Geum.ru

Проблема десакрализации власти

Вид материалаДокументы
Семейно-родовые отношения.
Половые отношения.
Богатство и бедность.
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   12

Примечания

 1 Воробъевский Ю.Ю. Путь в Апокалипсис: Точка Омега. М., 1999; его же. Путь к Апокалипсису: стук в золотые врата. М., 1998; Дугин А.Г. Консервативная революция. М., 1994; его же. Мистерии Евразии. М., 1996; его же. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. М., 1997; его же. Тамплиеры пролетариата (национал-большевизм и инициация). М., 1997; Платонов О.А. Почему погибнет Америка. М., 1997; его же. Русская цивилизация. М., 1995; его же. Тайная история масонства 1731-1996. М., 1996; его же. Терновый венец России. История Русского народа в XX веке. В 2 т. М., 1997.

 2 Леонтьев К. Восток, Россия и славянство. М., 1996. С.246.

 3 Там же. С.423-424.

 4 Леонтьев М.И. Партия социалистов – революционеров в 1905-1907гг. М., 1997.

 5 ГАРФ. Ф.130. Оп.4. Д.247. Л.29.

 6 Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С.118.

 7 Сегал Д. «Сумерки свободы»: о некоторых темах русской ежедневной печати 1917-1918 гг. // Минувшее. Исторический альманах. М., 1991. №3. С.141.

 8 Вьюгов В. Черносотенцы – большевики и большевики – черносотенцы // Воля народа. 1917. 3 дек.

 9 Чахотин С.В. Каноссу! // Русская идея. В кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. М., 1994. Т.1. С.74.

 10 Шульгин В.В. Дни. 1920. М., 1989. С.515-517.

 11 Кожинов В.В. Россия. Век XX-й (1901-1939). М., 1999. С.212.

 12 Троцкий Л. Литература и революция. М., 1991. С.82.

 13 Ленин В.И. ПСС. Т.44. С.509.

 14 Агурский М.С. Идеология национал-большевизма. Париж, 1980.

 15 Иванов А.М. Логика кошмара. М., 1993. С.7-55.

 16 Амфитеатров А.В. Троцкий – великоросс // Петроградский голос. 1918. 17 янв.

 17 Троцкий Л. Моя жизнь. Опыт автобиографии. М., 1991. С. 329.

 18 Агурский М.С. Идеология национал-большевизма. С. 144.

 19 ЦХИДК.Ф.491. Оп.1. Д.295. Л.119, 287-291.

 20 Троцкий Л.Д. К истории русской революции. М., 1990. С.354.

 21 Агурский М.С. Идеология национал – большевизма. С.11.

 22 Троцкий Л.Д. Преданная революция. М., 1991. Вып.1. С.76-77.

 23 Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Избр. статьи по философии русской истории и культуры. СПб., 1992. Т.2. С.85.

 24 Медведев Р. К суду истории. С.628.

 25 Диалог. 1991. №1. С.81.

 26 Иванов А.М. Логика кошмара. М., 1993. С.79.

 27 Марьямов Г. Сталин смотрит кино. М., 1992. С.85.

 28 Бурлацкий Ф.М. Мао Цзэ-дун «Наш коронный номер – это война, диктатура». М., «Международные отношения», 1976.

 29 Сталин в воспоминаниях современников и документы эпохи. М., 1995. С.733-734.

 30 Сталин И.В. Доклад о проекте Конституции Союза ССР. М., 1936. С.46-47.

 31 Алексеев В. «Штурм небес» отменяется? М., 1992. С.174.

 32 Болдин В.И. Крушение пьедестала. М., 1995. С.407.

 33 Советская Россия. 1990. 13.9.

 34 Ширков Н.Н. Судьба России в предсказаниях. Рязань, 1995. С.314.

 35 Швец В. Чудеса от Казанской иконы Божией Матери // К Свету. №9-10. С.25.

 36 Слово. 1990. №11. С.31.

 37 Цыпин В. История Русской Православной Церкви. 1917-1990. М., 1994. С.125.

 38 Там же. С. 149-150; Алексеев В. «Штурм небес» отменяется? М., 1992. С.202.

 39 Там же. С.201.

 40 Цыпин В. История Русской Православной Церкви. С. 145.

 41 Агурский М.С. Идеология национал – большевизма. С. 144-145.

 42 Троцкий Л.Д. Преданная революция. С. 191-192.

 43 Троцкий Л.Д. Сталин. М., 1985. Т.2. С. 171.

 44 Иоанн (Снычев). Самодержавие духа. Очерки русского самосознания. Саратов, 1995. С.291.

 45 Брачев В.С. «Дело» академика С.Ф. Платонова // Вопросы истории. 1989. №5; Перченок Ф.Ф. Академия Наук на «великом переломе» // Звенья. Исторический альманах. М., 1991. Вып.1.

 46 Правда. 1936.10февр.

 47 Лежнев И. Смердяковы // Правда. 1937. 25 янв.

 48 Суворов В. Ледокол. Кто начал Вторую мировую войну. Нефантастическая повесть – документ. М., 1992.

 49 Иванов А.М. Логика кошмара. М., 1993. С.134.

 50 Сталин И. О Великой Отечественной Войне Советского Союза. М., 1946. С.182.

 51 Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С.15.

 52 Там же. С.102.

 53 Там же. С. 100-1-3.

 54 Вопросы литературы. 1990. №10. С.45.

 55 Троцкий Л.Д. Преданная революция. М., 1991. С. 182, 185.

 56 Мельников Д., Черная Л. Нацистский режим и его фюрер. М., 1991. С.13.


Языческая альтернатива христианской культуре.

По мнению М.С. Агурского, главную угрозу настоящего времени составляет неоязычество, для борьбы с которым он призывал объединиться христиан и иудеев.1  Как правило, в конспирологической историографии целью заговора тайных сил считалось уничтожение православного христианства. Но в связи с тенденцией обращения к прошлому языческой Руси, само православие стало интерпретироваться в качестве заговорщической доктрины.

Русской национальной культурой провозглашается ведическое прошлое. Христианство оценивается как чужеродное явление для арийской цивилизации. Если фундаментом христианства определяется вера (т.е. слепой, профанический фанатизм), то ведического язычества (о чем свидетельствует сама этимология слова ведизм) – знание. Религия, основанная на вере, рассматривается как средство манипуляции подданными. Популярная в просветительской среде «теория обмана» вновь актуализировалась в неоязыческой литературе.

Один из главных аргументов неоязыческой критики христианства – указание на ее «иудофильскую природу». Для обоснования еврейской подоплеки христианского учения используются даже ссылки на К. Маркса, писавшего: «Христианство возникло из еврейства. Оно снова превратилось в еврейство».2  Но Маркс имел в виду дух стяжательства, а вовсе не теологический аспект.

Тезис об иудо-христианском заговоре был прежде апробирован в германской историографии ариософского направления. Утверждалось, что христианство сохраняет в своем идейном арсенале специфические иудейские черты. В.Н. Емельянов определял христианское учение “предбанником иудаизма” С.А. Лесной писал о «жидофильской» природе православия. А.М. Иванов оценивал христианство в качестве самой страшной духовной эпидемии, которая когда-либо поражала человечество.

Доказывается, что не только сюжетная канва Евангелия посвящена исключительно истории еврейского народа, но и идейное содержание ориентировано на пропаганду его превосходства. Неоязыческие авторы обращают внимание на один из эпизодов, описанный в «Евангелие от Матфея»: «И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала ему: помилуй меня, Господи, сын Давидов, дочь моя жестоко беснуется. Но он не отвечал ей ни слова. И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами. Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева. А она, подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! Помоги мне. Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Она сказала: так, Господи! Но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их». После чего Иисус сказал: «Велика вера твоя» и исцелил ее дочь.3  В. А. Истархов разъясняет сюжет следующим образом: «В чем же велика вера этой женщины на взгляд расиста Христа? Ему понравилось, что эта женщина признала свое унижение, признала и поверила, что она подобна псам и просит всего лишь о крохах с еврейского стола. Ну что ж, такой женщине можно кинуть кость со стола Израилева. Вот какая вера нужна шовинисту Христу. Из этого эпизода видно, что Иисус Христос, так же как и Моисей, чисто еврейский расист и шовинист, для которого другие народы равнозначны псам».4 

В. Н. Емельянов, проведя анализ христианских служб – полуношницы, утреней, чтения часов, литургии, вечерней, повечерия, крестин, молебна, венчания, панихиды, отпевания покойников, пришел к выводу, что во всех них содержится иудейская подоплека.5  С точки зрения неоязыческих конспирологов, христианство было инкорпорировано иудеями в арийский мир для его разложения. Вместо предписываемых иудейскому народу служению собственному народу и государству, продолжению рода, интеллектуальному развитию и физической чистоте, пропагандировались совершенно иные качества, подрывающие основы социального и политического бытия.

Неоязычники ссылаются на исследования Э. Гиббона, который вопреки объяснению Августином гибели Рима недостатком христианской веры, считал причиной тому ее избыток.6  Принятие христианства в качестве идеологии империи А.М. Иванов объяснял стремлением Константина Великого укрепить власть божественным обоснованием, заменявшим принцип народного представительства. Главное зло, исходящее от христианства усматривалось в ее космополитическом характере, подрывавшем национальные традиции культуры. Были представлены красочные картины искоренения христианами языческой культуры в разных уголках мира.

Через призму языческо - русского и иудейско – хазарского противостояния объясняется операция крещения Руси Владимиром. Потерпев поражение в военном соперничестве, кульминацией которого были походы Святослава, иудеи экспортировали в стан противников разлагающий вирус христианства. Склонность Владимира к данной инновации С.А.Лесной объясняет еврейско-хазарским происхождением князя. Его мать ключница объявлялась дочерью некого раввина из г. Любеча. Слово “робичич” Лесной дешифрует ни как “сын рабыни”, а потомок раввина” – “равинич”. Славянское имя дяди князя – Добрыни трансформируется автором в еврейское Дабран («хороший оратор», «краснобай», «говорун»). В свою очередь, имя ключницы Малки дешифруется на основе иврита как «царица».7  В противоречии с концепцией находятся факты борьбы христиан с иудеями, погромы последних, войны Хазарии с Византией, периодически проводимые в различных христианских средневековых странах депортации евреев (в т.ч. на Руси при Владимире Мономахе).

Нестор был объявлен фальсификатором русской истории. Ю.М. Иванов писал: “Христианские церкви под руководством иудеев хладнокровно и последовательно уничтожали историю и предавали ее забвению. Летописец-иудофил Нестор взял на себя миссию генерального цензора всего того, что до него было сделано, положив, таким образом, начало тому гнусному сионскому месиву, которое потом назовется историей древней Руси. Читая ее проникаешься ощущением, что на протяжении многих веков эта перелопаченная история программируется и преподносится исключительно на предмет тех или иных прав иудеев на огромные территории, никогда им не принадлежащие. Так родился кастрат русской истории”.8  Образу фальсификатора Нестора противопоставлялась фигура языческого сказителя Бояна.

Удар, нанесенный Руси христианизацией, обнаруживается не только в уничтожении культурной, но и социально-политической национальной традиции. Все ипостаси триады древнеславянского бытия – язычество, волхвы, вече, - подверглись искоренению. Традиционный довод, что христианская церковь содействовала укреплению древнерусского государства, расходится с подлинной хронологией событий. Единая языческая Русь расширяла свои владения. Кульминацией ее успехов стали походы Олега и Святослава. Сразу же после принятия христианства вместо центростремительных возобладали центробежные силы, приведшие к раздробленности. Русь вместо внешней экспансии оказалась теснима соседями и в конечном итоге утратила национальный суверенитет и целостность. Перун – Бог дружины в большей степени соответствовал доктрине патриотического, прежде всего военного служения, чем Бог любви – Христос.

Высказано мнение, что татары овладели Русью не без косвенного содействия христианства, парализовав эсхатологическими мифами волю народа к сопротивлению. Если иноземное нашествие есть кара за грехи наши, значит не противиться ему надо на поле брани, а молиться и каяться перед Господом.9  Продолжавшийся до середины 14 в. церковный коллаборационизм по отношению к завоевателям был не бескорыстен, оплачиваясь разного рода привилегиями священникам.

Ханжество значительной (а по-видимому большей части) священнослужителей стало нарицательным и не могло быть обойдено в неоязыческой критике. Призывая народ к христианской аскезе, служители культа далеко не всегда придерживались предписываемых правил. Общеизвестно сколь масштабно было разложение папского католического престола. Но в русской церкви положение было не многим лучше, о чем свидетельствует послание Ивана IV митрополиту Макарию в 1551 г.: «В монахи постриглись ради телесного покоя, чтобы всегда бражничать; упивание безмерное, разврат, содомский грех; у игуменов и архимандритов по кельями инде жонки и девки небрежно приходят, а робята молодые по всем кельями живут невозбранно; монахи обитают в одних монастырях с монахинями со всеми вытекающими отсюда для ангельского чина соблазнами; отцы-пустынники ходят с иконами, якобы собирая деньги а постройку монастыря, а на самом деле затем, чтобы их пропить».10 

В отличие от нестеровой версии, конспирологами неоязыческого направления преувеличиваются масштабы культурного развития дохристианской Руси и языческого сопротивления крещению. По оценке И.П. Шибина, на высокий уровень экономического развития дохристианской Руси указывают нумизматический находки, представлявшие собой огромные клады сокровищ.11  Качество дохристианской литературы иллюстрируется неоязычниками посредством апелляции к таким памятникам как «Велесова книга» или «Слово о полку Игореве».12 

Новгородцев и ростовцев удалось христианизовать только в 12 в., а в ряде периферийных уголков Руси языческая вера сохранялась до середины 16 в. Согласно версии А.И. Асова действие языческих организаций, как самостоятельной религиозно-политической силы, обнаруживается даже в эпоху Смуты и восстания Степана Разина.13 

С.Н. Плеханов апробировал теорию о всеевропейской многовековой средневековой войне между христианской цивилизацией Юга и языческой Севера.14  Война шла, соответственно, между Римской империей (представленной двумя политическими субъектами – Священной Римской империей и Византией) и циркумбалтийской цивилизацией. Наступление Карла Великого на саксов, а Византии на Склавинию, с одной стороны, и набеги викингов, с другой, представляются автору эпизодами данного противостояния. Варяжское подчинение Руси, включая конфликт язычника Олега с христианином Аскольдом и последующие походы на Византию, изображались как реванш Севера. Напротив, процессы христианизации интерпретировались в качестве экспансии Юга. Демонизация облика Святополка Окаянного объясняется нереализованным замыслом князя, по аналогии с Юлианом Отступником, восстановить язычество.15  Война завершилась лишь к исходу Средневековья торжеством христианской церкви. Но языческие анклавы и маргинальные объединения продолжали существовать как контркультура и в период позднего Средневековья. Развернувшиеся инквизиционные процессы преследовали цель завершить разгром последних очагов язычества.

Концепции противоречат войны, ведомые языческими племенами друг с другом, противостояние католичества и православия, распри между собой христианских королей. Степень государственного и цивилизационного единства (в т.ч. религиозного) язычников значительно преувеличена.

В неоязыческой литературе противополагается ряд этических антиномий христианского и языческого подходов.

Гордость. Если языческий человек горд, то для христианина гордыня наитягчайший грех. «Ударили по одной щеке, подставь и другую».16  Люциферу при изгнании из Рая инкриминировалась гордыня. В порицании гордости усматривается намерение унизить человека и поддерживать его в состоянии покорности к властям.

Веселье. Если язычеству присуще дионисийское веселье, то христианству – скорбь. Христианство религия страданий и печали. Его этический идеал – это святой, великомученик. Смеющийся христианский святой, или смеющийся поп – абсурдный образ. Скоморошеское веселье представляло собой конткультуру в рамках средневековой христианской модели. Еще В.В. Розанов противопоставлял веселую молодость язычества, скорбной старости христианства.17  Евангельская проповедь гласила: «Горе вам, смеющиеся ныне! Ибо восплачете и возрыдаете… Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь».18  В табуизации веселья усматриваются биофобские установки регуляции жизни подданных.

Интеллект. Если язычество предполагало сложную доктрину мироздания, постигаемую вследствие посвящения в тайные знания, то христианство – предельно упрощенное понимание бытия, доступное каждому. Неоплатонической философии эллинизма противопоставлялась религия, не требующая в ее постижении необходимой образовательной подготовки. Христианская вера не только не основывается на разуме, но и противопоставляется ему. «Верую, потому что нелепо». В христианстве человек ценится не по силе интеллекта, а по стойкости в вере. «Блаженны НИЩИЕ ДУХОМ ибо им принадлежит царствие небесное».19  Христианский антиинтеллектуализм исторически приводил к обскурантизму, начиная от разгрома античной науки, заканчивая средневековой табуизацией научной мысли (ибо «богомерзостен всякий, любящий геометрию»). В обскурантистских тенденциях усматривается намерение поддерживать рабов в профаническом состоянии.

Национальность. Если для язычества характерна этноцентристская парадигма, то христианство является космополитическим учением, приобретшим в силу этого обстоятельства статус мировой религии. Каждый язычник есть прежде всего представитель определенной этно - культурной традиции, тогда как в христианстве «несть ни эллина, ни иудея». Языческая священная история, как коллективная мифологическая память этноса, подменяется библейской историей, т.е. собранием преданий о прошлом еврейского народа. Даже национальные имена, каковыми являлись для древних руссов Святослав, Всеволод, Людмила, Злата, заменяются еврейскими, либо, в лучшем случае, греческими. Христианство не предполагает национальной самоидентификации, подменяя ее религиозной. За христианским космополитизмом усматривается замысел национальной нивелировки человечества.

Патриотизм. Если для язычества характерна сакрализация Земли («мать сыра Земля»), как исторической Родины этноса, то для христианства не существует территориальных ограничений. Сакральной территорией для библейской традиции христианства является лишь Палестина. Христианские апостолы, получив дар общения на любом языке, стирали границы территориальные, подменяя их конфессиональными. Образ странствующего нищего святого есть архетип христианского сознания. Для язычника в служении своему племени или государству заключается высшая добродетель («полисная этика»). Культ языческих богов неразрывно слит с племенной или государственной системой. Христианская доктрина не предполагает, а в глубинной понимании и отрицает, патриотизм.

Власть. Если для язычества характерна органическая сакрализация высшей власти, как концентрированного выражения воли этноса, то для христианства она представляет собой аксиоматическую данность. Языческое понимание власти носило теократический характер, христианское подразумевает ее десакрализованный политический аспект. Расщепление духовной и светской сфер есть раскол привнесенный христианством, посредством противопоставления Царствия Божьего и Царствия Кесарева.

Языческий правитель несет ответственность перед соплеменниками, даже если он почитается в качестве бога. Органическая демократия язычества нашла воплощение в механизмах функционировании полисной системы Греции или вечевой Руси. Напротив, Гогенцоллерны, руководствуясь христианским пониманием власти, могли заявлять, что получили корону от Бога и потому не намерены держать ответ перед народом.

Христианство расценивается как религия рабов не только по своим историческим истокам, но и социально-политическим нормативам – покорности власти. Не случайно, что великие тираны от Карла Великого до Владимира Крестителя и христианнейших королей инквизиционной Европы, от Ивана Грозного до Сталина, не соблюдая евангельских заповедей, испытывали особый пиетет к христианскому учению. К неправедной власти тиранов, как и к завоевателям, по христианским этическим канонам следует относиться со смирением. Прославляется подвиг принятия мученической смерти, но порицается бунт.

Семейно-родовые отношения. Если культ рода составляет основу языческой ментальности, конструирующим принципом функционирования архаических общественных систем, то в христианстве религиозная доминанта приводит к отрицанию родственных уз. Христианский Бог противополагается родовым богам, тогда как в язычестве Род и является высшим Богом. К сакрализованному язычеством принципу крови христианство относится индифферентно. Родовое, т.е. основанное на крови, братство, подменяется конфессиональным братством во Христе. Характерная для язычества клановая система подвергается в христианских странах постепенному разрушению. В построенном на основе христианских принципов моделирования т.н. «гражданском обществе» родовые узы утрачивают актуальность, а семейные атомизируются до уровня моногамии.

Плоть. Если языческий человек адаптирован в природе, христианский, вследствие разделения, а зачастую и противопоставления, материальной и духовной субстанций, антиприроден. Язычник совершенствует свое тело. Телесная красота форм занимает высокое место в его эстетической иерархии. Митраизм, имевший многие обряды и догматику сходные с христианством, в отличие от последнего культивировал физически совершенного и внешне привлекательного Бога. Поэтому митраизм генетически складывался в виде религии солдат, а христианство – рабов и женщин. В.В. Розанов противопоставлял язычество, как религию молодости, христианству – религии старости.20  Носителями языческого потенциала выступали полные жизненных сил люди. Парадигмой языческого мировосприятия является жизнелюбие. Социальную основу христианства, согласно наблюдению Розанова, составляют престарелые (по большей части старухи), убогие, нищие, калеки и т.п. Если языческое капище символизировало силу плоти, христианская церковь вызывает ассоциации с лепрозорием. Образ плотски слабого человека впервые в истории религии был принят в качестве олицетворения бога. В этом усматривается умысел поддержания рабов в состоянии не только интеллектуальной, но и физической немощи. Доходящая до изуверства аскеза христианских подвижников (столпников, ямников и т.п.) не приемлема для язычника. Биофобская подоплека усматривается и в христианской табуизации спорта, и в пренебрежении к элементарным нормам гигиены средневекового человека. Поскольку тело есть категория низшая и даже низменная (а в манихейской интерпретации - дьявольская), уход за ним представлялось действом если не безнравственным, то, во всяком случае, этически не привлекательным. Сохранившееся с языческой эпохи банные обычаи, в оценках особо ретивых представителей церкви, определялись в качестве бесовских оргий. Противопоставляя силу духа (именно духа, т.е. твердости в вере, а не разума) силе тела, христианство разрушало микрокосм гармоничного языческого человека. В многочисленных христианских постах усматривается лишь механизм регуляции, предупреждающий перманентный голод среди рабов.

Половые отношения. Если язычество не только считало половую жизнь естественной, но и подвергала ее сакрализации, христианство ее табуизировало. Христианские ангелы существа бесполые, тогда как бесов характеризует распутство. Для Иисуса, как и апостолов, чужда половая жизнь, несмотря на то, что среди древних евреев считались нормой ранние браки. Подобно ангелам асексуальны христианские святые. Между мужчинами и женщинами святыми существенные различия отсутствуют. Брак допускается, но считается нежелательным, если его можно избежать. По «Откровению Иоанна Богослова» в Царствие Христово войдут прежде всего те, кто сохранил половое целомудрие. В то же время, не только язычество, но и иудаизм, из которого вышло христианство, приветствует брак и продолжение рода. Как идеал христианского понимания женщины – Мария не жила половой жизнью и рождает сына чудесным образом, без связи с мужчиной.

В.А. Истархов, доказывая половую аномалию персонажей Евангелия, не замеченных ни в наличие жен, ни любовниц, ни детей, ссылается, в частности, на один из сюжетов Нового завета: «Тогда приходят к Нему ученики Иоановы и говорят: почему мы и фарисеи постимся много, а Твои ученики не постятся? И сказал им Иисус: могут ли печалиться сыны ЧЕРТОГО БРАЧНОГО, пока с ними ЖЕНИХ? Но придут дни, когда отнимется у них ЖЕНИХ, и тогда будут поститься».21  Он комментирует данный пассаж следующим образом: «Что такое жених и что жених делает с невестами на брачном ложе комментировать нет надобности».22  По мнению Г.П. Климова смысл введения монастырских общежитий в средние века была изоляция лиц с половой аномалией.23  В табуизации пола, при толерантном отношении к сексуальной дегенеративности, усматривается попытка регуляции быта подданных, вплоть до лишения воспроизводящей функции.

Богатство и бедность. Если в язычестве порицается как чрезмерное богатство, так и в еще большей степени бедность, то для христианства характерно нищелюбие. Для языческого понимания бедный человек – это социальная аномалия, бездельник, либо посредственность, позорящая родовую и политическую общность. Напротив, в христианстве нищий человек, не выполняющий общественно-полезной функции, является образцом для подражания.

Вместе с тем, языческое богатство антиномично к стяжательству. Богатство и нажива несовместимы. Богатство – это сокровищницы аристократии, нажива – банковские билеты. Первое существует как самоценная категория, подразумевавшая магико-религиозный и эстетический аспект, вторая как средство к получению новой столь же фантомной величины. В оценке неоязычников, иудаизм склонялся к греху стяжательства, христианство – пороку бедности. При этом, чем более актуальны были идеалы бедности в той или иной христианской стране (как, к примеру, в России), тем богаче выглядели ее привилегированные слои, включая высший клир.

Честолюбие. Если для язычника хранение сословной родовой и личной чести является высшим нравственным императивом, то для христианина такого понятия вовсе не существует. Личное оскорбление не есть оскорбление вовсе. Как оскорбление христианином может быть воспринято только попрание имени и учения Христа. Рыцарский кодекс чести являлся языческой инкорпорацией в средневековую христианскую ментальность. Куртуазная система представляла собой контркультуру в рамках европейской средневековой модели.

Борьба человека за социальную самореализацию христианством не предусмотрена. Христианский идеал – асоциальный человек, отстраняющийся от попыток самоутверждения в обществе. Реванш переносится в эсхатологические времена второго пришествия, когда последние станут первыми. На основании этого неоязычники усматривают в христианстве реализацию задачи моральными манипуляциями удерживать рабов от попыток борьбы за власть, возвышения по социальной лестнице.

Насилие. Если язычество предполагает физическую кару преступникам, агрессорам, нарушителям норм, то христианство, выйдя из иудаизма, как религии закона, трансформировалось в религию любви, а по сути всепрощения. Законы талиона, гласившие «око за око», «зуб за зуб», являвшиеся релаьным механизмом предотвращения преступлений в древнем мире, христианство отвергает. Если последовательно придерживаться буквы христианского учения, то человека совершившего тягчайшие преступления следует простить. Стоило преступнику, распятому поодаль Христа, находясь на смертном одре признать того Богом, все преступления ему были прощены. Обоснование индульгенций в католицизме сроилось на той же логике рассуждений. Христианство не только не предполагает физического преследования, но и ставит под сомнение моральную правомочность самой судебной системы. «Да не судите, и не судимы будете». Прелюбодейку не следует, как велит закон, побить камнями, поскольку не существует человека без греха. Таким образом, христианство априорно капитулировало перед волей преступника, перед любой волей вообще.

Историческое христианство функционировало по многим аспектам не в соответствии с его теоретическим кодексом, интегрировав в себе многие языческие элементы. Один из основоположников неоязыческого движения В.Н. Безверхий писал: «От Нестора до наших дней замалчивается то, что борьба между ведизмом и христианским мировоззрением была весьма продолжительной, и, если из всех форм христианства русское православие и сало наиболее облагороженным, то заслуга в этом принадлежит прежде всего благотворительным традициям духа нашего древнего мировоззрения ведизма…История показала, что ни почти тысячелетняя византийская «отчистка», ни последовавшее за этим тысячелетнее омовение православия на Руси, несмотря на все попытки и отдельные удачи по облагораживанию и отмыванию христианства, достигнуть успеха не смогли».24  По степени симбиоза с языческим наследием христианские конфессии располагаются по следующему нисходящему ранжиру: православие – католицизм – протестантизм. За протестантизмом в процессе профанизационной апостасии следуют пантеизм и атеизм, что замыкает цикл исторической энтропии, подводя непосредственно к порогу, за которым стоит новое язычество. В результате атеистической десакрализации человек снова обратился к природе, чтобы обрести знания и этико-социальные нормы коррелирующиеся с ней.

Определенные аргументы критики христианства неоязычниками справедливы. Языческая альтернативная версия рассмотрения исторического процесса позволяет преодолеть некоторые стереотипы христоцентризма русской историософской мысли (православная Русь – окаянная нерусь) и расширить параметры отечественной истории. Национальная и патриотическая традиция преподносится шире, нежели православный прозелетизм.