Geum.ru

Проблема десакрализации власти

Вид материалаДокументы
Церковь без паствы
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   12

Примечания

 1 Агурский М.С. Идеология национал - большевизма. Париж, 1980.

 2 Иванов А., Богданов Н. Христианство. М., 1998. С.1.

 3 Евангелие от Матфея. Гл.15. Ст. 22-28.

 4 Истархов В.А. Удар русских богов. Калуга, 1999. С. 73.

 5 Емельянов В.Н. Десионизация. Париж, 1979.

 6 Гиббон Э. История упадка и разрушения Римской империи. Т. 2.С. 97.

 7 Лесной С. Жидофильская природа православия. С.-105-107.

 8 Иванов Ю.М. Евреи в русской истории. М. 1998. С. 57-58.

 9 Асонов Н.В. Эсхатологические ожидания и начало перерождения Киевской Руси в Русь Святую // Армагеддон. 1999. № 2.

 10 Шибин П.И. У истоков великой трагедии. М., 1998. С. 7.

 11 Шибин П.И. У истоков великой трагедии. С.4.

 12 Асов А.И. Славянские руны и «Боянов гимн». М., 1999; он же Книга Велеса. СПб., 2000.

 13 Асов А.И. Атланты, арии, славяне: История и вера. М., 2000. С. 514.

 14 Плеханов С.Н. Север против Юга: неизвестная война // Наследие предков. 1998. № 5.

 15 Данилевский И. Святополк Окаянный // Знание – сила. 1992. № 8.

 16 Евангелие от Матфея. Гл.5. Ст. 39.

 17 Розанов В.В. Темный лик. Метафизика христианства. СПб., 1911.

 18 Евангелие от Луки. Гл. 6.Ст. 21-24.

 19 Евангелие от Матфея. Гл. 5. Ст.3.

 20 Розанов В.В. Темный лик. Метафизика христианства. СПб., 1911.

 21 Евангелие от Матфея. Гл. 9. Ст.14-15.

 22 Истархов В.А. Удар русских богов. С. 31.

 23 Климов Г.П. Красная Каббала. Война психов: лекции по высшей социологии. Краснодар, 1996. С. 14-25.

 24Безверхий В.Н. История религии. М., 1996. С. 108-109.


Языческая география Москвы

1147 г. может оцениваться не только первым летописным упоминанием о Москве, но и датой завершения процесса крещения Руси. Одним из последних среди восточнославянских племен было сломлено сопротивление христианизации вятичей. Встреча Юрия Долгорукова и Святослава Ольговича носила не рядовой характер. На ней констатировались успехи распространения веры, и достигалась договоренность о крестовом походе в степь против язычников – берендеев и иных черных клобуков. Символичное усечение главы боярина Кучки на месте будущей столицы отражало торжество христианской княжеской власти над языческой племенной аристократией. Не случайно, тривиальная, казалось бы, казнь даже в 16 в. тиражировалась в многочисленных народных преданиях.

По-видимому, еще в языческие времена Москва являлась одним из главных сакральных и культовых центров Руси. Поселения фатьяновской культуры на ее территории относятся археологами к II тыс. до н.э. Применительно к 7 в. до н.э. фиксируется существование в пределах Москвы сильно укрепленного Дьяконовского городища. В нем обнаруживаются клады парфянских (2 в. до н.э.), римских (3в.), арабских (9-10 вв.) монет. Артефакты, относящиеся к различным историческим эпохам, свидетельствуют о непрерывном многовековом существовании города в дохристианские времена. Соответственно, в нем должны были находиться культовые сооружения, отражающие мировоззренческие представления древнего московского населения.

По различным мифологическим версиям, основателями Москвы являлись: младший сын библейского Иафета патриарх Мосох, князь Моск Свентоярич из «Книги Велеса», вещий Олег, апокрифический «великий князь» Даниил Иванович, князь одной из племенных ветвей роксолан, мигрировавших месхов Мосох Волынский и др. Несмотря на сарказм большинства ученых мужей по отношению к такого рода легендам, Н.Я. Марр называл их «здоровыми племенными преданиями», используя как подтверждение своей «яфетичекой теории». Принадлежность к индоевропейской культуре превращало город в форпост борьбы, в т.ч. религиозной, с окружающим его финно-угорским миром. С точки зрения современного неоязыческого автора А.И. Асова, этимология термина «Москва» восходит к слову «мозг» (=мудрость), что отражало ментальный смысл данного центра для языческой Руси.

Не подлежит сомнению, что на территории Москвы существовали языческие капища и идолы. Как правило, христианские церкви воздвигались на местах разрушенных кумирниц. Наименования новых храмов обычно оказывались созвучны, или связывались по смыслу с низвергнутыми истуканами. История злоключений с Храмом Христа Спасителя восходит к легенде о проклятии волхвов, капище которых было демонтировано под церковь. В Коломенском по сей день находится культовый Бабий камень вятичей. Фетиш оказался преобразован в символ новой веры только в 14в., когда на него была наложена печать в виде креста. Идол Велеса предположительно располагался на месте церкви св. Власия. От истукана «скотьего бога» проводился выгон скота на пастбища Девичьего поля и Лужников. Статуя Перуна, вероятно, находилась на холме Обыденского городища, месте церкви Ильи Громовника Обыденного. Идол Тура был воздвигнут у села Турыгина, примерном нынешнем расположении здания Российской государственной библиотеки. В Царицынском парке различаются остатки погребальных курганов вятичей.

По-видимому, целый языческий комплекс сооружений велесова культа помещался на Боровицком холме. По версии А.И. Асова, этноним Швивая горка происходит от имени славянского бога Сивы (=индоарийский Шива, он же Сивыч, олицетворение сил разрушения). Имя лютого божества слышится и в названии другой местности Москвы – Сивцев вражек, в котором вероятно находилось его капище. Еще в 16-17 вв. эта территория называлась Чертольями (т.е. обиталищем чертей), или Болванками (болванами христианское население уничижительно именовало идолов). Согласно другому толкованию, этноним Швивая горка происходил от травы уши (разновидность купавки), посвященной Купальнице (ведической Ушас). На располагавшемся на Боровицком холме («Бор» - одно из имен Велеса) святилище Купалы была построена первая в Москве христианская церковь Иоанна Предтечи (более известная как церковь св. Уара).

Сохранявшимся вплоть до середины 19 в. фетишем купальского культа являлся т.н. Кремлевский Камень (точнее Камень Велеса). Аналоги такого рода языческих символов до сих пор существуют в Подмосковье: Шутов Камень в Дмитровском районе, Синий Камень у Переславля, Бож Камень под Тулой. Даже в поздние христианские времена у Кремлевского камня совершались обряды магического характера. К нему водили царевича Димитрия Углицкого для облегчения страданий того от эпилепсии. Воспользовавшись неопределенным замечанием Николая I, московский митрополит Филарет в 1848 г. распорядился в целях искоренения языческого духа провести демонтаж церкви св. Уара и убрать «камень Василия Темного». Под разобранным алтарем храма были обнаружены останки древних жертвоприношений Велесу. Демонтаж вызвал столь заметные волнения в столице, что митрополит отчитывался о причинах их перед императором.

Согласно реконструкции географии русской былинной эйкумены, именно в Москве, на «грязи черной» (т.е. болоте), у речки Смородины (так зачастую в народном фольклоре именовали Москву-реку), камня Леванидова (Велесов Камень), в древнем бору (на Боровицком холме) находилось гнездо Соловья – разбойника Одихмантьева сына. Не победу ли Ильи Муромца (=Ильи Громовержца) символизировал московский геральдический знак всадника? Со временем велесову птицу Соловья сменила на гербе птица Громовержца – Орел.

Иной языческий пласт Москвы был связан с золотоордынской баскаческой колонией. Кумирни с татарскими идолами располагались в Заяузье, на Таганке, территории именуемой прежде Красной горой или Болвановкой. До сих пор на вершине Красной горы лежат три священные валуна языческого капища.

Москва, согласно традиции сакральной географии, определяется духовным центром, т.к. является местом, по отношению к которому на равноудаленном расстоянии и симметрично располагаются евразийские горы, моря, месторождения, острова. По тектонической карте, в районе Москвы проходит геологический разрыв земной коры. Для таких мест характерно сильное теллурическое излучение. Они являются узловыми точками священных энергетических линий земли. Поэтому Москва, уже в силу своего географического положения, обладает особой энергетикой. Население мест тектонических разрывов находится в состоянии перманентного пассионарного напряжения.

Языческий пантеизм, построенный на магических формах взаимодействия человека и природы, предопределил выбор Москвы в качестве мистериального центра.


Церковь без паствы

Исходя из факта утраты Церковью харизматического потенциала, Вл.С. Соловьев приходил к парадоксальному выводу о том, что ныне Дух Божий покоится не на верующих, а на неверующих.1  Процесс современной реанимации институтов православной конфессии преподносится как возвращение к истокам национального духа. При этом вызывают недоумения атрибуты буржуазного бытия священнослужителей. Но ведь и до революции масштабы духовной коррозии клерикальной сферы, по крайней мере, не уступали современным. Церковь является единственной организационной структурой современной России, имеющей значительные коммерческие доходы, но освобожденной по соглашению криминалитета от рэкета. Таким же образом как новорусские рэкетиры не взимали с нее дани и татарские ханы. Церковь и в царской России выступала с одной стороны в качестве бюрократического, а с другой, коммерческого института, но отнюдь ни народной организации.

Даже М.П. Погодин, провозгласивший православие первым неотъемлемым компонентом триады принципов русской цивилизации, признавал, что не будь государственного запрета на выход из него, половина крестьян перешла бы к раскольникам, а половина образованного класса обратилась в католичество.2  Если распад СССР объясняется на идеологическом уровне факта утраты веры в коммунистические идеалы, то и гибель Российской империи возможно интерпретировать на основе расхождения идеом официального православия и собственно народных мировоззренческих представлений. Большевистский поход на попов не мог быть проведен, как это следует из современного историографического клише, лишь узкой группой безбожников, без сочувствия ему в массах. Антитезой государственной РПЦ выступала народная Древнеапостольская Церковь и вышедшие из нее толки и секты. Готовивший проект указа 17 окт. 1906г., определявший порядок устройства старообрядческих общин, товарищ министра внутренних дел С.Е. Крыжановский, делился впечатлением от встречи с раскольничьим духовенством: «В нанковых рясах, с худыми строгими лицами, они резко отличались от упитанного духовенства господствующей церкви с его шелковыми одеяниями, орденами и явным нередко равнодушием к делам духовного мира; различие духовенства гонимого и торжествующего невольно наводило на мысль, что возрождение церкви, о котором так охотно у нас говорили, могло пойти только от гонимого».3 

Еще созданная при Александре II комиссия установила колоссальное расхождение официальных цифр численности старообрядцев и сектантов с действительным их количеством. Так, в Нижегородской губернии по отчетам местной администрации числилось 20246 раскольников, тогда как комиссия насчитала их 172600, в Костромской соответственно 1987 по официальным данным по спецревизии и 106572, в Ярославской – 7454 и 278474 и т.д. Расследование приводило к выводу, что применительно по всей России вместо официальной цифры в 910000 надлежит предполагать наличие около 10 млн. старообрядцев и сектантов. При том и данные комиссии оказывались существенно преуменьшенными. Архиерей из Нижегородской губернии насчитывал в ней 233323 раскольника, вместо 172600 указываемых ревизией. Являвшийся одним из членов комиссии И.С. Аксаков утверждал, что в Ярославской губернии православные составляли только четверть населения, из чего следовало наличие 672687 раскольников, а не 278474.4  Фактически поголовно из старообрядцев поповского толка состояла казачество. По оценке П.Н. Милюкова, в фальсификации численности раскольников были задействованы и духовенство, и полиция, т.к. в противном случае обе структуры подписывали бы себе приговор в бездействии и потере бдительности.5  Кроме того, с сокрытия преследуемых, полицейские чины имели немалый источник доходов. В виду невозможности дальнейшего умалчания численности русских религиозных диссидентов, Министерство внутренних дел в 1863г. декларировало цифру 8220000 раскольников. Но само же оно, к примеру, в Тамбовской губернии насчитывало 200000 одних молокан, притом, что в целом по России их численность совместно с духоборами устанавливалась министерской реляцией в 110000 чел. Вне статистики Министерства оказались многие секты беспоповского направления, включая такие разветвленные как «Спасово согласие». Между тем, по скромным подсчетам П.И. Мельникова, численность представителей «нетовщины» простиралась до 700000 чел.6  Особенно веские мотивы сокрытия своей религиозной принадлежности имели подвергавшиеся наиболее жестким преследованиям со стороны властей хлысты и скопцы. Несмотря на то, что принадлежность к их сектам была равносильна признанию уголовного преступления. Министерства внутренних дел выявило 110000 хлыстов и скопцов. Поэтому и новая министерская статистика религиозного диссидентства не могла быть признана репрезентативной. И.И. Юзов корректировал официальные цифры, указав проживание в России на 1880г. 13-14 млн. раскольников.7  Следствием очередного похода на старообрядчество и сектантство, организованного К.П. Победоносцевым, стало признание в принадлежности к диссидентству при переписи 1897г. лишь 2135738 чел. Исходя из данных демографической динамики,. П.Н. Милюков считал, что в действительности к 1900г. их число должно было достичь по меньшей мере 20000000, а к 1907г. – 25000 чел.8  К некоторому занижению статистических показателей вели трудности подсчета демографической активности среди старообрядцев, зачастую отказывавшихся от официальной регистрации браков и рождения детей. В 1889-1903 г. из выявленных 29431 фактов старообрядческих браков зарегистрированными оказались только 1840, из 131730 новорожденных зафиксированными в метрических записях лишь 552. Некоторые авторы утверждали, что официальная статистика расходилась с подлинным числом старообрядцев и сектантов в России от пяти до тридцатикратной диспропорции. В конечном итоге среди исследователей непосредственно занимавшихся вопросом утвердился взгляд, что минимальная численность религиозных диссидентов в России составляла на 1860г. – 9-10 млн. чел, на 1880г. – 12-15 млн. чел., на 1917 – 25 млн. чел. (19 млн. старообрядцев и 6 млн. сектантов). Поскольку старообрядчество и связанное с ним сектантство имело отношение только к русскому населению государства, получалось, что каждый третий, а то и второй его представитель был раскольник. Минимум треть русских, составлявших армию в 25 млн. чел. находилось в оппозиции к существующему строю! Выступления против антихристова престола Петербургской империи Романовых они должны были, по крайней мере, поддерживать, если не составлять основу революционного движения в массах. Без учета старообрядческо-сектантского фактора русская революция не может быть понята. Назрела необходимость проведения исследования не только классовой, но и конфессиональной ее подоплеки.9 

Численность старообрядцев и сектантов была, по-видимому, еще значительнее, чем устанавливала нижняя граница их статистики, поскольку всегда существовал обширный слой «потайных» раскольников.10  Для сокрытия своей принадлежности к общинам существовали веские основания. Начало истории в старообрядческом изложении освящалось мученичеством старцев ревнителей древнего благочестия. Указом 1716г. предписывалось внимать со старообрядцев, за исключением живущих в пограничных районах, государственные подати в двойном размере, а с незамужних женщин – половину этой суммы. Ввиду обилия недоимок в 1722г. вводилось постановление, после «правежа» неплательщиков, отсылать мужчин – старообрядцев на галеры, а женщин в прядильные дома. Лиц, проявлявших особую твердость в раскольничьих воззрениях, предписывалось после экзекуции отправлять на каторжные работы. Вторично осужденные старообрядцы, вместо Сибири препровождались в прибалтийскую крепость Рогервик, где условия содержания и работы были особо тяжелы.11  Для лиц повторно уличенных в старообрядческом исповедании, предусматривался четвертной подушной оклад. А кроме этого еще, как известно, действовал налог с непременных атрибутов визуального облика старообрядца - бороды и древнерусского покроя одежды. Местом заключения религиозных диссидентов зачастую служили монастырские тюрьмы, где те находились под присмотром никониан. Синод предписывал содержать раскольников в цепях и железах, задействовать в монастырских работах, следить за неукоснительным исполнением ими официального богослужебного канона.12  Духовенству РПЦ отводилась незавидная роль доносчиков и надсмотрщиков. Казнь предусматривалась как за хранение старообрядческой литературы, так и за укрытие самих раскольников. Петр I приравнивал потворство расколу к преступлению против государства.13  Старообрядцы лишались комплекса гражданских прав, включая возможность занимать общественные должности и участвовать в выборных процедурах. Недействительными считались браки, совершенные не по официальному ритуалу, что предполагало правовые ограничения в отношении потомства раскольников. В соответствии со своей склонностью к карнавализации, Петр I, под угрозой большого штрафа, предписывал ношение раскольникам нелепого одеяния: нагрудник, ферез, крашеную, с лежачим ожерельем однорядку, сермяжный зипун с поднятым клееным козырьком из красного сукна.14  Несмотря на все эти меры, Синод вынужден был констатировать расширение раскольничьего движения по сравнению со временами Алексея Михайловича.15  Систематические гонения на старообрядцев и сектантов продолжались вплоть до 1905 г. Уже в 1856 г. по личному настоянию Александра II были опечатаны знаменитые Покровский и Христорождественский старообрядческие соборы, что привело к гибели богатейших коллекций древнерусских икон дониконовского письма.16  Только в 1874 г. разрешалась метрическая запись браков, рождений и смертей раскольников. Но специальная директива Министерства внутренних дел разъясняла, что наделение старообрядцев некоторыми гражданскими павами не предполагает уступок: «Мероприятия правительства по отношению к расколу хотя и не должны носить на себе характера преследования его, но в то же время не могут быть направлены к послаблению, а тем менее к покровительству раскола».17  Только законом 1883 г. старообрядчество было легализовано как исповедание, при отрицании за ним статуса конфессии. Разрешалось проводить требы и молельни лишь по частным домам и на кладбищах, без духовного облачения «уставщиков и наставников». Отрицалась принадлежность к духовному сану старообрядческих священников. Запрещались публичные проявления старообрядческого культа, такие, как, к примеру, крестный ход. По-прежнему уголовному преследованию подлежало «совращение православных в раскол». Предписывалось устранение агитационных средств, таких как колокола и иконы, с внешней стороны старообрядческого храма. Весьма затруднительной была сама процедура открытия молельного дома.18  Впрочем, некоторые послабления закона 1883 г. относились лишь к статусу поповцев, и не распространялись на многочисленные категории беспоповских толков и сектантства. Последнее продолжало оставаться на нелегальном положении и после ряда царских манифестов начала 20 в.

Удивительно, не то, что при переписи 1897 г. лишь 2 млн. диссидентов признались в своем исповедание, а массовое мужество самого признания (особенно для сектантов), несмотря на возможные тяжелые последствия подобного самообнаружения. Два миллиона человек презрели личное благополучие во имя веры. В раскол ушла пассионарная часть православной паствы, оставив в рамках официальной церковной организации людей конформистского склада, скорее индифферентных, чем верующих.

Парадигма безветрия в государственной церкви фиксировалась еще применительно к 17 в., когда старообрядцы шли на костер за единый аз древнеапостольского учения. Признаками упадка благочестия являлось учащение случаев пропусков служб и «безчинного» поведения при их прохождении. Паства отвыкла стоять в церкви «со страхом и благочинно»: обсуждались мирские новости, устраивались ссоры, а иногда и драки. Особенно предосудительно вели себя нищие, мало чем отличавшиеся от современных псевдоправославных попрошаек, нарушавшие боголепие служб, бранившиеся друг с другом и посетителями храмов, дерущиеся и совершавшие иные непристойности. Некогда запрещенные Стоглавым собором языческие игрища и скоморошество стало основным элементом любого христианского праздника.19  «Святая Русь» ушла в скиты и гари, оставив пребывать безрелигиозную паству в будничном грехе под сенью официальной церковной иерархии. Как известно, рассадником атеизма и кузнице революционных кадров в России 19 – начала 20 вв. являлись духовные семинарии. Рясу семинариста в разное время носили М.М. Сперанский, Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, Н.И. Кибальчич, И.П. Павлов, П.А. Сорокин, И.В. Сталин, Гюрджиев, А.И. Микоян, Н.И. Подвойский, и др. Не случайно Ф.И. Достоевский декларировал: «Я обнаружу врага России – это семинарист».20 

Даже в 1928 г. исследователи фиксировали 1 700 000 представителей одной лишь молодежи, состоящей в сектантских организациях. Столько же, следует напомнить, входило в то время в комсомол.21  Н.И. Бухарин с высокой трибуны VIII съезда РКСМ признавал: «Мы полагали, что комсомол – единственная организация молодежи в нашей стране. Существует, однако, целый ряд, сектантских организаций, которые объединяют в своих рядах примерно столько же молодежи, сколько комсомол… Все эти «бапсомолы», «христомолы», союз верующих молодых людей и т.д. объединяют большой слой молодых рабочих и крестьян».22 

Политика христианизации приводила к тому, что многие из крестившихся по конъюнктурным соображениям, продолжали исповедовать иные культы. Феномен русского народного двоеверия не ограничивался древнерусской эпохой, обнаруживаясь даже в 20 в. Вплоть до Стоглавого собора повсеместно на Руси был распространен обычай приношения жертв к христианскому алтарю, а то и проведения непосредственно на нем самого обряда жертвоприношений. Более близки язычеству, нежели к христианству, были хлыстовские секты, к одной из которых, по-видимому, принадлежал Г. Распутин. Оргиастические формы поведения старца следует объяснять не столько ханжеством, сколько соответствием хлыстовской обрядовости радений.

Еще в большей степени православие носило титульный характер в инородческих регионах. В 1892 г. общественность была эпатирована мултанским делом, связанным с обвинением группы православных удмуртов в осуществлении языческих ритуальных жертвоприношений. Хотя усилиями В.Г. Короленко и А.Ф. Кони самих обвиняемых в конечном итоге оправдали, но факт сохранения языческих культов за ширмой христианского исповедания стал очевидным.23 

По свидетельству тобольского архиепископа Евгения Казанцева, большинство обращенных в православие автохтонов «даже молятся идолам… не умеют изобразить на себе креста…».24 

Одним из главных центров русификаторской политики на Востоке во время правления Ивана IV стала казанская архиепископия, возглавляемая пострижеником Иосифа Высоцкого Гурием. Особенно охотно переходила в православие после взятия Казани татарская знать, стремившаяся таким образом сохранить свои привилегии.25  Только в одной казанской епархии, по официальным данным, крещено было 575 104 инородцев. Однако, по оценке самого казанского архиепископа Филарета, большинство из крещенных – 342 058 чел. продолжали «держаться языческих и магометанских заблуждений».26  Зачастую иноверцев обращали в православие посредством угрозы применения военной силы. Так, в 1706 г. Феофилакту Лопатинскому было поручено проведение экспедиции в Западную Сибирь, где предписывалось насильственно истреблять кумиры и кумирницы, на месте которых строить церкви, предоставляя при том льготы «новообращенным». Повсеместно миссионеры использовали в целях христианизации обман, вымогательство, подкуп.

Сплошь и рядом автохтоны принимали новую веру за льготы в платежах оброка, а то и просто за холщовую рубаху, шапку или медный крест.27  Ради получения подарков неофиты порой крестились по несколько раз, увеличивая численные показатели успехов деятельности миссии. Тифлисский военный губернатор Сипягин указывал, что цифра в 62 249 крещеных к 1828 г. горцев, мало соответствует действительности. Получая при крещении по 10 аршин холста, местные жители многократно повторяли процедуру принятия новой веры.28 

При Николае I новообращенные поощрялись наделением земли и освобождением от рекрутской повинности. В 1841-42 гг. в прибалтийских губерниях развернулось массовое народное движение, мотивированное ожиданиями крестьян получить при переходе в «государственную веру» землю иноверцев – помещиков. Популярностью пользовался и слух о предоставлении крестившимся государственных земель на юге России. Специальная царская комиссия доносила Николаю I, что источником движения стали лживые посулы православных священнослужителей. В то же время сам народ «принять греко-российской веры никогда не желал».29  «Бешеные темпы» христианизации, обращение в православную конфессию за короткий срок десятков тысяч иноверцев, не имели под собой реального содержания на мировоззренческом уровне. Не случайно, что после выхода указа о веротерпимости, за два года революционных волнений из православия в католичество перешло 170 тыс. чел.; в ислам – 36 тыс. чел., в протестантство – 10 тыс. чел.30 

Формой антиисламского наступления в Туркестане стала, принятая задолго до Октября, миссионерская программа эмансипации мусульманских женщин.31 

Преследование иудеев в средневековой Испании привело к возникновению феномена марранов, т.е. формально крещенных евреев, продолжавших тайно исповедовать иудаизм. Черта оседлости и прочие ограничительные меры по отношению к иудеям в России также преодолевались декларативным переходом в православие. К тому же при Николае I даже была установлена финансовая помощь в размере 15 – 20 руб. для каждого еврея, пожелавшего бы креститься.32  Всю эту разнорелигиозную армию крещенных псевдоправославных следует также вычесть из числа паствы РПЦ.

Перманентные восстания против церковных владений и расправы с священнослужителями свидетельствуют, что в народном сознании официальный клир отнюдь не наделялся ореолом сакральности. Большинство агиографических произведений сообщают о конфликтах подобного рода. Трижды поджигалась крестьянами келья Кирилла Белозерского. Из монастырских обителей «нечестивыми агарянами» изгонялись преподобные Антоний Сийский, Дмитрий Прилуцкий, Стефан Мохрищский, Александр Куштский, Арсений Комельский. Убиты крестьянами оказались Агапит Тотемский и Симеон Кичменгский. Если даже праведные священнослужители сталкивались, по меньшей мере, неприятием паствы, что говорить об отношении народа к основной массе духовенства.33  По официальным данным, во время сублимации народной стихии в пугачевском бунте восставшими было казнено 327 священнослужителей, разорены 14 монастырей и 63 церкви. Преобладание в пугачевских войсках старообрядческого компонента объясняет антицерковную направленность бунта.

Сама церковь мало способствовала изменению своего имиджа номенклатурной организации. Как известно, священнослужителям предписывалось доносительство по фактам полученных на исповеди сведений о противогосударственных деяниях и замыслах. Строго следилось о ежегодном исповедании каждого православного. Свидетельство об отбытии в текущем году исповеди являлось непременным документом равнозначным паспорту.34  За уклонение от исповедания налагался штраф, замененный церковным покаянием лишь при Павле I.35 

Церковный обскурантизм стал явлением нарицательным. Иностранцы, посещавшие средневековую Москву, свидетельствовали, что почти никто из мирян не знал ни евангельской истории, ни символа веры, ни главнейших из молитв, в т.ч. «Отче наш». Русские христиане объясняли, что «это очень высокая наука, пригодная только царям да патриарху и вообще господам и духовным лицам, у которых нет работы».36  Православие не могло быть народной религией уже в силу того тривиального обстоятельства, что подавляющему большинству народа оно оказывалось попросту не известно, если не считать самого названия.

Осведомленность о православном культе самих священнослужителей оказывалось не многим выше уровня паствы. Олеарий утверждал, что едва ли один русский монах из десяти знал «Отче наш». Применительно к концу 17 в. Вармунд упоминал о монахе, собиравшем милостыню именем четвертой ипостаси Троицы, под которой подразумевался Николай – угодник. Некомпетентными в вопросах веры оказывались даже высшие церковные иерархи. Флетчер описывал свою беседу с вологодским епископом, не знавшим количества евангелистов, и не сумевшим объяснить иностранцу из какой книги священного писания он зачитывал по просьбе того текст. По свидетельству Олеария и Викгардта, в 17 в. московские патриархи были крайне несведущи в сути православного учения, а потому не могли вести богословский спор с представителями иных конфессий.37  Религиозное невежество, не позволявшее священникам вести квалифицированную дискуссию, являлось одной из главных причин ограничений иностранного проникновения в Россию. Во времена раскола официальные иерархи неизменно терпели полное поражение в спорах с старообрядческими любомудрами. Триумф Никиты Пустосвята во время дискуссии с никонианами в Грановитых палатах - лишь один из наиболее ярких примеров подобного рода.

В борьбе с старообрядческой оппозицией РПЦ не гнушалась явными подлогами, такими как «Соборное деяние» и «Тробник» митрополита Феогноста, разоблаченные братьями Денисовыми в «Поморских ответах». Повсеместная фабрикация преданий о чудесах творимых святыми имело прагматический смысл, т.к. при канонизации увеличивались земельные наделы соответствующих обителей, и приходская единица возводилась в ранг епископства. Ряд народных восстаний был направлен против канонизации лиц, известных населению отнюдь ни как святые. Так, значительные волнения вызвало возведение в ранг святого Антония Сийского, захватывавшего крестьянские земли.38 

Обскурантистские тенденции в РПЦ не были преодолены со вступления России в эпоху модернизации. Даже В.О. Ключевский, написавший апологетическое исследование о русских «Житиях», подвергся осуждению со стороны ортодоксального духовенства. Вскоре после смерти историка на стене одного из храмов Троицко-Сергиевой лавры была расписана фреска «Ключевский и его ученики в аду». На различных вариациях фресок страшного суда в адском пламени изображались М.Ю. Лермонтов и Л.Н. Толстой (причем последний был представлен таким образом еще задолго до официального отлучения от Церкви).39  При определяемом демократическим реформировании церковных образовательных учреждений 1860х гг., из учебных программ духовных академий были исключены физико-математические науки, из плана обучения семинаристов – естественные дисциплины, основы сельского хозяйства, медицина, и даже библейская история, герменевтика, церковная археология, полемическое богословие. Таким образом, выпускник семинарий мог попросту не знать основных исторических сюжетов, изложенных в Священном Писании.40 

Во многом прав был Г.П. Климов, утверждая, что церковное посвящение в средние века выполняло функцию изоляции от мира лиц с аномальным поведением и психикой. Весьма часто в церковные стены заточались преступники. Массовый приток маргиналов, естественно, не способствовал укреплению нравственности духовенства. Одной из главных неразрешенных проблем, обсуждаемых на церковных соборах, на всем протяжении истории РПЦ, являлось тотальное распространение пьянства среди священнослужителей. Еще Иван IV указывал Стоглавому собору: «попы и церковные причестники в церкви всегда пьяны и без страха стоят и бранятся, и всякие речи неподобные всегда исходят из уст их, и миряне, зря на их бесчиние, гибнут, такоже творят».41  Но и по прошествии столетия неизвестный челобитчик жаловался патриарху Иосифу, что даже службы священники совершают «омраченные пьянством».42  И в 18 в. органы местного церковного управления доносили на московских священников, усердно посещавших казенные питейные дома и харчевни, заводивших драки и в целом отличавшихся недостойным поведением.43  Строгие санкции, введенные лично Павлом I по отношению к «пьющим священникам», принципиально не исправили положения.

Другим широко распространенным явлением, дискредитирующим духовенство, стал церковный блуд. Монастыри служили основными центрами содомитства. По словам Ивана IV, в монахи постригались «покоя ради телесного». Среди монашеской братии царит «упивание безмерное», разврат, «содомский грех». У игуменов «по келиям инде жонки и девки небрежно приходят, а робята молодые по всем келиям живут невозбранно». Монахи проживают в одних обителях с монахинями, со всеми вытекающими отсюда соблазнами. «Пустынники», собирая деньги на постройку монастырей, тратят их на блуд и пьянство.44  И после Стоглавого собора, англичанин Ричард Ченслер указывал на низкую нравственность русского монашества: «Что касается разврата и пьянства, то нет в мире подобного, да и по вымогательствам это самые отвратительные люди под солнцем».45 

Впоследствии священнослужители являлись непременными участниками петровских оргий «Всешутейского собора». О кутежах архиепископа екатеринославского (осуществляемых тем совместно с вице-губернатором Бенкендорф даже был вынужден доносить царю: «Архиепископ Феофил имеет несчастную привычку употреблять большое количество горячительных напитков, даже до непристойности. Говорят, что он причастен к лихоимству. Для собора употребляет келейника, который по представлению его получил чин и несправедливо представлен к ордену якобы за спасение утопавших, коих вытащили из воды сторонние люди»).46 

Практика продажи церковных должностей в РПЦ не уступала масштабам распространения симонии в структурах средневекового папства. По свидетельству современников, в 18 в. получение священнического места стоило не менее 100 руб., дьяконовского – 50 руб. В получении взяток были замешаны многие епископы. По жалобе соискателя священнического сана в воронежской епархии дьякона Д. Яковлева, он вынужден был, проходя процедуру утверждения, платить шестерым лицам от иподьякона до конторского писчика и келейного служителя епископа, варьируя взятки от 50 коп. до 3 руб. Другой жалобщик воронежской епархии дьячок Ильин сообщал, что только на взятки затратил 50 руб., не считая иных расходов. Кроме того он добиваясь возведения в дьяконы, выполнял тяжелые работы по архиерейскому дому: возил камень, заготовлял дрова и убирал сено. Обе жалобы смогли дойти до Сената, только потому, что подателям их удалось тайно от епископа бежать в Петербург.47  О нравах тамбовского архиерейского дома А. Болотов писал в своих мемуарах: «Какое мзоимство господствовало тогда в сем месте: всему положена была цена и установление. Желающий быть попом должен был неотменно принести архиерею десять голов сахару, кусок какой-нибудь парчи и кой-чего другого, например гданской водки или иного чего».48  Уже в 19 в. на воротах тульского архиерейского дома была кем-то прикреплена надпись «Здесь продаются самые лучшие места», - характеризующая отношение общества к клиру.49 

Вымогательства церковников за осуществление треб (крещение, венчание, отпевание, освящение и т.п.) являлись общим правилом и в императорской России. Установленная Синодом в 1765 г. официальная норма: 10 коп. за свадьбу, 10 коп. за погребение взрослого, 3 коп. за погребение младенца, безвозмездное причащение и исповедание, - нигде не соблюдалась. Если плата за требы казалась священникам недостаточной, они попросту отказывались ее совершать. Так, не получив искомой суммы, один священник Каргопольского уезда отказался отпевать умерших, вследствие чего в церковной трапезной скопилось множество не погребенных трупов. Само правительство по факту убийства во время народного восстания в Москве в 1771 г. архиепископа Амвросия констатировало: «некоторые из духовенства, имени его и своего весьма впрочем почитаемого сана недостойные… богослужение в торжище обратили и руки к принятию гнусной мзды простерли».50 

Еще в средние века иностранцы обращали внимание на небывалую деловую активность русских монахов, не соответствующую духовному сану. Многие представители «черного духовенства» жили преимущественно в городах, занимаясь исключительно коммерческими операциями Уже в преддверии революции один сельский священник, оставивший сан свидетельствовал: «Старые священники, по примеру апостола Павла, кормились от трудов рук своих и доходов. Новые тяжелей для народа, потому что кормятся только от доходов, а новейшие еще тяжелей… Народился тип кулака в рясе, который берет за то, что причащает, и за то, что не причащает (раз его потревожили, а болезнь прошла). У нас в округе о. Федора Андреевича считают в 50 тысячах, о. Дмитрия в 30, о. Ястребова в 20… Меня осаждают вопросами: сколько я нажил? Сколько в банк положил?».51  По квалифицированной оценке С.П. Мельгунова, высказанной им в 1917 г.: «Монастыри обратились в коммерческие предприятия с лавками, торговлей, промыслами и приказчиками или в барские поместья с пашнями, лугами, лесами и наемными батраками».52 

В советской историографии много писалось об обширном церковном землевладении в России. Причем рост владений РПЦ ни в относительном соотношении, а в абсолютных цифрах, наблюдался и после проведения пресловутой екатерининской секуляризации. В современных же исследованиях по динамике церковного хозяйствования установлено, что рост доходов Церкви неуклонно происходил и в наиболее тяжелые годы для российского государства, в периоды войн и смут. Так, в течение Смутного времени, повергшего всю страну в состояние разрухи, Троицко-Сергиев монастырь приобрел 24 села, 100 деревень, 134 пустоши.53  Лишь символическая часть общих церковных доходов выделялась на благотворительность («отмывание денег» по современной терминологии). Красноречивые данные о доходах и сфере деятельности Церкви до революции дают цифры национализации в 1919 г. лишь части владений монастырей, в результате чего, помимо более 900 тыс. гектаров земли, было экспроприировано 4,2 млрд. руб., 84 завода, 436 молочных ферм, 602 скотных двора, 1112 доходных домов, 704 гостиницы и подворья, 311 пасек и т.п.54 

Ставя задачу возрождения РПЦ, современные политические лидеры страны должны давать себе отчет в том, что из себя представляла данная организация в пору своего расцвета.