Geum.ru

Www v-mihailoff narod ru Опьянение трезвостью

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

К вечеру добрались до знаменитого колхоза им. Ленина. Нас довольно оперативно разместили в подготовленных к сдаче в эксплуатацию одноэтажных домиках, по четыре человека в комнате. Условия предстоящей жизни нас вполне устроили. На другой день, рано утром общий сбор на площади центрального отделения колхоза, с поднятием флага, открытием трудовой вахты, инструктажем и разъяснениями распорядков и правил. Но всем этим уже занимались старшекурсники, а мы просто принимали участие.

Работа не казалась трудной, рядок винограда брали для уборки двое студентов, и каждый со своей стороны обрывал и складывал в корзину из ивовых прутьев всё, что напоминало и было похоже на виноград. Урожай был отменный, во всяком случае, старожилы говорили, не припоминают, навскидку, такого обильного урожая и такого благоприятного солнечного года. Солнце светило, как летом, было тепло и сухо. Рабочий день продолжался до 16, потом мойка, сушка, стирка. Ужин, небольшая выпивка - далее танцы и прочие нехитрые увеселения.

Сам процесс уборки казался мне даже увлекательным, порой приходила уверенность: здесь можно заработать деньги. Так что наша двойка, ведомая Ариком, стала пробиваться к выходу на Доску почёта, что и произошло, через неделю. Так и было написано, со всеми восклицательными знаками: Николаев и Крашенинников собрали 15 сентября по 520 кг винограда каждый! Правление колхоза приветствует и поздравляет самоотверженных тружеников, а партийная, комсомольская и профсоюзная организации политехнического института гордятся достижениями студентов и желают, чтобы они и дальше несли гордое звание передовиков уборочной страды. Мы очень хотели снять этот плакат для всех наших потомков. Мы понимали, это всплеск школьного и комсомольского энтузиазма, который вскоре растает как дым. Мы не учли, что на этом же самом плакате, ниже, но уже чёрными буквами, были пригвождены к позорному столбу злостные лентяи, которые умудрились в таких необыкновенно прекрасных условиях собрать всего-навсего по 120 килограммов сладкой ягоды. Это Луханин и Кобзиков, они и были первыми, кто сорвал свой позор вместе с нашими достижениями, которые нам уже не удалось повторить.

На кожу рук сок винограда действовал разрушающе. На третий четвёртый день на пальцах появились заусенцы, ножи, которые нам давали для резки кистей, покрывались медным налётом. Результат самого распространённого опрыскивания виноградных кустов медным купоросом. Вся химическая медь под воздействием сусла, солнца и нашей энергии выступала на лезвиях. Мыть виноград, естественно, никто не собирался, да и негде было. Наша стройная бригада из двух человек уменьшилась на половину. В бригаде началась эпидемия дизентерии, и Аркашу срочно отправили в краевой центр, на комиссию по симуляции. Диагноз не подтвердился, но полный набор врачебных услуг он получил, так как пришлось лежать то ли 18 то ли 21 день в инфекционной больнице. До сих пор, при случае, Аркадий с подробностями рассказывает процесс ректороманоскопии, который ему пришлось пережить бесплатно, а сейчас за этим удовольствием стоят в очередь и за деньги. Когда он доходит до фразы: «Сестра подайте свет в орган. Почему в заднице свет не горит?» Мы начинаем смеяться, уже по привычке. Анекдот - темно, как у негра в жопе, получает жизненное подтверждение. В прямой кишке действительно темновато, и это не зависит от цвета кожи.

События которые происходили за три наших уборочных страды требуют отдельно описания и могли бы развеселить кого угодно. Можно только отметить нашу любовь к продукту уборки. Мы убирали виноград и естественно горели желанием побыстрее самостоятельно превратить его в доступный алкогольный продукт. Поэтому внедрили в жизнь множество рецептов по изготовлению молодого вина. Сусло мы собирали в бочки, канистры, даже тыквы. Вино получалось, но особого удовольствия от его питья я не получал. Первое что отталкивало, это неимоверная кислота продукта, и хотя алкогольная крепость присутствовала, часто сильная изжога разрывала внутренности, а хмель был тягучим и долго не выветривался, не смотря на нашу молодость и жизнелюбие.

Особенно запомнилось виноделие в тыквах. Помню всем этим действом руководил Демьяныч, самый опытный и в деле потребления и в деле изготовления вина. У нас не оказалось никакой большой посуды, но на бахче мы присмотрели большущие тыквы. Кого-то посетила идея настоять вино в кабаках. Не долго думая, две тыквы были реквизированы с поля, в пользу начинающих виноделов. Одну почему-то закопали в землю, другую припёрли в сельский клуб, в котором жили всей группой. В каждую поместилось по два ведра виноградного сока. Греческий это был способ или какой-то туземский до сих пор идут споры между авторами. Но то что простые кубанские тыквы совершенно не пригодны для виноделия стало ясно через день. Та тыква которая была закопана быстро разложилась, и всё её содержимое впиталось в землю, не смотря на невероятные усилия Демьяныча отсосать молодое вино через соломинку вперемежку с песком, жуками и корнеплодами. Та что стояла в клубе расквасилась, и всё содержимое, чавкая и пенясь, растеклось по помещению, наполняя воздух рвотными запахами. Катастрофа, зловоние было явно алкогольное и долго не выветривалось, не смотря на экстренные меры по уборке и дегустации молодого продукта. Ответственный преподаватель, который сопровождал нас в этом потоке, слушал легенду «Трёх Виноградных Косточек» (так у нас называлось самопальное молодое вино), долго морщился и не понимал. Каким образом и для чего юные аборигены принесли к нам в клуб бражку собственного изготовления. Мы уверяли, в знак мирного решения конфликта, который периодически разыгрывался между студенческими бойцами и местной продвинутой молодёжью. Мало того что принесли, но бражка от сотрясения и колебания при транспортировке неожиданно взыграла, с треском вынесла дно кадушки и забила фонтаном прямо на сцене. И только случайно никто не пострадал.

Развлечения по вечерам были однообразными без особых фантазий. После гигиенических процедур, отдыхали, играя в карты по лёгкому, (в дурня или Кинга) читали газеты, книги во время уборки читать было не принято. Никто их с собой не брал, по причине веса, а если кто-то и отваживался, то рисковал потерять фолиант, который кочуя по рукам мог просто затеряться, или разойтись на туалетную бумагу. Помню как Сёма кричал и возмущался, когда ему вернули распотрошенный том Зощенко. Было очень удобно вырвать несколько листков с рассказами и отправиться в туалет, и там, совмещая приятное с необходимым, насладиться классическими, литературными творениями опального автора, и оставить потом эти перлы в туне.

- Как можно так относится к книге, возмущался Симон под ухмылки предприимчивых книгочеев.

- Его травили хлором, сказал Володя Бараев, выдержит и это.

- Ну что ты так раскричался, гигиена превыше всего, сказал кто-то язвительно.

- Произведения Зощенко осудил товарищ Сталин за непонимание сущности социализма и мелкие придирки к великому пролетарскому делу, добавил староста.

- Как вы не понимаете, это же Зощенко, мастер короткого смешного рассказа, но никто уже на это не обращал внимания.

Часто расписывали пульку, которая затягивалась до полуночи и сопровождалась лёгкой выпивкой и усиленным курением. Играли на убранный виноград, килограмм вист, и порой удавалось ничего не делать дня два, но не больше, потому что переклички и контроль за постоянным участием в работе существовал довольно жёсткий. Когда пулька не складывалась или просто надоедала, то во время ужина, а иногда вместо него набиралось подъёмное количество спиртного, и после приличного возлияния мы отправлялись на танцы, которые сами же и организовывали. Чаще всего пил водку, но со временем стал прикладываться к дешёвым портвейнам. Чувство отвращения, которое сидело в сознании или подсознании после выпускного перепоя постепенно проходило. Усилие воли позволяло после подготовки выпить пару стаканов пахучего напитка, если заесть его огурцом или чем-то ещё солёным или острым. Замечал, труднее всего проходил первый стакан, далее процесс шёл более согласованно с организмом и не вызывал первичного отвращения. Порой выпивал лишнее, но организм сам регулировал количество выпитого и всё излишки паровозом выходили через горло обратно. Физического неудобства это не вызывало. Часто после рвоты оставалось неприятное чувство, которое можно охарактеризовать, как неудовольствие от неумения пить. Казалось, все за это осуждают меня, поэтому появлялось желание научиться пить без тошноты, но в достаточном количестве.

С аборигенами отношения мирно не складывались, чаще всего потому что они недостойно вели себя на танцах с нашими однокашницами. Приходилось доступными, а порой и силовыми методами, объяснять и учить их культуре поведения, но кровавых мордобоев не было. Всё ограничивалось мелкими стычками. Местные девушки наши увеселения не посещали, но и особого интереса мужской части нашего общества к ним не было. Хотя при встречах на полях и улицах они производили приятное впечатление милы, красивы, обходительны и в теле. Всё кончается, закончилась и виноградная страда, мы возвращались домой.

Приступили к занятиям. Письма Татьяне я практически не писал, да и когда писать из колхоза, там каждый день был заполнен событиями полностью. Всё время на виду, и, чтобы избежать расспросов, лучше было не писать. Хотя всё это самооправдание, желание оставаться в гуще событий и нравится окружающим, перевешивало слабое желание писать амурное письмецо. Занятия внесли в жизнь некий порядок, и посему несколько строк удавалось из себя выжать. Соблазны большого города захватывали и увлекли. Бары, закусочные, кафе, друзья. Часто ловил себя на том, мне нравятся девушки и на улицах и в институте: это было неожиданно, казалось, если у меня любовь к Тане, то никакие другие женщины меня уже интересовать не будут. Ан нет! Рита с которой мы вместе поступали, училась в параллельной группе, и на лекциях мы часто встречались, болтали, порой сидели вместе за одним столом, тема разговора сама всплывала и текла без всякого напряжения и принуждения. Я чувствовал, во мне растёт к этой девушке интерес, мне с ней было легко, а что случилось в прошлой жизни, перестаёт волновать и притягивать.

Однажды Аркадий подошёл ко мне с заговорческим видом.

- Я тут письмо намедни получил, от твоей подруги, - сказал он просто. Ситуацию я схватил мгновенно, но хотелось потянуть время. Голова заработала чётко и прозрачно.

- От какой? - тянул я время.

- Зачем дал ей мой адрес?

- Первое время, ты знаешь, у меня не было квартиры, думал переписываться через тебя.

- Она пишет, ты её совсем похерил, - продолжил Арик.

- В конце концов, это моё личное дело, - пытался я ерепениться.

- Она пишет, ты её обманул, обещал писать и даже жениться, а сам слинял, и глаз не кажешь, проговорил мой друг вопросительно и добавил.

- Она просит поговорить с тобой, а то сама приедет. Сухой комок подкатил к горлу, почему - то стало трудно дышать.

- Она что, грозит? - выпалил я.

- Пока предупреждает и оповещает о дальнейшем развитии событий.

- Если она начнёт качать права и возвращать меня общественностью, то я… то я…

- Не простишь её никогда? - продолжил за меня Аркаша.

- Но она и не нуждается в твоем прощении, ей необходим ты, и всё.

- Так что мне делать? - спросил я вяло.

- Увидеться с ней, пока она не притащилась сюда.

- А что мне это даст?

- Во всяком случае, определитесь в своих дальнейших отношениях.

- В чём определяться-то? Она мне сейчас не нравиться, уже переболел, - сказал я.

- Так вы подлец, однако, дон Жуан, самоучка, - хрюкнул Аркадий, - в таких случаях принято косить в армию.

- Никогда не мечтал быть военным.

- Ты об этом не раз говорил. А что, может быть дитё? - спросил неожиданно друг.

- Отчего бывают дети, происходило уж не раз, - грустно продолжил я.

- А почему, не предохранялся…

- Вот ты умник, страсть срывает крышу, а я ей: «Стой, побегу за презервативом», которого ещё и не каждой аптеке, допросишься, тем более, девкой она оказалась.

- Любовь, любовь, а ты всё твердил: платоническая самая беспокойная.

- Это Лермонтов говорил, тоже, видать, теоретик большой был, - съязвил я.

- Михаил Юрьевич здесь совершенно не причём, - забеспокоился мой друг.

- Ладно, хватит по этому поводу антимонии разводить, - сказал я решительно.

- А письмо ты что, не будешь читать?

- Так тебя же просили мне его не давать, съехидничал я.

- Да там все строки к тебе обращены, глянь, сам убедишься.

- Я тебе и так верю. Настроение было паршивым, но марку необходимо было держать. Минутная слабость прошла, надо было всё продумать и не паниковать. Для успокоения, пошли в пив бар, спиртное вместе с пивом шло хорошо. Аркаша словно специалист любовник проникновенно увещевал:

- Брось ты так переживать, не пей так много. Но я тупо напивался и не знал, что делать дальше. Утром проснулся дома, сосед по квартире уже ушёл на занятия, явных следов погрома и активного проявления перепоя не было видно. На столе стояла недопитая бутылка «Столичной». Порыв выпить был явным, я ему не противился. Холодная жидкость опустилась в желудок, приятно защипала, и настроение потекло то ли вниз, то ли вверх, но явно на улучшение. Запой, а это был действительно мой первый запой, продолжался три дня. На третий день пришёл Арик и вытащил меня на улицу. Прохлада подействовала отрезвляюще. Суть в том, что в начале моих питейных похождений никакого плохого самочувствия на другой день, как принято говорить похмелья, во мне не наблюдалось. Просто была жажда, сухость во рту, некий дискомфорт, голова не болела, а порой наоборот, была ясной и холодной. Мы расстались с Аркашей часа через три. Мне было уже совсем хорошо, и никакого спиртного для этого не понадобилось, всё обошлось минеральной водой.

Положение было довольно серьёзным, время шло, я учился и ничего по поводу Татьяны не предпринимал. Наверное предполагал – само рассосётся. Мама писала: домой мне лучше пока не приезжать. Станичная молва пока не располагала данными о беременности Татьяны, и мало-помалу я успокоился. И вдруг меня вызвали в комитет комсомола института. Разговор состоялся с первым секретарём ВЛКСМ Станиславом Шевченко. Мужественный, надёжный, отслуживший армию, косая сажень в плечах, он был похож на старшего брата. Мой мандраж, который бил меня перед встречей почти двое суток, постепенно стал проходить. Минут за десять он расположил меня к себе настолько, что я ему всё откровенно рассказал. Стало легче. Он спокойно слушал мои сбивчивые оправдания и лепетания минут тридцать, почти не перебивая. Дал мне выговориться и успокоиться. Но после всего этого твёрдо посоветовал мне поехать и всё решить на месте. В конце разговора он ненавязчиво напомнил:

- Всё усугубляется тем, что ей только семнадцать.

- Через две недели будет восемнадцать, - автоматически бросил я.

- Ну, вот когда она станет совершеннолетней, это будет уже совсем другая история, сказал он мне во след. На том мы и расстались. Далее были ещё две встречи, но с его заместителем Аликом Иголкиным. Этот напрямую меня запугивал, взывал к комсомольскому долгу и гражданской ответственности. Интересно каким образом моя гражданская ответственность определяет мои личные и чувственные отношения? Думал я, совершенно его не слушая. Алик был правильным, до кончиков ногтей, и циничен, до крайности.

- Как ты мог пихнуть несовершеннолетнюю, позарился на мохнатый карман, комсомолец страны советов, я тебя последний раз предупреждаю, если она не заберёт телегу и подтвердится, что она брюхатая, то тебе как студенту кранты. Откуда он набрался блатных слов? Такое впечатление, тянул срок, или начитался романов про культ личности, думал я под сурдинку ненормативной лексики. Всё это вселяло в меня тревогу. Я понимал, только встреча с Татьяной расставит всё на свои места.

Наступила весна, был апрель. Я осторожно стукнул ей в окно. Она вылетела почти мгновенно и пришла в наше любимое место. Халат накинутый второпях и больше ничего. Меня обдало знакомым и желанным теплом женского тела. Страсть и желание закипели во мне. Она обняла меня, и не было сил ни отодвинуться, ни тем более оттолкнуть, губы наши встретились. Желание обладать ею одновременно с тревогой и презрением к тому, что она сделала, охватили меня. Я силой отстранился.

– Что ты наделала, зачем настучала на меня?

- Я хочу быть с тобой, - затвердила она как заведённая, - я люблю тебя. Никогда она так не хотела меня, никогда так не притягивала к себе, и это сработало, всё вдруг кончилось, извержение произошло. Плотское притяжение излилось и исчезло. Мгновенно холодное спокойствие и равнодушие охватило меня, она замерла.

- Ты ж не беременна, - вдруг твёрдо сказал я, - зачем ты всех обманула?

- А какое это имеет значение, ты мной попользовался и бросил, как выпитую бутылку. Теперь в своём Краснодаре городских щупаешь, и спишь с ними. Они слаще? - зашипела вдруг она. - У них щель поперёк, они пахнут французскими духами?

- Что ты несёшь? Но она уже не слышала, я никогда не думал, что она знает столько похабных и непечатных слов и выражений. Мне становилось холодно и неуютно.

- Думаешь, мне приятно, когда каждая коза чуть ли не каждый день ехидно спрашивает: как там твой Валентинчик? Как будто знают…

- А что тебя к козам-то понесло? - пытался я сострить.

- Тебе бы только хихоньки, а тут мать забодала: ну где твой суженый - пропал в городе-то. Бабки на скамейках все смотрят на живот.

- Поэтому ты решила, что беременна, - съязвил я.

- Да пошёл ты вон, - размахнулась вдруг и со всего маху залепила мне сухую пощечину. Рука соскользнула, задела нос, боль была неожиданна и обидна. Я резко развернулся и пошёл прочь.

- Подлец и враль, - бросила она мне в след. Она кричала что-то ещё, но я уже не мог разобрать, да и не хотел. Чувство облегчения и неопределённой свободы охватило меня. Во всяком случае, она не беременна, думал я, и тут же сомневался, а вдруг? Ну въехала она мне? Так заслужил, думал я, утираясь. Куда теперь идти? О своём приезде родителям я не сообщил. Хотелось во всём разобраться самому. Мнение родителей о моём увлечении я знал давно, напоминать не было необходимости. Времени у меня было только до утра, ни свет ни заря станет известно, я приехал. Домой идти не хотелось. Стоит ли выслушивать нотации, жалость к себе и неприятные высказывания в адрес Татьяны. Решил идти к Вовке, не самые лучшие у нас с ним были отношения, но это всё-таки дружба, а вдруг станет легче. Дома его не оказалось, встретила меня его мать Антонина Сергеевна, женщина умная, красивая, властная, и я уже решил уйти, но она взглянула как-то проникновенно и ласково сказала:

- Входи, входи Валечка, Вова скоро придёт, я как раз ужин приготовила. Я вошёл нерешительно и робко. Мы с ней не часто общались. Я внутренне её побаивался, слыша, как она разбирается со своим мужем или Владимиром. Но на сей раз, я её не узнавал, она налила мне борща и поставила бутылку водки. Увидев спиртное, я воспарил духом, налил ей с полстакана, она остановила меня. Набулькал полный стакан себе. С маху опрокинул его внутрь и запил борщом. Антонина Сергеевна слегка пригубила свою порцию и налила остатки из бутылки мне. Почти мгновенно стало легче на душе.

- А теперь ешь плотнее, - властно приказала она. Я ел, и тепло разливалось по телу вместе с уверенностью: всё будет хорошо, и скоро я буду только вспоминать обо всём что происходит сейчас.

- Был у Таньки, ну что она тебе спела? Небось ребёночком напугала?

- Да нет… - начал я робко, совершенно не понимая, что она хочет сказать вообще.

- Она не нужна ни тебе, ни моему Вовке, это я тебе как женщина говорю, и то, что ты её от моего сына отбил, ему же наука, хотя он со мной не согласен. Так вот, не переживай, нет у неё никакой беременности. Если бы была, то её родственники прокололись бы давно, и по всему околотку разнесли эту новость. А то, что ты с ней сотворил, от этого ещё ни одна девка не умирала, поверь мне. Когда-то надо начинать. Она вдруг засмеялась и цинично продолжила:

- Что тогда стоит любая баба, если её не хочет мужик. В ней неуловимо что-то изменилось. Появилось какое-то внутреннее кокетство и призыв. Я долго потом вспоминал этот момент, какая-то зовущая улыбка, и огонь ласкового обещания в глазах. Я растерялся, передо мной сидела соблазнительница. Она засмеялась открыто, но беззвучно, проворно и грациозно поднялась, достала из буфета ещё бутылку «Столичной», плеснула в мой стакан, добавила себе. Мы чокнулись, она опрокинула его легко, смачно крякнула, закусила, порозовела и помолодела на глазах. Раздался треск открываемой двери. Вошёл Вовка.

- Печорин пожаловал, с поджатым хвостом, - начал он раздражённо. Мать не дала ему договорить:

- Нечего из-за юбки с другом враждовать, садись и ешь. Он сразу успокоился.

- Ну, как там в столице, девок много перепортил, продолжил он. Мне становилось всё приятнее и приятнее, хмель брал меня в плен бесповоротно и окончательно, последнее, что я запомнил, слова Владимира.

- Да он уже готовенький…

- Это хорошо. Положи его на диван, а чтобы глупостей не натворил, ложись с ним, вдруг на подвиги потянет, знаю я вас, - это говорила Антонина Сергеевна. Проснулся рано, остаканились, как сказал Вовка, и я уехал в Краснодар. Напоследок мать Вовы сказала:

- Не приезжай сюда полгода, ничего не бойся, всё образуется само собой, я с твоими родителями сама поговорю.

Приближалась вторая сессия, за ней каникулы. Сёма разузнал, железная дорога формирует на лето студенческие бригады проводников. Он уже посетил занятий 12, я развязавшийся с собственными личными проблемами, готов был ехать куда угодно. Жизнь казалась мне такой свободной и прекрасной, что без сомнений согласился стать на время проводником вагона. Железная дорога для меня была полна романтики, в глубоком детстве мне хотелось стать машинистом тепловоза. А тут нам нарисовали предполагаемые маршруты в Мурманск, Воркута, Свердловск, Новокузнецк.