Geum.ru

А. Г. Гачевой и С. Г. Семеновой

Вид материалаДокументы
Семилетняя война
Царство Божие внутри вас
Подобный материал:
1   ...   35   36   37   38   39   40   41   42   43
Перовского (1795—1857).

324 Федоров цитирует строки стихотворения М. Ю. Лермонтова «1831 го, июня 11 дня».

325 В архиве Н. П. Петерсона данная заметка Н. Ф. Федорова сохранилась в двух редакциях. Первая сделана на большом двойном листе рукой Н. Ф. Федорова (ОР РГБ, ф. 657, к. 9, ед. хр. 36; копия рукой Н. П. Петерсона — к. 3, ед. хр. 4, лл. 305-306), вторая — на двух двойных листах рукой В. А. Кожевникова с поправками и приписками Н. Ф. Федорова — к. 3, ед. хр. 4, лл. 301-302. В настоящем издании за основу взят текст второй редакции и дополнен недостающим куском из первой редакции.

326 Здесь и ниже Федоров касается некоторых вех биографии В. С. Соловьева, указывая на возможность иного развертывания его судьбы — такого, каким оно могло было бы быть в перспективе «всеобщего дела».


Три статьи о Л. Н. Толстом из II тома

Три первых статьи данного раздела посвящены критике религиозно-нравственного учения Л. Н. Толстого (о взаимоотношениях Толстого и Федорова см. примеч. 29 к «Супраморализму» — Т. I наст. изд., с. 510-511). Мыслитель стремится указать наиболее уязвимые, с его точки зрения, стороны толстовского христианства, утопии мировой общины, где через исполнение заповедей Нагорной проповеди царят братство, любовь, справедливость. По его глубокому убеждению, чаемая Толстым гармония невозможна в нынешнем, извращенном и падшем порядке бытия. Идея «Царства Божия внутри нас» неосуществима именно потому, что существует внешняя сила, вынуждающая делать зло, разъединяющая людей: слепой природный закон, стоящий на взаимном вытеснении и смерти. С этой точки зрения одна лишь моральная проповедь отнюдь не достаточна. Чаяниями и призывами гнилой корень вражды не расцветет в пышное древо любви и единения. Прежде чем вырвать совсем этот корень, надо начать с тщательного изучения глубоких причин небратства, тех монбланов злобы и вражды, что накопились между народами, группами и отдельными людьми — вплоть до самых близких родственников. «Неродственность» и «родство», «небратство» и «братство» для Федорова категории не только этические (как это для Толстого), но и онтологические, становятся качественными характеристиками двух типов бытия: нынешного, природного, смертного и будущего, божественного, бессмертного. Новый, братский тип связи всего со всем обретается знанием себя и других, знанием физической и психической природы человека, знанием всего мира и делом, выполнением задач регуляции и воскрешения. Только исполнив свой высший долг — возвратив к жизни всех вытесненных и умерщвленных, человечество в полном составе всех своих поколений становится поистине братским.

Основную слабость толстовского учения Федоров видит в отсутствии четкой целевой направленности, созидательного идеала. Толстовское учение, считает он, по сути своей отрицательно: оно учит лишь тому, чего не надо делать («не противься злу», «не убий», «не суди» и т. д. — вот те заповеди, которые Толстой делает основой своей нравственной проповеди). Там же, где писатель излагает свой взгляд на жизненную задачу человека, все сводится лишь к поддержанию существования: «кормиться, одеваться, отопляться, обстраиваться и в этом же самом служить другим, потому что, с тех пор как существует мир, в этом же самом состояла и состоит первая и несомненная обязанность всякого человека» (Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90 тт., т. 25, М., 1937, с. 380. Далее ссылки на это издание даются в скобках после цитаты. Первая цифра указывает том, вторая — страницу). По Толстому, каждый должен нести физическое бремя поддержания жизни, не освобождая себя за счет других от борьбы за существование. «Заряжаться едой», спать для отдыха и работать, работать, чтобы произвести ту еду, которой надо зарядиться для новой работы и дальнейшего воспроизведения жизни — буквально так описывал «дело жизни» Толстой в своем трактате «Так что же нам делать?». Для Федорова тут страшный тупик: бессмысленность такого животно-природного существования, пусть равноправного, но муравьиного, сизифова труда для него очевидна.

При этом для Федорова утопичность толстовского призыва пойти всем в села, обратиться к простому земледельческому труду заключается прежде всего в отрицании науки и умственного труда. Ведь наука, при должной, благой ее ориентации, активно служит делу жизни, способна указать пути предотвращения грозящих земледельцу естественных бедствий: неурожаев, болезней, градобитий, открыть натуральные основы «розни» и враждебности людей друг к другу. Нужна «не работа только, но и знание», знание всеобщее, уничтожающее антагонизм между «учеными» и «неучеными», городом и деревней. Всеобщий труд не может ограничиваться лишь паханием и сеянием; его задача — «управление самими условиями растительной и животной жизни, т.е. теми условиями, под влиянием коих развивается жизнь, происходит рост, созревание, урожай», т. е. регуляция всей природы. Ветхозаветную заповедь труда «в поте лица своего», тяжкого добывания «насущного хлеба», данную человечеству, отпавшему от Бога, Федоров заменяет новозаветной, благодатной «работой спасения», преображения мира и себя самого, космическим творчеством, которые становятся делом «сынов человеческих», пришедших «в разум истины».

1 Речь идет о главном сочинении Федорова «Вопрос о братстве, или родстве, о причинах небратского, неродственного, т. е. немирного состояния мира и о средствах к восстановлению родства» (напечатано в Т. I наст. изд.).

2 Федоров глубоко чувствовал особую значимость для Толстого темы смерти. Имеет ли какой-либо смысл жизнь отдельной личности, раз она обречена на полное исчезновение,— этот вопрос всегда мучил Толстого, хотя такую прямую формулировку он получил, начиная с «Исповеди»: «Не нынче-завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Дела мои, какие бы они ни были, все забудутся — раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать? Как может человек не видеть этого и жить — вот что удивительно!» (23, 13). Кстати, и в воспоминаниях Горького глубокий, потаенный Толстой предстает человеком, который «с величайшим напряжением всех сил духа своего, одиноко всматривается в «самое главное» — в смерть» (М. Горький. Собр. соч. в 30 ти т. Т. 14, М., 1951, с. 280). Всматривается, пытается понять ее и справиться с ней. В «Исповеди» у Толстого сказано: «А истина — смерть». Смерть получает в определенном смысле ценностное значение. Отношение к ней выявляет истинную ценность человека, качество его мироощущения. Смерть в произведениях Толстого самый страшный разоблачитель: перед ее лицом механическая, «комильфотная» жизнь обнаруживает весь свой бессмысленный характер. Особенно остро реагируют у Толстого на смерть люди с развитым личностным сознанием. Сковывающий ужас, страшное недоумение, душевный столбняк, бессильное «не хочу» перед лицом смерти обнаруживают и барыня из «Трех смертей», и Андрей Болконский (эпизод с вертящейся гранатой), и Левин у постели умирающего брата, и Иван Ильич, и многие другие. Впрочем, Толстой показывает и другую реакцию на неизбежность смерти: людей из народа, крестьян, которые умирают легко и примиренно (мужик из «Трех смертей», дед Брошка из «Казаков»). У них вообще не ставится вопрос о преодолении страха смерти, поскольку его вообще нет. Эти люди еще не выделились из природы, они — ее часть, бессознательно принимающие каждой клеточкой своего существа ее основной закон смены, торжества целого через беспрерывное обновление индивидуальных частей. Хотя такой языческий выход из трагизма смерти в определенной степени и привлекал Толстого, стремившегося к цельности патриархально-крестьянского миросозерцания, однако до конца удовлетворить его не мог. Метания Толстого достаточно известны: сильное искушение шопенгауэровско-буддийского отказа от личности, сознания, жизни, раз они сопряжены с неизбежным страданием, выход в нирвану небытия; попытки успокоиться в своей собственной религии истинно христианской, праведной жизни на земле. Заметим, что такой проницательный наблюдатель, как М. Горький, не верит в жизненную эффективность этих попыток для самого Толстого: он чувствует тщательно скрытое «нечто» Льва Николаевича, его «глубочайший и злейший нигилизм, который вырос на почве бесконечного, ничем не устранимого отчаяния» в возможности спасения от смерти (М. Горький. Указ. соч., с. 280). Своеобразной «изнанкой» этого нигилизма и становились бравады типа «люблю эту курноску» или «смерть — вещь недурная» (см. примеч. 255 к «Статьям философского и эстетического содержания»).

3 Заключительные слова статьи Л. Н. Толстого «Что такое искусство?» (30, 195). См. также примеч. 34 к «Самодержавию».

4 Здесь и далее Федоров разбирает следующий фрагмент из «Заключения» статьи Толстого «Что такое искусство?»: «Все то, что теперь независимо от страха насилия и наказания, делает возможною совокупную жизнь людей <...>, все это сделано искусством. <...> Если искусством могло быть передано чувство благоговения к иконе, к причастию, к лицу короля, стыд пред изменой товариществу, преданность знамени, необходимость мести за оскорбление, потребность жертвы своих трудов для постройки и украшения храмов, обязанности защиты своей чести или славы отечества, то то же искусство может вызвать и благоговение к достоинству каждого человека, к жизни каждого животного <...>, может заставить людей свободно и радостно, не замечая этого, жертвовать собою для служения людям» (30, 194—195).

5 Особая резкость в оценке данного высказывания Толстого, не соответствовавшая его смыслу в контексте отрывка (см. пункт 4: там это — любовь к «меньшой твари»), вызвана тем, что Федоров представляет его как эмблему «природной», языческой установки Толстого: благоговение перед миром, каков он есть, перед ходом бессознательной, стихийной, «роевой» жизни.

6 Статья была написана Федоровым летом 1894 г. во время его пребывания в Воронеже. Федоров собирался выпустить ее в виде брошюры под заглавием «В защиту дела и знания, против автора недумания и не-делания, или научил ли чему нас голод 1891 г.» с грифом «не для продажи» (см. письмо Н. Петерсона к В. А. Кожевникову от 17 июля 1894 г.— ОР РГБ. Ф. 657. Карт. 4. Ед. хр. 6. Л. 49). В московский цензурный комитет статья была отправлена за подписью Н. П. Петерсона, в печати же должна была появиться анонимно. Однако цензурный комитет отклонил рукопись. Подробнее о цензурной истории работы «В защиту дела и знания» см. преамбулу комментария к письму 98 (Д. с. 298—299)

7 Список сочинений, рассматриваемых в статье, был прислан в письме Н. П. Петерсона В. А. Кожевникову от 25 июля 1894 г. (ОР РГБ. Ф. 657. Карт. 4. Ед. хр. 6. Л. 55). Под первыми четырьмя номерами помещены статьи, с которыми полемизирует Федоров, далее те, в которых выражена проповедуемая им точка зрения на вопрос (первые две из них принадлежат самому Федорову). Как в данном перечне, так и далее в работе статья Л. Н. Толстого «Страшный вопрос» была указана по 303 му номеру газеты «Русские ведомости», тогда как напечатана она в № 306 (от 6 ноября 1891); в 303 м же номере помещено письмо С. А. Толстой с предложением сбора пожертвований в пользу голодающих для использования этих средств в устраиваемых ее мужем и дочерьми бесплатных столовых. Данная ошибка была и в письме Н. Петерсона В. А. Кожевникову (см. выше), содержащем список сочинений. В настоящем издании она исправлена.

8 Семилетняя война (1756—1763) велась между Пруссией, Великобританией, Португалией и коалицией ряда европейских государств (Австрии, Франции, России, Испании и др.). Способствовала территориальному расширению Пруссии и укреплению ее международного авторитета, ослабила Францию, которая лишилась ряда своих колоний.

9 Первая из этих статей написана Н. Ф. Федоровым совместно с И. А. Борисовым, автором второй является Ю. П. Бартенев (см. примеч. 22 к «Статьям о регуляции природы»).

10 Статья Л. Н. Толстого была посвящена сочинению крестьянина Т. М. Бондарева «Трудолюбие, или торжество земледельца» (см. ниже примеч. 13). Писатель восторженно отозвался об учении Бондарева, проповедовавшего хлебный труд как «религиозную обязанность» человека, указав, что именно «посейчасным», каждодневным трудом добывания «хлеба насущного» можно исполнить евангельскую заповедь «служения больным, заключенным, голодным и холодным». «Стань в ряд, — писал Толстой,— возьмись неумелыми, слабыми руками за то первое дело, которое кормит голодных, одевает холодных, — за хлебный труд, за борьбу с природой, и ты почувствуешь в первый раз твердую почву под ногами» (Л. Толстой. Трудолюбие, или торжество земледельца//Русское дело, 1888, № 13, с. 12-13).

11 Цитата из статьи Л. Н. Толстого «Страшный вопрос»//Русские ведомости, 6 ноября 1891, № 306.

12 Федоров имеет в виду следующее высказывание Л. Толстого из статьи «Трудолюбие, или торжество земледельца»: «И потому я прошу тебя, читатель, хоть на время останови деятельность твоего ума, не спорь, не доказывай, а спроси только свое сердце» (Русское дело, 1888, № 13, с. 13).

13 Тимофей Михайлович Бондарев (1820—1898) — крестьянин из секты субботников. Был земледельцем, затем солдатом, в 1867 г. вместе с женой и двумя детьми сослан в Сибирь, в Енисейскую губернию. Свое религиозное учение изложил в рукописи, написанной «в духе Даниила Заточника, протопопа Аввакума» (см. Русское дело, 1888. № 12, с. 13; сочинение Бондарева здесь было напечатано с сокращениями; полное издание: Т. М. Бондарев. Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца. СПб., 1906), эпиграфом к которой стали библейские слова: «В поте лица своего снеси хлеб свой, дондеже возвратишися в землю, от нея же взят» (Быт. 3: 19). По убеждению Бондарева, «хлебный труд», дающий пропитание человеку, является «епитимьею за грехи наши» (так же как и необходимость «в муках родить детей» — для жены), только исполняя его, люди могут искупить первородный грех. Отказ от крестьянского труда, разделение на богатых и бедных Бондарев считает противным Божию установлению, призывая все сословия, в том числе ученых и интеллигентов, «работать хлеб». Федорова особенно должна была затронуть форма сочинения Бондарева: он обращался именно «от неученых к ученым», от «земледельцев» к «высшему классу», который «тысячи книг написал» — так же, как сам Николай Федорович в своей «Записке». Однако ветхозаветный дух этого учения, ограничивавшего задачу человека в мире лишь изнурительным «хлебным трудом», посланным в наказание за грех, гордынное превозношение над всеми, «не работающими хлеб для себя», вызвали возражения Николая Федоровича.

14 solus — единственный, ipse — сам (лат.).

15 «Труд господина, труд для себя — единственно по-настоящему свободный и один всецело продуктивный, ибо человек, работающий для самого себя — единственный, кто оценивает результаты своего труда, единственный, кто заинтересован в том, чтобы получить как можно больше выгоды от своих усилий, поскольку никто не делит с ним продукт его труда» (франц.).

16 Т. Бондарев. Трудолюбие, или торжество земледельца//Русское дело, 1888, № 12, с. 13.

17 «И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт. 1: 28).

18 Ссылаясь на притчу о богатом и Лазаре (Лк. 16:19-31) Бондарев так описывает эти «два круга»: «Первый богато одетый и за столом, сластями наполненном, в почтенном месте величественно сидящий, это богатые; а второй в рубище, изнуренный сухоядением и тягчайшими работами, с унижением и с плачевным видом перед ними у порога стоящий, это бедные земледельцы» (Указ. соч., с. 12).

19 Там же, с. 14.

20 Там же, с. 14.

21 Федоров имеет в виду следующее высказывание Бондарева: «Такое дорогое лекарство, как хлебный труд, епитимию за грехи наши, избавление от грехов, вы кинули под ноги свои и в гроб заключили, чтобы никто из живущих на земле не мог найти; и вместо этого поставили, что единою только верою в Бога, без понесения трудов, можно спастись» (Там же, с. 13).

22 Там же, с. 14.

23 Очерк Г. Успенского «Трудами рук своих» был посвящен рукописи Т. Бондарева. Критикуя современную цивилизацию, воплощением которой стала городская жизнь с ее односторонностью, дроблением, специализацией, разделением труда, писатель противопоставлял ей патриархальный, гармоничный земледельческий уклад, крестьянский труд, несущий в себе «разнообразие, красоту, многосложность <...>, поэзию», заставляющий человека «жить по-божески». Проповедником такого труда, научающим, «как жить свято», и явился, по мысли Успенского, сибирский крестьянин (Сочинения Глеба Успенского в 2 х тт. Т. 2, СПб., 1889, с. 814-834).

24 Федоров имеет в виду следующее высказывание Толстого: «Говорят: нужны положительные законы, или заповеди, нужны правила, что именно должно делать. Говорят, что [...] пять заповедей Христа все приписывают только то, чего не должно делать, а нет заповеди, или закона, предписывающего, что именно должно делать». Но, продолжает Толстой, учение Христа не в заповеди, «а в самом <...> смысле, придаваемом жизни. <...> Человек, верующий в учение Христа, так же мало может спрашивать, что ему положено делать...» (Л. Толстой. Трудолюбие, или торжество земледельца//Русское дело. 1888, № 13, с. 12).

25 Ин. 15: 1-6,

26 Татиан (?—175) — писатель и проповедник, ученик Иустина-философа, автор ряда сочинений в защиту христианской веры.

27 Л. Толстой. Страшный вопрос//Русские ведомости, 6 ноября 1891, № 306.

28 Федоров имеет в виду следующие слова Христа: «Ибо извнутрь, из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство. Все это зло извнутрь исходит, и оскверняет человека» (Мр. 7: 21-22).

29 Осенью 1891 г., когда в России из-за сильного неурожая разразился голод, И. М. Ивакин (см. примеч. 133 к III части «Записки»—Т. I наст. изд., с. 488) обратился к Толстому с письмом, в котором излагал идеи Федорова о возможности использования военной техники для борьбы с неурожаями, употребления оружия не против себе подобных, а против «общего врага» — стихийных, разрушительных сил природы (см. ОР РГБ. Ф. 657 Карт. 4. Ед. хр. 11. ЛЛ. 9—18. Это письмо было опубликовано: Вселенское дело. Сб. 2, Рига, 1934, с. 156-159). Л. Толстой откликнулся на это весьма доброжелательно: «О воздействии на движение туч, на то, чтобы дождь не падал назад в море, а туда, где он нужен, я ничего не знаю и не читал, но думаю, что это не невозможно и что все, что будет делаться в этом направлении, будет доброе. Это именно одно из приложений миросозерцания Николая Федоровича, которому я всегда сочувствовал и сочувствую, как дело стоящее труда и дело общее всего человечества» (66, 85). Письмо Л. Толстого к М. Ивакину было опубликовано в приложении к книге: В. А. Кожевников. Николай Федорович Федоров: Опыт изложения его учения по изданным и неизданным произведениям, переписке и личным беседам. Ч. 1, М., 1908, с. 320.

30 См. примеч. 29.

31 Ис. 2: 4; Иоил. 3: 10; Мих. 4: 3.

32 См. примеч. 13 к «Статьям о разоружении и умиротворении».

33 Речь идет о статье «Неделание» (Северный Вестник, 1893, № 9, с. 281-304). Толстой выдвигал добродетель «неделания», ссылаясь на учение китайского философа Лао-Цзы, который утверждал, что стяжание «высшего блага» дается человеку только через познание «Тао» — пути, добродетели, истины — а это познание, в свою очередь, может быть достигнуто лишь созерцанием и неделанием. Путь к Царствию Божию на земле, ко всеобщей любви, по мысли Толстого, лежит прежде всего в коренном изменении «жизнепонимания», а для этого людям «нужно прежде всего остановиться хоть на время в той горячечной деятельности, во имя дел, требуемых языческим пониманием жизни, которой они предаются; нужно хоть на время освободиться от того, что индийцы называют «сансара», от той суеты жизни, которая более всего другого мешает людям понять смысл их существования» (Указ. соч., с. 303).

34 Религиозно-философский труд « Царство Божие внутри вас», излагавший учение о непротивлении, был написал Толстым в 1890—1893 гг. и напечатан в 1894 г. в Берлине. Утверждая, что христианство дает человеку закон «любви ко всему существующему, ко всему живому», закон внутренний, а не внешний — закон совести, Толстой указал на противоречие, в которое вступает этот вечный, божеский, абсолютный закон с относительной, временной, юридической правдой государства, призывал к неисполнению тех обязанностей, которые «противны совести христианина» (присяга, подати, суды, военная служба), к замене государственной формы жизни единением людей на внутренних, евангельских началах.

35 X и XI главы сочинения Толстого были посвящены критике государства как института узаконенного насилия: «Христианство в его истинном значении разрушает государство <...>, для каждого искреннего и серьезного человека нашего времени не может не быть очевидной несовместимость истинного христианства — учения смирения, прощения обид, любви — с государством, с его величанием, насилиями, казнями и войнами. Исповедание истинного христианства не только исключает возможность признания государства, но и разрушает его. <...> Если человек, вследствие выросшего в нем высшего сознания, не может уже более исполнять требований государства, не умещается уже более в нем и вместе с тем не нуждается более в ограждении государственной формой, то вопрос о том, созрели ли люди до отмены государственной формы или не созрели, решается совсем с другой стороны <...> — самими людьми, выросшими уже без государства и никакими силами не могущими быть возвращенными в него» (28, 186—188).

36 См. примеч. 115 к III части «Записки» — Т. I наст. изд., с. 486.

37 Неточная цитата из сочинения «Царство Божие внутри вас» (28, 41—42).

38 Речь идет о статье историка Николая Павловича