Алтайская народная сказка: формы этнобытования, типология сюжетов, поэтика и текстология
| Вид материала | Сказка |
- Горшкова Юлия Евгеньевна Тема : Русская народная сказка, 57.03kb.
- «Дагестанский государственный педагогический университет», 608.65kb.
- Тема урока литературного чтения, 75.49kb.
- Роман-апокриф как жанровая форма: методология и поэтика 10. 01. 08 Теория литературы., 458.95kb.
- Поэтика художественной детали в жанровой структуре рассказа (на материале современной, 405.25kb.
- Формирование советских сюжетов: типология отечественной драмы 1920-х -начала 1930-х, 530.3kb.
- Начинает сказка сказываться, 62.08kb.
- Начинает сказка сказываться, 56.09kb.
- «Народная и литературная сказка», 90.03kb.
- Конспект занятия по мотивам русской народной сказки «заюшкина избушка», 22.52kb.
Такую же магическую очистительную роль выполняло исполнение сказок во время поминально-похоронного обряда. Подобно «страшному» периоду зимы, в «плохие» дни – дни похорон и поминок – так же наблюдались активизация нечистой силы. Поэтому в «плохие» дни действовал ряд запретов, например, ночью не выходить на улицу одному, не звать человека по имени, так как душа здравствующего человека может быть уведена нечистой силой. Чтобы этого не случилось, люди вынуждены были демонстрировать свою бдительность, жизненную активность и проводить ряд оградительных мер от покушений нечистой силы. И в комплексе всех магических мероприятий исполнение сказок, сказаний считалось особенно важным накануне похорон, на седьмой и сороковой дни поминовения умерших.
Не менее своеобразен факт исполнения алтайских сказок в обрядовой практике почитания духа хозяина Алтая (гор, тайги). Почитание духа гор является общим для всех тюркоязычных народов Южной Сибири. В них они видели благодетелей, которые даруют им земные блага и карателей, которые насылают несчастья за непочтительное отношение к ним. Поэтому проведение два раза в году обряда жертвоприношения духам гор было обязательным.
У алтайских охотников существовал обычай рассказывать сказки перед выездом на охоту и на охоте, для чего они специально брали с собой сказочника / сказителя, которому причиталась равная доля из общей добычи. Сказитель, обладая магическим даром исполнения сказаний, сказочник – особым репертуаром сказочных текстов, могли воздействовать на зверей, птиц и на их владельцев – хозяев-духов в определенном направлении. В охотничьих преданиях рассказывается не только о том, что духи любят слушать сказки и сказания, что в благодарность за их исполнение охотники получают «разрешение» на удачную охоту, но и о том, как они воспринимают это исполнение и как ведут себя при этом. Однако видеть духов может только тот сказитель, который наделён даром ясновидения. Такого сказителя называют «ээля кайчы» – сказитель, имеющий контакт с духами.
Аналогичный охотничьему обряду почитания хозяина тайги обряд проводился при сборе орехов. Сборщики орехов добирались до места, разжигали огонь, привязывали освященные ленты (кыйра), окропляли молоком огонь, Алтай, преподносили угощение с благопожеланиями. Такой обряд более был распространен среди северных алтайцев, проживающих на территории, занятой кедровой (черневой) тайгой. Исполнение сказки или сказания при сборе орехов имело аналогичную охотничьему обряду функцию – магическое обращение к хозяевам гор.
В четвертом параграфе « О взаимосвязях сказочной/сказительской и шаманской традиций» рассмотрена роль исполнения сказок с точки зрения взаимосвязей сказочной/сказительской и шаманской традиций, что представляет собой еще одну особенность в бытовании алтайских народных сказок. На близость функции шамана и сказителя в свое время особое внимание обратил Г. Н. Потанин, затем эта тема получила развитие в современных исследованиях сибирских этнографов, в частности в коллективных работах по исследованию традиционного мировоззрения тюрков Южной Сибири, выполнявшихся под руководством А.М. Сагалаева (1988 – 1990 гг.). Исследователи отмечают совпадение многих моментов в шаманских рассказах об их «путешествии» во время ритуала камлания со странствиями сказочного героя. Такие совпадения приводят к мысли о том, что существует некое единство в композициях шаманских рассказов, сказок и сказаний.
Фольклорные и этнографические материалы тюркоязычных народов Южной Сибири позволили исследователям провести и своеобразную параллель между путешествием шамана и явлением «входа» сказителей в эпический мир, следуя за героем своего повествования. Так, Н. П. Дыренкова в шорском фольклоре отмечает примеры, когда сказитель вскоре после своего повествования переходит на рассказ от первого лица и в дальнейшем ведет его о себе. К этому ряду примеров можно отнести и акцентирование сказителем А. Г. Калкиным особой своей причастности к героям сказаний, то есть, речь идет о вере сказителя в то, что во время исполнения его дух перевоплощается в дух героя и все, что происходит с богатырем, происходит и со сказителем. Он как бы выступает и свидетелем, и участником, и исполнителем сказания.
Таким образом, исполнение сказания в своем архаическом предназначении – это ритуально-магическое действие более широкого масштаба, и содержание сказания органично входит в комплекс данного ритуализованного действия. Именно поэтому для сказителя крайне важно не только не допускать нарушений во время исполнения героического сказания, например, не прерывать текст на полуслове, а доводить его до конца, не допускать замен и пропусков в тексте, так как сакрализованный текст «контролируется» со стороны духов, на всякий случай оговаривая, что он передал только то, что рассказывали другие, но и обязательно благословить свой музыкальный инструмент (топшур), тем самым устанавливая своеобразный контакт с духом Алтая и духом сказания.
В отдельных текстах сказителя А.Г. Калкина присутствуют примеры замещения им своего героя или идентификации себя с ним как свидетельства перевоплощения сказителя в своего персонажа. В этом и проявляется, по нашему мнению, совпадение сказительства с шаманским действом, когда шаман может перевоплощаться то в один, то в другой персонаж представляемой им слушателям и зрителям моно мистерии.
Если в сказаниях подобное наблюдается более выраженно, то в текстах сказок сохранились только отголоски явлений «входа» и «выхода» исполнителя в свое произведение. Подтверждение этому могут стать примеры аналогичной «возвращающей» концовки с формулой указания «выхода» исполнителя из сюжетного действия с восклицанием «Чö-öк!» не только в сказках, героических сказаниях, но и в благопожеланиях, произносимых при совершении культового обряда почитания духов гор, а также в шаманских камланиях. Из этого комплексного материала становится очевидным то, что восклицание «Чö-öк!» означает магическое заклинание, помогающее сказочнику и сказителю успокоить духов сказки/сказания, героев своего повествования, а шаману – оторваться от тех мифологических персонажей, с которыми ему пришлось общаться в процессе камлания.
Возможно, что в южносибирской тюркской сказочной традиции бытовало единое представление о духе сказки. Среди телеутов бытует выражение, которое запрещает прерывание сказки, чтобы не наступить ей «на хвост». Скорее всего, требование не прерывать сказку во время исполнения также содержит в себе представление о том, что сказочник находится в пути. Так, например, телеуты, как и шорцы, о процессе рассказывания сказки говорят так: «Чöрчöк ийип jит» (Сказку отправляют). Сказочник следует за своим героем в сказочный мир, контактирует с духом сказки, поэтому прервать её – значит навлечь на себя негативное отношение со стороны духа сказки, что напоминает подобные моменты в исполнении сказаний. Порой наказание может представлять опасность даже для жизни сказителя. При всех совпадениях в сказительстве и шаманской практике между сказителем и шаманом постоянно существовал некий паритет, так как во время исполнения сказаний сказителем шаман никогда не соглашался совершать свой обряд.
Присутствие сказочника в сказочном мире отражается не только в конечных формулах текстов сказок. К этому частично могут быть отнесены и комментарии, которыми сказочники сопровождают те или иные поступки своих героев, в отдельных случаях знаком «иной среды» может считаться изложение сказки ритмической прозой. С одной стороны, ритмизацию сказки можно объяснить активным взаимодействием со сказаниями, с другой – по наблюдениям автора, данное явление не укладывается в рамки только такого объяснения. Ритмическая организация текста сказки в основном достигается за счет использования в конце почти каждого предложения вспомогательных глагольных форм. Изложение же текста такими глагольными формами способствует «вторжению» сказочника в пространственно-временной континуум сказки. При таком включении в мир сказки он становится очевидцем, который передает слушателям то, что происходит перед его глазами.
В пятом параграфе « Ареальные сопоставления сказочной и сказительской традиций» проведен сравнительный анализ алтайских материалов на предмет бытования сказок и сказаний с аналогичными фактами в фольклоре других родственных народов, что дополнило выводы об общих обрядовых функциях и архаических основах единой системы сказочного и сказительского творчества у центрально-азиатских народов.
В Западной Сибири (Кемеровская область) наиболее полная сохранность сказочной и сказительской традиций была зафиксирована у шорцев. По представлениям шорских сказителей, перед исполнением сказание мысленно выстраивается, так как без этого оно может увести неизвестно куда. У исполнителей наблюдается достаточно серьезное отношение к воспроизводимому тексту: они стараются не прерывать его, не менять имена героев и персонажей сказания, так как считают, что «нымахи» имеют духов, а сказитель во время исполнения сопровождает богатыря. Примеры сказаний, исполненных шорскими сказителями, и отношение их к сказительству свидетельствуют об общих у них с алтайской сказительской традицией основах.
В период работы экспедиций в Западной Монголии диссертантом был собран определенный материал по сказкам, а также записаны у урянхайцев отдельные фрагменты крупных эпических произведений. Урянхайские сказители считают, что сказание нельзя исполнять во время «седла дней» (т.е. в дни нечетного числа). У них сохранился обряд освящения топшура перед исполнением сказания. В обрядовых благопожелательных целях сказания могут исполняться перед замерзанием земли, в середине осени, для восхваления окружающего жизненного пространства или во время празднования «Цаган Сара», аналогичного алтайскому празднику «Чага байрам», когда начинается переход от зимы к весне. Среди урянхайцев также бытует представление о том, что исполнение сказания весной может вызвать «джут» (непогоду) и обернуться падежом отощавшего за зиму скота, поэтому сказители остерегаются в этот период исполнять сказание. Традиция приглашать сказителя к кому-либо в дом, соблюдая при этом ритуал принесения топшура в этот дом за два-три дня до прихода самого сказителя, сохранилась у них до сих пор. Приглашая его, хозяева считают, что исполнение сказания очистит их дом от злых духов, будет способствовать удаче и благополучию в семье. При этом сказитель точно знает, какое из сказаний будет им исполнено в этой семье. Сопоставления южно-сибирского и западно-монгольского с алтайским материалом этнобытования сказки и сказаний подтвердили представления автора о наличии у них общих обрядовых функций и архаических основ.
Во второй главе « Типология сюжетов алтайских сказок» проведен сравнительный анализ сюжетов алтайских сказок с международными сюжетами, выделены их жанровые разновидности, сопоставлены сюжетные особенности различных вариантов сказок и отдельных текстов сказок с эпическими сюжетами.
В первом параграфе « Сюжетный состав алтайских сказок» проведена систематизация всех текстов сказок, хранящихся в рукописном фонде архива Института алтаистики им. С.С. Суразакова, по сюжетным типам в соответствии с международным указателем Аарне-Томпсона. Внутри каждой жанровой разновидности алтайских сказок выделены следующие группы сюжетов: локальные, аналогии с которыми в фольклоре других народов неизвестны; соответствующие сказкам международного репертуара; заимствованные из репертуара других народов.
Сказки о животных представляют собой своеобразный сплав разнотипных сюжетов. Но большинство из них входит в число сюжетов международного репертуара сказок о животных: АТ 2, 15, 55, 56 А, 57, 103, 120, 155, 222В*, 248 и т.д. Часть сказок о животных представляет собой самостоятельные сюжетные типы, но чаще они предстают в различных соединениях с другими сюжетами, например: АТ - + (2034*); АТ 15 + АТ - ; АТ 15 + 2 + АТ- + 56 Д + (1) + 56 А + (33) + 225 А; АТ 56 А + 225 А + АТ -; АТ 105 В* + 33.
Своеобразен ряд сюжетов сказок о животных («ан’-куш керегинде чöрчöктöр»), в которых нашли отражение грани взаимоотношений людей с животным миром. Некоторые зооморфные персонажи наделены чертами ловкача и остроумца, что сближает их с персонажами новеллистических сказок. В алтайских сказках о животных широко распространен международный сюжет АТ 670: силу опьянения на себе испытал лев (змей). Этот сюжет может выступать и одним из эпизодов волшебной сказки.
Совпадения жанров мифа и сказки о животных наблюдаются в этиологических объяснениях повадок животных, особенностей их внешнего вида и т д. Почти все сюжеты мифов-сказок о животных («сооjын-чöрчöктöр») локальны. Из локальных сюжетов о животных более известен сюжет о том, как в лесу встретились лиса и медведь: лиса обманом заманивает медведя на скалу, разжигает большой костер, сонный медведь сваливается со скалы и становится добычей лисы. Этот сюжет также встречается в различных сюжетных соединениях, например: АТ - + 2 + 1 + 15; АТ 2 + 545 В и т.д.
В разделе волшебных сказок («куулгазын чöрчöктöр») большую группу составляют тексты, которые при всей близости с международными сюжетами отражают национальную специфику алтайской сказочной традиции. В волшебных сказках происходит органичное соединение международного сюжета с алтайской сказочной традицией. В них отражены различные мотивы древних обрядов инициации, поиска жены для создания семьи, сватовства. Из группы заимствованных сюжетов в данной главе следует отметить следующие сюжетные типы: АТ 2, 55, 57, 103, 200 и т. д. Содержание этих произведений в основном совпадает с русскими сказками, и они почти не имеют элементов, характерных для алтайской сказочной традиции (возможно, что источником для некоторых из них послужили книжные образцы). Хотя ряд заимствованных сюжетов волшебных сказок передается особым сказочным стилем, характерным для алтайской сказки. Но, несмотря на данные стилевые особенности, эти сюжеты не усложнены другими мотивами локального характера.
Репертуар алтайских богатырских сказок («баатырлык чöрчöктöр») включает тексты, которые по происхождению неоднозначны и занимают промежуточное положение между волшебными сказками и героическими сказаниями. С одной стороны, в состав богатырских сказок входят переходные сюжеты от сказки к эпосу, с другой – богатырскими сказками стали «разрушенные» сюжеты героических сказаний, в которых стихотворная форма передачи текста заменена прозаической. В таких сказках поступки героев близки действиям героев эпических сказаний, но во многих случаях герою помогают чудесные помощники или он использует магические возможности различных предметов. Содержание богатырских сказок в основном, является локальным и не соотносится с сюжетами международного репертуара, хотя в эпизодах они могут иметь аналогии с текстами богатырских сказок народов Сибири и Центральной Азии, родственных алтайскому народу. К алтайским богатырским сказкам, имеющим локальный сюжет можно отнести ряд текстов: «Поездка за небесными девами», «Неизвестный батыр», «Санаа-Мерген», «Кан-Клыш» и т. д. Сюжетный состав богатырских сказок, несмотря на неоднозначность их происхождения, обширен и содержит в себе отголоски реликтовых аспектов. К примеру, богатырская сказка «Кан-Дьелбекей» интересна тем, что в ней нашли отражение архаичные пласты мировоззренческих институтов алтайцев, в частности – в образе главного героя с головой собаки.
К разделу новеллистических сказок («тапкыр чöрчöктöр») относятся в основном сюжеты: о том, как герой, который по социальному статусу ниже, женится на претендентке с высоким положением, в этом случае он обычно отгадывает загадки, умеет рассказывать небылицы, проявляет остроумие или хитрость; о том, как герой может продемонстрировать свою мудрость, подсказывая выход из трудных ситуаций и т.д. Герой новеллистических сказок более индивидуализирован, своими поступками он проявляет собственный характер, свое понимание ситуации. Несмотря на то, что часть сюжетов новеллистических сказок отмечена взаимовлиянием с другими жанровыми разновидностями сказки, тем не менее, основная сюжетная канва их посвящена изображению особенностей человеческих качеств героев. В числе алтайских новеллистических сказок, относящихся к международным, достаточно много сюжетов, которые отличаются национальным своеобразием.
Таким образом, несмотря на ограниченный репертуар, по художественному содержанию и сюжетной типологии алтайские новеллистические сказки выделяются в отдельную жанровую разновидность.
В раздел бытовых сказок вошли тексты, по международному указателю соотносящиеся с анекдотическими сказками, но в которых превалируют подробные описания бытовых и семейных отношений героев и персонажей. В локальных сюжетных типах бытовых сказок, которые не имеют аналогий в указателе международных сюжетов, в основном повествуется о социальных взаимоотношениях бедных и богатых. Бытовые сказки имеют реалистический характер и отражают эстетико-этические нормы семьи и общества, содержат в себе сформировавшиеся нравоучительные мотивы.
Круг анекдотических сказок («каткылу чöрчöктöр») в репертуаре алтайских сказок весьма ограничен, тем не менее они являют собой один из своеобразных жанровых разделов. В них обнаруживаются отдельные сюжетные типы, которые соотносимы с международными сюжетами. В репертуаре алтайских сказок бытуют как самостоятельные анекдотические, так и контаминированные сюжетные типы.
Во втором параграфе « Сравнительный анализ сюжетов сказок» на основе сравнительного анализа различных вариантов алтайских сказок выявлена специфика бытования в алтайской сказочной традиции отдельных сюжетных типов, соотносящихся с международными сюжетами.
Сюжеты сказок приводятся из тома «Алтайские народные сказки». Если текст соотносится с определенным международным сюжетом лишь семантически, то индекс по указателю заключается в скобки: АТ (593). Когда в тексте налицо только отдельные эпизоды международного сюжета, отсылка к индексу указателя снабжается пометой «ср.»: ср. АТ 321. Если текст не имеет никакого соотношения с указателем Аарне-Томпсона и является локальным сюжетом, то он отмечается: АТ - . Сведения о европейской сказке взяты из указателя А. Аарне - С. Томпсона (АТ), Сравнительного указателя сюжетов (СУС), а также из различных сборников сказок. Сведения, позволяющие сравнивать публикуемые алтайские сказки со сказками других тюркоязычных народов, извлечены из указателя сюжетов якутских сказок, составленных Г.У. Эргисом (1964, 1967 гг.), указателя сюжетов турецких сказок Эберхарда-Боратава, томов серии «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока», сборников тувинских, хакасских, казахских сказок.
В данном параграфе проведен сравнительный анализ вариантов восьми сюжетов волшебных и новеллистических сказок, отличающихся локальными характеристиками и национальной спецификой. Анализ текста предпослан сведениями об исполнителе и особенностях его записи. Затем даются краткое содержание текста и сопоставление известных вариантов сказки. В результате подобного сравнения вариантов отдельных сюжетов волшебных и новеллистических сказок и сопоставления их с европейскими сюжетами было выявлено, что особенность алтайской сказочной традиции заключается в активном взаимодействии алтайских сказок с другими жанрами – мифами, героическими сказаниями, а в отдельных случаях – песнями. При сравнительном анализе отмечено, что рассматриваемые образцы вариантов алтайских сказок так или иначе соотносимых с европейскими сюжетами (прямо, семантически или отдельными эпизодами), во многом имеют свою национальную специфику. Так, наличие в них мифологического сюжета способствует выявлению более архаичного пласта – первичного сюжетного звена, которое в более поздних вариантах утеряно.
Обращено внимание еще на одну особенность, выраженную во взаимосвязях сказок и мифов. Мифологические сюжеты в сказках с последующими сюжетами текста порой могут соединяться без связок, мотивирующих данное присоединение. В сюжетном составе алтайских сказок бытуют мифологические сюжеты, на которые в более поздние этапы наслаивались остальные сюжеты. Но при сравнительном анализе сюжетов в репертуаре алтайских сказок выявлена часть присутствующих в сказках мифологических сюжетов, представляющая собой вторичное явление. Они присоединились к сказочным сюжетам в более поздние этапы их развития, что было продиктовано эволюцией сказочного жанра, связанного с усложнением структурного построения сказок.
Взаимодействие сказок и мифов проявляется в том, что в сказках часто встречаются персонажи, которые чаще фигурируют в мифах. В сюжетном составе алтайских сказок бытуют произведения мифологического содержания или произведения о столкновении с демоническими существами (албын, чудовище Дьелбеген), на часть из которых наслаивались звенья сюжетов с другим содержанием. Вторая группа сюжетов с мифологическим содержанием представляет собой вторичное явление, они присоединились к собственно сказочным уже в более позднее время, что было продиктовано расширением сказки за счет изложения дополнительных событий, происходящих с героем. В сказках часто встречаются этиологические концовки, характерные для мифологических сюжетов. Как и в мифах, в них популярны персонажи с мифологическими характеристиками: антропоморфное чудовище Дьелбеген, Дьылчы, Дьайачы, Юч-Курбустан, Эрлик и т.д.
В сюжетном составе сказок просматривается огромное влияние героических сказаний. Связкой для присоединения двух сюжетов может явиться мотив об угоне в плен сестры героя или престарелых родителей. В борьбе с врагом герой совершает ряд подвигов, возвращает своих близких, освобождает плененный народ. Для выполнения поручений своего антагониста он может совершить поездку в подземный мир Эрлика. В отличие от эпического богатыря, герой не проявляет свою богатырскую силу, а, следуя советам мудрой жены, оказывает услуги всем, кто встречается на его пути, обеспечивая, таким образом благополучный исход своего путешествия («Ёскюс – Уул, ездящий на семи рыжих конях»).
Взаимодействие сказок с мифами, эпическими произведениями на различных уровнях представляет своеобразное явление в алтайской фольклорной культуре. Если судить по сравнительному анализу рассмотренных сюжетных типов, другую особенность сюжетного состава алтайских сказок представляет многообразие контаминаций различных сюжетов. Контаминацией в фольклоре считают соединение, объединение в одном художественном произведении двух и более произведений или частей их, варианты которых зафиксированы в живом бытовании (устной передаче) или как самостоятельные, или как составные разных произведений. Контаминацию сюжетов принято считать проявлением творческого процесса, в других случаях это лишь механическое соединение произведений или их частей, что напрямую зависит от мастерства исполнителей. Характер контаминаций в алтайских сказках также является неоднородным. Во-первых, встречаются сюжеты, которые в АТ выделены как разнотипные, а в алтайских сказках зафиксированы только в контаминации; во-вторых, контаминация в алтайских сказках происходит за счет присоединения дополнительных сюжетов к основному сюжету. К первому типу контаминаций относятся в основном сказки об одурачивании черта (великана): АТ 1000 – 1199.
Второй тип контаминаций представляет собой более традиционное явление в алтайском сказочном фонде. Об этом можно судить по многочисленности различных контаминаций, относящихся к данному типу. Основным звеном, позволяющим соединиться сюжетам, которые близки друг другу по тематическому содержанию, является однотипный герой; что придает органичную законченность всему сказочному тексту из контаминированных сюжетов. Одна из наиболее усложненных контаминаций представлена в сказке «Ёскюс – Уул, ездящий на семи рыжих конях», АТ 563 + (329) + (882 А*) + (465 С). В данной контаминации наиболее четко прослеживается тенденция усложнения структуры сюжета за счет присоединения дополнительных сюжетов, которая обычно диктуется эволюцией сказочного текста. Разные сюжеты могут соединяться друг с другом без логической мотивировки, чисто механическим путем. В некоторых случаях порядок присоединения сюжетов оказывается нестабильным, сюжеты могут легко менять свое расположение в ряду контаминированных сюжетов. Или же контаминированные сюжеты могут иметь более усложненную форму присоединения – обрамление одного сюжета в начале и конце с другим сюжетом.
Сюжеты алтайских сказок во многом сходны и с тюрко-монгольскими сюжетами, что объясняется общими для родственных народов историко-этническими процессами, происходившими на обширной территории Центральной Азии с древнейших времен и отразившимися в их языке, истории и фольклоре. Если же обратиться к конкретным сказочным сюжетам, то можно обнаружить достаточно много примеров, подтверждающих общность тюрко-монгольской сказочной традиции. Например, тувинская сказка со схожим сюжетом о герое Танзагане, которому за спасение им духа земли была дарована небесная жена в облике гусыни, начинается с того, что гусыня становится добычей героя случайно. Сюжет АТ 400* соединяется с эпизодами сюжета АТ 465 А. В хакасских сказках сюжет об игре в прятки героя с антиподом бытует самостоятельно. В шорских сказках начальный эпизод близок с АТ 555: герой отпускает чудесную рыбу, за что одаривается самим подводным кааном; отсутствует эпизод игры в прятки героя с антиподом; в финале они мирятся. В турецких сказках отсутствует присоединение сюжетного типа АТ 563.
Таким образом, сравнительный анализ сюжетных вариантов отдельных сюжетов алтайских сказок позволил раскрыть их специфику во всем их многообразии.
В третьем параграфе