Н. И. Сазонова у истоков раскола русской церкви в XVII веке: исправление богослужебных книг при патриархе никоне (1654-1666 гг.)

Вид материала

Книга

Содержание Автор работы будет признателен за любые мнения и оценки, касающиеся монографии, которые можно направлять по адресу nataly-sib@ma

Подобный материал:

• Праздники Русской Православной Церкви, 184.64kb.
• Флоря Б. Н. У истоков религиозного раскола славянского мира (XIII в.), 894.91kb.
• Старообрядчество (проблемы и перспективы осмысления), 657.3kb.
• Миссионерская и духовно-просветительская деятельность русской православной церкви, 2041.51kb.
• Русской Православной Церкви конкурс, 92.12kb.
• Русской Православной Церкви «О вопросах внутренней жизни и внешней деятельности Русской, 244.23kb.
• Содержание курса литература XVII века I. XVII, 159.97kb.
• Проект утвержден решением Священного Синода Русской Православной Церкви, 162.15kb.
• История Русской Церкви»); Голубинский Е. Е. («История Русской Церкви»); Карташев, 56.27kb.
• История Русской Церкви, 6820.61kb.

Заключение

Церковная реформа патриарха Никона стала результатом серьезного внутрицерковного кризиса середины XVII в. Кризис этот имел причины как внешнего, так и внутрицерковного характера. К первым можно отнести неурегулированность отношений Церкви и государства и общий рост влияния светской (в частности, западной) культуры, ко вторым – общие исторически сложившиеся особенности менталитета православия, который предполагал высокое духовное напряжение, путь индивидуального и глубоко личного богопознания. Идея “Третьего Рима” также налагала огромную ответственность на Россию как носителя православия, “последнее царство”, требовала религиозного напряжения, но предполагала и социальное служение Церкви. Служение это – в качестве носителя государственной идеологии – оказалось несовместимо с индивидуализмом православия, с его высокими требованиями к верующему. Распространение этих требований на всех привело к затяжному кризисному процессу, берущему начало с XV в. и вылившемуся в церковную реформу XVII в.

Обращает на себя внимание то, что реформа, первоначально (в период деятельности «кружка боголюбцев») мыслившаяся в основном как исправление недостатков духовенства и верующих в сочетании с развитием христианского просвещения, после избрания патриархом Никона получила богослужебную направленность. Вокруг богослужения сосредоточилась и практически вся полемика вокруг реформы. Именно это заставляет обратиться к богослужебному тексту, измененному реформой, для понимания как возможных целей реформаторов, так и возможных причин резкой реакции на «новины» в богослужебной практике со стороны значительной части верующих. Другой причиной обращения к богослужебному тексту является центральное место богослужения в религиозной жизни России XVII в. и понимание верующими молитвы как основного способа богопознания. В свою очередь, вербальный текст, в силу системообразующей роли языка в культуре, занимает центральное место в богослужении, и поэтому именно он являтся важным источником как для изучения религиозных представлений, так и для изучения их эволюции.

Конечно, восстановление полной текстологической картины никоновской реформы – дело будущего, ведь «исправлению» подверглись все богослужебные книги. Однако, некоторые выводы о доминирующих тенденциях реформы и ее возможных целях могут быть сделаны уже по результатам анализа Требника и Часослова, с учетом как огромного количества внесенных в текст изменений (в особенности – в Требнике), так и значения этих богослужебных книг для верующих и, в частности, для священства (которое наиболее активно сопротивлялось реформе).

Прежде всего следует сказать, что особенностью никоновской «справы» является ее беспрецедентная масштабность не только в плане количества исправленных книг, но и в плане внесения изменений непосредственно в текст отдельных богослужебных книг. Серьезные перестановки в чинах и молитвах (в особенности в Требнике), существенные сокращения и дополнения, множество синонимических и масштабных грамматических изменений – все это уже свидетельствует о возможном концептуальном, а не техническом характере справы.

Заявленной целью исправления текста богослужебных книг было приведение его в точное соответствие с греческим оригиналом, что предполагало, прежде всего, внесение серии корректирующих и уточняющих изменений без изменения характера текста. Однако этой цели реформа соответствовала далеко не во всем. Уже заявленный принцип исправления – по греческим оригиналам, сам по себе говорил о возможности иного, нежели ранее, видения церковным руководством русского православия, что само по себе предполагало концептуальные изменения богослужебного текста. Не смотря на то, что примерно половина изменений в Требнике и Часослове действительно не имели семиотической нагрузки, большое количество изменений смысловую нагрузку несли, причем смысловые изменения в той или иной степени касались всех основных групп религиозных представлений. Каковы же были основные тенденции и направленность никоновской справы?

Весьма показательно начало реформы, в 1653 г., «маркирующее» ее дальнейшее развитие: как мы помним, реформа началась с «Памяти» патриарха Никона, вводящей троеперстие и отменяющей 12 земных поклонов при великопостной молитве св. Ефрема Сирина. Первое изменение – введение троеперстия – с учетом высокой семиотичности крестного знамения и его обширного богословского содержания – относится к группе реформирования фундаментальных религиозных представлений (определяемых обычно как догматические), второе – отмена земных поклонов – к характеру религиозного акта «со стороны» человека. Именно в этих двух намеченных направлениях и развивается далее исправление богослужебных книг.

Основополагающей установкой, определяющей направление реформирования, касающееся фундаментальных религиозных представлений, было новое представление о времени, в богослужебном тексте прежде всего формирующее остроту восприятия событий Священной истории. Это представление достаточно целенаправленно было внесено реформаторами в богослужебный текст: речь идет о замене аористных форм глаголов на перфектные, в результате которой происходит выход с уровня личного переживания событий священной истории на уровень их осмысления.

Именно отход от личного и острого переживания и Распятия, и всего, что связано с новозаветными событиями, позволяет реформаторам по-новому осмыслить и догматику. Конечно, реформирование фундаментальных религиозных представлений, проведенное путем «исправления» богослужебного текста в единстве его вербальных и невербальных элементов, не привело ни к введению новых догматов, ни к удалению существующих. Как до, так и после реформы сохранялось представление о событиях Священной истории, почитание Св. Троицы, Христа, Богородицы, святых. И все же, не изменив догматику радикально, реформа по-иному расставила акценты в понимании догматов. Основным направлением здесь, как представляется, была реформа перстосложения как элементарной формы богословия. Именно введение «троеперстия» (символа Св. Троицы) вместо «двоеперстия» (которое символизировало два естества Христа – Божественное и человеческое) подчеркнуло роль всей Троицы в спасении людей, тогда как дониконовский богослужебный текст (невербальный, и, как мы видели, вербальный) был склонен к «конкретному» восприятию ипостасей Божества (характерно здесь возражение старообрядцев по поводу удаления «и» из песнопения «... поем Отца, и Сына, и Святаго Духа»: удаление «и» понималось как слияние ипостасей Бога).

Эта позиция, в свою очередь, влечет за собой и иное понимание Божества в Его отношении к человеку: доминирующей тенденцией реформы является удаление из представлений о Боге как Судии и подчеркивание милости Бога к человеку. Это представляется вполне естественным на уровне осмысления событий Священной истории – ведь и спасение человека в этом случае выглядит как свершившийся факт. Представление о завершенности спасения человека также достаточно последовательно вносится в богослужебный текст. Наиболее показательны здесь изменения в Чине погребения, который, благодаря выходу на уровень обобщенного понимания смерти, из эмоционального переживания смерти становится столь же эмоциональным переживанием будущего всеобщего воскресения.

Новые представления о Божестве, естественно, влекут за собой изменения в религиозном акте человека. Подобно тому, как в области догматических представлений человеку предлагается осмыслить Божество, Священную историю, совершившееся спасение, в области человеческой «составляющей» религиозного акта верующий должен видеть себя как, прежде всего «представителя» христиан, а уже затем – как лично греховного человека. Такая позиция влечет за собой целый ряд достаточно радикальных текстовых изменений – от изменения позиции священника в таинстве Исповеди и подчеркивания близости человека к Богу (многократное введение в текст личного обращения к Богу – «Ты») до общего снижения покаянности как в тексте Требника, так и в тексте Часослова. Она же порождает и изменение отношения к ритуальным действиям – например, множественные сокращения описания действий священника в Требнике, или неоднократный акцент на духовное, мистическое содержание таинств. Еще одно порождение выхода на уровень «христианина вообще» - изменение соотношения мирской и церковной жизни в сторону их резкого разделения: «един от христиан» четко отделяет себя от «мира сего», тогда как в дониконовской редакции текста мирская и церковная жизнь были тесно переплетены (как мы знаем, так было не только в тексте, но и в жизни, ориентированной на «бытовое исповедничество»).

Как видим, реформа вносит целый ряд серьезных концептуальных изменений в богослужебный текст, касающихся как фундаментальных религиозных представлений, так и места человека в сакральном диалоге. При этом характер внесения изменений достаточно противоречив: например, наряду с изменениями, снижающими эмоциональность текста, в нем присутствуют изменения обратного характера, ряду изменений, снижающих покаянность, противостоит некоторое количество изменений противоположной направленности. Тем самым, ни одна из выявленных тенденций реформы не является абсолютно доминирующей, и мы можем с определенностью говорить лишь о преобладающих тенденциях никоновской «справы».

В связи со сказанным, возникает вопрос о том, насколько целенаправленными были вносимые изменения, и входил ли массовый выход на уровень «высокого» богословия в области понимания Бога и осмысления человека в цели реформаторов. Представляется, что ответ на этот вопрос неоднозначен. С одной стороны, никоновские справщики (непосредственно правившие богослужебные книги) не были в достаточной мере самостоятельны по отношению к патриарху, выполняя прежде всего установки церковного руководства, и, естественно, не имели намерения самостоятельно (независимо от патриарха) реформировать церковь. Кроме того, достаточно жесткий цейтнот, в котором они находились (как уже говорилось, церковные книги были исправлены в крайне сжатые сроки) не давал возможности для осмысления такого реформирования и согласования каких-то общих позиций. Вот почему выявленные тенденции реформы отчасти можно считать отражением мировоззренческих установок справщиков.

В том, что эти установки присутствовали и у справщиков, и у церковного руководства, и влияли не только на исправляемый текст, но и на саму реформу, убеждает и анализ подготовки и хода самой реформы. Например, при заявленной правке по древним греческим книгам, она в реальности осуществлялась по греческим книгам, современным реформе, и по южнославянским книгам, что, несомненно, было связано с представлениями об исторической завершенности событий священной и церковной истории, и возможностью поэтому править книги в соответствии с требованиями современности. С особой ясностью ментальные установки реформаторов выступают в полемике по поводу Символа Веры, в особенности «единого аза», внесенного некогда для борьбы с исторически существовавшим арианством. Здесь наиболее рельефно проявляются противоречия позиции реформаторов и старообрядцев, переживавших арианскую ересь как современную им.

Сам же выбор греческих книг как эталонных говорил не только о том, что Церковь учитывала политические интересы государства (например, в части присоединения Украины, богослужение в которой отличалось от общероссийского), но и о новом видении российского православия как части вселенского, что в богослужебном тексте проявлялось как подчеркивание верующего как «единого от христиан», «представителя» священства, монашества, патриаршества, царской власти как таковой. Понятие российского православия как части вселенского проявляется в рассматриваемый период и в соотнесении Москвы и Иерусалима, столь характерном для патриарха Никона – строителя монастыря Новый Иерусалим, название которого глубоко символично.

Таким образом, богослужебный текст во многом отражает объективно существующие ментальные установки как реформаторов-справщиков, так и вообще сторонников никоновской реформы. В то же время, при рассмотрении реформы обращает на себя стиль и характер ее проведения: а именно, жесткость и принудительность (вплоть до репрессий и казней противников реформы). Тем самым можно говорить не только о том, что реформа была проявлением новых черт в религиозной ментальности, но и о том, что массовое внедрение этих черт было одной из целей реформы.

С этой точки зрения начало реформы (реформа перстосложения и отмена земных поклонов во время молитвы св. Ефрема Сирина) маркирует не только объективную направленность, но и сознательно поставленные цели реформы: привить верующим «высокое богословие» через невербальный (крестное знамение), а затем и вербальный текст богослужения. С учетом того, что реформирование богослужебной практики и исправление книг были для патриарха принципально важны, можно говорить, что, независимо от наличия или отсутствия намерений справщиков сделать черты своего менталитета чертами менталитета всех верующих, это намерение вполне определенно выражалось и осуществлялось церковной и государственной властью.

Обращает на себя внимание то, что новый богослужебный текст, как вербальный, так и невербальный, в целом предъявлял значительно более высокие требования к верующим, нежели это было до реформы. Эти требования касались и «высокого богословия» Св. Троицы, и осмысления Божества в отношении к человеку, и новых представлений о христианине и христианстве – все это предполагало выход на высокий уровень, соответствующий уровню фактически личной святости. Эту «сверхзадачу» реформы – выстроить Православное Царство, «Новый Иерусалим», создать «народ святых» – как представляется, видел патриарх, жестко настаивавший в особенности на изменении перстосложения (элементарной формы «богословия для всех»), и столь же жестко (и в сжатые сроки) вводивший новые богослужебные книги.

Таким образом, цель реформы, как ее видел патриарх, вполне совпадала с устремлениями «боголюбцев», его бывших соратников. Однако, «боголюбцы» исправляли свою паству словом, показывали личный пример христианской жизни и таким путем – путем медленного и постепенного изменения - надеялись выстроить православное царство. Патриарх Никон фактически предлагает другой вариант: единовременный переход всех верующих на уровень обобщенного понимания Бога, мира, себя, на уровень «высокого богословия», практически – на уровень личной святости. Средством изменения, по-видимому, должен быть стать богослужебный текст (невербальный и вербальный) как важнейший «инструмент» формирования верующего, и, возможно, именно поэтому с приходом на патриаршество Никона произошел поворот в направлении реформы богослужебной практики. Важно, что на этом этапе цели патриарха совпадали и с политическими устремлениями государства, в связи с чем реформа получила его поддержку, что также способствовало радикальному характеру преобразований церковной жизни.

Между тем, такой радикальный путь преобразований таил в себе ряд опасностей. Прежде всего, единовременный и рекзий переход на уровень высокого богословия был не принят и не понят даже в среде наиболее образованного в духовном плане священства (именно к этой категории принадлежали первые противники реформы). Священнослужители, в рамках дониконовского религиозного менталитета, восприняли реформу прежде всего как покушение на отеческое предание, нарушение канонов, а также еретическое уклонение от православия. Планы патриарха оказываются «слишком» амбициозными для его бывших соратников.

Ситуация усугублялась особенностями восприятия реформы в том виде, в каком она была проведена. Обращает на себя внимание то, что почти все затронутые в настоящем исследовании изменения либо не отражены в полемической литературе рассматриваемого периода, либо констатируются как факт, без анализа и аргументированных возражений. Очевидно, что такая ситуация не может быть объяснена только невозможностью для старообрядцев в стесненных условиях подполья или тюрьмы охватить весь спектр внесенных в богослужебные книги изменений.

Важно отметить, что религиозных представлений было не только не заявлено, но и проведено неявно. Изменения текста затрагивали тонкие нюансы смысла слов, значение грамматических форм, которые большинство людей привыкли употреблять автоматически, не задумываясь над их смысловым значением (что в данной ситуации применимо и к нормам церковнославянского языка, являвшегося для священнослужителя такой же языковой средой, как и разговорный русский язык). Именно сложность рефлексии по поводу текста затрудняла как понимание реформы, так и формулирование возражений, кроме нескольких сот наиболее ярких примеров расхождений. Все это дополнительно провоцировало резкую реакцию на реформу со стороны духовенства.

Еще более сложной была ситуация с пониманием реформы простыми верующими. Очевидно, что уровень святости, задаваемый новым богослужебным текстом, являлся недостижимым для всех и каждого. Между тем, активная поддержка реформы государством вела к навязыванию нового текста (и новых представлений) независимо от духовного уровня человека. Понятно, что, проведенная таким образом, реформа не только не разрешала противоречия между статусом православия и особенностями православной ментальности, но и усугубляла это противоречие: «высокое» богословие, доступное немногим, назвязывалось всем.

В этой связи не меньшую опасность, чем церковный раскол, несло в себе пассивное принятие реформы значительной частью верующих. Как уже отмечалось, никоновский текст, будучи отражением новых тенденций в религиозной ментальности, допускал мистическое понимание на высоком уровне святости, но, при невозможности достичь этого уровня, мог трактоваться и в другом ключе. Могла возникнуть ситуация, когда верующий, «еще» не способный проникнуться новыми представлениями о Божестве, «уже» призывался богослужебным текстом смягчить требования к себе в плане покаянности, освободиться от ритуализации повседневной жизни – ведь именно таким образом можно воспринимать радикальное снижение покаянного накала и эмоциональности текста, уход от переживаний событий Священной истории, в отрыве от формируемых реформой новых представлений о Божестве. Таким образом воспринятый, никоновский богослужебный текст оказывался не повышением требований к духовной жизни человека, а, наоборот, снижением этих требований до минимального уровня, что могло провоцировать обмирщение и отход от Церкви. Именно в этом, как представляется, кроется одна из важнейших причин падения церковного авторитета после реформы патриарха Никона.


Автор работы будет признателен за любые мнения и оценки, касающиеся монографии, которые можно направлять по адресу nataly-sib@mail.ru, Сазоновой Наталье Ивановне.