проблематики в северокавказской прозе 20-х 60-х годов ХХ века 10. 01. 02 Литература народов Российской Федерации

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3

ГЛАВА II. Многоуровневая структура художественного конфликта в «Поднятой целине» М. Шолохова и осмысление трудовой проблемы в северокавказских литературах.

В послереволюционные годы в литературе было необходимо зафиксировать и постигнуть отношения в процессе реорганизации города и деревни. В частности, процедура коллективизации проходила до такой степени сложно и разноречиво, что едва ли какая-либо одна книга могла претендовать на глубокое и всеохватное описание данного общественного явления. И потому возникал целый комплекс недостатков, в силу отсутствия исторического опыта, из-за неумения общества обозначить, осмыслить противоречия, появлявшиеся уже на почве возникшего строя. Это не оправдывает некоторых художественных патологий, но позволяет разобраться, как они появились.

Так называемая тема «социалистического переустройства деревни», «рождения новых, социалистических взаимоотношений» заняла существенное место в литературах народов СССР. Коллективизация, обличение классового врага служили конфликтообразующими элементами в трилогии В.Ставского, книгах Ф.Панферова, И.Шухова, К.Горбунова, в «Поднятой целине» М.Шолохова и во многих произведениях национальных литератур, появившихся во второй половине 30-х г.г. не без прямого или косвенного влияния шолоховского романа, т.е. тогда, когда обозначилось некоторое ослабление «деревенской» темы. И, несмотря на некую общность сюжетов, каждое из данных произведений выделяется этнической самобытностью и определенностью. Необходимо отметить, что при явной хрестоматизации «Поднятой целины» как основного произведения социалистического реализма о деревне, роман М. Шолохова существенно отличался от других глубиной и напряженностью социальных и психологических столкновений. Это подтверждается и нашим анализом художественного отражения «новых» коллизий в деревне, переживавшей радикально-трагический переворот.

В северокавказской прозе рассматриваемого периода на «деревенскую» тему написаны «Арк», «Дорога к счастью» Т.Керашева, «Аминэт» Ю.Тлюстена, «Бекир» Б.Гуртуева, «Тяжелая операция» Д.Мамсурова и др. Очевидно влияние «Поднятой целины» на роман абазинского прозаика Х.Жирова «Пробуждение гор», ногайского писателя Х. Абдулжалилова «Бурный поток». Общепринятой установкой для всех национальных литератур было то, что сложные экономические и культурные перемены, случившиеся якобы в деревне, должны доставлять писателям солидный материал для создания произведений социалистического реализма, для оптимистической художественной обрисовки народа, строящего коммунизм. Отсюда корпоративная черта всех книг 30-х годов – интенсивная общественная установка идеологических догм, склонность изобразить «старый и новый» мир, обнаружить его конфликты, условия, в которых вызревало социальное самосознание каждого члена общества.

Коллективизация персональных крестьянских владений была гигантским, невиданным в предыдущей истории процессом, который представлялся как народное движение, как глобальное обновление бытия и сознания. Литература воспроизводила специфику массового мышления того периода, трансформация, перестройка всей действительности. В подобной ситуации разрушалось не только экономическое существо деревни, но и веками формировавшийся быт, психология крестьян. За уничтожавшимся старым стояли столетние традиции, лежавшие в основе этических норм, служащих неким моральным кодексом. Властную же идеологию устраивал сам факт живописания переворота в мировоззрении крестьян.

Погружение в многогранный мир русского крестьянина, в некоторой степени объективное воссоздание тягот, испытываемых деревней, склонность к обобщениям – именно это характерно для крупнейшего отечественного произведения 30-х годов о коллективизации – романа М.Шолохова «Поднятая целина» (1932). Значимость его в том, что писатель обрисовал не единичные, хотя и чрезвычайно важные, аспекты периода объединения хозяйств, а непосредственно всю эпоху с запутанными и разноречивыми коллизиями, затрагивающими и порой глобальным образом меняющими людские судьбы и нравы. На новой стадии писательской биографии М. Шолохов намеренно предпочел испытанную творчеством рубежа 20-30-х г.г. роль свидетеля происходящего, так называемого «хроникера». Патетика его текста состоит в воссоздании того, как рядовые труженики осмысливают происходящее, преображаются вследствие сложного и болезненного духовного созревания.

В «Поднятой целине» Шолохов внешне стоит на позиции «невмешательства», предпочитая изложение фактов, а не комментариев. Некое представление об авторской оценке изредка возникает из сложного переплетения образов, поступков персонажей, их нравственных позиций. Историческая злободневность романа не в пространных суждениях, а в обнаружении непосредственной логики событий, отражении судеб рядовых тружеников эпохи, в духе битвы и сомнений при наличии весьма трагических обстоятельств и конфликтов. Благодаря художественной проницательности М.Шолохова оказывается очевидным, что крестьянство – не некая однотипная масса, а живые люди с весьма многообразными персональными чертами. В произведении можно почерпнуть правду о коллективизации, о трагедии донского крестьянства, о «великом переломе» в бытии и психологии человека. Мы попытались вновь прочесть роман М.Шолохова именно в этом аспекте.

Традиционно произведение о прошлом, чтобы быть актуальным в настоящем, должно главное внимание сосредоточить на том, что волновало людей прежде и продолжает волновать теперь. Это и сегодня востребованная книга, нашедшая в свое время путь к уму и сердцу читателя, которая преподносит действительность как значимые преобразования в жизни народа. М. Шолохов писал роман на основе сравнительно недавних для него событий, происходивших в деревне и коренным образом перевернувших ее: ликвидация кулаков и драматическое вхождение крестьянства в колхозы. Показательно, что фабульная незавершенность обусловлена спецификой разработки темы колхозного строительства у М. Шолохова, жанровым своеобразием книги.

Данные особенности структуры изложения, по сути, являются свойствами хроники. Подобная манера изложения, способствующая живописанию процесса «социалистического строительства», используется и северокавказскими авторами 30-х г.г. Рассказ Х.Гашокова «Трактор и люди» (1934) дан в виде практически репортажа, когда в ауле происходит существенное политическое и хозяйственное явление – первое появление трактора.

В первой книге романа М. Шолохова присутствуют многие формальные признаки хроникального жанра: чередование массовых эпизодов и видов природы, экстенсивный сюжет, отправная точка которого находится не в личной жизни персонажей, а в общественно-политической обстановке. В сценах наиболее выразительно воспроизводятся изменения, которые наступили в хуторе. Разнообразные зарисовки, составляющие процесс «поднятия целины», объединены внутренней художественной логикой: они в некоторой степени обнаруживают внутренний мир рядовых крестьян в поворотные моменты. Драматический накал «сражений» на Дону в период коллективизации у М.Шолохова изображен особенно тщательно и колоритно.

Такова история Давыдова. Данный мотив характерен и для национальной прозы 30-х г.г. К примеру, в повести адыгского писателя рассматриваемого периода Ю.Тлюстена «Путь открыт» (1938) русский рабочий-жестянщик Антон, революционер, занимается просвещением таких, как крестьянин Аслан, указывая на возмутительную общественную несправедливость, которую порождают находящиеся у власти богачи. Так и М.Шолохов, не отодвигает на задний план острые проблемы, сопровождающие коллективизацию. Вместе с героями – «потрясающе разными» – писатель пытается найти созидательные начала, которые, вопреки всему, живут в казачестве, в народе, насильно отдаляемом от земли.

Так и центральный художественный конфликт северокавказских романов об объединении хозяйств тоже формируется в процессе ожесточенной борьбы за и против организации колхозов. К примеру, первая балкарская повесть на тему коллективизации - «Бекир» Б. Гуртуева – также появилась в середине 1930-х г.г. В ее основе лежит социально-психологическое противостояние колхозников бывшим хозяевам земли – кулакам. Композиция повести обусловлена реализацией данного художественного конфликта.

Столкновение в другой северокавказской «деревенской» повести – Х.Теунова «Аслан» (1941) – предопределено и соответствует всем пристрастным требованиям советской литературы довоенного периода. Узловая сюжетная линия, состоящая в борьбе бедняка-пастуха с князем, насыщена рядом общественно востребованных мотивов: например, дружба и некая идеологическая солидарность Аслана с убеждающим его в необходимости «новой жизни» русским печником. Тем не менее при всей распространенности данный сюжетный узел преступает установленный режимом сценарий «бесконфликтного» развития. Он является более реалистичным. Аслан, ранив князя и убив его помощника, уходит в горы, став изгоем.

Таким образом, авторская художественная логика как у Шолохова, так и у национальных авторов, состоит в постепенном разрешении конфликта, в естественном вхождении в развивающееся действие новых персонажей, следующих за двумя центральными: либо за отрицательным, либо за положительным. Сделав «двадцатипятитысячника» Давыдова главным героем, с которым связана основная сюжетная линия, посланцем партии, понимавшим колхоз как кратчайший путь к богатству и счастью трудового народа, М.Шолохов виртуозно объединил «производственную» тему с «деревенской». Слесарь С.Давыдов выступил в роли организатора крестьянского хозяйства, что напрямую соответствовало идеологическим установкам того времени. Однако, несмотря на это, проявились качества Давыдова именно как человека, личности, глубокой, страстно преданной идеалам гуманизма.

В сценах раскулачивания обнаружилось духовное богатство и другого шолоховского персонажа – Андрея Разметнова. В его образе автор выказывает врожденную чуткость, моральную глубину, умение, вне зависимости от жестких испытаний, сберечь чистоту помыслов. Возможно, именно с ним М.Шолохов ассоциировал надежды на будущее, сохраняя Разметнова в живых, рассчитывая, что тот будет находить решения по-человечески. В этом плане показателен эпизод, где Разметнов старается отрешиться от содействия раскулачиванию. Подобные сомнения Разметнова обозначались советской критикой как проявление несознательности, наивности, дефицита разума. На сегодняшний день волнения и действия Разметнова представляются проявлением драмы, развернувшейся в деревне в «год великого перелома».

Одновременно в романе имеет место не только очевидная оценка коммунистов – создателей колхоза, но и воспроизведены конкретные формы коллективизации, к примеру, в воспоминаниях Нагульнова о способах, которыми он убеждал середняков войти в колхоз, – принуждение и наган. В новых условиях «развивающегося социализма» совершенно непригодны методы, которые могли быть исключительно верными в ранние годы открытой классовой борьбы. Действия Нагульнова вызывают порицание, но и героев, и автора не удовлетворяют наружные проявления при безусловной правоте путеводной идеи. Жизнь диктует другие способы, другой стиль работы, что и стараются доказать Нагульнову Давыдов и Разметнов.

При кажущейся близости общечеловеческих представлений трех главных героев о нравственности внимательный взгляд обнаружит, что оценка автором воззрений героев относительно гуманизма далеко не однозначна: Нагульнову чужды страдания миллионов, в своем отечестве главный принцип для него – «сажать» всех, кто не угоден, ничто не отделяет его от создателей лозунга «враг народа», модного в 30-х годах. Давыдов – плоть от плоти пролетариата, «земельная, коллективистская» психология не стала частью его мировоззрения, он служит указаниям «сверху», но, оказавшись в центре событий в деревне, усвоил многое, гуманизм его обогащен искренними чувствами к жизни труженика вообще. Разметнов – личность, которую глубоко волнует будущее русского крестьянства, следовательно, и России, мощного крестьянского государства. Разметнов обеспокоен драматическими событиями коллективизации, ломающей человеческие и общенациональные судьбы.

Конфликтообразующими в романе являются три сталкивающиеся группы персонажей: коммунисты, привносящие в деревню новые идеи; их противники – приверженцы старого расклада; и массы казачества. Соответственно в «Поднятой целине» воссозданы три жизненные коллизии. В процессе подобного «идеологического становления» даже самые сознательные не могли быть уверены в собственной безопасности. Нередкое использование глаголов «нажать, прижать, придушить, придавить» выразительно передает состояние остающихся на свободе. И уже в финале первой книги М. Шолохов – отнюдь не в духе «теории бесконфликтности» – достаточно объективно представил не слишком привлекательные итоги общего хозяйствования.

В наполненные пафосом идеологической мифологии 30-е годы XX века жизнью крестьянства восторгалась не только русская, но и национальная, в частности, северокавказская литература. В национальных образованиях страны фигура свободного человека, оптимистично ступающего по жизни, по аналогии с общероссийской, также выдвинулась на передний план. При этом радужно превозносилась героика труда, провозглашалась праздничность будней, сопровождавшиеся восторженностью авторов произведений (в Карачаево-Черкессии - Х.Аппаев, А.Уртенов, Х.Абуков, М.Дышеков, А.-Х.Джанибеков; в Кабардино-Балкарии - С.Кожаев и др.).

М. Шолохов неизменно заставляет задумываться о пробуждении новых чувств того или иного члена общества. Показательны в этом плане герои «Поднятой целины» Майданников, Дубцов, Аржанов, Рыкалин. Популярный, обязательный для большинства произведений 20-30-х г.г. мотив моментального коренного перевоспитания, резкого «прозрения» в пользу новой власти имеет место не только в русской, но и в национальных литературах. Причем в рамках подобного мотива наиболее ярко выразилась характерная и для северокавказских прозаиков рассматриваемого периода слабость - одномоментный и преувеличенно эффективный подход к сложной человеческой натуре (к примеру, Б.Гуртуев «Бекир», Т.Керашев «Арк», Ю.Тлюстен «Аминэт», С.Кожаев «Новь», Х.Гашоков «Трактор и люди» и др.). Объективный взгляд на героев Шолохова свидетельствует о том, что они проходят через сложнейшие и драматические испытания. Автор не очень стремится убедить читателя в том, что Майданников все-таки сам пошел в колхоз. Наоборот, сохраняется впечатление, что его насильно загнали в колхоз, а затем и в партию. Это и есть один из показателей второго плана романа.

Несомненно, жесткая идеологическая схема изначально обрекала роман на неполную правду о времени. Традиционно в советском романе сталинской эпохи совершается кардинальная трансформация изображаемой действительности, в которой счастливо разрешаются социальные и психологические конфликты. Однако благодаря художественному дару и гражданской совести М.Шолохова истина все-таки проникла в роман, представлены основные драматические обстоятельства коллективизации.

Вторая книга романа завершается драматически: в схватке с классовым врагом погибли два солдата революции– Давыдов и Нагульнов, у которых читатель на протяжении многих десятилетий должен был брать уроки самоотверженности и учиться на их горьких ошибках. Необъяснимым сходством отличаются судьбы героев-антагонистов, считавших себя лидерами, а оказавшихся лишь исполнителями бездушной власти. В отличие от большинства произведений о коллективизации данного исторического периода последние строки романа – не веселый пир за колхозным столом, а отголосок народной трагедии: Размётнов находится на могиле жены, крупным планом – его «суровые, безрадостные глаза». В финальных словах книги («шла последняя в этом году гроза») нет ощущения того, что воплотились в жизнь радужные надежды и чаяния хлеборобов.

Роман М. Шолохова стал образцом для многих национальных писателей. Практически все произведения, воссоздавшие трагические обстоятельства в стране, в том числе и в северокавказском ауле, восприняли опыт М. Шолохова. К примеру, такое творческое воздействие просматривается в романе адыгейского писателя Т.М. Керашева «Дорога к счастью».^¹ В частности, отображение идеологически обязательного мотива «нравственного взросления», «резкого прозрения» главного героя, характерное для шолоховского романа, критика сочла тем новым, что можно считать в некоторой степени достижением младописьменной прозы. Напротив, по ходу развития повествования балкарский писатель Б. Гуртуев в повести «Бекир» пошел вполне предсказуемым для бесконфликтной литературы путем. В один момент вдруг «одумавшийся» бездельник Бекир принимает участие в работе и вскоре становится активным колхозником.

И вновь применительно к деревне традиционная для литературы 20-30хгг. тема коллективизации, а с ней – борьба с врагами за создание единого хозяйства. Именно на этом строится коллизия в рассказе Т. Керашева «Арк» (1925). Здесь отражены истоки формирования национального характера, который складывался не одно столетие. Активное переустройство идеологии героя, преобразование душевного состояния не навязываются автором.

Но не смог избежать декларативности другой адыгский писатель – Ю.Тлюстен, в сюжетной основе его первого рассказа «Аминэт» (1936) г. также события в деревне. Следует отметить, что положительный герой претерпевал изменения и получал соответствующее нравственное наполнение в зависимости от социально-исторической обстановки. Представителей неимущего класса начинающие писатели обычно представляли сугубо положительно, как людей храбрых, душевных, способных к самопожертвованию. В условиях современной Ю. Тлюстену действительности он изображает персонажей борцами за коммунистическое строительство. Клише в системе образов порождает клише в поэтической и стилистической структуре, в данном случае неминуемую в таких ситуациях описательную публицистичность, облегченное снятие противоречий, развязывание узлов коллизий.

Осмыслению процессов преобразования жизни аула, изменению менталитета сельчан посвящены многие произведения северокавказских писателей: «Тяжелая операция» Д.Мамсурова, «Пробуждение гор» Х.Жирова, «Бурный поток» Ф.Абдулжалилова, «Куко», «Состязание с мечтой» Т.Керашева, «Слияние рек» и «Белая кувшинка» Д.Костанова, «Путь открыт» Ю. Тлюстена и «Весна Софият» А. Шогенцукова.

Проблемы людей труда, молодого поколения, трансформация сознания стоят в центре внимания литератур народов Северного Кавказа. В рассматриваемый период авторы чаще стали обращаться к трудовому прошлому своих народов. Их желание пройти по следам предков-тружеников легко объяснить. Писатели, поэты, драматурги хотят найти те нити, которые связывают день ушедший, сегодняшний и грядущий, хотят оценить события и факты истории. Так, однотипна в тематическом плане повесть кабардинского писателя С.Кожаева «Новь» (1934), в центре которой – молодежно-комсомольские бригады, соревнование между ними и составляет основу конфликта произведения. И вновь столкновение по шолоховскому принципу – группа борцов за колхозы противопоставлена ее врагам. М.Шолохов социально обозначившуюся борьбу в деревне раскрывает, глубоко проникая в общественные и психологические процессы. К сожалению, национальные авторы зачастую лишь обозначают конфликты, пытаются их разрешить в общем столкновении социальных сил, в котором непременно победителями выходят «новые силы». В новописьменных литературах подобные произведения стали популярными благодаря тому, что в них через изображение нравов, психологии, менталитета народа читатель узнавал много о его прошлом. В национальной прозе фактически отсутствует объективный анализ сложившегося в деревне конфликта, вместо него – прямое публицистическое указание, не требующее необходимых мотиваций.

В то же время источником художественного познания становится личность, неразрывно связанная с историей общества. К примеру, перевоспитываемый герой С.Кожаева внимательно прислушивается к мнению товарищей о своей работе, о собственных просчетах, стремится понять то новое, что его окружает, с большим интересом стремится к неизвестному, желая обогатить знания. Так и герой романа черкесского писателя Х.Абукова «На берегах Зеленчука» (1930) Хасан, батрак, оказавшийся в конфликте с сыном кулака, – персонаж, развивающийся в контексте окружающей его действительности. Новые условия жизни выводят на первый план героя-бедняка, который еще недавно не был ничем примечателен. В центре новых сложившихся и развивающихся обстоятельств оказываются человек и народ.

Классовое противостояние и порождает сложную психологическую ситуацию. Хасан Х.Абукова, как и Исхак Т.Керашева, как и Бекир Б.Гуртуева, мучительно ищет причины социального неравенства и со временем неизбежно находит их. И в конце повести перед читателем – уже зрелый, уверенный в суждениях, убежденный в правильности избранного пути коммунист. Однако путь психологического преобразования личности остается за рамками повествования. Здесь вновь наблюдаем явление необоснованного «резкого прозрения», характерное для русской и национальных литератур 30-х гг.

Таким образом, налицо влияние шолоховского опыта на «деревенскую» прозу в целом и эпохи соцреализма в частности. Шолоховский «деревенский эпос» вдохновлял отечественную прозу на создание в крупных жанрах аналогичных произведений. Но зачастую вместо него – описательность, схематизм, односторонность и т.д.

ГЛАВА III. Художественная специфика осмысления «колхозно-производственной» проблематики в отечественной прозе 40-х – начала 50-х годов ХХ века.

Победное завершение войны с фашизмом, переход страны к восстановительному труду оказали существенное влияние на становление отечественной литературы. Здесь уместно вспомнить, что В.И.Ленин, утверждая право художника «творить свободно, согласно своему идеалу», вместе с тем говорил, что коммунисты «не должны стоять сложа руки и давать хаосу развиваться куда хочешь, а вполне планомерно руководить этим процессом и формировать его результаты».^¹ Через некоторое время Н. Бухарин повторил данную мысль, но в более жесткой, бескомпромиссной форме. Речь шла о руководстве художественно-творческим процессом.^² И после войны не изменилось отношение к культуре и литературе, и партия, хотя и призывала художников глубже всмотреться в жизнь, показать сложные явления, на самом деле продолжала пролеткультовскую политику.

Послевоенный писатель постоянно слышал не опровергавшиеся мнения о том, как именно должен развиваться конфликт, чем должен завершиться сюжет. Писатели чаще «шли от факта», не касаясь сложности и глубины его, удовлетворяясь лишь неглубоким разрешением, либо вообще создавали произведения, в которых противостояние обычно осуществлялось по схеме с непременным наличием строго положительного персонажа.

При этом в большинстве текстов 40-х – начала 50-х г.г. сглаживание жизненных противоречий в конечном итоге привело к обелению их социального содержания. Идеализация реальности затушевывала динамическую остроту ее трагизма и противоречий. Существенно изменилось отношение к истории и теории социалистического реализма.^³ Профессор Бронская Л.И. скрупулезно изложила содержание новых материалов по этой проблематике и высказала объективное суждение: «Своеобразное межумочное положение даже талантливого художника, идущего в русле социалистического реализма, где понятие «реализм» утрачивало свой первозданный смысл, а его эстетические принципы деформировались под сильным давлением большевистской идеологии, привело в конце концов к кризису социалистического реализма. Он проявился в жесткой регламентированности системы персонажей, которым отводились те или иные социальные роли в закостеневшей сюжетно-композиционной структуре. Это порождало все более и более негативное отношение к «соцреалистическим» произведениям еще до перестройки и тем более после нее».^¹ Указанные в цитате особенности в характере конфликта фактически приобрели в национальной литературе статус объективного закона. Движущей силой «производственного» конфликта является противостояние приверженцев нового на производстве тем, кто воплощает консерватизм, застой, сопротивляется внедрению передовых форм труда. Вследствие этого конфликт предстает чрезмерно однозначным.

Вместе с тем, справедливости ради следует сказать о том, что своеобразным и в высшей степени примечательным продуктом теории бесконфликтности в широко понимаемой производственной ситуации становятся культовые советские кинофильмы 1930 - конца 1940-х гг., имеющие глубоко позитивный настрой, заслуженно ставшие киноклассикой – «Свинарка и пастух», «Богатая невеста», «Трактористы», «Светлый путь», «Весна», «Кубанские казаки», отчасти «Волга-Волга», «Веселые ребята», «Цирк»…

Основополагающие мотивы художественных произведений периода Великой Отечественной войны – патриотизм, героизм, моральная выносливость как средоточие первостепенных, коренных качеств национального характера в советском человеке. Литература призвана была сформировать думы и эмоции народа в тяжелый момент истории; создать типичные фигуры людей, проявивших возвышенную «социалистическую сознательность», беспрецедентную смелость, свойственные им внутреннее богатство и красоту. Появлявшиеся в то время попытки заговорить о «бесконфликтности», о «лакировке» действительности и о необходимости искренности в советской литературе можно считать первыми робкими признаками пробуждения общественной мысли. Однако нельзя сказать, что тенденция «раскрепощения сознания» интенсивно проявилась. Несомненно, она имела место, но отсутствовали социальные условия для ее обозначения. Рассматриваемая нами «колхозно-производственная» тема получила освещение в произведениях А.Первенцева, Ф.Гладкова, А.Караваевой, М. Шагинян и др., однако произошло это в духе традиционных, строго позитивных «бесконфликтных» установок.

Если же говорить в целом о расширении «колхозно-производственной» тематики в годы войны, то следует отметить, что всеобщее бедствие упразднило многие ее характерные признаки. В литературе 1941-1945гг., многогранно изображавшей подвиг народа на войне, гораздо менее представлены существование и труд гражданских людей в тылу. Творчество данного периода было преимущественно публицистическим, и лишь некоторые произведения талантливых писателей обладали серьезными художественными достоинствами (К.Симонов «Дни и ночи», И.Эренбург «Буря», В.Некрасов «В окопах Сталинграда», «Василий Теркин» А.Твардовского, лирика М.Исаковского, А.Суркова, А.Фатьянова и мн. др.), а что касается темы тыла, то она осмысливалась в контексте происходящих событий.

Во время Великой Отечественной войны крестьянин-солдат в литературе «трудится на поле боя», но уже достаточно удаляется в мироощущении от хаотичного социального «инстинкта» эпохи революции (произведения А.Толстого, Б.Горбатова, М.Шолохова, Б.Кербабаева и мн. др.), а «колхозная» тема в ее эстетических связях с воссозданием крестьянского труда, психологии, быта, национальной культуры, по существу, лишается приоритетного авторского внимания.

Действие повести Веры Пановой «Кружилиха» (1947) разворачивается в глубоком тылу, в поселке, где размещен большой завод, работающий на оборону; жители населенного пункта являются коренными пролетариями, сцементированными с заводом в течение ряда поколений. Художественную особенность, которую критика считала существенным недостатком^¹ произведения, - отсутствие типичности обстоятельств и героев, диссертант склонен относить к несомненному достоинству, позволяющему уже говорить о произведении В.Пановой как о некотором исключении в традиционной «типической» литературе конца 40-хгг., выходе писателя к большим проблемам. Впервые за многие годы здесь был поставлен вопрос о губительности для интеллигенции той духовно-нравственной атмосферы, которая сложилась в стране.

Во второй половине 40-х - начале 50-х годов «прилив» новых «колхозно-производственных» героев и конфликтов обусловливается характером текущей действительности. Тема труда, художественно слабо затронутая в литературе военного периода, занимает стержневое место в послевоенном творчестве. Проблема счастья, воспринимаемая в непрерывной связи личного и общественного, проблема труда, постигаемого как закономерное продолжение фронтового подвига, разрешаются в произведениях конца 40-х годов на материале военных лет и последующего восстановления народного хозяйства.

С войны приходили люди, выдержавшие серьезные нравственные и психологические испытания, с опытом, приобретенным в экстремальных ситуациях. Послевоенные годы в государстве сопровождались осложнением политической ситуации и резким обострением идеологической, в первую очередь, разоблачительной критики на этапе начавшейся «холодной» войны.

«Колхозно-производственные» конфликты, отодвинутые на второй план, теперь заметно обострились. В центре произведений – процесс восстановления сельского хозяйства, причем исследуемый в рамках «теории бесконфликтности», благополучный и успешный: освоение целинных и залежных земель, рост производства зерна; новая система планирования, по мысли властей, гарантировала успешное развитие колхозного хозяйства.

Переход к мирной жизни, следовательно, был переходом к мирному труду в основном женщин и подростков. В романах В.Ажаева «Далеко от Москвы», Г.Николаевой «Жатва», С.Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды», П.Павленко «Счастье», В.Кочетова «Журбины», В.Кетлинской «Дни нашей жизни», Д.Гранина «Искатели», в поэме А.Твардовского «Дом у дороги», Н.Грибачева «Весна в «Победе», М.Луконина «Рабочий день», в очерках Б.Галина, В.Овечкина и в ряде других произведений отражена тема труда.

Одним из ключевых, конфликтообразующих мотивов следует назвать мотив возвращения вчерашнего воина к мирной жизни. Фронтовики, заступившие на командные посты в родные колхозы, вереницей проходят перед читателем. Например, инициатор последующей реконструкции завода, старший из сыновей большой семьи из романа В. Кочетова «Журбины» (1952) – Антон Журбин – лишается в бою ноги. Потеря возмещается его успешной социальной реабилитацией - неким вознаграждением за его мучения. Тяжелая утрата оказывается определяющим звеном в его судьбе, после которой он заканчивает институт, встречает любовь, создает новый завод, становится отцом и пишет стихи, которые «почти цифры».

Послевоенная адаптация фронтовика к мирной жизни, участие в возрождении разрушенного войной хозяйства имели принципиальное значение, представляя исключительный воспитательный и психологический интерес для власти. Учреждение нового социального устройства не подразумевало появления «нового мировоззрения» общества, и потому первостепенной задачей большевики считали свершение в стране так называемой «культурной революции», что, по сути, являлось непосредственным модифицированием человеческого разума и психики (например, специальный «клубный цех» для «переплавки» человека в романе В. Кочетова «Журбины»).

Известные постановления ЦК ВКП(б) (1946-1952 г.г.) о литературно-художественных журналах, кинематографии и театральном творчестве с особой интенсивностью подчеркнули «моральную ответственность советских художников», в том числе и писателей, «обязанных удовлетворять увеличивающиеся культурные требования многомиллионных народных масс». И тот застой в художественной жизни, который складывался в конце 30-х годов, но был побежден благодаря духовному воодушевлению в ходе войны, опять начал овладевать литературой.

Так называемый «пафос созидательного труда», проблемы творческой деятельности людей и вопросы «верного, подлинно партийного руководства» коллективом отчасти поднимались в ряде произведений «производственной» тематики (Б.Галин – «В одном населенном пункте» и «В Донбассе», А.Рыбаков – «Водители», «Екатерина Воронина», «Лето в Сосняках» и др.). В данном случае отображение действительности, происходящее под влиянием «социалистического реализма», обязано было вскрыть, как должны строиться отношения, чтобы трудящийся человек существовал «бесконфликтно».

Литература конца 40-х – начала 50-х годов отразила состояние общественного сознания в то время, когда старые суждения о сущности и движущих силах развития социалистического общества перестали соответствовать действительной ситуации, а новые еще не выработались. К cередине 50-х годов принципы творческого олицетворения «колхозно-производственной» темы значительно трансформировались, изменились в качественном плане общество, сама специфика труда, а следовательно, и природа столкновения. Это способствовало амортизации, а в ряде эпизодов – совершенному аннулированию психологических стимуляций конфликтов и действий. Для приспособления к существующим обстоятельствам жизни-труда литературные герои должны поступиться душой с ее стихийностью, так как только «стальные», «железные», деятельные сверхлюди в состоянии обитать в заданном ритме. Появились произведения не столько о разнообразных человеческих типах, сколько о всевозможных профессиях («Стахановцы» П.Шебунина, первая редакция «Горячего часа» О.Зив, «Металлисты» А.Былинова, «Новый профиль» А. Бека).

Таким образом, в конце 40-х годов эпосно-монументальный или идиллически-сказочный пафос становится эстетическим камуфляжем, посредством которого видоизменяется послевоенная действительность (С.Бабаевский - «Кавалер Золотой Звезды», «Свет над землей» «Жатва» Г.Николаевой). Герой имеет дело с рядом факторов и ситуаций, призывающих соглашаться с ними как с бесспорной, неустранимой для героя непредвзятой реальностью. Причем эти обстоятельства воспитывают людей, вынуждают их покориться внешней воле. В результате конфликт, доминирующий в произведении, разрешается в конце неким happy endом.

Подобное волшебное «вдруг» явилось для массового читателя признаком того, что есть некая высшая инстанция, которая воскресит справедливость. В послевоенной «колхозной» литературе это проявлялось не раз. В ней далеко не полно воссоздана деревенская действительность, а конфликт традиционно половинчато активизировал характеры персонажей.

Однако справедливости ради следует отметить, что наличие идеализации действительности, так называемой «лакировки», было психологически объяснимо и имело зачастую определенный позитивный смысл. Жанр утопии отнюдь не является чем-то второсортным. Феномен романов С.Бабаевского и В.Кочетова, фильма Ивана Пырьева «Кубанские казаки» и других подобных текстов очень глубок и, как видим, востребован и по сей день.

В.Сурганов выявляет в первой послевоенной литературе на «колхозно-производственную» тему два направления. В рамках первого писатели создавали «схематичные», односторонние сюжеты, избегали попыток углубления во внутренний мир персонажей, предопределяли принцип «бесконфликтности» в судьбе героя, живописали полотна искусственного, запланированного изобилия, достигаемого вопреки воле природы (С.Бабаевский, Е.Мальцев «От всего сердца» и др.). Вторая, «по сути, единственно верная тенденция, направленная на приумножение лучших завоеваний литературы, некоторое время не могла возобладать в чистом виде ни в одном из произведений той поры, обращенном к колхозно-деревенской деятельности 40-х годов».^¹ «Она проявлялась и утверждалась в ощутимом противодействии первой тенденции. Те произведения, где это противодействие привело к наиболее сложным результатам, явили вклад в дальнейшее движение темы, среди них роман Г. Николаевой «Жатва» (1950)».^²

Обращаясь к сюжетам произведений данного периода, следует отметить, что существует постоянно используемая фабула в прозе на «колхозную» тему: обязательное освещение в качестве главного персонажа председателя колхоза и закономерно заданная зависимость развития хозяйства от его личных качеств (повесть В.Тендрякова «Падение Ивана Чупрова», 1953). Обычно положительный герой всегда добивается успехов в руководстве, а сугубо отрицательный заводит хозяйство в тупик. Подобного рода фигура стоит и в центре одного из знаковых романов на «колхозную» тему – «Кавалер Золотой Звезды» С.Бабаевского (1947). В свое время он считался едва ли не главным произведением, определяющим становление послевоенной «колхозной» прозы. Однако уже в 1950-е годы романы С.Бабаевского стали рассматриваться критикой как олицетворение «лакировки» действительности и «теории бесконфликтности» (несмотря на многочисленные утверждения С.Бабаевского о подлинной основе и реальных прототипах). Действительно, большинство персонажей обращается в схематические фигуры, обязанные иллюстрировать конструктивные идеи писателя. Справедливо отмечаемые критикой недостатки еще более обнаружились во втором романе дилогии – «Свет над землей» (1949-1950). В другом ключе, но в магистральных идеях похожим на него был роман Г.Николаевой «Жатва» (1950), воссоздающий сложный механизм деятельности работников машинно-тракторных станций (МТС). Холодная зима 1947 года. Действие разворачивается в колхозе, который потерял во время войны лучших работников. Г.Николаева обращает внимание на отстающее хозяйство, изображая трудный рост, постепенное выдвижение его в число передовых. Писательница хотя и не сглаживает трудностей, но несколько упрощенно очерчивает борьбу с ними. При этом Г.Николаевой все же удается сказать о сложностях в послевоенной деревне, что уже выделяет ее произведение.

Послевоенный роман о современности формально оставался верным техническим характеристикам произведений предыдущих лет, их производственному антуражу, неумению мгновенно реагировать на актуальные проблемы современности, разделять с человеком его отрады и печали. Появились произведения («Труд» А.Авдеенко, «Металлисты» А.Былинова и др.), объект художественного осмысления которых – не создатель «второй природы», а сама «вторая природа». Так, Б.Горбатов в «Донбассе» (1951) писал о новаторских методах угледобычи, у Е.Воробьёва в «Высоте» (1951) – строительство домны, у В.Кочетова в «Журбиных» (1952) – переход на новые методы кораблестроения и т.д. Но необходимо заметить, что на то он и производственный роман.

Заметное место в послевоенной прозе принадлежит книгам о рабочем классе и творческом инженерном труде. Это повесть Д.Гранина «Искатели» (1954), роман Г.Коновалова «Истоки» (1959), роман Г.Николаевой «Битва в пути» (1957), роман А.Рыбакова «Водители» (1950). Повышенное внимание к кругу профессиональных проблем обусловливало специфику конфликта и отдельные значимые свойства характера героя.

Серьезная тема формирования нового человека поднята Б. Горбатовым в незавершенном романе «Донбасс» (1951), где, по мнению критики, «наметилась тенденция отхода от «схемы производственного конфликта» и любое «новшество» воспринималось значительным достижением в литературе».^¹ В начале 50-х годов на фоне обозначенного в работе робкого, но реального «усложнения конфликтного начала» и некоторого отступления от схематизма и «лакировки» реальности появилась настоятельная необходимость объективного взгляда на происходящее. Первое послесталинское десятилетие было ознаменовано серьезными переменами в духовной жизни, а в литературе – усилением критического неприятия художественной фальши. Оно определило многое в содержании предсъездовской дискуссии на Втором Всесоюзном съезде писателей (1954), где М.А.Шолохов и многие другие выступили с критикой состояния современной литературы.^¹

Казалось бы, складывалась объективная ситуация для откровенного разговора о проблемах литературы и искусства, тем более, что и КП поддержала пафос критического отношения к пресловутой «теории бесконфликтности». В приветствии съезду писателей ЦК КПСС отмечал необходимость «…создавать искусство правдивое, искусство больших мыслей и чувств, глубоко раскрывающее богатый душевный мир советских людей».^² Но при этом сказано недвусмысленно: «… писать так, чтобы читатель-труженик следовал за нашим героем в мир творчества и борьбы за утверждение величественного нового строя, разумных и прекрасных человеческих отношений».^³ Писать правду означало не что иное, как писать о светлых сторонах жизни, то есть о прекрасном будущем, хотя сегодняшнее было переполнено страданиями, горем, голодом людей.

Но все-таки некоторые писатели приходят к осознанию того, что и в условиях пропагандируемого неантагонистического общества существуют трудности, собственные конфликты, хотя природа этих столкновений далека от реальности. И на теоретическом фронте, наконец, начала разворачиваться борьба с «теорией бесконфликтности», с теорией «положительной сатиры».

Перелом 1952-1953 гг. постепенно созревал на фоне всего объективного процесса движения общественной мысли. За двадцать лет со дня Первого съезда у писателей накопилось много вопросов для обсуждения. Но закончился съезд, и многое, сказанное на нем, напрочь забыто. Однако появилась и другая литература. В.Овечкин в книге «Районные будни» (1952 - 1956) и Г.Троепольский в цикле «Из записок агронома» (1953) первыми «пробили внушительную брешь» в позициях писателей, активно провозглашавших «всеобщее благополучие». Скромно озаглавленные очерки В.Овечкина показали истинное положение послевоенной деревни, ее социальные и нравственные проблемы. Это была «дорога откровенности», проложенная для Е.Дороша, В.Тендрякова и С.Залыгина, начало развития целой линии в современной русской литературе – фактографически-обличительной, строгой, лишенной внешних эффектов, размышляющей очерковой прозы. Произведения самим жизненным материалом разрушали мифологемы литературы соцреализма об идеальной советской жизни, о человеке-герое, идущем «все вперед - и выше» под вдохновляющим и направляющим руководством партии.

По сути, в очерках В.Овечкина «деловая» проза, факты реальной экономической и социальной жизни людей из глубинки, хотя и с вымышленными персонажами и измененным сюжетом, впервые стали предметом глубокого эстетического переживания и явлением объективно-правдивой литературы. Произведение можно считать вызванным коренными сдвигами в общественном сознании, связанными с преодолением культа личности Сталина. Журналист В.Овечкин в очерке объективно показал советскую деревню тех лет. Это был серьезный поворот к жизненной правде.

У второго из названных нами новаторов – Г.Троепольского – четко выверен прицел каждого сатирического произведения. Автор не стремится сострить или ловко подметить недостаток, такое у писателя вообще недопустимо, но каждый рассказ и повесть – явление, каждый герой – типаж. Достоинство, мужество автора, способность в этих условиях сохранить верность самому себе, устоям крестьянского мира оказались основным открытием и нравственным уроком «деревенской» прозы. Преимущество художественного стиля и прогрессивный сдвиг прозы исследуемого периода состоит в том, что Г.Троепольскому удалось гармонично ввести в композицию сатирического рассказа одновременно с искусно созданными отрицательными фигурами объемно выписанные положительные фигуры.

Постепенно ситуация в литературе преображалась, стали появляться произведения, в которых прослеживаются отдельные трансформации в развитии конфликта. В первую очередь новые художественные тенденции отразились в книгах о деревне. Общественное звучание приобрели рассказы и повести «Ненастье», «Не ко двору», «Тугой узел», «Ухабы» (1954-1956) В.Тендрякова, «Повесть о директоре МТС и главном агрономе» (1954) и «Битва в пути» (1957) Г.Николаевой, «В Снегирях» (1953) Г.Бакланова, «Деревенский дневник» (1954-1964) Е.Дороша, «Дело было в Пенькове» (1957) С.Антонова, «Орлиная степь» (1959) М.Бубеннова, «Войди в каждый дом» Е.Мальцева (1960), «Владимирские проселки» В.Солоухина и др.

К «производственной прозе» в широком смысле можно отнести произведения о таких видах человеческой деятельности, как например, географические, геодезические, геологические экспедиции, книги о полярниках, исследователях природы. Вслед за классикой жанра 1920-30-х гг. (М.Пришвин, К.Паустовский, В.Арсеньев) в 1960-е гг. появляются аналогичные книги В.Пескова («Белые сны», «Край света - Камчатка), Г.Федосеева («Мы идем по Восточному Саяну»), В.Конецкого, Ю.Смуула «Ледовая книга». Эти книги по внешне малоконфликтны, однако уже по иной, более органичной причине: в них изображена трудовая деятельность коллективов единомышленников, объединенных общей целью, заботами, интересами.

В 1950-70-е гг. появляются и книги о медицинской, научной и технической интеллигенции (Ю.Герман – трилогия «Дело, которому ты служишь», В.Аксенов «Коллеги», И.Грекова «Кафедра», «Хозяйка гостиницы», С.Залыгин «Южно-Американский вариант», произведения Ю.Трифонова, далее – В.Дудинцева и др.) Здесь профессиональная жизнь героев, как и у Д.Гранина, не является лишь неким антуражем, часто она является катализатором острых нравственных коллизий. В романе «Искатели» (1951-1954), сосредоточившем в себе приметы переходного периода, Д.Гранин писал об инженерах, научных работниках – людях, близких ему. Старое и новое в раскрытии характеров и конфликтов пересекаются здесь. Сосредоточенность сюжета в сравнительно тесных рамках одной лаборатории не воспрепятствовала обнаружению важных и значимых явлений действительности. В научном открытии Д.Гранина привлекает не только практическая сторона, но и внутренний психологический процесс: поиски, разочарования, взлеты творческой мысли, мучительные раздумья и бесконечные опыты и, наконец, неожиданная победа. Д. Гранин пытается разрешить сложные проблемы, не идеализируя героев.

Положительный персонаж «оттепельных» произведений взвешивает и разрешает новые, непростые проблемы, выдвинутые действительностью. Размышления его лишены трафарета, в максимальной степени конкретны и вместе с тем поднимаются до постановки принципиальных, актуальных вопросов. Подобная литература уводила читателя с магистральных путей «строителей социализма» в реальный мир российских «проселков», в котором нет внешней героики, патетики, но есть поэзия, народная мудрость, великий труд, любовь к родной земле.

На фоне «производственной» и «деревенской» прозы конца 40-х–начала 50-х гг. назревают отдельные признаки лиризации литературы – явления, обозначенного позже А.И. Солженицыным в «Слове при вручении премии Солженицына Валентину Распутину» следующим образом: «А правильней было бы назвать их нравственниками, ибо суть их литературного переворота – возрождение традиционной нравственности, а сокрушенная, вымирающая деревня была лишь естественной наглядной предметностью».^¹ «Лиризация» производственной темы в 1950-60гг особенно заметна в кинематографе. Эта тема в той или иной мере представлена в дилогии об Иване Бровкине и других фильмах об освоении целины и комсомольских стройках, гораздо позже - в киносценариях – (напр., В.Брагинский и Э.Рязанов «Служебный роман»)

Blog