Абдурахман Авторханов ро­дился на Кавказе. По национальности чеченец. Был номенклатурным ра­ботником ЦК вкп(б). В 1937 г

Вид материала

Документы

Содержание Ix. на допросе в цк

Подобный материал:

• Общественная организация всеобщая конфедерация профсоюзов международное профсоюзное, 849.54kb.
• Методические рекомендации «деятельность средств массовой информации по формированию, 266.04kb.
• Общественная организация всеобщая конфедерация профсоюзов международное профсоюзное, 233.01kb.
• Общественная организация всеобщая конфедерация профсоюзов международное профсоюзное, 308.29kb.
• Фонд №3 Бюро по изучению истории вкп(б) и Октябрьской революции Новгородского губернского, 19.37kb.
• Общественная организация всеобщая конфедерация профсоюзов международное профсоюзное, 283.72kb.
• Выступление генерального секретаря ВКП на Втором международном молодёжном форуме профсоюзов, 142.75kb.
• Общественная организация всеобщая конфедерация профсоюзов международное профсоюзное, 94.26kb.
• Где и когда родился Лермонтов, 86.22kb.
• Детский отдых на мальте, 196.23kb.

IX. НА ДОПРОСЕ В ЦК

В ЦК я пошел пешком, так как идти было недалеко. Зинаида жила в районе Театральной площади. Мне нужно было пройти через Лубянку на Старую площадь, где на­ходится здание ЦК. Я пришел вовремя. В вестибюле на­ходилось несколько человек, но из наших не было никого. На правой стороне от лифта – "справочное окно" для посетителей. На стене большая черная доска с указанием комнат отделов ЦК и кабинетов секретарей ЦК. Даже указаны дни и часы приема посетителей "секретарями": "И. Сталин принимает по ... (дням) от ... до ... (часов). То же самое и у других секретарей ЦК – Молотова, Ка­гановича, Кубяка. Никаких специальных пропусков, предъ­являй свой партбилет – иди прямо в секретариат Ста­лина и требуй, чтобы тебя приняли! Какие были демокра­тические времена!

Когда я в последний раз посетил ЦК в 1940 году, порядок был другой: в приемной сидели чекисты в форме и без формы, к партийному билету надо было иметь еще специальный пропуск о разрешении входить в ЦК и толь­ко в указанный в пропуске отдел, но и этого недостаточно – чекист должен был перед заполнением пропуска со­звониться с тем партийным бюрократом, к которому вы идете, и, если он согласен на свой риск пустить вас в зда­ние, то заполняется на вас опросный бланк и тогда вы вступаете в "священную обитель". Доска "приема Стали­на" и других секретарей исчезла уже с начала тридцатых годов. Но в 1928 году было время пресловутой "внутри­партийной демократии", и я беспрепятственно вошел в здание. Поднимаюсь на лифте на третий этаж и иду в Агитпроп, которому прямо подчинялся наш Институт. В коридоре встречаю выходящих из Агитпропа некото­рых наших студентов. Спрашиваю, куда мы должны об­ращаться и в чем было дело. Отвечают, что в чем дело еще неизвестно, но что я иду правильно, а там скажут, что делать дальше. Вхожу в приемную шефа Агитпропа, застаю, там еще несколько наших. Как только я вошел, ко мне обратился один из сотрудников, рыжий, до уродли­вости худой мужчина в пенсне:

– Вы, товарищ, из ИКП?

– Да!

– Как ваша фамилия?

Называю. Рыжий скелет смотрит в список, находит мою фамилию. Против фамилии какая-то буква и цифра, выведенные красным карандашом.

– На четвертый этаж, кабинет такой-то, – чахоточ­ным голосом говорит он.

Я поднимаюсь на четвертый этаж в указанный каби­нет. Поражает мертвая тишина на этом этаже. Все двери в комнаты и кабинеты плотно обиты кожей на войлоке. По коридору тянутся длинной лентой мозаичные дорож­ки. В этом ряду на дверях никаких надписей, только номе­ра. Стучу в указанный кабинет о мягкую кожаную дверь, но я знаю, что ни меня не услышат, ни я ничего не услы­шу. Поэтому нерешительно вхожу в кабинет: ба! за сто­лом, в мягком, но довольно потертом кресле, сидит Ор­лов!

– Как вы сюда попали? – совершенно глупо и не­ кстати спрашиваю я. Находчивый Орлов отвечает вполне резонно:

– Не так, как вы! – Потом он прямо переходит к делу: – Под страхом исключения из партии, а значит и из ИКП, предупреждаю вас от имени ЦК, чтобы вы отвеча­ли правдиво на поставленные мною вопросы. Мы знаем всю правду, но если вы постараетесь утаить ее от ЦК, вы выйдете отсюда без партбилета.

Орлов делает маленькую паузу и начинает перебирать бумаги в папке. Внушительный тон его, серьезность внут­рипартийной обстановки, а главное, его таинственный кабинет в ЦК производят свое впечатление. Я убеждаюсь, что этот желчный и недалекий человек может решить мою судьбу. Молниеносно пролетают в голове мысли о "казни Сталина", "дне рождения" у Зинаиды, дружбе с Сорокиным, о сегодняшней встрече с Резниковым. Значит Орлов все знает. И его дилемма тоже ясна: расскажу – остаюсь в ИКП, нет – выгонят из ИКП и из партии. Я волнуюсь и этим порчу дело, так как знаю, что Орлов исподлобья наблюдает за мною. Беру себя в руки и со­средоточиваюсь, вернее, стараюсь делать это. Я готов отвечать на все вопросы во имя Зинаиды, Сорокина и кав­казской чести категорическим – "нет!". Пусть исклю­чают. Пусть сошлют в Сибирь. Пусть...

Внезапным вопросом Орлов перебивает мысли:

– Вы были вчера на собрании в Комакадемии?

– Да, был.

– Кто вам билет дал?

– Дали в ИКП.

– Кто персонально?

– Сорокин.

– Почему он дал именно вам?

– Спросите у него.

– Я вас спрашиваю.

– Я вам ответил.

– Вы аплодировали Бухарину?

– Да.

– Почему?

– Потому, что он член Политбюро.

– Вы кричали "ура" Бухарину?

– Вы мне скажите лучше, зачем я вызван сюда. Я считаю излишним отвечать на эти глупые вопросы.

– Не забывайте, что вы находитесь в ЦК, и отве­чайте на вопросы, – грозит Орлов.

Но у меня уже легче на душе. Я вижу, что Орлов учиняет надо мною мелкий полицейский допрос без серь­езных для этого данных. Поэтому я храбрюсь и перехожу в контратаку:

– Я только вчера впервые в своей жизни увидел Бухарина и, когда аплодировали все, даже президиум, аплодировал и я. Но если за это время с Бухариным про­изошло что-нибудь неладное, то тут виноват не я, а ЦК, членом которого он является.

– А вы аплодировали Кагановичу? – вдруг спраши­вает Орлов.

– Да, и на том же основании, что и Бухарину.

– Разделяете вы теоретические воззрения и полити­ческие взгляды Бухарина?

Я вскакиваю со стула, изображаю глубокое возмуще­ние и угрожаю Орлову, что за такие провокационные вопросы с его стороны я пойду с жалобой к самому Ста­лину. Мои угрозы не действуют.

– Перестаньте закатывать мне здесь истерику, как баба, и заниматься демагогией. Я вашу антипартийную душу вижу насквозь... Не пугайте и Сталиным, работая против Сталина... Подумаешь, не успел еще вылупиться, а хочет учить. Итак, будете вы отвечать по существу на поставленные вам вопросы?

Последние слова Орлов произносит громко и почти по слогам. Его всегда желчная физиономия превратилась вся в вопросительный знак. Но и я теперь действительно вне себя. Слова "как баба" (у кавказцев это самое тяг­чайшее оскорбление) ядовитой пулей сразили мое само­любие. У меня буквально потемнело в глазах. В этот миг мне казалось, что я готов на убийство, на смерть.

– Гражданин Орлов, ты был и остался шпиком и карьеристом, которому не должно быть места в аппара­те ленинского ЦК. Или я потеряю свой партбилет, или тебя отсюда выставят!

При этих словах я выбегаю из кабинета. Забыв сесть в лифт, спускаюсь по лестнице. Еще не дошел я до треть­его этажа, как слышу сзади крик; кто-то бежит за мною, громко называя мою фамилию. Останавливаюсь. Под­ходит незнакомое мне лицо кавказского типа, средних лет, в военном костюме без знаков и, широко улыбаясь, будто мы с ним давнишние друзья, просит меня зайти в его кабинет. Я добиваюсь узнать, в чем дело, но не­знакомец просит сначала зайти. Поднимаемся обратно на четвертый этаж, идем мимо кабинета Орлова и через два или три кабинета незнакомец открывает мне дверь. Заходим. Обстановка в первой комнате почти та же, что и у Орлова. Здесь сидит довольно пожилая женщина и что-то печатает. Мы заходим в следующую комнату. На ходу незнакомец говорит женщине: "если кто-нибудь придет, то я занят". Незнакомец, продолжая все еще улыбаться, указывает мне на стул, сам садится после меня в кресло, – менее потертое, чем у Орлова. На столе два телефона (внутренний и внешний), свидетельствую­щие о ранге более высоком, чем у Орлова. Незнакомец представляется:

– Вы меня, конечно, не знаете – я ответственный инструктор ЦК и моя фамилия Товмосян. Но о вас я слышал от ответственного инструктора ЦК т. Кариба. Вы его знаете, недавно он инструктировал Северный Кавказ и Дагестан. Он о вас самого лучшего мнения и пророчит вам большие успехи. Я знал, что вас сегодня вызвали в ЦК к Орлову по каким-то вашим институт­ским делам. Я попросил Орлова после окончания беседы познакомить меня с вами, но, оказывается, вы с ним поссорились. В чем дело, что случилось?

Я не хотел возвращаться к теме об Орлове, но Тов­мосян был весьма настойчив и любопытен. Тогда я рас­сказал суть дела.

–Вы по форме совершенно правы – он вас лично оскорбил, знай он наши "кинжальные обычаи" Кавказа, этого бы не случилось, но вы не правы по существу. Вы чересчур погорячились и тем ухудшили свое положение. Если это дело дойдет до ЦКК, то будет плохо не ему, а вам. В Москве, разумеется, знают, что мы – народ горячий, но нашей горячностью мы должны пользоваться против врагов партии, а не против друзей.

– Если в партии вообще есть враг, то этот враг – Орлов, – заметил я тут же.

– Ошибаетесь, он не дипломат и даже не теоретик, но предан партии всеми фибрами души.

– Он был "всеми фибрами души" предан и белой контрразведке, – отвечаю я.

– Откуда вы это знаете?

– Видел документы...

– Да, это старая история. Она не раз была предме­том расследования ЦКК. Ничего порочащего на него не нашли. Ведь, в конце концов, сейчас важно не то, что кто-то когда-то кем-то был, важно другое – кто кем является сегодня. У нас в партии немало членов с дореволюционным стажем, но какой от них толк, если они смотрят назад, а не вперед. Если хотите, такие ста­рые члены партии сегодня даже вредны для нашего дела.

Товмосян при этих словах пристально посмотрел мне в глаза. И в этих глазах он несомненно читал величайшее удивление. В самом деле, только впервые от Товмосяна я слышал столь грубое и циничное определение: "старые члены партии сегодня вредны". Я решительно не мог понять этого, еще меньше понимал я, почему и к чему Товмосян все это говорит мне, неужели только для этого заявления он вернул меня назад.

Товмосян выжидающе замолчал. Мне было не о чем говорить, да и бесполезно возражать. Убедившись, что я не имею или не хочу что-нибудь сказать, он перешел, видимо, к основному пункту.

– Вы знаете, как правые лидеры смотрят на на­циональный вопрос? – спросил он.

– О правых лидерах я слышу впервые из ваших уст, – притворился я наивным.

– Я говорю о теоретической школе Бухарина в ва­шем ИКП, – уточнил вопрос Товмосян.

– Я заявляю, что и об этой школе тоже слышал в первый раз только вчера из уст Кагановича.

Не знаю, насколько он мне поверил, но действитель­но я не имел ни малейшего представления о наличии особой концепции по национальному вопросу у правых. Я знал, что Ленин критиковал Бухарина по самым раз­личным правовым и тактическим вопросам (теория о государстве, Брестский мир, национальный вопрос, ист­мат и диамат), но не знал, были ли у Бухарина сейчас свои особые взгляды на национальную политику партии (ранее у Пятакова и Бухарина такие взгляды по вопросу о праве народов на самоопределение были, но теперь это отошло в область истории). Тем охотнее я попросил Тов­мосяна рассказать, в чем сущность национальной концеп­ции "школы Бухарина".

Однако, в изложении Товмосяна, национальная тео­рия "правых" (дальше он говорил о "правых") выглядела так, как я ее себе представлял, когда впервые стол­кнулся с Сорокиным в ИКП.

Правые считают, доказывал Товмосян, что ЦК дерусифицировался. Раньше было еврейское засилье, а те­перь – кавказское. Иначе говоря, они считают, что убрав из ЦК евреев (Троцкого, Зиновьева, Каменева), власть захватили кавказцы – Сталин, Микоян, Орджоникидзе и др. Поэтому правые объявили войну Кавказу. Победа правых в нашей партии означала бы победу не просто великодержавного шовинизма, но и махрового русского империализма. Кто сейчас идет против Сталина – осно­воположника ленинской национальной политики, – тот идет против своего народа. Вы еще молодой и полити­чески неопытный, – повторил Товмосян, – но меня и вас, кавказцев, это касается раньше и больше всех. Вот против этой идеологии вместе с нами борется и русский коммунист Орлов. Поэтому несправедливо объявлять его врагом и для этого копаться в его биографии.

Беседу нашу Товмосян закончил совершенно конкрет­ным предложением – сообщить ему обо всех проделках правых в ИКП, о которых мне известно что-либо суще­ственное.

– Вы хотите сказать, что я знаю какой-нибудь за­говор неизвестных мне правых и этот заговор скрываю от ЦК? – начинаю я возмущаться.

– Нет, нет, ваша позиция вне сомнения, но все ли благополучно у ваших друзей, – успокаивает он меня.

На столе зазвенел телефон. Товмосян не спеша берет трубку. Отвечает односложными – "да" или "нет". Хотя мне кажется, что речь идет обо мне, но трудно угадать, к чему "да" или "нет". Товмосян кладет трубку и, не возвращаясь к прежней теме, сообщает мне, что сейчас будет интересная беседа.

– С кем это? – невольно вырывается у меня.

– С Кагановичем, – отвечает Товмосян тоном без­ различия, будто речь идет о беседе с нашим Дедодубом.

Потом добавляет: "Каганович – умный человек, никогда не даст в обиду нашего брата".

У меня так забита голова сегодняшними впечатлениями и так напряжены нервы от волнения, что я был бы очень рад, если бы мне сказали: "Вы свободны". Однако я знаю, что бесполезно отказываться от "высо­кой чести". Я покорно иду за Товмосяном, и через не­сколько минут мы уже в приемном зале Кагановича, на том же этаже, но на другом конце (кабинеты секретарей находились на южной стороне четвертого этажа), и на внутренних дверях надписи: "И. Сталин", "Л. Кагано­вич", "В. Молотов", "Н. Кубяк".

В зале застаю всех наших вызванных: и студентов, и профессоров, и даже Юдина вместе с Орловым. Все присутствующие молчат, только в другом углу зала, стоя у окна, Юдин и Орлов о чем-то тихо шепчутся между собою. Из кабинета в зал входят Криницкий и Кагано­вич. Мы все встаем. Каганович приглашает сесть. Сам он не садится и произносит краткую речь, смысл которой заключается в том, что ИКП был и остается вернейшей теоретической опорой ЦК в борьбе со всеми врагами ленинизма. Он призывает присутствующих быть достой­ными этого высокого призвания красной профессуры. Сославшись на свою занятость, он говорит, что должен покинуть нас, но что Криницкий изложит нам конкрет­ные цели сегодняшнего заседания. При этих словах он передает слово Криницкому и, поклонившись нам, выхо­дит из зала приемной.

– Вчерашняя демонстрация в Комакадемии против ЦК, – начал свою речь Криницкий, – определенно сви­детельствует о неблагополучии в ИКП. Большинство из присутствующих так или иначе причастны к этой демон­страции. Вы должны помнить, что мы не можем дер­жать в стенах ИКП людей, которые в вопросах борьбы за чистоту марксизма-ленинизма становятся на точку зрения фальсификаторов. То, что простительно рабочему от станка, мы не можем простить будущим теоретикам партии. Может быть, некоторые из вас находятся в за­блуждении в отношении личности товарища Бухарина, но против товарища Бухарина как личности ЦК ничего не имеет. Мы боролись и будем бороться против анти­ленинской идеологии и теории Бухарина, хотя он и является членом Политбюро. Сейчас слишком серьезное время, чтобы мы могли равнодушно смотреть на ревизию ле­нинизма представителями правого оппортунизма в пар­тии. Главой этого оппортунизма и является товарищ Бухарин. Конечно, гораздо проще исключить товарища Бухарина из Политбюро и даже из ЦК, но правый оппор­тунизм есть идеология, которая не поддается механи­ческому исключению. Она есть идеология старых, реста­враторских классов. Ее надо выжечь каленым железом ленинизма. Самого товарища Бухарина мы призываем к этому и надеемся, что он станет рано или поздно на этот путь. Но ждать, пока сам товарищ Бухарин соберет­ся сделать это, ЦК не может. ЦК несет ответственность перед всей партией и Коминтерном за всякое искажение ленинизма ее членами. Вот почему ЦК объявил сейчас правую опасность главной опасностью в партии, а всякое примиренчество к ней антипартийным преступлением...

Закончил свою длинную речь Криницкий указанием, звучавшим и как приказ, и как угроза: либо все вы, слушатели и преподаватели ИКП, должны включиться в активную борьбу против правой опасности в самом ИКП, в печати и на партийных и рабочих собраниях Москвы, либо ЦК вынужден будет обсудить вопрос о личном составе ИКП.

Уже было около одиннадцати часов вечера, когда мы покинули здание ЦК.