрубает все узлы...
Повернувшись к боковине сцены, к ограждающим ее
полотнищам, он высоко поднял руку и так, с поднятой рукой,
почти танцуя, начал отступать, все глядя туда, за кулисы. А
оттуда, из-за серых полотнищ, показалась маленькая медленная
процессия -- несколько школьников в красных галстуках. Высокая
тонконогая девочка, остальные -- коротыши. А впереди шла
пожилая их учительница в вязаной вислой блеклой кофте и несла
перед собой в руке большую увядшую березовую ветвь.
-- Товарищи! Аплодируйте природе! -- академик, уступая
дорогу процессии, ударил в ладоши. Варичев и Брузжак поднялись,
с достоинством аплодируя.
Минуты две все стояли на сцене, потонув в звуках, оглохнув
от молодой, звонко бьющей по ушам овации! Потом она стала
затихать, постепенно растаяла, умолкла. И учительница, шагнув к
академику, протянула ему ветку.
-- Дорогой Кассиан Дамианович! Вам, как признанному,
большому авторитету в мичуринской науке, юные биологи нашей
школы принесли в подарок эту ветку березы, которую они нашли в
здешних лесах. На ней, на этой березовой ветке, я обращаю
внимание всех, на березе, выросли необыкновенные пять побегов
-- ветки серой ольхи! Вы увидите, дорогой академик, здесь нет
никакой прививки, этот удивительный чудо-экземпляр не допускает
никаких подозрений в подделке. Он выдержит самый придирчивый
контроль. Его принесли из лесу пионеры, дети. Своими чистыми
руками сорвали они ветку с березы. Вот этот пионер, Валера
Баринов, -- учительница положила руку на голову мальчика, -- он
влез на березу и сорвал ветку. А этот его товарищ -- Гена Гущев
-- подсаживал...
Академик умиленно затоптался. Присев, притянул, расцеловал
ребят.
-- Эта ветка послужит верным доказательством правоты нашей
замечательной науки, -- голос учительницы сильно качнулся, она
удерживала слезы. -- Науки, которую возглавляет Трофим
Денисович Лысенко, которую обогащаете вы, наш дорогой академик.
Мы вам принесли... Это будет в ваших руках хорошая богатырская
дубинка на вейсманистов-морганистов! -- закричала женщина. --
Этой дубинкой вы разгоните их всех! Этой веткой вы навсегда
выметете весь хлам буржуазных схоластов, ненавидящих нашу
мичуринскую биологию. Борющихся против научного объяснения
мира! Прокладывающих дорогу расистским теориям битого
фашизма!..
Федор Иванович стоял здесь же, на сцене и, когда поднялась
буря аплодисментов, захлопал вместе со всеми. Он все время
помнил о своем лице, способном иногда выходить из повиновения,
и несколько механически улыбался. Но его мысли были не веселы.
"Прав Иван Ильич, -- думал он сквозь свою механическую улыбку,
с тоской оглядывая зал. -- Нельзя давать им в руки новый сорт,
он станет богатырской дубинкой в руках Касьяна. Трудно будет
бороться со всей этой штукой. И сколько это продлится? И чем
кончится?"
Около него стояла и Женя Бабич и, сияя, крепко била в
маленькие ладоши. От ее сомнений по поводу переделки пшеницы не
осталось и следа. "Нет, след остался, она не снимет колпачков
со своих колосьев на тайной д"ляночке", -- подумал Федор
Иванович.
Когда все устали хлопать и овация сама собой начала
убывать, академик поднял руку и, усмирив страсти, сказал
ответную, победоносную речь. Он был весел, красноречив, а
воображаемым вейсманистам-морганистам он даже поддал ногой под
зад, чтоб они катились ко всем чертям. Потом он подозвал Женю
Бабич и, передав ей ветку, велел пройти по залу и показать
трофей всем желающим. Чтобы могли потрогать.
-- Есть же близорукие, детка. Есть! У кого глаза, у кого
душа близорукая. Пусть все посмотрят. Только осторожненько. Ты
ж понимаешь, милая, что это за вещь. Только тебе и могу
доверить. В целости и сохранности эту ветку мне и вернешь.
Крепко возьми за конец, по рукам не пускай.
Ноги совсем не держали Федора Ивановича. Уйдя со сцены за
кулисы, он бросился на клеенчатый диван. Казалось, невидимые
двери захлопнулись, и стая, летевшая за ним, ударилась о
створки, царапая их и хлопая крыльями. Он откинулся назад.
Уехать бы отсюда, отдохнуть от всего... Где-то впереди все-таки
ждала, ждала его катастрофа. Тикал часовой механизм.
В этот же день Федор Иванович присутствовал на
торжественном обеде у Варичева. Ректор устроил пир у себя дома.
Кассиан Дамианович совсем не пил коньяков и водок, поставленных
на длинном столе. В его стакан Варичев налил из специального
графинчика особый состав, "ерш академика", и Касьян бросил туда
свою таблетку. Отхлебнув несколько раз из этого стакана и
постучав золотыми мостами, старик развеселился. Он то и дело
накладывал ладонь на лоб и поворачивал, придавая своей челке
лихость.
-- Моя бы власть, -- на весь стол гагакал он, -- праздник
объявил бы на всю страну, чтоб гуляли и пьянствовали два дня! А
вейсманистам-морганистам всем амнистию бы сделал. Теперь им
нечем крыть, пусть гуляют.
Федора Ивановича он усадил рядом с собой, при этом подарив
Саулу веселый и капризный взгляд.
-- Ну что, ну что, Фома неверующий! -- говорил академик,
обняв его и встряхивая. -- Что! Не упирайся, неверующий ты,
вижу ж тебя насквозь. Не упирайся, пожалуйста! Что скажешь
теперь? Не порождает? Лещину граб не порождает? Сосна елку не
порождает? Порождает, Фома, порождает! И лещину, и елку! И
василек порождается во ржи. И овсюг в овсе. Фома! Во что он не
верил! В Советскую власть не верил! В ее марксистскую основу!
Петр Лонидыч! Посмотри сюда: с кем я вынужден работать! Голова
принадлежит мне, а сердце неизвестно кому. Не-е, никогда мне до
этого сердца не добраться. Даже мне...
Не выпуская плеча Федора Ивановича из крепкой жесткой
хватки, он стал давать деловые распоряжения Брузжаку. Громко,
явно с расчетом, чтобы всем за столом было слышно.
-- Саул! Не знаешь, еще не отослали верстку в типографию?
Вот тебе и что! Верстку, говорю. Листы учебника... Отослали?
Завтра же позвони. Утром. Пусть вернут. Дополнительно, скажешь,
будет. Очень

важное. К седьмой главе. Запиши, я не вижу у тебя
карандаша. Пусть задержат. Пришлем вставку. Ты завтра же
набросаешь проект. Две страницы. Сам понимаешь, о чем.
Потом, наклонившись к Федору Ивановичу, академик спросил:
-- Полуперденчик носишь?
-- Всю зиму носил. Сейчас в шкафу, на почетном месте.
-- Про батьку помнишь?
-- Еще бы!
-- Во-о. Помни, дурачок. Этот полуперденчик такой. Он тебе
всю жизнь будет про батьку напоминать.
Вспомнив нечто серьезное, он вдруг изменился в лице,
нахмурился и долго сопел, барабаня пальцами по столу.
-- Ты вот что, Федя, -- прорезались, наконец, слова. --
Хоть с изоляторами это хорошо у тебя... С колпачками. И закон.
Когда-нибудь сформулируем. Когда-нибудь, но не сейчас. Саул
прав. Он говорит, при такой методике переделка пшеницы будет
происходить раз в сто лет. Конечно, он утрирует... Но в чем-то
есть у него. Нам же ж нужно учить смену. Нам же ж каждый год
подай к семинару переделку. Чтоб обязательно была. Так что твои
эти изоляторы... Противозачаточные средства эти ты оставь. И
студентам мозги этим делом не тумань. Понял установку?
-- Так студенты сами же дойдут до этого! Девочки сами же
дошли!
-- А преподаватель для чего? Запрещай. Есть программа,
есть методика, все утверждено. Пусть учатся, а не учат.
Партизаны...
А когда хмель еще сильнее опутал академика своей паутиной,
потянул его к земле, старик осел, и тут-то из него, наконец,
выбралась наружу тревога, которая портила ему весь обед. И, не
выдержав, привалившись к Федору Ивановичу, дуя ему в самое ухо
своим ароматным "ершом", он вдруг сказал как бы сквозь сон:
-- Федор, что сейчас скажу... Никому не говори. Какая-то
сволочь оторвала один побег от ветки. Когда девочка эта носила
показывать. Скажи, зачем им понадобился побег?
-- У Собинова, у тенора Собинова, говорят, все пальто
однажды на лоскуты девицы изрезали, -- небрежно заметил Федор
Иванович. -- Это они на память.
-- Ты что, выпил много? Никакого чутья нет! -- академик
толкнул его острым локтем и отодвинулся. Потом опять привалился
к уху. -- Вот такое тебе, Федька, в голову не приходило? Ведь у
этой Жени Бабич не очень оторвешь ветку. Не даст. Тут
действовали несколько человек. Кто-то отвлекал, комплименты
кидал, а кто-то дело делал. Как ты думаешь? Помяни мое слово,
эта ветка еще мне, дураку, отрыгнется. Не все кубло подобрали.
Академик после затянувшегося обеда остался ночевать у
Варичева. Саул Брузжак уехал куда-то на институтской "Победе",
и рядом с карликовым самцом в машине видели Анжелу Шамкову. А
Федора Ивановича уже на улице, у самого парка, неожиданно
нагнал легкий, изящный академик Посошков. Он тоже обедал у
Варичева, но куда-то ушел, когда стали разносить чай.
-- Хорошо ты, Федя, сегодня вывернулся, -- негромко сказал
он, легко подхватывая под руку своего молодого, хмуро
потупившегося товарища. -- Я сильно перепугался, когда девочка
эта так запросто упомянула твое имя. В таком неприятном
контексте. Молодец, хорошо борешься. А насчет ветки этой могу
тебя успокоить. Никакое это не порождение ольхи березой.
-- Неужели вы думаете, я поверил? -- Федор Иванович
обернулся к нему. -- Зал, зал поверил, девочка поверила, вот
что страшно.
-- Знаешь, что это они показывали? -- Светозар Алексеевич
едко улыбнулся. -- Эти штуки в народе с давних пор называются
"ведьмиными метлами". Чувствуешь, название какое? Его придумал