К агонистическим столкновениям концепций коммуникации
| Вид материала | Документы |
- Вопросы к зачету по дисциплине «Массовые коммуникации и медиапланирование», 23.79kb.
- Экзамен Форма проведения: письменная вопросы для подготовки к экзамену понятие и предмет, 33.71kb.
- Программа дисциплины «Массовые коммуникации и медиапланирование», 147.91kb.
- В. С. Уфаева Специфика коммуникации и общения в системе дистанционного обучения, 99.63kb.
- Проект ― арт-галерея «73 улица», 45.43kb.
- Темы курсовых и дипломных работ Окушовой Гульнафист Алтаевны Феномен коммуникации, 15.43kb.
- Ассист. Ермизина Е. В, 93.2kb.
- Н б. зАзаева политические коммуникации примерный план лекции, 177.04kb.
- Темы контрольных работ по дисциплине «Речевые и письменные коммуникации» Основные понятия, 41.76kb.
- Конструктивный конфликт ключевой фактор эффективной коммуникации, 150.21kb.
К агонистическим столкновениям концепций коммуникации
В.С.Фридман
«...удручающе легко найти то, что ищешь и чрезвычайно трудно увидеть то, чего заранее не ожидаешь или не стремишься найти».
Г. Цопф. «Отношение и контекст».
Е.Н.Панов недавно написал статью1 (Панов, 2010), чтобы «аргументировать своё резко отрицательное отношение к построениям В.С.Фридмана» в области концепций коммуникации (описывающих структуру, функцию и эволюцию систем сигнализации у птиц и других позвоночных), «обозначив наиболее принципиальные их дефекты». В статье заявлен «тщательный критический разбор» моей обзорной работы «Новые представления о сигналах и механизмах коммуникации позвоночных (основания знаковой концепции коммуникации)», подготовленной для сборника по материалам Круглого Стола «Коммуникация человека и животных: взгляд лингвиста и биолога», прошедшего в РГГУ в сентябре 2007 г.2 (Фридман, 2008а).
Отвечая, я не стану как-то специально защищать «свои построения» (это в достаточной степени сделано в самой статье), однако исследую основания, исходя из которых Е.Н.Панов отвергает и опровергает, не пробуя разобраться. По ходу анализа мы увидим, что его «разбор», увы, ни тщательный, ни критический – он апологетический, направленный на отвержение всего не ложащегося в прокрустово ложе его собственной концепции. Причём отвержение производится на основании сомнительных общих представлений и (в существенно меньшей степени) сильно устаревших, избирательно отфильтрованных фактов. Наш анализ естественным образом делится на три части – научную, методическую и социальную – поскольку критическая активность уважаемого оппонента затрагивает все эти аспекты.
1. Научная часть
В научном отношении массив аргументации Е.Н.Панова делится на две неравные доли. Первая – это утверждения о фактах, долженствующих опровергнуть мою концепцию, вторая, существенно превосходящая первую по объёму – общетеоретические соображения, которые должны показать читателю, что «этого не может быть, потому что не может быть никогда». Я начну с первых и перейду ко вторым, ибо «теории гибнут, факты остаются». Для читателя основной пользой от нашего спора будет уяснить себе, что именно сейчас известно этологам о сигналах и механизмах коммуникации позвоночных, что ещё изучается, что осталось неясным и т.д., а не кто из двух спорящих прав. Тем более что правота всякой научной теории относительна и преходяща, вечны только hard facts.
Е.Н.Панов утверждает, что моя статья лишь «восстанавливает давно устаревшую концепцию ритуализации Тинбергена». Это утверждение неверно – я дополняю концепцию ритуализации представлениями о протекании именно тех этапов эволюции сигнальности демонстрации, которые выпали из сферы внимания этологов и, соответственно в «классической» концепции ритуализации не отражены. Это
а) вопрос о том, чем были демонстрации до того как стать сигналами? Чтобы превращение экспрессивных действий в демонстрации было закономерным и направленным3, должны существовать факторы, толкающие развитие в эту сторону задолго до того, как сигнальность демонстраций достигнет должной величины, позволяющей им поддерживаться за счёт эволюционных выигрышей от собственно коммуникативной функции,
б) вопрос об эволюционной необходимости этапа означивания, следующего после ритуализации (Фридман, 2008б). Действительно ли, «превратив» некие экспрессивные действия в демонстрации, эволюционный процесс «не останавливается» на этом, а продолжает работу, преобразуя их из стимулов в знаки (с соответствующим увеличением стереотипности исполнения и дифференцированности форм демонстраций друг от друга)?
То есть статья обосновывает новые теоретические конструкции, худо ли, хорошо ли. А он не видит и пишет про «повторение старого». Почему? Потому что мимо его внимания прошли многочисленные исследования 1990-2000 – х гг. о сигналах, имеющих внешнего референта (referential signals, они же категориальные сигналы и сигналы-символы, п.1.1). Последние надёжно обосновывают не только «сигнальность», но и «знаковость» демонстраций, поскольку показывают коммуникативное использование их как символов (или, мягче, предикторов) потенциальных возможностей развития взаимодействия, на которые оба участника процесса могут с пользой для себя ориентироваться в выборе поведения. Причём показывают не только a posteriori, в статистическом анализе поведенческих секвенций, но и непосредственно, в хорошо контролируемом эксперименте (Evans, Evans, 1999, 2007). Они камня на камне не оставляют от идеи, что специфический результат коммуникации может быть достигнут неспецифическими средствами (а именно она лежит в основе концепции самого Е.Н.Панова).
1.1. Сигналы-символы (referential signals) - наиболее значимый результат этологических исследований последних лет
Исследования referential signals показали, что последние не просто отражают биологическую потребность животного нечто выразить. Они складываются в специализированные системы знаков, которые обслуживают процесс приема-передачи информации в сообществе в целом, во взаимодействиях в определенном контексте и в связи с определенными проблемными ситуациями. Их материальные носители - демонстрации - информируют,
во-первых, о «предусмотренных системой» возможностях разрешения проблемной ситуации определенного типа при помощи выбора определенного поведения в следующий момент взаимодействия (такой же демонстрации, продолжающей начатый процесс);
во-вторых, о возможности использования данного поведения по отношению к данному оппоненту (Evans, 1997, 2002; Blumstein, 2002, 2007; Egnor et al., 2004).
В этих случаях коммуникативные сигналы не столько выражают состояние и намерения индивида (которые суть величины не общезначимые), сколько информируют всех «заинтересованных» членов сообщества – потенциальных участников коммуникации – о существенных событиях во «внешнем мире» особей, способных создавать проблемные ситуации определённого типа. Скажем о разных типах хищников, разных видах корма, разных градациях территориальной угрозы, созданных предыдущими демонстрациями захватчика, о разных возможностях сближения с потенциальным партнёром и пр.
Такие сигналы-символы или «имена» определенных категорий существенных событий во внешнем мире особи были описаны у многих видов позвоночных, и не только млекопитающих, но птиц и рептилий. Это крики предупреждения об опасности у зеленых мартышек Cercopithecus aethiops, мартышек Диана C. diana, больших белоносых мартышек C. nicticans и других видов этого рода (Seyfarth et al., 1980; Cheney, Seyfarth, 1990; Zuberbьhler et al., 1997; Zuberbьhler, 2000, 2003; Riede, Zuberbьhler, 2003; Egnor et al., 2004), у луговых собачек Cynomys gunnisoni (Slobodchikoff et al., 1991), у кольцехвостых лемуров Lemur catta (Macedonia, 1990), тревожные и пищевые крики цыплят домашних кур (Evans, 1997), угрожающие демонстрации агамы Ambilophorus muricatus (Peters, Evans, 2003a-b; Ord, Evans, 2007) и других видов ящериц. Здесь и далее литература цитируется по обзорам Фридман, 2008а,б, 2009; Бурлак, Фридман, 2008.
В изящных экспериментах Х.Эванса было специально показано, что подобный сигнал информирует именно о категории внешней опасности (или о типе пищи, вообще о принадлежности объекта к одной из категорий, на которые для животного "делятся" значимые объекты), а не о субъективном уровне возбуждения особи в связи с появлением такого объекта.
У цыплят домашней курицы специфическую реакцию затаивания и бегства вызывает не только крик "опасности с воздуха", но и стилизованное изображение "ястреба", – силуэт с широкими крыльями, короткой шеей и длинным хвостом, если его двигать над цыплятами. Реакция на соответствующий стимул была исследована еще в классических экспериментах Лоренца и Тинбергена и повторена в опытах Х.Эванса (Evans et al., 1993a), когда использовали компьютерную анимацию движения модели «хищника» с разной скоростью и на разной высоте. В обоих случаях оборонительная реакция следовала, когда модель напоминала «ястреба», и отсутствовала, когда модель двигали в противоположную сторону (тогда она напоминает «утку» – длинный «хвост» модели походит на «шею»). Наряду с бегством при предъявлении «ястреба» цыплята также издавали крик «опасность с воздуха» (именно и только этот), но лишь в том случае, когда находились в группе, и не вокализировали в одиночку, хотя пугались не меньше (Evans et al., 1993b).
Следовательно, соответствующий сигнал используется именно для информирования других членов сообщества, позволяя им принять собственное решение о стратегии поведения в условиях опасности, исходя из собственного положения относительно последней и собственных обстоятельств, а не просто выражает соответствующие побуждения вовне. Скажем, пониженная доступность корма заставляет больше рисковать, затягивая кормление при явной опасности.
Другой пример: у цыплят существует значительная степень дифференциации функций между «системой левого глаза» и «системой правого глаза» при обработке зрительных стимулов. «Система левого глаза» решает в основном задачи пространственной локализации удаленных объектов, «правого глаза» - настроена на категоризацию объектов, например распознавание корма. Когда цыплятам проигрывали крик «опасности с воздуха» они пытались фиксировать соответствующий объект именно в верхней части поля зрения и именно при помощи левого глаза (Evans, 1997).
А ведь в отличие от зелёных мартышек или хотя бы сусликов, домашних кур в особой «интеллектуальности» не упрекнёшь!
Многообразны и доказательства независимости сигналов-символов от контекста, их соотнесенности именно и только с определенными категориями значимых для вида событий во внешнем мире животного. Скажем, кольцехвостые лемуры Lemur catta устойчиво реагируют «криком опасности с воздуха» на любое появление пернатых хищников и криком наземной опасности на появление хищных млекопитающих. Те и другие «обозначаются» своим специфическим сигналом независимо от того, где находится сам лемур относительно опасности (на земле, на ветках), или от того, как меняется скорость приближения потенциально опасного объекта к самому животному (Pereira, Macedonia, 1991). Далее, характер тревожного крика у цыплят зависит скорее от физических характеристик потенциально опасного объекта (позволяющих отнести его к определённой категории), нежели от дистанции до этого объекта и, следовательно, от субъективной оценки степени опасности самим цыпленком (Evans, 1997). Все эти факты суммированы в обзорах D.T.Blumstein (2002, 2007) об эволюции функционально референтных сигналов позвоночных вообще и конкретно - сигналов предупреждения об опасности сурков рода Marmota.
Из данных особенностей коммуникативного функционирования referential signals вытекает предложенное мной русское название данной категории сигналов – «сигналы-символы» (так же как название альтернативной категории сигналов, motivation signals – «сигналы-стимулы»; они соответствуют релизерам классических этологов, Evans, 1997). Вообще, подходящий русский перевод данного термина до сих пор отсутствует. В книге Ж.И.Резниковой (2005) используется калька "категориальный сигнал", однако перевод как «сигналы-символы» представляется много более осмысленным. В этом случае сохраняется то противопоставление между referential signals (в процессах коммуникации функционирующих как произвольный знак, эмансипированный от мотивационной подосновы) и motivation signals, представляющих собой обычные ключевые раздражители, у которых форма и функция слиты.
Подчёркивание противопоставленности первой категории сигналов второй более чем существенно в исследованиях информационного обмена между особями в ходе коммуникации и роли сигналов как специализированных посредников в этом процессе. Для сигналов-символов такой обмен и такое "посредничество" возможно, что и обеспечивает устойчивость и направленность развертывания процесса до биологически осмысленного результата, гарантирует сопряженность и скоординированность поведения партнеров на всем протяжении последнего, притом, что каждая следующая демонстрация и действие животного представляют собой сопротивление предыдущему действию оппонента.
Для сигналов-стимулов оно, судя по всему, маловероятно или невозможно вовсе. Результат социального контакта здесь определяется непосредственным воздействием стимулов на поведение партнера (то есть манипуляцией) и, через процесс самостимуляции демонстратора, описанный в модели «стимуляции подобного подобным» М.Е.Гольцмана (1983) – изменением собственного поведения в направлении, противоположном изменениям у партнёра. Подробнее см. Фридман, 2008а, стр.373-385.
После первого детального описания функционирования систем сигналов-символов в ситуации оповещения о корме или предупреждения об опасности подобные системы начали обнаруживать у всё новых и новых видов, от вόронов и кур до рептилий. Эту экспансию работ о сигналах-символах среди сигнальных систем конкретных видов, исследуемых этологами, легко проследить по публикациям в этологических журналах 1990-2000-х годов.
Сейчас вполне ясно, что системы referential signals представляют собой не редкое исключение, а общее правило. Впервые их обнаружили в поведении предупреждения об опасности или информирования о пище, где животное сигнализирует другим членам сообщества о проблемной ситуации, созданной внешним объектом. На сегодня они уже найдены в территориальном и брачном поведении, где животные реагируют на демонстрации и действия друг друга, и, следовательно, на проблемные ситуации, созданные или измененные предшествующим «ходом» партнера (обзоры см. Hurd, Enquist, 2001; Wachtmeister, Enquist, 2000, 2001; Blumstein, 2002, 2007; Egnor et al., 2004).
Увы, в двух последних работах Е.Н.Панова, специально посвящённых «реанимации исследовательской программы сравнительной этологии» в отношении ритуализированных демонстраций у птиц (Панов, 2005а) и механизмам коммуникации животных (Панов, 2005б), полностью отсутствуют какие-либо ссылки на этот шквал интереснейших работ, опубликованных в авторитетных международных журналах. Отсутствуют они и в разбираемой нами критической статье. Видимо, соответствующие исследования совсем неизвестны моему оппоненту, иначе как объяснить странные утверждения, что системы сигналов-символов описаны «только у одного вида – зелёной мартышки»?
1.3. История этологических представлений о сигнальности и «знаковости» демонстраций
Далее, приписывая концепцию ритуализации Тинбергену, Е.Н.Панов совершает фактическую ошибку. Концепция ритуализации и связанная с ней «презумпция сигнальности» демонстраций старше самой этологии и связана с именами учителей Лоренца Хейнрота и Хаксли (Lorenz, 1941).
Оскар Хейнрот в 1911 году определяет этологию как изучение «языка и ритуалов» животных, объединённых им в понятии «система коммуникации» (Heinroth, 1911). Дальше Джулиан Хаксли ввёл понятие ритуализации, показав, что точная координация социального поведения животных в сообществах осуществляется с помощью сигналов, символизирующих вполне определённую форму поведения, должную воспоследовать за предъявлением данной демонстрации (Huxley, 1914). Тем самым демонстрация побуждений и намерений животного превращается в знак, указывающий на возможности развития поведения обоих участников в следующие моменты процесса, и этим позволяющий на каждом «шаге» взаимодействия прогнозировать данные возможности и использовать их в собственных интересах, причём в равной мере обоим особям. После выигрыша взаимодействия одной особью и проигрыша другой те же знаки указывают на наиболее вероятные модификации поведения обоих животных в ближайшей перспективе развития их отношений в сообществе (Bartley, 1995; Лоренц, 1998).
Для Хаксли, Хейнрота, и их общего ученика Лоренца это означало «презумпцию сигнальности» демонстраций. Всякое экспрессивное действие и выразительное движение животного (то есть «демонстрации» в обыденном смысле слова) рассматривались этологами как потенциальный сигнал.
Именно исходя из этих представлений, теорию ритуализации первым разрабатывал Лоренц. Тинберген лишь продолжил традицию, и не лучшим образом: он ошибочно выдал действующую причину ритуализационных процессов за формальную. Получилось так, как будто бы мотивационный конфликт обуславливал развитие ритуализации в эволюционном прошлом, а не только прямо сейчас, когда соответствующие демонстрации уже сформированы. Это сделало его модель внутренне противоречивой и уязвимой для критики (в том числе важной и интересной была критика самого Е.Н.Панова, 1978, 1983, 1989), в противоположность исходному подходу Лоренца.
Всё вышесказанное по поводу авторства идеи ритуализации в сравнительной этологии подробно изложено в диссертационной работе Е.А.Гороховской «Становление классической этологии: историко-логический анализ» (1998) и одноимённой книге 2001 года. Именно осознание различий в понимании ритуализации обоими «отцами-основателями» этологии побудило меня в теоретическом анализе попробовать «снять» эти противоречия (в диалектическом смысле), вернувшись к аутентичной точке зрения Лоренца-Хаксли, но «на повышенном основании». Во многом отсюда родилась критикуемая Е.Н.Пановым статья.
Таким образом, этологу совершенно естественно придерживаться презумпции «сигнальности» (и потенциальной «знаковости») демонстраций, даже если он этого не декларирует напрямую. Ведь иначе зачем индивиду так коверкать и вычурно исполнять движения намерения и прямые действия гнездостроения, агрессии, кормления, бегства и прочих активностей4, как не для того, чтобы подать партнеру соответствующий сигнал? Когда требуется не сигнал, а реакция — нападение или бегство, спаривание или оборона, то прямые действия будут много эффективнее демонстраций. Последние в силу «вычурности» и «неестественности» соответствующего комплекса телодвижений могут только «сигнализировать» о готовности к развертыванию определенного поведения, тем самым побуждая партнера сделать свой собственный «ход»5, но не «понудить» партнера к чему-либо напрямую (Moynihan, 1955a, b; Hinde, Tinbergen, 1958; Tinbergen, 1959; Simpson, 1968; Popp et al., 1990).
Очевидно, что этот сигнал, поданный демонстрацией, опосредует конкурентные усилия индивидов (в том числе взаимный обмен стимуляцией, связанный с попытками получить устойчивое преимущество над оппонентом) ровно тем же способом, каким деньги в рыночной экономике опосредуют конкурентные усилия покупателя и продавца, связанные с попытками купить хорошее дёшево и продать плохое дорого.
Конрад Лоренц (1998: 260) сравнивал жизнь животных (в том числе и социальную жизнь, поддерживаемую коммуникацией) с коммерческим предприятием, требующим рискованных вложений, вроде финансирования купеческих экспедиций в XVI веке. Сравнение с коммерческим предприятием исключительно плодотворно: всякое предприятие требует анализа специфической информации извне, взвешивания шансов, исходя из содержания информации и собственных возможностях актора (оцениваемых на основании той же самой информации) и принятия решении о стратегии поведения субъекта рынка. Общение индивидов в процессе коммуникации последовательно проходит все эти этапы «планирования и моделирования поведения в ожидаемом будущем» благодаря сигналам-посредникам между конкурентными усилиями индивидов («участников рынка»).
А поскольку «наш язык интимно связан со способностью планировать» (Миллер и др., 1965), а сигналы имеют значение именно благодаря способности моделировать ситуацию (Барулин, 2002), то такие системы сигналов-посредников или уже являются языком (в семиотическом смысле), или с необходимостью эволюционируют в данном направлении. Понятно, что реализация «языка животных» в отличие от систем коммуникации человека, которые носят это название, осуществляется бессознательными, инстинктивными механизмами, что отнюдь не мешает развитию изоморфизмов между той и другой системами в функции и эволюции сигнальных средств. Историческое развитие что «языка животных», что человеческих коммуникативных систем, и особенно неречевых, вроде денег и ритуального танца, направляется в сторону увеличения произвольности знаков, отделённости «языка» как самостоятельного явления социального бытия от тех ситуаций этого бытия, в которых он функционирует, обслуживая информационный обмен. То есть ритуализации и «означивания» тех специфических элементов поведения, которые «выделены» под коммуникативную функцию и специализируются в данном отношении, поддерживая информационный обмен на уровне системного целого. У животных это демонстрации, изменяющиеся в ходе эволюции (и именно названное направление изменений было показано в работах по эволюции сигналов-символов в конкретных группах ранга рода-семейства, Blumstein, 2002, 2007), коммуникативные системы человека изменяются в ходе социальной истории, при очевидной однотипности факторов, форм и тенденции изменений.
С наиболее общей точки зрения, всякая коммуникация оказывается частным случаем обмена ценностями в определённом сообществе, где для эквивалентности обмена необходимо поддерживать более или менее точное соответствие дара и отдарка. В такой системе рано или поздно обязательно возникнет специфическая система знаков-посредников – всеобщих эквивалентов, обеспечивающих точность и единообразие такого «оценивания» по всей «арене» такого «обмена», которая дальше прогрессивно развивается в сторону соответствующего «языка» (фон Нейман, Моргенштерн, 1970; Петров, 1991; Элиас, 2001).
В самом общем смысле коммуникация есть обмен услугами или взаимно-полезными действиями, взаимная эффективность которого подталкивает каждого партнёра к ещё большему разделению труда или дифференциации ролей, чем было до начала коммуникации (Леви-Строс, 2001). Даже в человеческом обществе крайне нечувствительна, часто даже условна грань, отделяющая обмен товарами между территориями или обмен женщинами между родами от обмена знаками между участниками диалога, представляющими разные группы на данных территориях. Первое, второе и третье слишком часто осуществляется гомологичными ритуалами и «означено» в одних и тех культурных формах, чтобы их изоморфизм был исключением.
При таком понимании демонстрации есть знаки-посредники в социальной коммуникации индивидов, которые обслуживают информационный обмен в социуме как целом (в частности, обеспечивая ретрансляцию общезначимой информации о возможностях развития процесса, которые символизирует собой), а не просто сигнализируют об уровне мотивации особи, как пантомима фиксирует настроение мима, сообщая последнее залу. Не случайно это именно видовые демонстрации ухаживания, угрозы, предупреждения об опасности, умиротворения и пр., а не индивидуальные экспрессии, связанные с индивидуальными же эмоциями, вроде мимики человека и других приматов. Все эти мысли естественным образом следуют уже из раннеэтологических работ (Huxley, 1914, 1923; Whitman, 1919) и могли бы быть исключительно плодотворны для анализа сигналов и механизмов коммуникации позвоночных с самого начала соответствующих исследований в 1920-30-е годы (Evans, Marler, 1995; Evans, 2002; Фридман, 2008а-б). Трагизм ситуации состоит в том, что данные представления не могли развиваться до тех пор, пока в соответствии с концепцией релизеров этологи считали сигналы и их материальные носители – демонстрации исключительно и только стимулами.
То есть, с одной стороны, в классический период этологи признавали сигналы животных знаками и символами, хотя бы в эволюционной потенции. С другой стороны, приняв релизерную теорию, они напрочь закрыли сами себе возможность сопоставления «языка животных» со знаковыми системами, используемыми в межчеловеческой коммуникации – не столько с речью, сколько c денежным обращением или ритуальным танцами6, для продуктивного поиска изоморфизмов между теми и другими системами.
Единичные попытки подобного поиска были (Lorenz, 1939, 1940, 1952; Golani, 1976). Но представление о коммуникации как обмене воздействиями, а не знаками, уничтожило саму возможность сравнительного рассмотрения какой-то из человеческих коммуникативных систем и сигнальных систем хоть каких-то видов на одном основании, именно как семиотической системы - примерно так, как А.Н.Барулин (2002: 13) рассматривает семиотическую систему «шлагбаум» в книге «Основы семиотики».
То есть в теоретической интерпретации сигнальных свойств демонстраций этологи проделали сложную идейную эволюцию, загнавшую их, в конце концов, в нынешний концептуальный кризис, из которого пока не предвидится выхода (по мнению практически всех авторов, работающих в области анализа сигналов и механизмов коммуникации животных, Epsmark et al., 2000; Maynard Smith, Harper, 2003; Панов, 2005б). Эта безнадёжность оценок образует странный контраст с резким приращением знаний о сигнальных системах конкретных видов птиц, млекопитающих и рептилий, детальным исследованиям сигналов, имеющих внешнего референта, обнаружением соответствующих сигнальных систем у новых и новых видов птиц, млекопитающих и рептилий.
Противоречие между экспоненциальным ростом суммы научного знания о коммуникации и неспособностью теории интегрировать новые результаты, на их основе решить внутренние противоречия, требуют обновления этологических концепций и новых попыток выхода из кризиса, моя работа – лишь одна из них. Уже поэтому её стоило б критиковать по существу сказанного (или хотя бы постараться понять).
Нынешнее состояние сравнительной этологии очень напоминает сценку из детектива Гарднера, где беседуют сыщик Дрейк, добывающий факты «в поле» и адвокат Мейсон, складывающий из них нетривиальные версии для суда. «Факты – сухо сказал Дрейк – вроде обрывков картинки-головоломки. Мне платят за то, что я их нахожу, вам – за то, что вы их складываете вместе. Если они окажутся не от той картинки, вы всегда сможете засунуть ненужные туда, где их никто не найдёт». Сейчас этологам известно более чем достаточно элементов мозаики, чтобы сложить из них нужную «головоломку» о структуре, функции и эволюции коммуникативных систем позвоночных.
Сравнительная этология перегружена фактами, плохо стыкующимися, часто по видимости противоречащими друг другу, но до сих пор не хватает продуктивных обобщений, из которых можно сложить непротиворечивую картину реальности коммуникативных процессов в сообществах животных, не выбрасывая ничего и не пренебрегая ничем априори. Поэтому совершенно неправильно «специально запрятывать» отдельные «кусочки головоломки», как это делает Е.Н.Панов, с порога отказываясь рассматривать альтернативные точки зрения.