На страже законности 60
| Вид материала | Закон |
| Судьба поворачивается лицом к деревне |
- Положение о проведении окружного конкурса школьных сочинений «На страже родных рубежей», 34.71kb.
- 1. Состояние конституционной законности, 1665.23kb.
- Тема Обеспечение законности и дисциплины в государственном управлении, 158.83kb.
- А обеспечения законности деятельности органов местного самоуправления следует исходить, 227.48kb.
- Заключить теперь нельзя, 71.49kb.
- Урок по обществознанию на тему «Закон на страже природы (продолжение)», 69.38kb.
- Состояния законности очень объемна и многогранна, и рассказать обо всех ее аспектах, 173.52kb.
- Министерство здравоохранения омской области, 27.87kb.
- Библия и физматика на страже друг друга, 220.26kb.
- Общественные формирования на страже правопорядка, 11.44kb.
СУДЬБА ПОВОРАЧИВАЕТСЯ ЛИЦОМ К ДЕРЕВНЕ
Из “Динамо” я вышел в весьма путанном настроении духа. Впоследствии я убедился в том, что в “Динамо” ББК ГПУ, среди заваленных трупами болот, девятнадцатых кварталов и беспризорных колоний можно было действительно вести курортный образ жизни, но в этот момент я этого не знал. Юра, выслушав мой доклад, сказал мне поучительно и весело: ну, вот видишь? А ты не хотел идти. Я ведь тебе говорю, что когда очень туго — должен явиться Шпигель.
— Да оно, конечно, повезло. И, главное, вовремя. Хотя, если бы опасность со стороны начальника лагпункта обрисовалась несколько раньше, я бы и раньше пошел в Динамо. В данном положении идти больше было некуда. А почему бы Динамо могло не взять меня на работу?
На другой день мы с Медоваром пошли в третий отдел “оформлять” мое назначение.
— А, это пустяки, — говорил Медовар. — Одна формальность. Гольман, наш секретарь, подпишет — и все в шляпе.
— Какой Гольман? Из высшего совета физкультуры?
— Ну-да. Какой же еще?
Розовые перспективы стали блекнуть. Гольман был одним из тех активистов, которые делали карьеру на политизации физкультуры, я был одним из немногих, кто с этой политизацией боролся и единственный, который из этой борьбы выскочил целиком. Гольман же после одной из моих перепалок с ним спросил кого-то из присутствующих:
— Какой это Солоневич? Тот, что в Соловках сидел?
— Нет, это брат его сидел.
— Ага. Так передайте ему, что он тоже сядет.
Мне, конечно, передали.
Гольман, увы, оказался пророком. Не знаю, примирит ли его это ощущение с проектом моей работы в Динамо. Однако, Гольман встретил меня весьма корректно, даже несколько церемонно. Долго и въедчиво расспрашивал, за что я, собственно, сел и потом сказал, что он против моего назначения ничего не имеет, но что он надеется на мою безусловную лояльность.
— Вы понимаете, мы вам оказываем исключительное доверие, и если вы его не оправдаете...
Это было ясно и без его намеков, хотя никакого доверия, а тем паче исключительного, Гольман мне не оказывал.
— Приказ по линии Динамо подпишу я. А по лагерной линии Медовар получит бумажку от Радецкого о вашем переводе и устройстве. Ну, пока. Я пошел в Динамо поговорить с Батюшковым. Как дошел он до жизни такой. Ход оказался очень простым, с тем только осложнением, что по поводу этой политизации Батюшков получи не 5 лет, как остальные, а 10 лет, как бывший офицер. Пять лет он уже отсидел, часть из них на Соловках. Жизнь его оказалась не столь уж курортной, как он описывал: на воле осталась жена с ребенком.
Часа через два с расстроенным видом пришел Медовар.
— Эх, ничего с вашим назначением не вышло. Стопроцентный провал. Вот, черт бы его подрал. Стало очень беспокойно. В чем дело?
— А я знаю? Там, в третьем отделе, оказывается, на вас какое-то дело лежит. Какие-то бумаги вы в подпорожском отделении украли. Я говорю Гольману, вы же должны понимать; зачем Солоневичу какие-то там бумаги красть, разве он такой человек? Гольман говорит, что он знать ничего не знает. Раз Солоневич такими делами и в лагере занимается...
Я соображаю, что это тот самый стародубцевский донос, который я считал давно ликвидированным. Я пошел к Гольману. Гольман отнесся ко мне по-прежнему корректно; но весьма сухо. Я повторил свой старый довод, что если бы я стал красть бумаги с целью, так сказать, саботажа, я украл бы какие угодно, но только не те, по которым 70 человек должны были освобождаться. Гольман пожал плечами.
— Мы не можем вдаваться в психологические изыскания. Дело имеется, и вопрос полностью исчерпан.
Я решаю ухватиться за последнюю соломинку, за Якименко. Не надежная соломинка, но чем я рискую?
— Начальник УРО тов. Якименко вполне в курсе этого дела. По его приказу в подпорожском отделении это дело было прекращено.
— А вы откуда знаете?
— Да он сам мне сказывал.
— Ах, так? Ну, посмотрим, — Гольман снял телефонную трубку.
— Кабинет начальника УРО, тов. Якименко? Говорит начальник оперативной группы Гольман. Здесь у нас в производстве имеется дело по обвинению некоего Солоневича в краже документов Подпорожского УРЧ... Ага. Так-Так. Ну, хорошо. Пустим на прекращение. Да, здесь. У меня в кабинете. — Гольман протягивает мне трубку.
— Вы, оказывается, здесь. — слышу голос Якименки. — А ваш сын? Великолепно! Где работаете?
Я сказал, что вот собираюсь устраиваться по старой специальности, по спорту.
— Ага. Ну, желаю вам успеха. Если что-нибудь будет нужно, обращайтесь ко мне.
И тон и предложения Якименки оставляют во мне недоумение. Я так был уверен, что Якименко знает всю историю с БАМовскими списками, и что мне было бы лучше ему на глаза не показываться. И — вот.
— Значит, вопрос урегулирован. Очень рад. Я знаю, что вы можете работать, если захотите. Но, тов. Солоневич, никаких прений! Абсолютная дисциплина!
— Мне сейчас не до прений.
— Давно бы так. Не сидели бы здесь. Сейчас я занесу Радецкому для подписи бумажку насчет вас. Посидите в приемной, подождите.
Я сижу в приемной. Здесь — центр ГПУ ББК. Из кабинетов выходят и входят какие-то личности пинкертоновского типа. Тащат каких-то арестованных. Рядом со мною под охраной двух оперативников сидит какой-то старик, судя по внешнему виду, священник. Он прямо, не мигая, смотрит куда-то вдаль, за стенки третьего отдела и как будто подсчитывает оставшиеся ему дни его земной жизни. Напротив — какой-то не определенного вида парень с лицом, изможденным до полного сходства с лицом скелета. Какая-то женщина беззвучно плачет, уткнувшись лицом в свои колени. Это, видимо, люди, ждущие расстрела, мелкоту сюда не вызывают. Меня охватывает чувство какого-то гнусного, липкого отвращения в том числе и к самому себе: почему я здесь сижу не в качестве арестованного, хотя и я ведь заключенный? Нет, нужно выкарабкиваться и бежать, бежать, бежать...
Приходит Гольман с бумажкой в руке.
— Вот это для перевода вас на первый лагпункт и прочее, подписано Радецким. — Гольман недоуменно и как-то чуть недовольно пожимает плечами. — Радецкий вызывает вас к себе с сыном. Как будто он вас знает. Завтра в девять утра.
О Радецком я не знаю решительно ничего, кроме того, что он, так сказать, Дзержинский или Ягода в Карельском или ББКовском масштабе. Какого черта ему от меня нужно? Да еще с Юрой! Опять в голову лезут десятки беспокойных вопросов.